Живая книга о Ельцине
14 октября, 2021 5:03 пп
Альфред Кох
Кох Альфред:
Глава 5. Ельцин. Россия (первая часть)
После смерти Андрея Сахарова, к весне 1990 года, Борис Ельцин стал уже бесспорным лидером демократической оппозиции союзным властям. В этом качестве он отправился во Францию и там участвовал (вместе высланным в 1978 году из СССР философом и писателем Александром Зиновьевым) в программе «Апостроф» на французском TV.
Ельцин презентовал свои только что вышедшие мемуары «Исповедь на заданную тему» и отвечал на вопросы о положении дел в СССР и в оппозиционном движении. Он много критиковал Горбачёва и его желание стать президентом СССР, говорил о невозможности перестройки КПСС (хотя и выразил слабую надежду на будущий, XXVIII съезд), о необходимости демократии и рыночной экономики, о своём окончательном отказе от партийных привилегий (в виде машины «Волга»).
Примерно через час после начала разговора произошёл странный, но примечательный диалог. Ведущий задал прямой вопрос: «Хотите ли Вы, господин Ельцин, заменить Горбачёва и стать номером первым в Советском Союзе?». «Нет!», – уверенно ответил Ельцин, и явно ошарашенный ведущий изумленно спросил: «Почему?». В ответ Ельцин, хитро улыбаясь, с самым многозначительным видом, отчеканил: «Потому что будущее – за Россией».
Было заметно, что ведущий совершенно не понял этого заявления, смутился и поспешил сменить тему. Похоже было, что и другие участники передачи не поняли Ельцина. Это и неудивительно: в качестве самостоятельного политического феномена Россия тогда ещё не существовала, и в создании большинства людей (особенно за пределами СССР) Россия была общеупотребительным синонимом СССР.
Историческая Россия была уничтожена большевиками и уже давно являлась лишь полумифическим местом обитания персонажей русской классической литературы, а существовавшая в тот момент союзная республика c труднопроизносимым названием «РСФСР» была лишь административно-бюрократическим курьезом и оригинальной индивидуальностью и значимой ролью не выделялась.
С одной стороны, Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика (РСФСР) была одной из пятнадцати республик Союза и даже занимала в нём слегка привилегированное положение: со сталинских времён советский гимн начинался словами о республиках, которые «сплотила навеки великая Русь». Русская национальность была хорошим преимуществом при поступлении в учебные заведения и занятии карьерных должностей. В эфире государственных радио и телевидения постоянно звучали душераздирающие патриотические песни о любви к России, в большинстве своём добротного, северокорейского качества.
Но при этом никакой отдельной политической реальностью РСФСР не была. Если, например, Армения, Узбекистан или Эстония были вполне определёнными (национальными и даже в какой-то мере экзотическими) реальностями, то в России определённости не было. Столицей РСФСР была столица СССР, Россия была единственной республикой, не имевшей своей коммунистической партии, Россия, как и СССР, включала в себя собственные (далеко не русские и даже не славянские) национальные автономии второго и даже третьего федеративного уровня.
В целом, РСФСР представляла собой имперскую тень Союза и мало отличалась от него. В мае 1990 года (когда, собственно, уже было поздно) уходивший в отставку председатель президиума Верховного Совета РСФСР Виталий Воротников жаловался: «Часто Россию идентифицируют с СССР, и критика центра по привычке адресуется и Российской федерации».
Поэтому идея Межрегиональной депутатской группы (единственной более или менее оформленной оппозиции союзным властям), которую так загадочно озвучил Ельцин в Париже, с одной стороны, была весьма неожиданной, но с другой стороны – простой и даже банальной: превратить РСФСР в структуру организованного и властного противостояния союзному центру, подобно тем национальным союзным республикам, которые уже прямо заявляли о своём стремлении выйти из СССР.
Если вдуматься, то эта мысль лежала на поверхности: уж коль у России как у РСФСР (а другой субъектности у России тогда не существовало) нет никаких привилегий и преимуществ по сравнению с другими союзными республиками, а даже, напротив, есть определенные «поражения в правах», то, следовательно, нет и никаких дополнительных обязанностей и ограничений.
А значит, она легко может присоединиться к хору тех республик, которые настаивают на своей независимости и самостоятельности. Но в случае с РСФСР начинал играть свою роль эффект масштаба: СССР без РСФСР превратился бы в бессмысленного нежизнеспособного уродца, буквально повис бы в воздухе (где столица и органы управления?) и полностью потерял бы смысл.
То есть выйти из СССР, не разрушив его, РСФСР не могла: Союз как таковой строился на ней, а значит, всякие разговоры о государственном суверенитете РСФСР были фактически разговорами о роспуске СССР, хотя и без произнесения этих слов.
Это понимали и в Кремле, причём такая перспектива виделась там совершенно кощунственной. В марте 1990 года советский премьер Николай Иванович Рыжков говорил: «Если придут Ельцин и другие, они, конечно, устроят невероятное. Они уже сейчас объявили: мы введем торговлю на валюту. Пожалуйста, мы будем нефть Украине продавать, но плати валюту. То есть они действительно на Россию делают ставку и через Россию разрушат нашу страну».
Это был очень остроумный маневр: оставив без боя Горбачёву все союзные властные структуры (и съезд народных депутатов, и уже планировавшийся к тому времени президентский пост), оппозиционеры во главе с Ельциным приняли решение бороться за структуры российские, что в перспективе должно было превратить инициатора Перестройки в царя без царства. Что, как мы знаем, в последствии и случилось…
Если раньше вся деятельность оппозиции фактически ограничивалась только идеологическим противостоянием союзной партийной элите, то теперь появлялась возможность противостояния организационного, то есть, получив властные полномочия в РСФСР, можно было реконструировать её так, чтобы именно Россия стала образцом работающей демократии, процветающей рыночной экономики, действительных прав и свобод её граждан, а замшелые коммунистические принципы сохранились бы только в головах ретроградов в Кремле и на Старой площади, да и то ненадолго: Москва ведь тоже находится в России.
Возведение невиданного нового политического образования, демократической России, началось уже в январе 1990 года, когда известные оппозиционеры и члены МДГ (Гавриил Попов, Сергей Станкевич, Николай Травкин и другие) провозгласили создание нового избирательного блока с соответствующим названием: «Демократическая Россия» (ДР).
В отличие от МДГ (группы уже избранных поодиночке депутатов), новая организация была ориентирована на сплочённое участие (и победу) в предстоявших выборах в РСФСР на всех уровнях – от местных советов до съезда народных депутатов. В остальном мире подобные организации называются обычно политическими партиями, но в этом случае такое наименование было невозможно. Во-первых, потому что никакие официальные партии в СССР, помимо КПСС, всё ещё не были разрешены, а во-вторых, из-за большого разброса мнений и позиций членов этого блока, мало совместимого с партийной солидарностью.
Но речь всё же шла уже о реальном организационном предвыборном оформлении оппозиции. С ясной целью: победы на выборах всех уровней в РСФСР. С ясной начальной программой: отмена шестой статьи конституции (о «руководящей и направляющей», то есть исключительной роли КПСС) и создание многопартийной системы, свобода слова и печати, возрождение частной собственности и рыночной экономики (со всевозможной социальной защитой населения). И с ясным лидером: всенародно известным борцом и героем Борисом Николаевичем Ельциным.
Кому внутри МДГ первому пришла в голову мысль о России как о площадке для борьбы с Горбачёвым и союзной элитой и как о властной альтернативе СССР – теперь уже установить невозможно. Это мог быть плод отвлеченных логических рассуждений (и тогда это больше похоже на «профессорскую» часть МДГ), а могло стать результатом бюрократической искушенности и хорошего понимания того, как функционирует властный механизм (и тогда эта идея могла принадлежать самому Ельцину).
Михаил Полторанин в одном из своих поздних интервью даже договорился до такой экзотической теории, что идею развала СССР через захват власти в России Ельцин привез из своей поездки в Америку. И что будто бы по возвращении из США он под страшным секретом излагал ему эту идею. Так или иначе, но по свидетельству Валентина Юмашева, уже в процессе написания своих первых мемуаров, то есть со второй половины 1989 года, Ельцин постоянно возвращался в разговорах с ним к теме предстоящих выборов в РСФСР и к тому, как все устроить так, что, получив власть в России, можно будет уже не бороться за власть в СССР: это станет уже по тем или иным причинам неактуально.
Впрочем, не следует думать, что, сделавшись вождём демократов (именно это чрезвычайно расплывчатое название закрепилось за противниками рушившегося коммунистического режима) Ельцин раз и навсегда порвал с КПСС и её руководством. Как это ни странно, одно вовсе не исключало в то время другого.
Горбачёвская Перестройка находилась уже в той стадии, когда можно было провозглашать свою приверженность частной собственности и капиталистическому рынку и оставаться в то же время членом ЦК коммунистической партии.
Впрочем, она к тому времени уже не была ни коммунистической, ни партией.
Коммунистической она не была потому, что фактически отказалась уже от марксизма с его материализмом и атеизмом, от задачи строительства коммунизма, признала имеющими право на жизнь частную собственность и рыночные отношения, встала на путь «буржуазного перерождения» и идеологически превратилась в стандартную левую партию, каких на Западе было пруд-пруди.
А партией она перестала быть потому, что многие её члены внутри партии вели идеологическую борьбу, которая, зачастую, была намного острее борьбы с их беспартийными оппонентами. Более того, многие группировки внутри партии для своей победы над другими группировками вступали с союз даже с прямыми противниками не только коммунистической, но и вообще левой идеологии.
Всякие представления о партийной дисциплине и хотя бы самой поверхностной идеологической однородности были утрачены. В ответ на массовый выход из КПСС ее членов, начался широкий прием в партию всех желающих, и руководство партии с прискорбием обнаружило, что желающих этих, по сравнению с ещё недавним прошлым, было всё меньше и меньше. А у тех, кто ещё изъявлял желание «стать коммунистом» и быть «в авангарде строителей нового общества» на лбу было написано, что они либо откровенные карьеристы, либо им за это пообещали выписать премию…
Значительная часть известных демократов (в том числе и Ельцин) оставалась членами КПСС. Но оставаться в возглавляемой Горбачёвым партии, соблюдая все её нормы, запреты и иерархии, они уже не желали. Партия сама по себе оказалась объектом атаки демократов – изнутри. Ещё в декабре 1989 года Ельцин, Афанасьев, Гдлян, Травкин, Чубайс и другие противники Горбачёва создали внутри КПСС «демократическую платформу», одну из нескольких новых партийных группировок.
В начале 1990 года Ельцин много раз говорил в различных своих выступлениях о надеждах на радикальные реформы в партии, которые могли бы начаться на запланированном на лето 1990 года XXVIII съезде. Надежды эти (весьма, заметим, слабые, по утверждениям самого Ельцина) по большей части сводились к преобразованию партии в социал-демократическую или в просто демократическую, что позволило бы ей отмежеваться от её кровавого или застойного прошлого.
Попросту говоря, Ельцин и его единомышленники не были уже коммунистами в традиционном смысле, но сохраняли надежду использовать мощный, разветвлённый, хотя и раздираемый противоречиями партийный аппарат для своих целей.
При этом надежд на КПСС становилось всё меньше не только у Ельцина, но даже и у Горбачёва. Генеральный секретарь ЦК КПСС понимал, что «Руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций» (шестая статья конституции СССР 1977 года) партия больше быть не могла, и ему придётся с этим считаться. Идя вслед за общественным мнением, под давлением оппозиции Горбачев сам инициировал фактическую отмену шестой статьи конституции.
14 марта 1990 года III съезд народных депутатов СССР принял поправки к конституции, и эта шестая статья стала совсем другой: «Коммунистическая партия Советского Союза, другие (!) политические партии, а также профсоюзные, молодежные, иные общественные организации и массовые движения через своих представителей, избранных в Советы народных депутатов, и в других формах участвуют в выработке политики Советского государства, в управлении государственными и общественными делами».
То есть КПСС утратила своё монопольное политическое положение, многопартийность оказалась конституционно гарантированной, а стало быть, главная основа власти Горбачёва теперь со всей неизбежностью должна была оказаться приведённой в принятую во всем мире норму: то есть стать не партийной, а государственной. Горбачёв должен был стать первым (и, добавим, последним) президентом СССР.
Поэтому III съезд народных депутатов СССР ввёл в конституцию должность президента СССР и тут же, 15 марта, избрал на эту должность Горбачёва (впрочем, не слишком уверенно: первый президент получил меньше 60% голосов съезда при безальтернативных выборах). Председателем Верховного Совета СССР (то есть уже не главой государства, а просто спикером парламента) стал горбачёвский протеже Анатолий Иванович Лукьянов.
Разумеется, ни о каких всенародных выборах президента СССР в тот момент и речи быть не могло: в честной и прямой конкуренции с популярным в народе Ельциным, Горбачёв едва ли имел шансы на это президентское кресло. Но опасения Горбачёва оказались напрасными: Ельцин такой конкуренции ему сознательно не составил, сосредоточившись на России, то есть в тот момент, на выборах на съезд народных депутатов РСФСР.
Задним числом, анализируя эту ельцинскую тактику, нельзя не признать, что она была блестяще продумана и даже как-то по-азиатски изящна в своем коварстве. Ведь, если допустить, что он стал бы во главе тогдашнего СССР, ему пришлось бы либо гасить (в том числе и грубой силой) те волны сепаратизма и межнациональных конфликтов, которые захлестнули страну, либо дать стране развалиться и утратить власть, к которой он так стремился.
В тот момент в планы Ельцина, очевидно, не входило ни первое, ни второе: он не хотел становиться ни кровавым душителем свободы и самоопределения народов, ни тем «охотником, который убьет Бэмби», то есть лично поставит точку в истории СССР, заодно лишив себя президентского кресла. Этот выбор он вполне рационально и осмотрительно предоставил Горбачёву.
Беспечный Горбачёв, не видя подвоха, с радостью воспользовался представленной ему возможностью и лихо сел в кресло главы умирающего государства. Мышеловка истории захлопнулась: жить этому государству оставалось меньше двух лет. Но за эти оставшиеся ему месяцы Горбачёв заплатил сполна: уже был разогнан митинг в Тбилиси с 19 трупами, а ещё предстоял штурм телецентра в Вильнюсе, стрельба в Риге и масса других малоприятных эпизодов…
При всём этом Горбачёв, в свойственной ему манере, не желал сразу рубить хвост собаке: он остался генеральным секретарём ЦК КПСС, хотя должность эта и потеряла свою властную значимость. Сам Горбачёв это довольно цинично прокомментировал так: «нельзя собаку отпускать с поводка».
Избрание Горбачёва президентом СССР стало бы чрезвычайно важным и заметным событием, если бы его не затмили проходившие параллельно выборы народных депутатов РСФСР. Кандидатами в народные депутаты РСФСР было выдвинуто 8254 человека. В ходе выборов 4 марта и повторного голосования 18 марта было избрано 1026 народных депутатов РСФСР. Ещё 34 депутата были доизбраны в мае 1990 года в результате повторных выборов. 8 мест остались вакантными, поскольку выборы по каким-либо причинам не состоялись.
Информационное сопровождение в прессе и ажиотаж вокруг этих выборов были настолько мощными, что победа выдвиженцев Демократической России, казалось, была предрешена на всех уровнях, даже несмотря на то, что главное требование демократов – отмена (или изменение) шестой статьи конституции СССР было выполнено без их участия самим Горбачёвым и его «агрессивно-послушным» съездом народных депутатов СССР.
Ни пропагандистский аппарат КПСС, ни КГБ никак не могли (и, похоже, даже не пытались) помешать этим победам. В большинстве крупных промышленных центров (включая обе столицы) победили демократы. Избиравшийся от родного Свердловска Борис Николаевич Ельцин предсказуемо набрал около 95% голосов.
В избирательной компании ему помогал земляк, народный депутат СССР и член МДГ Геннадий Бурбулис. Этот энергичный, очень организованный и решительный человек много лет преподавал общественные науки в Уральском политехническом институте, выпускником которого был Ельцин. На следующие два года Геннадий Бурбулис станет одним из самых близких для Ельцина соратников и помощников. И его роль в становлении Ельцина как демократического политика трудно переоценить.
За два последовавших за выборами народных депутатов РСФСР месяца победы демократов были закреплены организационно – республика уверенно превращалась в оплот антигорбачёвских сил. В апреле председателем московского городского совета народных депутатов стал Гавриил Попов, в мае председателем ленинградского совета – Анатолий Собчак. Столицы, таким образом, оказались в руках демократов. Но столицей какого именно государства была Москва – СССР или РСФСР? Риторический этот вопрос становился всё более актуальным на фоне ставшего очевидным к этому времени парада суверенитетов союзных республик. И Россия постепенно занимала своё место в этом параде.
Нам ничего не удалось узнать относительно того, руководил ли Ельцин общероссийской избирательной компанией «Демократической России» или сосредоточился только на собственном избрании в Свердловске. Косвенно о последнем говорит то, что в разгар избирательной компании он уехал во Францию (о чем мы написали выше): скорее всего, он действительно самоустранился от руководства «Демократической России», лишь позволяя ей ссылаться на его поддержку. Формально он не был даже членом ДР и не входил ни в какие её руководящие органы.
Такое поведение станет для него характерным всю его последующую политическую жизнь: в дальнейшем он никогда не будет руководить никакой политической партией и никогда прямо никакой партии не поддержит. В сугубо прагматическом плане это имело свои резоны: благодаря этой тактике он не был связан никакой партийной доктриной и поэтому его нельзя было упрекнуть в отступлении от «линии партии», поскольку никакой линии он не присягал. Это давало ему необходимую свободу действий и позволяло достаточно гибко менять свою позицию в зависимости от настроений масс и политической конъюнктуры.
Но при этом он благосклонно позволял поддерживать себя тем политическим партиям, которые пользовались в тот или иной момент определенной поддержкой в народе, но в то же время нуждались в его покровительстве для усиления своих позиций.
Став сам по себе уникальным политическим явлением, фактически – партией, состоявшей из одного человека, Ельцин мог своей поддержкой усилить ту или иную политическую силу, но сам в их поддержке для победы на выборах (во всяком случае, в тот момент) не нуждался. И эта исключительность его позиции имела и сильные и, разумеется, слабые стороны. И, как всегда это бывает, сильные стороны обнаружились сразу, и дали быстрый, но кратковременный эффект, а слабые проявились позднее, но фатальнее…
По умолчанию, Ельцину, как неформальному лидеру демократов, отводилась, конечно, в процессе прихода их к власти в РСФСР первая роль. Но сыграть он её мог только на съезде народных депутатов – в новом высшем органе власти в России. До начала же съезда его без пяти минут лидер отправился в Испанию (За каким чертом его туда понесло? Будто в России в тот момент у него не было дел…).
Как это не раз уже случалось с Ельциным, любые, даже самые неприятные, происшествия только увеличивали его славу и достраивали героический образ. Во время этой испанской поездки самолёт, на котором летел Ельцин, попал в аварию, причём довольно серьёзную, судя по тому, что Ельцин получил травму позвоночника, потребовавшую хирургической операции. Разумеется, немедленно появились многочисленные слухи о руке КГБ, организовавшей эту аварию. А уже во время съезда народных депутатов эти слухи начали широко обсуждаться в прессе, что резко повысило вес и перспективы пострадавшего.
Первый съезд народных депутатов РСФСР проходил в Москве с 16-го мая по 22-е июня 1990 года. И этот съезд, несмотря на демократическое победы, стал для Ельцина и всех лидеров ДР первым серьезным испытанием. Дело в том, что вопреки ожиданиям, «Демократическая Россия» даже близко не приблизилась к тому, чтобы набрать большинство голосов на съезде. По результатам выборов на 1068 мест ДР смогла провести только 148 своих членов (меньше 15%).
Уже во время работы съезда, когда было принято решение о создании фракций, во фракцию «Демократическая Россия» записалось чуть больше депутатов – 205. А всего «Демократическая Россия» в лучшем случае могла рассчитывать не более, чем на 300 голосов. Это было, безусловно, много, но явно недостаточно, чтобы контролировать съезд.
На съезд было избрано и множество коммунистов. Действительных хрестоматийных коммунистов, а не таких членов партии как сам Ельцин и его коллеги по демократическому движению. Преображение России из формального дублёра СССР в отдельную политическую реальность заставило и их обратить на неё внимание.
Ещё зимой в КПСС, в которой и без того неостановимо плодились направления, платформы и движения, активно обсуждалась возможность создания российской республиканской коммунистической партии, которой главная республика СССР всегда была лишена. Уже во время съезда, с благословения Горбачёва такая партия (КП РСФСР) была создана. Возглавивший её Иван Кузьмич Полозков, ортодоксальный коммунист и принципиальный противник демократов, был по выражению Горбачёва «неплохой парень, хотя и звёзд с неба не хватает». Он и стал одним из конкурентов Ельцина на съезде.
Конкуренция эта развернулась при избрании председателя Верховного Совета России. Органы власти РСФСР должны были повторять на республиканском уровне союзную систему. Высшим из них стал съезд народных депутатов, в перерывах между съездами должен был действовать избранный на съезде Верховный Совет, а его председатель в условиях отсутствия президентского поста и оказывался новым главой республики.
Поэтому и конкуренция на этих выборах была серьёзной. Впрочем, практически по всем воспоминаниям, Горбачёв отнёсся к созданию реальной альтернативы Ельцину довольно беспечно, поддерживая в качестве своего кандидата то тогдашнего российского премьера Александра Власова, то Ивана Полозкова, то снова Власова вместо Полозкова.
Но даже в условиях такой неопределённости и невнятности со стороны союзного центра и относительного преобладания на съезде Демократической России победа Ельцина 29 мая была трудной – он был избран 538 голосами (при необходимых 534), то есть с минимальным перевесом в четыре голоса, и только с третьей попытки.
Для того, чтобы добиться дополнительных 200–250 голосов, Ельцину пришлось проявить чудеса дипломатии и переговорного искусства. В конечном итоге компромисс был достигнут за счет коалиции с депутатами, представлявшими национальные автономии и с некоторыми другими депутатскими группами регионалов и производственников, не имевших четкой идеологической позиции.
Платой за их поддержку явился пост первого заместителя председателя Верховного Совета. Его Ельцин пообещал отдать представителю национальных автономий Руслану Хасбулатову, профессору московского Плехановского института и одновременно депутату от Чечено-Ингушской АССР. Ельцин и ДР выполнили свое обязательство: при их поддержке Хасбулатова избрали 5 июня.
Однако большинство, которое получил Ельцин в Верховном Совета РСФСР было явно инерционным: по меньшей мере половина из тех, кто его поддерживал, не были людьми твердых демократических убеждений. И в дальнейшем всем «твёрдым демократам и рыночникам» в этом пришлось убедиться. Общеизвестно, что эта коалиция не продержалась и двух лет: к лету 1992 года от нее не осталось и следа…
Наверное, уже есть масса исследований о том, что собой представляло это левоцентристское «болото» в Верховном Совете РСФСР, которое позже тиражировалась каждый раз на выборах очередной Государственной Думы. И в рамках нашего проекта мы не ставим себе задачи дать подробное описание этих типажей. Но более-менее общую характеристику этих людей дать необходимо, чтобы можно было понять тот контекст, в котором действовал наш герой.
Для того, чтобы лучше понять, что это были за люди, нужно знать, что одним из наиболее спорных проектов Горбачёва (интересно, кто его надоумил?) были выборы директоров заводов. По разрушительной силе для экономики СССР (и без этого находившейся в кризисе) этот горбачёвский шедевр можно сравнить лишь с выборами командиров воинских частей в русской армии сразу после Февральской революции в 1917 году.
Разумеется, директорами были выбраны популисты и демагоги, криворукие горлопаны (по большей части из коммерческих директоров и секретарей парткомов), которые, вытеснив прежнюю брежневскую генерацию директоров-технократов, тут же принялись крутить свои гешефты, пользуясь вновь открывшимися возможностями в виде кооперативов, малых предприятий, арендных подрядов и прочих форм горбачёвского квази-рынка.
Большие специалисты пустить пыль в глаза и переложить ответственность на плечи вышестоящего начальства, они тут же объявили себя солью земли и теми, на ком всё держится. Демократическая интеллигенция из ДР, как завороженная, глядела всем этим «матерым товаропроизводителям» в рот и видела в них спасителей Отечества. Это «производственное» лобби, усиленное такого же качества аграриями, обладало серьезными для того времени финансовыми возможностями и было абсолютно уверенно, что настало его время.
Разумеется, они (либо напрямую, либо через свои представителей) были густо представлены на съезде народных депутатов РСФСР, а потом и в Верховном Совете. Не имевшие никаких твёрдых идеологических убеждений, эти хитрованы были этакими сметливыми «справными мужичками», тонко чувствовавшими, куда ветер дует, и где можно поживиться. Они были готовы поддержать любого, в ком видели конкретную выгоду для себя. В тот момент они увидели в Ельцине своего, то есть производственника из провинции, простого и понятного им «заводчанина» (хотя он и был «строитель», что, впрочем, тоже ценилось в их кругу). К тому же – лидера, обладавшего харизмой, популярного в народе и набиравшего политический вес.
К этой же группе примыкали и провинциальные аппаратчики, выходцы из партийных и советских органов: обкомов, облисполкомов, отраслевых министерств, а также упомянутые выше представители национальных автономий.
Скорее всего, Ельцину с ними было легко. Это была его стихия. С этими людьми он мог разговаривать на одном языке. У него с ними было значительно больше общего, чем с образованной и продвинутой молодежью из ДР или московско-питерской профессурой из МДГ. Собственно, уникальность Ельцина в тот момент и заключалась в том, что он единственный мог объединить с одной стороны демократов ДР, а с другой стороны, всю эту промышленно-аграрную тусовку. Ни в том, ни в другом лагере не было иной способной на это фигуры. Он идеально подходил на эту роль, и он с ней справился. Во всяком случае – в тот момент.
Не менее важной победой демократов стало принятие съездом декларации о государственном суверенитете РСФСР в ельцинской редакции. Сам факт принятия декларации о суверенитете в это время не представлял уже собой ничего революционного. Парад суверенитетов союзных республик был в самом разгаре, и главным делом Горбачёва – теперь президента СССР – было предотвращение выхода их из состава Союза, а для этого необходимо было Союз так или иначе реформировать, преобразовав формальную советскую федерацию в реальную.
В рамках планов обновлённого Союза такие декларации даже приветствовались, хотя подобные суверенитеты вовсе не означали собственно государственной независимости. В начале работы съезда свою редакцию декларации (согласованную с Кремлём) предложил уходивший с политической сцены глава старой РСФСР Виталий Воротников. Но редакция эта не могла удовлетворить Ельцина и его союзников.
Редакция, предложенная Демократической Россией, внешне казалась радикальнее кремлевского варианта, но при этом, в основном, ломилась в открытую дверь: она провозглашала многопартийность, хотя это уже было сделано на союзном уровне, и приоритет законов РСФСР над союзными (что и сделало бы её суверенной), но при этом само существование СССР под сомнение не ставилось: Ельцин заявлял лишь о необходимости заключения договора с Союзом, что также не несло в себе ничего из ряда вон выходящего – сам Горбачёв уже начал разработку новых союзных отношений и договоров.
Нужно признать, что в этой декларации были действительно серьёзные и оригинальные для того времени вещи: разделение властей (а не «вся власть советам!» как у других) и расширение прав автономий в составе РСФСР.
Впрочем, важно не забывать, что декларация эта была именно декларацией: многообразие партий, новые органы власти, реализация федеративности и, тем более, суверенные законы, – всё это было делом будущего, всё это только предстояло создавать, устанавливать и принимать.
12 июня (теперь этот день отмечается как праздник «День России») декларация была принята большинством съезда. Одним из аргументов для голосования за неё стала угроза публикации поимённого списка голосовавших против в газете «Аргументы и факты»: уровень поддержки Ельцина и его союзников в общественном мнении был настолько велик, что факт голосования против ельцинской декларации неизбежно и сильно компрометировал бы голосовавшего. Правда, демократам скоро пришлось убедиться, что в России существовал огромный разрыв между так называемым «общественным мнением» и собственно обществом, поскольку подавляющая часть этого общества никакого мнения не имела и иметь не хотела…
То, что в международном обществоведении называется «Silent majority» и то, что у Пушкина в «Борисе Годунове» ёмко сформулировано как «народ безмолвствует» – всё это вскоре станет очевидным и для России. Может быть даже в большей степени, чем для устоявшихся демократий Запада. Но не будем забегать вперед. Все эти проблемы ещё не встали в полный рост, и Россия находилась в прекрасной стадии наивной, детской радости от свободы и открывавшихся перспектив.
Удивительнее всего было практическое бездействие Горбачёва. Михаил Сергеевич присутствовал на съезде и даже выступил в конце его с довольно невнятной речью, главным образом критиковавшей свойства характера Ельцина, но не сделал более ничего.
Таким образом, Ельцин достиг намеченной цели: получил в своё распоряжение Россию и сделал её отдельной, противопоставленной Горбачёву, политической силой. В Москве установилось фактическое двоевластие, а будущее СССР (уже прочно ассоциировавшегося с Горбачёвым и его окружением) становилось всё более призрачным.
Характерно, что при этом никакого непримиримого антагонизма между Ельциным и старой партийной элитой, Горбачёвым и ЦК КПСС не было. Этот антагонизм декларировался на митингах, в выступлениях и интервью Ельцина и в прессе, но на деле отношения оставались довольно ровными. Горбачёв вынужден был смириться с новым государственным статусом Ельцина, а Ельцин не мог не считаться с главой всё ещё существовавшего государства. Вступая в должность председателя Верховного Совета РСФСР, Ельцин активно пользовался организационными и кадровыми советами Воротникова и самого Горбачёва.
Интересно, что последовательный борец с привилегиями элиты Ельцин на новом посту немедленно обзавёлся ими. Сам он оправдывался так: «Когда я был депутатом Верховного Совета – отказался от депутатской машины, от дачи. Отказался и от специальной поликлиники, записался в районную. И вдруг столкнулся с тем, что здесь не отказываться надо, а выбивать! Поскольку руководителю России были нужны не «привилегии», а нормальные условия для работы, которых на тот момент просто не было. Это внезапное открытие меня так поразило, что я капитально задумался: поймут ли меня люди? Столько лет клеймил привилегии, и вдруг… Потом решил, что люди не глупее меня. Они ещё раньше поняли, что бороться надо не с партийными привилегиями (sic!), а с бесконтрольной, всеохватной властью партии, с ее идеологией и политикой».
Так бесславно закончилась эпоха борьбы с привилегиями: новому Ельцину, уже не оппозиционеру и критику, а важной политической фигуре, главе суверенной России, оказались жизненно необходимыми и спец-медицина, и спец-гараж, и спец-повар, и специальная загородная резиденция (да не одна). Теперь это стало называться «нормальные условия», соответствовавшие высокому статусу. Что ж, сослужив свою службу, борьба с привилегиями оказалась лишней для дальнейшей карьеры Ельцина и поэтому была безжалостно выброшена и забыта тем, кому она проложила дорогу на властный Олимп. И то верно: кому нужен Олимп без привилегий?
Альфред Кох
Кох Альфред:
Глава 5. Ельцин. Россия (первая часть)
После смерти Андрея Сахарова, к весне 1990 года, Борис Ельцин стал уже бесспорным лидером демократической оппозиции союзным властям. В этом качестве он отправился во Францию и там участвовал (вместе высланным в 1978 году из СССР философом и писателем Александром Зиновьевым) в программе «Апостроф» на французском TV.
Ельцин презентовал свои только что вышедшие мемуары «Исповедь на заданную тему» и отвечал на вопросы о положении дел в СССР и в оппозиционном движении. Он много критиковал Горбачёва и его желание стать президентом СССР, говорил о невозможности перестройки КПСС (хотя и выразил слабую надежду на будущий, XXVIII съезд), о необходимости демократии и рыночной экономики, о своём окончательном отказе от партийных привилегий (в виде машины «Волга»).
Примерно через час после начала разговора произошёл странный, но примечательный диалог. Ведущий задал прямой вопрос: «Хотите ли Вы, господин Ельцин, заменить Горбачёва и стать номером первым в Советском Союзе?». «Нет!», – уверенно ответил Ельцин, и явно ошарашенный ведущий изумленно спросил: «Почему?». В ответ Ельцин, хитро улыбаясь, с самым многозначительным видом, отчеканил: «Потому что будущее – за Россией».
Было заметно, что ведущий совершенно не понял этого заявления, смутился и поспешил сменить тему. Похоже было, что и другие участники передачи не поняли Ельцина. Это и неудивительно: в качестве самостоятельного политического феномена Россия тогда ещё не существовала, и в создании большинства людей (особенно за пределами СССР) Россия была общеупотребительным синонимом СССР.
Историческая Россия была уничтожена большевиками и уже давно являлась лишь полумифическим местом обитания персонажей русской классической литературы, а существовавшая в тот момент союзная республика c труднопроизносимым названием «РСФСР» была лишь административно-бюрократическим курьезом и оригинальной индивидуальностью и значимой ролью не выделялась.
С одной стороны, Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика (РСФСР) была одной из пятнадцати республик Союза и даже занимала в нём слегка привилегированное положение: со сталинских времён советский гимн начинался словами о республиках, которые «сплотила навеки великая Русь». Русская национальность была хорошим преимуществом при поступлении в учебные заведения и занятии карьерных должностей. В эфире государственных радио и телевидения постоянно звучали душераздирающие патриотические песни о любви к России, в большинстве своём добротного, северокорейского качества.
Но при этом никакой отдельной политической реальностью РСФСР не была. Если, например, Армения, Узбекистан или Эстония были вполне определёнными (национальными и даже в какой-то мере экзотическими) реальностями, то в России определённости не было. Столицей РСФСР была столица СССР, Россия была единственной республикой, не имевшей своей коммунистической партии, Россия, как и СССР, включала в себя собственные (далеко не русские и даже не славянские) национальные автономии второго и даже третьего федеративного уровня.
В целом, РСФСР представляла собой имперскую тень Союза и мало отличалась от него. В мае 1990 года (когда, собственно, уже было поздно) уходивший в отставку председатель президиума Верховного Совета РСФСР Виталий Воротников жаловался: «Часто Россию идентифицируют с СССР, и критика центра по привычке адресуется и Российской федерации».
Поэтому идея Межрегиональной депутатской группы (единственной более или менее оформленной оппозиции союзным властям), которую так загадочно озвучил Ельцин в Париже, с одной стороны, была весьма неожиданной, но с другой стороны – простой и даже банальной: превратить РСФСР в структуру организованного и властного противостояния союзному центру, подобно тем национальным союзным республикам, которые уже прямо заявляли о своём стремлении выйти из СССР.
Если вдуматься, то эта мысль лежала на поверхности: уж коль у России как у РСФСР (а другой субъектности у России тогда не существовало) нет никаких привилегий и преимуществ по сравнению с другими союзными республиками, а даже, напротив, есть определенные «поражения в правах», то, следовательно, нет и никаких дополнительных обязанностей и ограничений.
А значит, она легко может присоединиться к хору тех республик, которые настаивают на своей независимости и самостоятельности. Но в случае с РСФСР начинал играть свою роль эффект масштаба: СССР без РСФСР превратился бы в бессмысленного нежизнеспособного уродца, буквально повис бы в воздухе (где столица и органы управления?) и полностью потерял бы смысл.
То есть выйти из СССР, не разрушив его, РСФСР не могла: Союз как таковой строился на ней, а значит, всякие разговоры о государственном суверенитете РСФСР были фактически разговорами о роспуске СССР, хотя и без произнесения этих слов.
Это понимали и в Кремле, причём такая перспектива виделась там совершенно кощунственной. В марте 1990 года советский премьер Николай Иванович Рыжков говорил: «Если придут Ельцин и другие, они, конечно, устроят невероятное. Они уже сейчас объявили: мы введем торговлю на валюту. Пожалуйста, мы будем нефть Украине продавать, но плати валюту. То есть они действительно на Россию делают ставку и через Россию разрушат нашу страну».
Это был очень остроумный маневр: оставив без боя Горбачёву все союзные властные структуры (и съезд народных депутатов, и уже планировавшийся к тому времени президентский пост), оппозиционеры во главе с Ельциным приняли решение бороться за структуры российские, что в перспективе должно было превратить инициатора Перестройки в царя без царства. Что, как мы знаем, в последствии и случилось…
Если раньше вся деятельность оппозиции фактически ограничивалась только идеологическим противостоянием союзной партийной элите, то теперь появлялась возможность противостояния организационного, то есть, получив властные полномочия в РСФСР, можно было реконструировать её так, чтобы именно Россия стала образцом работающей демократии, процветающей рыночной экономики, действительных прав и свобод её граждан, а замшелые коммунистические принципы сохранились бы только в головах ретроградов в Кремле и на Старой площади, да и то ненадолго: Москва ведь тоже находится в России.
Возведение невиданного нового политического образования, демократической России, началось уже в январе 1990 года, когда известные оппозиционеры и члены МДГ (Гавриил Попов, Сергей Станкевич, Николай Травкин и другие) провозгласили создание нового избирательного блока с соответствующим названием: «Демократическая Россия» (ДР).
В отличие от МДГ (группы уже избранных поодиночке депутатов), новая организация была ориентирована на сплочённое участие (и победу) в предстоявших выборах в РСФСР на всех уровнях – от местных советов до съезда народных депутатов. В остальном мире подобные организации называются обычно политическими партиями, но в этом случае такое наименование было невозможно. Во-первых, потому что никакие официальные партии в СССР, помимо КПСС, всё ещё не были разрешены, а во-вторых, из-за большого разброса мнений и позиций членов этого блока, мало совместимого с партийной солидарностью.
Но речь всё же шла уже о реальном организационном предвыборном оформлении оппозиции. С ясной целью: победы на выборах всех уровней в РСФСР. С ясной начальной программой: отмена шестой статьи конституции (о «руководящей и направляющей», то есть исключительной роли КПСС) и создание многопартийной системы, свобода слова и печати, возрождение частной собственности и рыночной экономики (со всевозможной социальной защитой населения). И с ясным лидером: всенародно известным борцом и героем Борисом Николаевичем Ельциным.
Кому внутри МДГ первому пришла в голову мысль о России как о площадке для борьбы с Горбачёвым и союзной элитой и как о властной альтернативе СССР – теперь уже установить невозможно. Это мог быть плод отвлеченных логических рассуждений (и тогда это больше похоже на «профессорскую» часть МДГ), а могло стать результатом бюрократической искушенности и хорошего понимания того, как функционирует властный механизм (и тогда эта идея могла принадлежать самому Ельцину).
Михаил Полторанин в одном из своих поздних интервью даже договорился до такой экзотической теории, что идею развала СССР через захват власти в России Ельцин привез из своей поездки в Америку. И что будто бы по возвращении из США он под страшным секретом излагал ему эту идею. Так или иначе, но по свидетельству Валентина Юмашева, уже в процессе написания своих первых мемуаров, то есть со второй половины 1989 года, Ельцин постоянно возвращался в разговорах с ним к теме предстоящих выборов в РСФСР и к тому, как все устроить так, что, получив власть в России, можно будет уже не бороться за власть в СССР: это станет уже по тем или иным причинам неактуально.
Впрочем, не следует думать, что, сделавшись вождём демократов (именно это чрезвычайно расплывчатое название закрепилось за противниками рушившегося коммунистического режима) Ельцин раз и навсегда порвал с КПСС и её руководством. Как это ни странно, одно вовсе не исключало в то время другого.
Горбачёвская Перестройка находилась уже в той стадии, когда можно было провозглашать свою приверженность частной собственности и капиталистическому рынку и оставаться в то же время членом ЦК коммунистической партии.
Впрочем, она к тому времени уже не была ни коммунистической, ни партией.
Коммунистической она не была потому, что фактически отказалась уже от марксизма с его материализмом и атеизмом, от задачи строительства коммунизма, признала имеющими право на жизнь частную собственность и рыночные отношения, встала на путь «буржуазного перерождения» и идеологически превратилась в стандартную левую партию, каких на Западе было пруд-пруди.
А партией она перестала быть потому, что многие её члены внутри партии вели идеологическую борьбу, которая, зачастую, была намного острее борьбы с их беспартийными оппонентами. Более того, многие группировки внутри партии для своей победы над другими группировками вступали с союз даже с прямыми противниками не только коммунистической, но и вообще левой идеологии.
Всякие представления о партийной дисциплине и хотя бы самой поверхностной идеологической однородности были утрачены. В ответ на массовый выход из КПСС ее членов, начался широкий прием в партию всех желающих, и руководство партии с прискорбием обнаружило, что желающих этих, по сравнению с ещё недавним прошлым, было всё меньше и меньше. А у тех, кто ещё изъявлял желание «стать коммунистом» и быть «в авангарде строителей нового общества» на лбу было написано, что они либо откровенные карьеристы, либо им за это пообещали выписать премию…
Значительная часть известных демократов (в том числе и Ельцин) оставалась членами КПСС. Но оставаться в возглавляемой Горбачёвым партии, соблюдая все её нормы, запреты и иерархии, они уже не желали. Партия сама по себе оказалась объектом атаки демократов – изнутри. Ещё в декабре 1989 года Ельцин, Афанасьев, Гдлян, Травкин, Чубайс и другие противники Горбачёва создали внутри КПСС «демократическую платформу», одну из нескольких новых партийных группировок.
В начале 1990 года Ельцин много раз говорил в различных своих выступлениях о надеждах на радикальные реформы в партии, которые могли бы начаться на запланированном на лето 1990 года XXVIII съезде. Надежды эти (весьма, заметим, слабые, по утверждениям самого Ельцина) по большей части сводились к преобразованию партии в социал-демократическую или в просто демократическую, что позволило бы ей отмежеваться от её кровавого или застойного прошлого.
Попросту говоря, Ельцин и его единомышленники не были уже коммунистами в традиционном смысле, но сохраняли надежду использовать мощный, разветвлённый, хотя и раздираемый противоречиями партийный аппарат для своих целей.
При этом надежд на КПСС становилось всё меньше не только у Ельцина, но даже и у Горбачёва. Генеральный секретарь ЦК КПСС понимал, что «Руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций» (шестая статья конституции СССР 1977 года) партия больше быть не могла, и ему придётся с этим считаться. Идя вслед за общественным мнением, под давлением оппозиции Горбачев сам инициировал фактическую отмену шестой статьи конституции.
14 марта 1990 года III съезд народных депутатов СССР принял поправки к конституции, и эта шестая статья стала совсем другой: «Коммунистическая партия Советского Союза, другие (!) политические партии, а также профсоюзные, молодежные, иные общественные организации и массовые движения через своих представителей, избранных в Советы народных депутатов, и в других формах участвуют в выработке политики Советского государства, в управлении государственными и общественными делами».
То есть КПСС утратила своё монопольное политическое положение, многопартийность оказалась конституционно гарантированной, а стало быть, главная основа власти Горбачёва теперь со всей неизбежностью должна была оказаться приведённой в принятую во всем мире норму: то есть стать не партийной, а государственной. Горбачёв должен был стать первым (и, добавим, последним) президентом СССР.
Поэтому III съезд народных депутатов СССР ввёл в конституцию должность президента СССР и тут же, 15 марта, избрал на эту должность Горбачёва (впрочем, не слишком уверенно: первый президент получил меньше 60% голосов съезда при безальтернативных выборах). Председателем Верховного Совета СССР (то есть уже не главой государства, а просто спикером парламента) стал горбачёвский протеже Анатолий Иванович Лукьянов.
Разумеется, ни о каких всенародных выборах президента СССР в тот момент и речи быть не могло: в честной и прямой конкуренции с популярным в народе Ельциным, Горбачёв едва ли имел шансы на это президентское кресло. Но опасения Горбачёва оказались напрасными: Ельцин такой конкуренции ему сознательно не составил, сосредоточившись на России, то есть в тот момент, на выборах на съезд народных депутатов РСФСР.
Задним числом, анализируя эту ельцинскую тактику, нельзя не признать, что она была блестяще продумана и даже как-то по-азиатски изящна в своем коварстве. Ведь, если допустить, что он стал бы во главе тогдашнего СССР, ему пришлось бы либо гасить (в том числе и грубой силой) те волны сепаратизма и межнациональных конфликтов, которые захлестнули страну, либо дать стране развалиться и утратить власть, к которой он так стремился.
В тот момент в планы Ельцина, очевидно, не входило ни первое, ни второе: он не хотел становиться ни кровавым душителем свободы и самоопределения народов, ни тем «охотником, который убьет Бэмби», то есть лично поставит точку в истории СССР, заодно лишив себя президентского кресла. Этот выбор он вполне рационально и осмотрительно предоставил Горбачёву.
Беспечный Горбачёв, не видя подвоха, с радостью воспользовался представленной ему возможностью и лихо сел в кресло главы умирающего государства. Мышеловка истории захлопнулась: жить этому государству оставалось меньше двух лет. Но за эти оставшиеся ему месяцы Горбачёв заплатил сполна: уже был разогнан митинг в Тбилиси с 19 трупами, а ещё предстоял штурм телецентра в Вильнюсе, стрельба в Риге и масса других малоприятных эпизодов…
При всём этом Горбачёв, в свойственной ему манере, не желал сразу рубить хвост собаке: он остался генеральным секретарём ЦК КПСС, хотя должность эта и потеряла свою властную значимость. Сам Горбачёв это довольно цинично прокомментировал так: «нельзя собаку отпускать с поводка».
Избрание Горбачёва президентом СССР стало бы чрезвычайно важным и заметным событием, если бы его не затмили проходившие параллельно выборы народных депутатов РСФСР. Кандидатами в народные депутаты РСФСР было выдвинуто 8254 человека. В ходе выборов 4 марта и повторного голосования 18 марта было избрано 1026 народных депутатов РСФСР. Ещё 34 депутата были доизбраны в мае 1990 года в результате повторных выборов. 8 мест остались вакантными, поскольку выборы по каким-либо причинам не состоялись.
Информационное сопровождение в прессе и ажиотаж вокруг этих выборов были настолько мощными, что победа выдвиженцев Демократической России, казалось, была предрешена на всех уровнях, даже несмотря на то, что главное требование демократов – отмена (или изменение) шестой статьи конституции СССР было выполнено без их участия самим Горбачёвым и его «агрессивно-послушным» съездом народных депутатов СССР.
Ни пропагандистский аппарат КПСС, ни КГБ никак не могли (и, похоже, даже не пытались) помешать этим победам. В большинстве крупных промышленных центров (включая обе столицы) победили демократы. Избиравшийся от родного Свердловска Борис Николаевич Ельцин предсказуемо набрал около 95% голосов.
В избирательной компании ему помогал земляк, народный депутат СССР и член МДГ Геннадий Бурбулис. Этот энергичный, очень организованный и решительный человек много лет преподавал общественные науки в Уральском политехническом институте, выпускником которого был Ельцин. На следующие два года Геннадий Бурбулис станет одним из самых близких для Ельцина соратников и помощников. И его роль в становлении Ельцина как демократического политика трудно переоценить.
За два последовавших за выборами народных депутатов РСФСР месяца победы демократов были закреплены организационно – республика уверенно превращалась в оплот антигорбачёвских сил. В апреле председателем московского городского совета народных депутатов стал Гавриил Попов, в мае председателем ленинградского совета – Анатолий Собчак. Столицы, таким образом, оказались в руках демократов. Но столицей какого именно государства была Москва – СССР или РСФСР? Риторический этот вопрос становился всё более актуальным на фоне ставшего очевидным к этому времени парада суверенитетов союзных республик. И Россия постепенно занимала своё место в этом параде.
Нам ничего не удалось узнать относительно того, руководил ли Ельцин общероссийской избирательной компанией «Демократической России» или сосредоточился только на собственном избрании в Свердловске. Косвенно о последнем говорит то, что в разгар избирательной компании он уехал во Францию (о чем мы написали выше): скорее всего, он действительно самоустранился от руководства «Демократической России», лишь позволяя ей ссылаться на его поддержку. Формально он не был даже членом ДР и не входил ни в какие её руководящие органы.
Такое поведение станет для него характерным всю его последующую политическую жизнь: в дальнейшем он никогда не будет руководить никакой политической партией и никогда прямо никакой партии не поддержит. В сугубо прагматическом плане это имело свои резоны: благодаря этой тактике он не был связан никакой партийной доктриной и поэтому его нельзя было упрекнуть в отступлении от «линии партии», поскольку никакой линии он не присягал. Это давало ему необходимую свободу действий и позволяло достаточно гибко менять свою позицию в зависимости от настроений масс и политической конъюнктуры.
Но при этом он благосклонно позволял поддерживать себя тем политическим партиям, которые пользовались в тот или иной момент определенной поддержкой в народе, но в то же время нуждались в его покровительстве для усиления своих позиций.
Став сам по себе уникальным политическим явлением, фактически – партией, состоявшей из одного человека, Ельцин мог своей поддержкой усилить ту или иную политическую силу, но сам в их поддержке для победы на выборах (во всяком случае, в тот момент) не нуждался. И эта исключительность его позиции имела и сильные и, разумеется, слабые стороны. И, как всегда это бывает, сильные стороны обнаружились сразу, и дали быстрый, но кратковременный эффект, а слабые проявились позднее, но фатальнее…
По умолчанию, Ельцину, как неформальному лидеру демократов, отводилась, конечно, в процессе прихода их к власти в РСФСР первая роль. Но сыграть он её мог только на съезде народных депутатов – в новом высшем органе власти в России. До начала же съезда его без пяти минут лидер отправился в Испанию (За каким чертом его туда понесло? Будто в России в тот момент у него не было дел…).
Как это не раз уже случалось с Ельциным, любые, даже самые неприятные, происшествия только увеличивали его славу и достраивали героический образ. Во время этой испанской поездки самолёт, на котором летел Ельцин, попал в аварию, причём довольно серьёзную, судя по тому, что Ельцин получил травму позвоночника, потребовавшую хирургической операции. Разумеется, немедленно появились многочисленные слухи о руке КГБ, организовавшей эту аварию. А уже во время съезда народных депутатов эти слухи начали широко обсуждаться в прессе, что резко повысило вес и перспективы пострадавшего.
Первый съезд народных депутатов РСФСР проходил в Москве с 16-го мая по 22-е июня 1990 года. И этот съезд, несмотря на демократическое победы, стал для Ельцина и всех лидеров ДР первым серьезным испытанием. Дело в том, что вопреки ожиданиям, «Демократическая Россия» даже близко не приблизилась к тому, чтобы набрать большинство голосов на съезде. По результатам выборов на 1068 мест ДР смогла провести только 148 своих членов (меньше 15%).
Уже во время работы съезда, когда было принято решение о создании фракций, во фракцию «Демократическая Россия» записалось чуть больше депутатов – 205. А всего «Демократическая Россия» в лучшем случае могла рассчитывать не более, чем на 300 голосов. Это было, безусловно, много, но явно недостаточно, чтобы контролировать съезд.
На съезд было избрано и множество коммунистов. Действительных хрестоматийных коммунистов, а не таких членов партии как сам Ельцин и его коллеги по демократическому движению. Преображение России из формального дублёра СССР в отдельную политическую реальность заставило и их обратить на неё внимание.
Ещё зимой в КПСС, в которой и без того неостановимо плодились направления, платформы и движения, активно обсуждалась возможность создания российской республиканской коммунистической партии, которой главная республика СССР всегда была лишена. Уже во время съезда, с благословения Горбачёва такая партия (КП РСФСР) была создана. Возглавивший её Иван Кузьмич Полозков, ортодоксальный коммунист и принципиальный противник демократов, был по выражению Горбачёва «неплохой парень, хотя и звёзд с неба не хватает». Он и стал одним из конкурентов Ельцина на съезде.
Конкуренция эта развернулась при избрании председателя Верховного Совета России. Органы власти РСФСР должны были повторять на республиканском уровне союзную систему. Высшим из них стал съезд народных депутатов, в перерывах между съездами должен был действовать избранный на съезде Верховный Совет, а его председатель в условиях отсутствия президентского поста и оказывался новым главой республики.
Поэтому и конкуренция на этих выборах была серьёзной. Впрочем, практически по всем воспоминаниям, Горбачёв отнёсся к созданию реальной альтернативы Ельцину довольно беспечно, поддерживая в качестве своего кандидата то тогдашнего российского премьера Александра Власова, то Ивана Полозкова, то снова Власова вместо Полозкова.
Но даже в условиях такой неопределённости и невнятности со стороны союзного центра и относительного преобладания на съезде Демократической России победа Ельцина 29 мая была трудной – он был избран 538 голосами (при необходимых 534), то есть с минимальным перевесом в четыре голоса, и только с третьей попытки.
Для того, чтобы добиться дополнительных 200–250 голосов, Ельцину пришлось проявить чудеса дипломатии и переговорного искусства. В конечном итоге компромисс был достигнут за счет коалиции с депутатами, представлявшими национальные автономии и с некоторыми другими депутатскими группами регионалов и производственников, не имевших четкой идеологической позиции.
Платой за их поддержку явился пост первого заместителя председателя Верховного Совета. Его Ельцин пообещал отдать представителю национальных автономий Руслану Хасбулатову, профессору московского Плехановского института и одновременно депутату от Чечено-Ингушской АССР. Ельцин и ДР выполнили свое обязательство: при их поддержке Хасбулатова избрали 5 июня.
Однако большинство, которое получил Ельцин в Верховном Совета РСФСР было явно инерционным: по меньшей мере половина из тех, кто его поддерживал, не были людьми твердых демократических убеждений. И в дальнейшем всем «твёрдым демократам и рыночникам» в этом пришлось убедиться. Общеизвестно, что эта коалиция не продержалась и двух лет: к лету 1992 года от нее не осталось и следа…
Наверное, уже есть масса исследований о том, что собой представляло это левоцентристское «болото» в Верховном Совете РСФСР, которое позже тиражировалась каждый раз на выборах очередной Государственной Думы. И в рамках нашего проекта мы не ставим себе задачи дать подробное описание этих типажей. Но более-менее общую характеристику этих людей дать необходимо, чтобы можно было понять тот контекст, в котором действовал наш герой.
Для того, чтобы лучше понять, что это были за люди, нужно знать, что одним из наиболее спорных проектов Горбачёва (интересно, кто его надоумил?) были выборы директоров заводов. По разрушительной силе для экономики СССР (и без этого находившейся в кризисе) этот горбачёвский шедевр можно сравнить лишь с выборами командиров воинских частей в русской армии сразу после Февральской революции в 1917 году.
Разумеется, директорами были выбраны популисты и демагоги, криворукие горлопаны (по большей части из коммерческих директоров и секретарей парткомов), которые, вытеснив прежнюю брежневскую генерацию директоров-технократов, тут же принялись крутить свои гешефты, пользуясь вновь открывшимися возможностями в виде кооперативов, малых предприятий, арендных подрядов и прочих форм горбачёвского квази-рынка.
Большие специалисты пустить пыль в глаза и переложить ответственность на плечи вышестоящего начальства, они тут же объявили себя солью земли и теми, на ком всё держится. Демократическая интеллигенция из ДР, как завороженная, глядела всем этим «матерым товаропроизводителям» в рот и видела в них спасителей Отечества. Это «производственное» лобби, усиленное такого же качества аграриями, обладало серьезными для того времени финансовыми возможностями и было абсолютно уверенно, что настало его время.
Разумеется, они (либо напрямую, либо через свои представителей) были густо представлены на съезде народных депутатов РСФСР, а потом и в Верховном Совете. Не имевшие никаких твёрдых идеологических убеждений, эти хитрованы были этакими сметливыми «справными мужичками», тонко чувствовавшими, куда ветер дует, и где можно поживиться. Они были готовы поддержать любого, в ком видели конкретную выгоду для себя. В тот момент они увидели в Ельцине своего, то есть производственника из провинции, простого и понятного им «заводчанина» (хотя он и был «строитель», что, впрочем, тоже ценилось в их кругу). К тому же – лидера, обладавшего харизмой, популярного в народе и набиравшего политический вес.
К этой же группе примыкали и провинциальные аппаратчики, выходцы из партийных и советских органов: обкомов, облисполкомов, отраслевых министерств, а также упомянутые выше представители национальных автономий.
Скорее всего, Ельцину с ними было легко. Это была его стихия. С этими людьми он мог разговаривать на одном языке. У него с ними было значительно больше общего, чем с образованной и продвинутой молодежью из ДР или московско-питерской профессурой из МДГ. Собственно, уникальность Ельцина в тот момент и заключалась в том, что он единственный мог объединить с одной стороны демократов ДР, а с другой стороны, всю эту промышленно-аграрную тусовку. Ни в том, ни в другом лагере не было иной способной на это фигуры. Он идеально подходил на эту роль, и он с ней справился. Во всяком случае – в тот момент.
Не менее важной победой демократов стало принятие съездом декларации о государственном суверенитете РСФСР в ельцинской редакции. Сам факт принятия декларации о суверенитете в это время не представлял уже собой ничего революционного. Парад суверенитетов союзных республик был в самом разгаре, и главным делом Горбачёва – теперь президента СССР – было предотвращение выхода их из состава Союза, а для этого необходимо было Союз так или иначе реформировать, преобразовав формальную советскую федерацию в реальную.
В рамках планов обновлённого Союза такие декларации даже приветствовались, хотя подобные суверенитеты вовсе не означали собственно государственной независимости. В начале работы съезда свою редакцию декларации (согласованную с Кремлём) предложил уходивший с политической сцены глава старой РСФСР Виталий Воротников. Но редакция эта не могла удовлетворить Ельцина и его союзников.
Редакция, предложенная Демократической Россией, внешне казалась радикальнее кремлевского варианта, но при этом, в основном, ломилась в открытую дверь: она провозглашала многопартийность, хотя это уже было сделано на союзном уровне, и приоритет законов РСФСР над союзными (что и сделало бы её суверенной), но при этом само существование СССР под сомнение не ставилось: Ельцин заявлял лишь о необходимости заключения договора с Союзом, что также не несло в себе ничего из ряда вон выходящего – сам Горбачёв уже начал разработку новых союзных отношений и договоров.
Нужно признать, что в этой декларации были действительно серьёзные и оригинальные для того времени вещи: разделение властей (а не «вся власть советам!» как у других) и расширение прав автономий в составе РСФСР.
Впрочем, важно не забывать, что декларация эта была именно декларацией: многообразие партий, новые органы власти, реализация федеративности и, тем более, суверенные законы, – всё это было делом будущего, всё это только предстояло создавать, устанавливать и принимать.
12 июня (теперь этот день отмечается как праздник «День России») декларация была принята большинством съезда. Одним из аргументов для голосования за неё стала угроза публикации поимённого списка голосовавших против в газете «Аргументы и факты»: уровень поддержки Ельцина и его союзников в общественном мнении был настолько велик, что факт голосования против ельцинской декларации неизбежно и сильно компрометировал бы голосовавшего. Правда, демократам скоро пришлось убедиться, что в России существовал огромный разрыв между так называемым «общественным мнением» и собственно обществом, поскольку подавляющая часть этого общества никакого мнения не имела и иметь не хотела…
То, что в международном обществоведении называется «Silent majority» и то, что у Пушкина в «Борисе Годунове» ёмко сформулировано как «народ безмолвствует» – всё это вскоре станет очевидным и для России. Может быть даже в большей степени, чем для устоявшихся демократий Запада. Но не будем забегать вперед. Все эти проблемы ещё не встали в полный рост, и Россия находилась в прекрасной стадии наивной, детской радости от свободы и открывавшихся перспектив.
Удивительнее всего было практическое бездействие Горбачёва. Михаил Сергеевич присутствовал на съезде и даже выступил в конце его с довольно невнятной речью, главным образом критиковавшей свойства характера Ельцина, но не сделал более ничего.
Таким образом, Ельцин достиг намеченной цели: получил в своё распоряжение Россию и сделал её отдельной, противопоставленной Горбачёву, политической силой. В Москве установилось фактическое двоевластие, а будущее СССР (уже прочно ассоциировавшегося с Горбачёвым и его окружением) становилось всё более призрачным.
Характерно, что при этом никакого непримиримого антагонизма между Ельциным и старой партийной элитой, Горбачёвым и ЦК КПСС не было. Этот антагонизм декларировался на митингах, в выступлениях и интервью Ельцина и в прессе, но на деле отношения оставались довольно ровными. Горбачёв вынужден был смириться с новым государственным статусом Ельцина, а Ельцин не мог не считаться с главой всё ещё существовавшего государства. Вступая в должность председателя Верховного Совета РСФСР, Ельцин активно пользовался организационными и кадровыми советами Воротникова и самого Горбачёва.
Интересно, что последовательный борец с привилегиями элиты Ельцин на новом посту немедленно обзавёлся ими. Сам он оправдывался так: «Когда я был депутатом Верховного Совета – отказался от депутатской машины, от дачи. Отказался и от специальной поликлиники, записался в районную. И вдруг столкнулся с тем, что здесь не отказываться надо, а выбивать! Поскольку руководителю России были нужны не «привилегии», а нормальные условия для работы, которых на тот момент просто не было. Это внезапное открытие меня так поразило, что я капитально задумался: поймут ли меня люди? Столько лет клеймил привилегии, и вдруг… Потом решил, что люди не глупее меня. Они ещё раньше поняли, что бороться надо не с партийными привилегиями (sic!), а с бесконтрольной, всеохватной властью партии, с ее идеологией и политикой».
Так бесславно закончилась эпоха борьбы с привилегиями: новому Ельцину, уже не оппозиционеру и критику, а важной политической фигуре, главе суверенной России, оказались жизненно необходимыми и спец-медицина, и спец-гараж, и спец-повар, и специальная загородная резиденция (да не одна). Теперь это стало называться «нормальные условия», соответствовавшие высокому статусу. Что ж, сослужив свою службу, борьба с привилегиями оказалась лишней для дальнейшей карьеры Ельцина и поэтому была безжалостно выброшена и забыта тем, кому она проложила дорогу на властный Олимп. И то верно: кому нужен Олимп без привилегий?