«В свитерах, связанных из бороды товарища…»
28 июня, 2021 10:34 дп
Александр Гутин:
Тут кто-то написал, что Самара ассоциируется у него с Грушинским фестивалем. Так вот. Отменили! Отменили в этом году Грушинский фестиваль. Я сам чисто случайно приблизился к нему единожды минут на двадцать.
Вообще сам факт моего, пусть и мимолетного, присутствия там — это нонсенс. Я человек, категорически отвергающий бардовское искусство за очень редкими исключениями, которые все и так знают. Сказать, что за эти двадцать минут я очень о…уел, не сказать ничего.
Я узнал, что еще не вымерли люди в свитерах, связанных из бороды товарища по геологической экспедиции, который, к сожалению, не пережил последнего фестиваля, где помер со счастливой улыбкой и гитарой в руках от передоза вкусной водочкой.
Они всё ещё любят сидеть у костра из шишек, сломанных глобусов и просранной молодости, играть на расстроенной гитаре дрожащими от алкоголя и романтики пальцами, петь что-нибудь типа:
— Солнышко моё, реченька моя, я люблю тебя, ты люблю меня…
И тут все остальные подтягивают:
— Эх, тайга, эх, тайга, километры, амперметры! Ты меня, я тебя, у медведя …уй полметра….
Апогей наступает, когда кто-то, выходя из кустов и застёгивая ширинку, орёт:
— А давайте нашу любимую?!
И все дружно отвечают:
— Давайте! Давайте!
И даже Витёк, который приехал из Воронежа уже бухим и уснул под корабельной сосной, на секунду приходит в себя, блюёт и тоже мычит:
— Давайте! Давайте любимую!
И сотни гитар не очень в унисон, но уверенно гремят струнами, и раздаётся громогласное:
— У меня на кухне в клетке землеройкаааа! А у многих землеройки в клетке нетуууу!
В мире много е…анутых песен, но любимой на таком фестивале просто обязана быть самая е…анутая песня по шкале Митяева.
Хотя это песня и не его, но он выдающийся бард-исполнитель миллиарда песен на одну мелодию, поэтому я назвал эту шкалу в честь него.
А потом все шумят, качаются, хлопают в ладоши, пьют тёплую водку из одноразовых стаканчиков и мыльниц, заедая морошкой и грибом чагой.
Когда спускается ночь, все идут ебацца и спать. Хотя ебацца получается далеко не у всех, вернее почти ни у кого, но абсолютно все потом будут подмигивая намекать на то, что ночью был ураганом торнадо и трахнул, как минимум пятерых чудесниц постбальзаковского возраста, не взирая на то, что они пьяненькие, без макияжа и эпиляции зоны бикини.
А кое над кем будут добро подшучивать, мол, помнишь, Арнольдыч, как ты сегодня ёжика трахнул, перепутав с оксанкиной писей?
А Арнольдыч станет неистово отвергать обвинения, и лишь Оксанка будет загадочно улыбаться, нервно жуя соломинку.
Но это потом, утром.
А пока из палаток стойко пахнет перегаром, потом, жженой резиной и похотью.
А потом все засыпают под конский храп и другие физиологические звуки.
И всем снится милая моя солнышко лесное. Ну, или изгиб гитары желтой. Ну, или палеозойская складчатость и вулканические разломы земной коры.
И только комары будут по настоящему счастливы.
Александр Гутин:
Тут кто-то написал, что Самара ассоциируется у него с Грушинским фестивалем. Так вот. Отменили! Отменили в этом году Грушинский фестиваль. Я сам чисто случайно приблизился к нему единожды минут на двадцать.
Вообще сам факт моего, пусть и мимолетного, присутствия там — это нонсенс. Я человек, категорически отвергающий бардовское искусство за очень редкими исключениями, которые все и так знают. Сказать, что за эти двадцать минут я очень о…уел, не сказать ничего.
Я узнал, что еще не вымерли люди в свитерах, связанных из бороды товарища по геологической экспедиции, который, к сожалению, не пережил последнего фестиваля, где помер со счастливой улыбкой и гитарой в руках от передоза вкусной водочкой.
Они всё ещё любят сидеть у костра из шишек, сломанных глобусов и просранной молодости, играть на расстроенной гитаре дрожащими от алкоголя и романтики пальцами, петь что-нибудь типа:
— Солнышко моё, реченька моя, я люблю тебя, ты люблю меня…
И тут все остальные подтягивают:
— Эх, тайга, эх, тайга, километры, амперметры! Ты меня, я тебя, у медведя …уй полметра….
Апогей наступает, когда кто-то, выходя из кустов и застёгивая ширинку, орёт:
— А давайте нашу любимую?!
И все дружно отвечают:
— Давайте! Давайте!
И даже Витёк, который приехал из Воронежа уже бухим и уснул под корабельной сосной, на секунду приходит в себя, блюёт и тоже мычит:
— Давайте! Давайте любимую!
И сотни гитар не очень в унисон, но уверенно гремят струнами, и раздаётся громогласное:
— У меня на кухне в клетке землеройкаааа! А у многих землеройки в клетке нетуууу!
В мире много е…анутых песен, но любимой на таком фестивале просто обязана быть самая е…анутая песня по шкале Митяева.
Хотя это песня и не его, но он выдающийся бард-исполнитель миллиарда песен на одну мелодию, поэтому я назвал эту шкалу в честь него.
А потом все шумят, качаются, хлопают в ладоши, пьют тёплую водку из одноразовых стаканчиков и мыльниц, заедая морошкой и грибом чагой.
Когда спускается ночь, все идут ебацца и спать. Хотя ебацца получается далеко не у всех, вернее почти ни у кого, но абсолютно все потом будут подмигивая намекать на то, что ночью был ураганом торнадо и трахнул, как минимум пятерых чудесниц постбальзаковского возраста, не взирая на то, что они пьяненькие, без макияжа и эпиляции зоны бикини.
А кое над кем будут добро подшучивать, мол, помнишь, Арнольдыч, как ты сегодня ёжика трахнул, перепутав с оксанкиной писей?
А Арнольдыч станет неистово отвергать обвинения, и лишь Оксанка будет загадочно улыбаться, нервно жуя соломинку.
Но это потом, утром.
А пока из палаток стойко пахнет перегаром, потом, жженой резиной и похотью.
А потом все засыпают под конский храп и другие физиологические звуки.
И всем снится милая моя солнышко лесное. Ну, или изгиб гитары желтой. Ну, или палеозойская складчатость и вулканические разломы земной коры.
И только комары будут по настоящему счастливы.