Термиты
5 июля, 2019 1:02 пп
Максим Кантор
Maxim Kantor:
Я москвич.
Причем сугубо коренной, в Москве жили мои прадеды по материнской линии.
Москву знаю. Точнее, думал, что знаю. Теперь это другой город.
То, что читаю сегодня про Москву, то что мне рассказывают — поражает. Возможно, нервные люди подвирают. Ведь кому-то перемены нравятся.
Скажем, мне до отвращения не нравится новый облик Лондона. Но, вероятно, многим этот новый облик по душе.
Вероятно то, что произошло (не происходит, а произошло) с Москвой и Лондоном в большей степени рассказывает о том, что случилось со странами и всей демократией в целом, нежели статьи правозащитников. Всякая статья — лишь деталь. Но архитектурный ландшафт оспорить трудно.
Раньше (в 90ые) у меня была уверенность, что Москва в силу своей эклектичной природы — приспособит и растворит в себе все; в конце-концов, ее многие уродовали. Пережили Калининский проспект, переживем и изуродованную Остоженку. Прежде (примерно в то же время) я полагал, что викторианский стиль Лондона это такая щелочная среда, победить которую не удастся никогда.
Но я ошибался.
В градостроитеьство включился фактор, который прежде не присутствовал — ни в годы революционной разрухи, ни в годы войны, ни в годы сталинского ампира, ни в годы хрущоб, ни в годы тетчеровских реформ, ни в годы московских и лондонских пожаров.
Этот фактор — сжигающая все жадность.
Такого не знали ни Кромвель, ни Сталин, ни Батый, ни Брежнев, ни Черчилль — вообще никто не знал.
Эта жадность термита — она исказила города навсегда.
В мире существует памятник жадности — безвкусный Дубай. Но Дубая прежде не было, его возвели ради жадности. А Москва и Лондон существовали и прежде, они уже были. Это и были жадные города, известные своей безжалостностью. Но они были разные, сложные, многослойные. А стали пошлыми от жадности.
С некоего момента (кажется в 2005) увидел, что изменения необратимы; это стали абсолютно другие города. Я не хочу сказать, что это плохие города (хотя я в таком городе жить не могу и не стану, но это ведь только мое мнение — у кого-то оно иное), но это уже другие города, неизвестные моему поколению.
И если мерять достижения строя по городам (а мы так и измеряем Античность или Возрождение), то результат перед вами.
Максим Кантор
Maxim Kantor:
Я москвич.
Причем сугубо коренной, в Москве жили мои прадеды по материнской линии.
Москву знаю. Точнее, думал, что знаю. Теперь это другой город.
То, что читаю сегодня про Москву, то что мне рассказывают — поражает. Возможно, нервные люди подвирают. Ведь кому-то перемены нравятся.
Скажем, мне до отвращения не нравится новый облик Лондона. Но, вероятно, многим этот новый облик по душе.
Вероятно то, что произошло (не происходит, а произошло) с Москвой и Лондоном в большей степени рассказывает о том, что случилось со странами и всей демократией в целом, нежели статьи правозащитников. Всякая статья — лишь деталь. Но архитектурный ландшафт оспорить трудно.
Раньше (в 90ые) у меня была уверенность, что Москва в силу своей эклектичной природы — приспособит и растворит в себе все; в конце-концов, ее многие уродовали. Пережили Калининский проспект, переживем и изуродованную Остоженку. Прежде (примерно в то же время) я полагал, что викторианский стиль Лондона это такая щелочная среда, победить которую не удастся никогда.
Но я ошибался.
В градостроитеьство включился фактор, который прежде не присутствовал — ни в годы революционной разрухи, ни в годы войны, ни в годы сталинского ампира, ни в годы хрущоб, ни в годы тетчеровских реформ, ни в годы московских и лондонских пожаров.
Этот фактор — сжигающая все жадность.
Такого не знали ни Кромвель, ни Сталин, ни Батый, ни Брежнев, ни Черчилль — вообще никто не знал.
Эта жадность термита — она исказила города навсегда.
В мире существует памятник жадности — безвкусный Дубай. Но Дубая прежде не было, его возвели ради жадности. А Москва и Лондон существовали и прежде, они уже были. Это и были жадные города, известные своей безжалостностью. Но они были разные, сложные, многослойные. А стали пошлыми от жадности.
С некоего момента (кажется в 2005) увидел, что изменения необратимы; это стали абсолютно другие города. Я не хочу сказать, что это плохие города (хотя я в таком городе жить не могу и не стану, но это ведь только мое мнение — у кого-то оно иное), но это уже другие города, неизвестные моему поколению.
И если мерять достижения строя по городам (а мы так и измеряем Античность или Возрождение), то результат перед вами.