«Это и флоту близкий символ и генерал обрадуется, он у нас с под Житомиру…»
23 февраля, 2017 10:17 дп
Tatiana Narbut-kondratieva
Тризуб и ВМФ
Среди командного состава северного флота всегда было много украинцев. Гарнизон наш считался образцовым — большой (по меркам гарнизона — целых три улицы), благоустроенный — с центральным отоплением и канализацией.
А после постройки в лесу, над озером, гостиницы для вероятно могущего присесть на дозаправку Фиделя Кастро, к нам особенно охотно наведывалось высокое начальство. Такой гарнизон не мог обойтись без большого дома офицеров, площади и декоративной кованой решётки. С дизайном решётки и вышла проблема.
Mon papa, хоть и происходил из семьи военных был в этой семье — сущий enfant terrible и bon vivant, на которого махнули рукой не только отцы- командиры, но и собственные отцы-боевые офицеры, то есть, отец и тесть.
Папа регулярно устраивал весёлые розыгрыши и сиживал за отменное чувство юмора на гауптвахте, и мог бы, конечно, быть уволен в запас, если бы не врожденный талант сажать самолет в любых погодных условиях при частичном обледенении крыльев, коим талантом не пренебрегали генералы в своих служебных поездках, и насмерть стояли за папу перед особым отделом.
Муки прапорщика-ковщика, страдающего от отсутствия идей решётки, не оставили папу равнодушным.
«Трезубец! Это и флоту близкий символ и генерал обрадуется, он у нас с под Житомиру» — сказал папа и набросал эскиз — (фамилия все-таки обязывала)).
Прапорщику эскиз понравился, хотя связь с Житомиром и представлялась смутной.
«Почему Житомир-то? Почему генерал обрадуется?» — на всякий случай уточнил он.
«Историю братских народов учи,» — посоветовал папа.
Историю прапорщик учить не стал. А трезубец сделал.
Генерал остался визитом и ДОФом доволен. Уже перед отъездом на банкет начальник ДОФа (он тоже не учил историю братских народов) решил обратить внимание высокого гостя на орнамент, процитировав слова папы, переданные начальству прапорщиком: «Вот! И к флоту отношение имеет, и к Украине»…
Генерал действительно был «с под Житомиру» и историю знал. Вероятно, даже учил её «не по Гегелю». Он уставился на решётку, издал странный горловой звук и слился лицом со знаменем дивизии.
Окружающие офицеры, томящиеся на морозе в ожидании банкета, недобро посмотрели на начальника ДОфа. На него же поднял, с трудом оторванный от решётки взгляд, генерал. Хоть и 80-й год, а враг-то мог не дремать.
Но лицо начальника гарнизонной культуры было столь открытым и интеллектом не тронутым, что генерал предпочёл про Украину не услышать — себе дороже. Всё ж тогда в элитных войсках совсем уж долбоёбов не держали. Даже в генералах.
«Ну правильно, — сипло похвалил он, — Хорошо придумали, морской символ. Мы ж морские авиаторы, товарищи офицеры!» И товарищи офицеры грянули «Прощание славянки», интуитивно чувствуя, что обошла их какая-то беда, не успев случиться.
А папа шёл под знаменем. Потому что любая уважающая себя дивизия знамя чтит, и в знаменосцы выбирает не из социально близких, а за безупречные внешние данные. И летать продолжал. Потому что навыки пилотирования тоже не зависят от преданности идеям.
Tatiana Narbut-kondratieva
Тризуб и ВМФ
Среди командного состава северного флота всегда было много украинцев. Гарнизон наш считался образцовым — большой (по меркам гарнизона — целых три улицы), благоустроенный — с центральным отоплением и канализацией.
А после постройки в лесу, над озером, гостиницы для вероятно могущего присесть на дозаправку Фиделя Кастро, к нам особенно охотно наведывалось высокое начальство. Такой гарнизон не мог обойтись без большого дома офицеров, площади и декоративной кованой решётки. С дизайном решётки и вышла проблема.
Mon papa, хоть и происходил из семьи военных был в этой семье — сущий enfant terrible и bon vivant, на которого махнули рукой не только отцы- командиры, но и собственные отцы-боевые офицеры, то есть, отец и тесть.
Папа регулярно устраивал весёлые розыгрыши и сиживал за отменное чувство юмора на гауптвахте, и мог бы, конечно, быть уволен в запас, если бы не врожденный талант сажать самолет в любых погодных условиях при частичном обледенении крыльев, коим талантом не пренебрегали генералы в своих служебных поездках, и насмерть стояли за папу перед особым отделом.
Муки прапорщика-ковщика, страдающего от отсутствия идей решётки, не оставили папу равнодушным.
«Трезубец! Это и флоту близкий символ и генерал обрадуется, он у нас с под Житомиру» — сказал папа и набросал эскиз — (фамилия все-таки обязывала)).
Прапорщику эскиз понравился, хотя связь с Житомиром и представлялась смутной.
«Почему Житомир-то? Почему генерал обрадуется?» — на всякий случай уточнил он.
«Историю братских народов учи,» — посоветовал папа.
Историю прапорщик учить не стал. А трезубец сделал.
Генерал остался визитом и ДОФом доволен. Уже перед отъездом на банкет начальник ДОФа (он тоже не учил историю братских народов) решил обратить внимание высокого гостя на орнамент, процитировав слова папы, переданные начальству прапорщиком: «Вот! И к флоту отношение имеет, и к Украине»…
Генерал действительно был «с под Житомиру» и историю знал. Вероятно, даже учил её «не по Гегелю». Он уставился на решётку, издал странный горловой звук и слился лицом со знаменем дивизии.
Окружающие офицеры, томящиеся на морозе в ожидании банкета, недобро посмотрели на начальника ДОфа. На него же поднял, с трудом оторванный от решётки взгляд, генерал. Хоть и 80-й год, а враг-то мог не дремать.
Но лицо начальника гарнизонной культуры было столь открытым и интеллектом не тронутым, что генерал предпочёл про Украину не услышать — себе дороже. Всё ж тогда в элитных войсках совсем уж долбоёбов не держали. Даже в генералах.
«Ну правильно, — сипло похвалил он, — Хорошо придумали, морской символ. Мы ж морские авиаторы, товарищи офицеры!» И товарищи офицеры грянули «Прощание славянки», интуитивно чувствуя, что обошла их какая-то беда, не успев случиться.
А папа шёл под знаменем. Потому что любая уважающая себя дивизия знамя чтит, и в знаменосцы выбирает не из социально близких, а за безупречные внешние данные. И летать продолжал. Потому что навыки пилотирования тоже не зависят от преданности идеям.