Старший лейтенант Выдрич. Часть Вторая и Последняя
30 января, 2019 3:47 пп
PHIL SUZEMKA
Так вот, Нина Семёновна была единственным сотрудником комендатуры, который любил Выдрича. И я догадываюсь, за что: сама, будучи редкостной раздолбайкой, она обожала Васю за педантизм. Я хорошо помню тот день, когда она его впервые приголубила. Выдрич тогда ходил с писарем по территории и диктовал:
— Пиши: подставко деревянно для чистки ног.
— Това-а-а-рищ старший лейтенант! — ныл писарь. — Ну, зачем писать — «для чистки ног»?! На ней же не ноги чистят, а сапоги!
— Ты ж сопоги-то не на голову-то надевашь! — возражал Выдрич и диктовал дальше, — ваза обою… обою… обоюдовая.
— Какая?!
— Обоюдовая. Сам же вишь: она и снизу и сверху одинакова.
— О, господи, — бормотал писарь, пытаясь вспомнить, как пишется «обоюдовая».
Писарь попал в писари по собственной дурости. Когда на сборном пункте какой-то офицер крикнул «Кто-нибудь писать умеет?», а три тысячи призывников дружно промолчали, наш будущий писарь испугался. «Это ж сколько в стране неграмотных!» — подумал он и поднял руку.
Писать он, конечно, умел. В смысле, выучил буквы и примерно знал, как их складывать вместе. Но по количеству ошибок мог поспорить и с самим Выдричем. Наткнувшись однажды в описи на выдричевский «пездолет», писарь покрутил слово и так и сяк да и оставил всё как было. Только для красоты слога приписал рядом — «ваеный».
Так вот, когда эта парочка добралась до мраморной лестницы, ведущей в подземелья бывшего НКВД, и когда Выдрич продиктовал, а писарь записал «восем ступеньков с камня», случившаяся тут Нина Семёновна всплеснула руками и неожиданно сказала по-русски:
— Вася, ты — чудо!
Никто и не понял, что именно ей так понравилось в описи ступенек, но с той поры Вася Выдрич раза по три на дню прошмыгивал со стопкой очередных «зоновеско» в Секретную Часть, где Нина Семёновна поила его краковским кофе с миндальными мазурками.
Между прочим, то ли в силу генетической памяти о Речи Посполитой, то ли просто так, но пани Збышек иногда привечала еще и двух литовцев: начальника ВАИ и его водителя. Одного звали Шумкаускас Эдмундас Йозо, а второго — Янушаускас Саулюс Якубас.
— Беда мне с этими лабусами, — посетовал однажды комендант, — одного запомню, другого забуду. И наоборот. Надо ж было такие имена людям придумать!
Выдрич, услышав эту фразу, задумал нехорошее. Лабусы его по службе не касались и он даже не пытался запомнить, кого из них как зовут. А вот наличие в комендатуре сержантов Филиппова и Филатова его сильно удручало. В них Выдрич постоянно путался, не понимая, какой Филиппов, а какой — Филатов.
Из далёкого и беспредельно смутного прошлого Выдрич помнил, что иногда природа допускает ошибки. То засуха, то землетрясение, то орангутанг с двумя головами. Вот именно такой ошибкой, а если уж точнее, то орангутангом с двумя головами и считал Выдрич двух сержантов, которых природа обозвала практически неотличимыми друг от друга словами — «Филиппов» и «Филатов».
Были в распоряжении Выдрича ещё два бойца, о которых я уже упоминал: Гельдыбиби Дурдыев и Дурды Бибигельдыев. Но их Выдрич называл незатейливо — «ты и ты», а вот Филиппов и Филатов его просто из себя выводили.
Обдумав со всех сторон идею упорядочивания жизни в комендатуре, Выдрич понёсся к полковнику Баркову, предварительно оставив «зоновеско» на попечение дежурного и добившись от того обещания не спускать c них глаз даже в случае начала войны с Америкой.
…Полковник Барков в тот момент страдал у себя в кабинете от последствий вчерашней командно-штабной игры. Начинали, вроде, нормально, и красные поначалу даже погнали синих, но после того, как посредник ввёл в сражение танковый резерв, что-то пошло не так и сейчас полковник Барков пытался сообразить, каким это, интересно, образом он проснулся у себя в кабинете, если игра проходила в Беловежской пуще и, главное, куда синие дели его китель.
За стеной кабинета раздавались вопли. Там майор Водянович издевался над очередным задержанным, утверждая, что тот ночью подписал соглашение с разведкой Малайзии.
— Каждый день Родина тебе даёт двадцать граммов масла! — разорялся Водянович. — А каждое воскресенье советский народ отрывает от себя по два яйца и скармливает их тебе!
Полковник Барков поморщился. Ему одновременно хотелось воды и выпить. Солнце, слепящее из окна прямо в левый глаз, тоже не добавляло бодрости. Советский народ, отрывающий от себя яйца по воскресеньям, немым укором стоял перед взором полковника. Утро получалось так себе.
И вот на этом нестабильном фоне в кабинет вошёл Выдрич.
— Тебе чего, Василь-Митрич? — недобро спросил комендант.
— Разрешите доложить! — бойко вскинул руку к фуражке Выдрич.
— Докладывай, — кривясь, разрешил полковник Барков, — только недолго. Что там у тебя? Лампочку вкрутить некому?
— Мамухин! — прогремело из-за стены. — Мамухин, где мой пистолет?! Дай, я пристрелю этого гада!
— Тут вот коко дело-то, — засуетился Выдрич. — Вношу предложень сменить фамилие сержантам Фелиппову и Фелатову.
Барков с полминуты думал, а потом спросил:
— Зачем?
— Чтоб различать, — ответил Выдрич.
Осмысление этой фразы заняло у коменданта ещё полминуты.
— А так никак, не? — спросил Барков, стараясь увести левый глаз от солнца.
— Сложно, — признался Выдрич.
— А поменять где? В паспортах? — опять спросил Барков.
Чёртово солнце продолжало слепить.
— Никак нет! Только в воено билетах! — козырнул Выдрич. — На время прохождень службо.
И тут ему показалось, что в словах коменданта по поводу «в паспортах» вообще-то есть здравый смысл. Выдрич нестроевым образом почесался и добавил:
— Хотя, мож войти с ходатайство в паспортно стол по мест прописко.
И аргументировал:
— Им же самим с другое фамилие потом жить легче будет…
…Вот зря, я думаю, он это тогда сказал. Плохо некоторые старшие лейтенанты иногда понимают ход мысли некоторых полковников. Лично я, положа руку на знак «Гвардия», могу сказать: Виктор Андреич Барков был и человеком неплохим, и комендантом незлобивым. Однако от инициативы Выдрича он вдруг тихо начал звереть, как иногда бывает принято звереть у полковников.
Но, вместо того, чтобы сразу убить Выдрича табельной табуреткой, Виктор Андреич максимально безразличным тоном осведомился:
— Ну, и какие ты им, Выдрич, фамилии придумал?
А старший лейтенант, решив, что его предложение уже прошло одобрение у коменданта, радостно доложил:
— Смотрите, товарищ полковник! Допустим, сержант Иванов и сержант Петров, а? Коко?
— Выдрич, — прошипел комендант, высовывая пересохший и немного раздвоенный от командно-штабной игры язык, — а варианты?!
— Есть вореанто, — не чувствуя опасности, кивнул разгулявшийся завхоз. — Ну, вот так, навскидко… Скажем: сержант Петров и сержант Сидоров. Коко? Кросиво!
— Твою мать!!!! — заорал Барков так, что даже Водянович со своим малайским шпионом притихли за стенкой. — Дежурный!!! Ко мне!!!
В кабинет влетел дежурный офицер.
— Весь личный состав сюда! Весь!!! — стонал полковник Барков. — Всех офицеров! Да за что ж мне такое, господи!.. Всех рядовых! Всех сержантов! Твою ж мать!.. Нину Семёновну сюда! Всех ко мне немедленно!
Через две минуты все были построены в кабинете. Последними, тихо, как внебрачные дети Иблиса, в дверь вползли Гельдыбиби Дурдыев и Дурды Бибигельдыев.
Тяжёлым взглядом обведя собравшихся, полковник Барков надел фуражку и встал:
— Товарищ старший лейтенант Выдрич Василий Дмитриевич! — продолжая шипеть, произнёс комендант. — От лица службы и перед всем личным составом комендатуры гарнизона официально объявляю вам, что вы — мудак. Вольно!
— Анатолий Яковлевич! — повернулся он к Водяновичу. — Оформи то, что я сказал, приказом. Нина Семёновна! Приказ немедленно напечатать и разместить на доске приказов. Всё! Свободны.
— Я извиняюсь, я не понял, — сказал Водянович, — Мне что: про мудака приказом оформить?..
— Ну, не про малайского же шпиона! — раздраженно бросил Барков и рухнул в кресло.
— Кууу-ррр-вааа! — потрясённо сказала Нина Семёновна и повернулась к Выдричу, — пойдём, Вася, пойдём, ангел! Пшеклента ж холера!
***
…Дня три всё было тихо. Нина Семёновна, забаррикадировавшись в Секретной Части, отпаивала Выдрича краковской кавой, откармливала его мазурками и рычала из-за двери на всех остальных.
Выехать на учения «Запад-80» мы, в частности не смогли, так как поведение Нины Семёновны не давало возможности оформить этот отъезд приказом. Выдрича мудаком она тоже не оформила. На все просьбы что-нибудь напечатать, Водянович в очередной раз огребал «курву» и «холеру».
— Пора, Виктор Андреич, — сказал наконец Водянович коменданту, — ставить спектакль про грибы. Иначе мы её, ведьму, из-за той двери никогда не выманим.
***
— Инструкция, повторяю, простая, — майор Водянович прохаживался перед строем. — Лучше бы, конечно, за ней кому-нибудь из нас следить, но все мы по опыту знаем, что это бесполезно: всё равно удерёт. Поэтому, водители! — основная надежда на вас! Сигналы подавать каждые пять минут, не реже. Иначе её в Польше найдут. Что ещё?.. Да! — через час организовываем первый предварительный поиск. Смотрим на сломанные ветки и особое внимание — на срезанные поганки. По поганкам её найти легче всего.
И не забывайте: лишь самые дурные бангладешские шпионы считают, что в Беловежской пуще водятся одни только ракеты. На самом деле, там есть и дикие звери. В прошлый раз за Ниной Семёновной кабан гонялся, в том году её чуть зубры не забодали. Она, видите ли, зубров не заметила! Она, видите ли, грибы под ними нашла! Под зубрами!!!
…С вечера Выдрич отдал последние распоряжения. Дурды и Гельдыбиби должны были покрасить дважды сгоревший пожарный щит, дежурный — найти среди задержанных какого-нибудь полиглота или химика, чтоб тот постирал и погладил занавески.
Комендант взял корзинку, которая хранилась на сейфе, и сложил туда водку, хранившуюся в сейфе. Мамухин приволок копчёных рыб, завернутых в боевой листок, который он спёр на заставе у пограничников. Рыбы, лёжа на боевом листке, тянулись мордами к надписи «За пределы части не выносить!».
— Интересно, — сказал Водянович, — она отравится когда-нибудь или нет? У неё ж через гриб — то поганка, то мухомор. Это ж яд, как я не знаю! Это ж сильней, чем зарин, заман и вэ-газы, вместе взятые. А она ж это жрёт, всё-таки… Что думаешь, Виктор Андреич?
— Она ещё нас с тобой переживёт, — ответил Барков, — на неё хоть атомную бомбу кидай… Её, ведьму, вон даже зубры не берут.
***
…Выезд всегда назначался на шесть утра. Но уже в четыре дверь в нашу каморку приоткрывалась и в мутном предутреннем свете возникала на пороге Нина Семёновна. По гарнизону давно ползали слухи о том, что в комендатуре существует привидение. Его видели часовые, дежурные, дневальные и наиболее пугливые из задержанных.
Была легенда, что это, вроде, какая-то комсомолка, замученная «Двуйкой», ищет своего мучителя. Так вот — ерунда это всё и никакое оно не комсомолка. Привидением была Нина Семёновна Збышек, тихо выползавшая на рассвете из Секретной Части и шлявшаяся с корзинкой в ожидании выезда за грибами. Для нас мучительницей была именно она.
Нарисовавшись в кубрике, Нина Семёновна в темноте обязательно сшибала коленкой одну-две табуретки и громко чертыхалась, от чего мы все, естественно, подскакивали.
— А ниц, ниц нэма! Ништо, ништо! — говорила она. — Спите, хлопаки! В ложку, в ложку! Холера ясна…
Хлопаки снова падали кто в «ложку», кто в «лёжку», то есть, в кровати, и пытались спать дальше. Ага, щас! Стоило заснуть, как Нина Семёновна куда-то с грохотом роняла бутылку заготовленного в поездку компота. Мы снова подскакивали. Бутылка после долгих поисков оказывалась или в коридоре, где её случайно пинал полусонный дежурный, или обнаруживалась под кроватями, или вообще отыскивалась у кого-то из нас в сапоге. Еще минус двадцать минут сна.
Но и этого ей было мало. Понимая, что это именно она не дала нам спать, Нина Семёновна начинала петь колыбельную и быстро увлекалась. На её «Квитку Мару» или «Слоньку», который «зева по-над бором», потому, что «спач хче», рано или поздно приходил дежурный и просил пани Збышек «потише, а то караульные собаки проснулись и гавкают». Теперь приходилось успокаивать уже и собак.
И только всё утихомиривалось, как начинал беситься писарь, которому его живое воображение не позволяло заснуть после колыбельных. Писарь вскакивал из своей «ложки» и, матерясь, начинал у всех спрашивать, что это у поляков за слоны такие, которые зевают над бором?
— Слонька херов! — капризничал писарь. — У, сука! Убил бы!
В итоге Стеблевский, поняв, что сна уже не будет, раздраженно командовал «Подъём!»
Был у нас однажды один хитрый план. Мы тогда сказали Нине Семёновне, что поедем не в шесть, а в восемь, надеясь, что и она тогда придёт не в четыре, а в шесть. Но она тоже не дура. Она заподозрила неладное, решила, что от неё хотят избавиться и первую табуретку у нас в комнате сшибла не четыре утра, а в три часа ночи. С тех пор мы её не обманывали.
***
…Вы видели когда-нибудь белорусское полесье? Деревни полещуков, аистов на крышах?.. Вы разговаривали со стариками у колодцев? Вы слышали их странный говор, сотканный из диалектов польского и белорусского, с жемчужными вкраплениями непонятных старинных слов?
Вы слышали рассказы старух о том, как в тридцать девятом, после раздела Польши, им, для того, чтоб в собственном дворе дойти от хаты до сарая, приходилось по двадцать раз в день пересекать советско-германскую границу? И как любая свинья, пересёкшая тот же двор, задерживалась то нашими, то немцами по обвинению в переходе границы?
Вы когда-нибудь видели, как густые молочные туманы медленно ползут по сиреневым гладям вересковых пустошей и как висят в небе над полосой тумана верхушки столетних сосен?
Случалось ли вам наблюдать, как из тумана сначала раздаётся звук колокольчика, а потом появляется корова и за ней — пацан с хворостиной?
Если случалось, то вы в состоянии представить, как на меня вышла сначала Нина Семёновна с корзиной грибов, а за нею — Сашка Филатов с хворостиной. Только вместо мелодичного колокольчика раздавались сплошные польские ругательства, тут же разрушавшие сонную полесскую идиллию.
— Ты её сюда этим гнал, что ли? — спросил я у Филатова, показывая на хворостину.
— Да не, — ответил Сашка, — то я с зубрами боролся. Она их опять не заметила.
В корзине у Нины Семёновны традиционно, вперемешку, лежали рыжики, мухоморы, маслята и поганки с сыроежками. Полковник Барков и майор Водянович, сунув носы поближе к добыче Нины Семёновны, многозначительно переглянулись и отправились шушукаться на сторону, наказав нам никуда наше польское счастье больше не отпускать.
Нина Семёновна, что-то курлыча про «слоньку», принялась чистить и перебирать своё грибное богатство. Через час на её корзинку нельзя было не залюбоваться: чистенькие, аккуратно обрезанные, ровненько уложенные, лежали там грибы: поганка к поганке и мухомор к мухомору. С редкими просветами из маслят и сыроежек.
Обратно ехали расслабившись: любуясь на корзинку с урожаем, Нина Семёновна на радостях пообещала коменданту завтра же напечатать все приказы, которые ему вскочит в голову изобрести. Комендант с замом после такого заявления просто не могли не выпить всю водку, которую взяли с собой в лес.
Ко мне в машину на переднее сиденье сел Выдрич, а Нине Семёновне на задний ряд уложили тело капитана Мамухина. И всю дорогу до Бреста по коленям пани Збышек мотылялась бесчувственная голова Мамухина, а она, как могла, её придерживала. Я заглядывал в зеркало и Нина Семёновна с головой Мамухина как-то очень сильно напоминала мне Матильду де Ла-Моль, державшую на коленях голову Жюльена Сорреля. И, главное, не то, что б я был такой уж грамотный, просто кино недавно показывали и Стеблевский ещё тогда, ткнув в Сорреля, сказал: «Малохольный, как Мамухин. Только форма другая…»
***
— Нина Семёновна! — спросил Водянович у комендатуры. — А вот что вы, я извиняюсь, с грибами делаете?
Пани Збышек, вцепившись в корзинку, с подозрением посмотрела на майора.
— Ну, я имею в виду, — Водянович стал неопределённо водить руками из стороны в сторону, — ну, там… жарите, сушите, суп варите? Ну, что вообще?..
— А! — облегчённо выдохнула секретчица, поняв, что никто на её добычу не зарится. — Я ниц не робье. Ничэго. Я гржибы так… кидаю.
— Куда вы их кидаете? — не понял майор. — В кастрюлю? На сковородку?
— Не! — нье каструла, нье сковорóда. На смьетник. В помойку.
— Как в помойку?! — офигел Водянович. — Зачем?!
Все заинтересованно подтянулись к Нине Семёновне, которая смущенно водила грибным ножиком по торчащим из машины ногам капитана Мамухина.
— А то… так есть. Сбьерач люблю. Очень. Бардзо. А готовач, там, сушич — то нье. Гржыбы ещьч не можно. То отрава.
Нина Семёновна немножко подумала над тем, с чем бы ей сравнить грибы, и добавила для ясности:
— Гржиб — он так… подобно як холера.
— Глянь ты на неё! — потрясённо прошептал стоявший дальше всех полковник Барков. — Конечно, такая и атомную войну переживёт…
…Саулюсу велели идти следом. Он вернулся через пять минут и доложил:
— Правда, выкинула. Подошла к баку и корзинку перевернула.
— Во даёт! — сказал Барков и дёрнул Водяновича. — Пошли посмотрим?
Водянович взглянул на часы и замотал головой:
— Начальник гарнизона должен прибыть. Не хватало ещё, чтоб он увидел, как комендант со своим заместителем по помойкам лазят!
Однако, заявившийся через полчаса генерал Морошко, не поверив словам Баркова, велел отвести себя именно к помойке. Минуты три он слушал рассказ ожесточенно жестикулировавшего Водяновича и затем, сунув руку в бак, удивлённо изволил пальчиками пошевелить поганки. Когда же скрипнули тормоза черной «Волги» и к собравшимся у помойки присоединился ещё и ехавший домой второй секретарь обкома, Саулюс сплюнул и резюмировал:
— Blet! У города не руководство, а хрен знает что…
***
После неудачной попытки поменять фамилии сержантам Филиппову и Филатову показываться на глаза коменданту Выдрич старался пореже. Но что-то его томило. У всех в комендатуре было хобби.
Капитан Мамухин, например, любил ловить рыбу на нейтральной территории. Погранцы размыкали электрическую цепь в колючей проволоке, пропускали капитана через контрольно-следовую полосу, после чего граблями уничтожали следы перехода Мамухиным советской границы. Через три часа они пускали его на Родину с уловом.
Капитан Мамухин в разговорах туманно намекал, что рыбу он ловит исключительно на Западе. «Там клюёт», — объяснял он.
Майор Водянович совершенствовался в психологических этюдах с задержанными. «Мне б ещё книжку какую по этому делу почитать, — мечтал Водянович. — Всё руки не доходят».
Виктор Андреевич Барков тренировался в обмане собственной жены. Он пытался ей доказать, что проводит время с наиболее продажными женщинами гарнизона, а она была твёрдо уверена, что муж просто пьёт водку. Я, как водитель, конечно, знал, что правда находится где-то посредине, но мнение своё не обнародовал.
Нина Семёновна, как рассказывалось выше, сходила с ума по своим поганкам. Даже у Дурдыева с Бибигельдыевым было одно на двоих национальное хобби, если судить по сладкому дыму анаши, иногда долетавшему из их каптёрки.
И только Выдрич не имел занятия для души. Занавески не в счет. Занавески — само собой. Но Выдрич в какой-то момент стал мечтать о чём-то особенном. Окончательно его торкнуло, как мы вычислили, после одного замечания коменданта. Выдрич намылился было в отпуск, а комендант не отпустил, сказав при этом:
— Ты, Василь-Митрич, существо несвободное. Мы тут все государевы люди. Вопросы есть?
Вообще, фраза «вопросы есть?» у военного человека предполагает не наличие, а как раз полное отсутствие всяческих вопросов. Одного моего приятеля однажды отчисляли из Харьковского университета. А декан у них был бывшим военным. Он этого приятеля вызвал к себе в деканат и говорит:
— Студент Рузин! Вы отчислены! Вопросы есть?
— Есть, — признался Рузин, — а за что меня отчислили?
— Я повторяю, — начал багроветь декан, — вы отчислены! Вопросы есть?!
— Да, конечно, есть, — удивился Рузин, — может вы не расслышали? У меня вопрос: за что я отчислен?
— Ещё раз!!! Вы отчислены!!! Вопросы есть?!!!
В общем, Рузина отчислили, а декан, пока его секретарша валерьянкой отпаивала, всё удивлялся, до чего ж тупые в университете студенты попадаются.
А тут Выдрич повёл себя как студент. Про государевых людей он услышал впервые, потому сильно удивился и на «вопросы есть?» взял да и спросил:
— Товарищ полковник! А кто у нас осодарь?
Виктора Андреича убило уже то, что Выдрич, оказывается, может складные вопросы задавать, а не только кукарекать своё вечное «коко». Сначала растерявшись, полковник Барков быстро пришел в себя и четко произнёс:
— Государь у нас, Выдрич, один — Коммунистическая Партия. Понял?
— Так точно! — козырнул Выдрич.
— Ну раз понял, тогда иди, — успокоился комендант, — и остальным расскажи, если кто не знает.
И стал с тех пор думать Выдрич, чтоб ему такого сделать, чтоб Коммунистическая Партия его, Выдрича, заприметила. На занавесках сильно не отличишься. Устройство лопаты МПЛ-50 он окончательно забыл, да и недалеко ушла лопата МПЛ-50 от остальных Выдричевских ништяков. Следовало придумать что-то необычное.
Тем более, что отношения с комендантом окончательно испортились после сломанного шпингалета. Случилось так, что Виктор Андреич, рванув окно, выломал древний польский шпингалет и велел Выдричу заменить его на новый. Естественно, Выдрич побежал к патрулю, патруль — на улицу, а Выдрич отправился в каптёрку: нюхать дурды-гельдыевскую анашу и ждать, пока патруль поймает ему мастера изящных шпингалетных искусств с соответствующим образованием.
Не дождавшись результатов, полковник Барков дернул нас с Саулюсом и мы за десять минут всё починили. Когда ж к вечеру Выдрич приволок в кабинет какого-то хмыря с дипломом Минского пединститута им. Максима Танка, Виктор Андреич дал волю чувствам.
И сколько б ни лепетал Выдрич, что других специалистов в этот момент по городу не шлялось, и что сам он купился исключительно на слово «Танк» в названии института, — ничего не помогло. Полковник Барков орал как зубр на выданье. Он устроил очередное всеобщее построение, тотальный разнос и опять объявил Выдрича мудаком. Правда, без занесения в личное дело и упоминания в приказе.
Но, самое главное, — полковник Барков намекнул, что еще один такой косяк — и командовать Выдричу ротой где-нибудь на Чукотке.
Выдрич сообразил, что дела его плохи. Тут-то я ему и подвернулся. А я, кстати, и сам не знаю, что это на меня тогда нашло…
***
…Уж не помню куда это мы тогда ездили, что ночью оказались на Граевке. Явно, куда-то далеко: то ли в Кобрин, то ли на дальнюю заставу… — да не важно. Главное, что среди ночи у нас кончился бензин. Вернее, не так. Литров десять у меня ещё было, но трубка в бензобаке у «шестьдесят девятого» давным-давно обломалась и машина глохла ровно тогда, когда в ней оставались те самые десять литров. Найти бензин среди ночи было нереально и я поступил так, как до меня поступали все, кто ездил на этом «газоне»: налил в бак воды.
Когда машина фыркнула и замерла посреди ночной Граевки, Выдрич забеспокоился:
— Коко?! — тревожно спросил он.
— Да никоко! — ответил я. — Иди, Василь-Митрич, отдохни на лавке, сейчас всё будет.
Выдрич недоверчиво отправился курить на лавку, а я взял ведро и пошёл к уличной колонке. Тут важно было не перелить воды и не сильно дергать потом машину. Бензин легче, вода его поднимет и до комендатуры нам этого хватит. А утром — не забыть через пробку слить то, что останется в баке.
Об этом я и размышлял, пока наливал воду из колонки, пока осторожно лил её в бак и закачивал потом топливо ручным рычажком на бензонасосе. И я даже не сразу обратил внимание на беготню Выдрича.
Сначала он помчался нюхать колонку. Потом так же обнюхал горловину бака. Наконец, сподобился лизнуть каплю воды из колонки. После чего опять сел на лавку и обхватил голову руками.
Я, закончив манипуляции с машиной, подсел к нему и вытащил сигареты.
— Чево было-то? — спросил он, тыча пальцем то в сторону машины, то в сторону колонки.
— Как чего? — не понял я. — Бензин кончился, сам же видел.
— Так а вода коко? — настаивал он. — Вода от! Я упроверил — чиста вода-то!
— А, ты про воду, — сказал я.
И тут меня не пойми с чего понесло.
***
— …Как бы тебе, Василь-Митрич, объяснить это полегче, — начал я. — Ты вот слышал, например, что японцы хотят сделать такую машину, чтоб она на водороде ездила?
Выдрич подумал и кивнул.
— Ну вот… Так то в Японии. А тут мы с Саулюсом и Стеблевским подумали и поставили в карбюратор асбестовую прокладку. Получается что?
— Что?! — спросил Выдрич.
— Получается, асбест разлагает воду на кислород и водород. Формулу воды помнишь?
Выдрич опять подумал и осторожно произнёс:
— В общо чертах…
Тут он ладонями, для наглядности, показал мне «общо черты».
— Формула воды, Василь-Митрич, будет Н2О. «Аш» — водород, «О» — кислород, чтоб ты был в курсе.
— Не по-другому? — на всякий случай осведомился Выдрич.
— Не по-другому, — заверил я.
Вася просиял. Он выхватил из полевой сумки блокнот и сунул мне карандаш:
— Орисуй!
— Что тебе нарисовать?
— Чре-тёш орисуй, чре-тёш!
— А, чертёж… Ну, гляди: вот нижняя часть карбюратора, вот верхняя… Вот это у нас дроссельная камера… Сюда ставим прокладку. Теперь — жиклёры. Их у нас четыре штуки. Один затыкаем спичкой — и поехали! На водороде едем, кислородом дышим. А японцы пока не додумались.
Выдрич рассмотрел рисунок и спросил:
— А спичко зачем?
— Ну, ты даёшь! Я ж тебе рассказывал: формула воды — «аш-два-о», так?
— Новерно…
— Два водорода, один кислород, правильно? Три молекулы. Получается: два жиклёра на водород, один на кислород, четвёртый жиклёр — лишний. Вот его спичкой и затыкаем. Чего непонятного?! Только нормально затыкать надо, а то спичка, она, сука, травит иногда. Молекула проскочит — костей не соберёшь…
Выдрич свернул листок и сунул его в сумку.
— Ни-ко-му! — сказал он. — Воопше никому. Епонцо! Военно тайно, вот коко…
Он что-то вспомнил и добавил:
— Ты и я — осударевы люди. Не епонцо.
***
…Тут-то над нами и пролетел его тихий, задумчивый ангел…
***
Утром я поехал в дивизию, а когда вернулся, Саулюс сказал:
— Иди бегом к коменданту. По-моему, тебя убивать будут.
Такого мрачного Виктора Андреича я в жизни не видел. Майор Водянович тоже был не лучше. Мамухин, ни на кого не глядя, ковырял у подоконника какую-то блесну, а Нина Семёновна с выражением ужаса во взгляде застыла, закрыв рот рукой.
Полковник Барков глазами указал мне на место рядом с поникшим Выдричем и продолжил допрос:
— С чего? Я хочу знать, Выдрич, с чего? Пездолет ты ваеный!
— Епонцо… — не поднимая головы, ответил Выдрич. — Военно тайно…
— Что японцы?! — возмущенно сказал комендант. — Мало ли чем эти дураки занимаются! Вон у них даже сад этот есть, как его… Ну, сад такой…
— Сад граблей, — подсказал Водянович.
— Вот именно, сад граблей, — кивнул комендант. — И что нам теперь всем? Тоже с граблями бегать?.. Вот честное слово: моя б воля — всех бы перестрелял! Ладно, идите. Выдричу и Суземке остаться.
Народ тихо исчез из кабинета. Комендант исподлобья посмотрел на меня:
— Застегни воротник.
Тремя пальцами у горла я обозначил движение.
— И ремень поправь.
Я привычно повесил пряжку на пятую пуговицу.
— Распустились совсем, — сказал полковник Барков и показал на лежащую перед ним бумажку. — Твой вечный двигатель?
Я кивнул.
— Я вот не посмотрю, что тебе на дембель в мае, — сурово сказал Виктор Андреич. — Я тебе, сержант, такую спичку в жиклёр вставлю — ты меня век помнить будешь, изобретатель хренов! Всё ясно?
— Так точно! — согласился я, зная силу гнева Виктора Андреича.
— Теперь по тебе, Выдрич, — перевёл взгляд, комендант, — ну, а ты-то хоть что-нибудь понял?
— Так точно, — опустил голову Выдрич.
— И что ты понял?
— …неоревочек… — пробормотал Выдрич.
— Что? Не слышу, Выдрич! Ты можешь нормально сказать, что ты конкретно понял?!
Вася поднял голову и страдальчески посмотрел на коменданта:
— Не осударев я чоловек, — проговорил он и снова воткнул взгляд в собственные сапоги.
— Значит, так! — полковник Барков рыком прочистил горло. — На Чукотку я тебя, конечно не сошлю, не бойся, но своей властью… В общем, слушай приказ по управлению коменданта Брестского гарнизона Краснознаменного Белорусского военного округа! Старший лейтенант Выдрич! Официально, от лица службы, объявляю вам, что вы…
Выдрич так съёжился и так вдруг стало его жалко, что полковник Барков неожиданно осёкся и не договорил фразы. Вместо этого он просто махнул рукой и сказал:
— Уйди с моих глаз, Выдрич…
Старший лейтенант Выдрич неловко развернулся и, толкнув дверь, медленно пошёл по коридору. Полковник Барков пристально глядел на удалявшуюся от него спину и, когда Выдрич уже почти скрылся, вдруг негромко его окликнул:
— Василь-Митрич…
Выдрич обернулся.
— Да я просто хотел спросить, что там у тебя сегодня по плану?
— Зоновеско… — растерянно произнес Выдрич, — лампочко. Потом — в танковы полк…
— А, ну ладно, — сказал комендант. — Занимайся. Я прикажу, чтоб тебе не мешали…
Когда Выдрич исчез, Виктор Андреич повернулся ко мне:
— А вот ты, Суземка, точно мудак. Да и я не лучше. Вечером повезёшь его к танкистам. Должен был Саулюс, но поедешь ты. По дороге скажешь… Ну, сам придумай, как это сказать… В общем, скажешь, слышал я, мол, сегодня, как комендант разговаривал с Водяновичем и что, мол, в разговоре комендант Водяновичу сказал: «Вася Выдрич — государев человек». И даже не «Вася», а скажи «Василь-Митрич». Понял? Только надо так сообщить, чтоб он поверил. Сможешь?
— Постараюсь, Виктор Андреич, — пообещал я.
— Вот и постарайся, — сказал полковник Барков. — И, не дай бог, хоть ещё одно изобретение! Дисбат раем покажется!
***
…5 мая 1981 года комендант Брестского гарнизона гвардии полковник Барков подписал приказ о моём увольнении в запас с постановкой на воинский учёт по месту прописки, а начальник Секретной Части старшина Збышек буквально за какие-то два-три часа умудрилась без ошибок этот приказ напечатать.
…Прошло более тридцати лет. Того государства, которое нам тогда казалось крепким и непоколебимым, как молодой пень, уже нету. И государь, в виде Коммунистической Партии Советского Союза, тоже куда-то делся. Всё поменялось.
Офицеры, о которых я рассказывал, давно лежат на гарнизонном кладбище. Да и саму комендатуру перенесли в другое место, куда-то на Рокоссовского. А жаль! — ведь даже при немцах наша улица называлась Kommandant-Strasse и никак иначе.
***
В последнее время мне всё чаще стал вспоминаться старший лейтенант Выдрич. То вообще я о нём не думал, а то он повадился буквально через день просовываться ко мне в мысли. И я понял, что Вася попал на небеса.
Могу даже объяснить, почему мне кажется, что он именно там. Ну, во-первых, я постарался. Да и не я один. Во-вторых, ещё в самом начале, когда взбунтовался его ангел-хранитель, партнёры, организовавшие Выдричу службу в комендатуре, просили к ним его потом не присылать. Боялись, что он там всё перебьёт. И правильно, я думаю, боялись. Ну и, в-третьих, если поразмыслить, скажите, а куда его ещё можно было отправить?!
Так что, не скажу о полковнике Баркове, майоре Водяновиче или капитане Мамухине, а вот Вася Выдрич сейчас точно в раю.
И по некоторым признакам я догадываюсь, что моим небесным защитником с недавнего времени назначили именно его. Я уже и ноги так подворачивал, что они только что не отстёгивались, и плафон стеклянный на макушку с такой силой падал, что его разлетающиеся осколки мне показались осколками собственной головы. Да и много чего было.
Теперь сами подумайте, кто ещё может меня с такой ловкостью оберегать, если не Выдрич?! Опять, поди, носится там у себя по облакам и на каждый страховой случай ищет конкретного специалиста. Ему привычно, а мне-то «коко»?! Честно говоря, вообще «никоко»!
Нину Семёновну, я думаю, её пронырливые польские евро-черти также пристроили в рай. Причём, по тем же причинам, что и Выдрича: пани Збышек у профессиональной сковородки, наверно, мало б кого вдохновила. Зная её проворность, могу с уверенностью сказать, что грешники б околели, пока б Нина Семёновна эту сковородку разогрела. Да и, в конце концов, кому она в своей жизни сделала чего плохого? Поганками, во всяком случае, точно никого не отравила, я свидетель.
И вот ещё почему я думаю, что эти двое сейчас на небесах: я недавно видел про них сон и именно поэтому решил написать то, что вы только что прочитали.
А сон был такой. Чистое небо, по которому трепещутся ни к чему не привязанные занавески, стол и два стула. За столом в чистом гражданском сидит старший лейтенант Выдрич, а Нина Семёновна наливает ему краковский кофе и ставит перед Васей полную тарелку миндальных мазурок…
PHIL SUZEMKA
Так вот, Нина Семёновна была единственным сотрудником комендатуры, который любил Выдрича. И я догадываюсь, за что: сама, будучи редкостной раздолбайкой, она обожала Васю за педантизм. Я хорошо помню тот день, когда она его впервые приголубила. Выдрич тогда ходил с писарем по территории и диктовал:
— Пиши: подставко деревянно для чистки ног.
— Това-а-а-рищ старший лейтенант! — ныл писарь. — Ну, зачем писать — «для чистки ног»?! На ней же не ноги чистят, а сапоги!
— Ты ж сопоги-то не на голову-то надевашь! — возражал Выдрич и диктовал дальше, — ваза обою… обою… обоюдовая.
— Какая?!
— Обоюдовая. Сам же вишь: она и снизу и сверху одинакова.
— О, господи, — бормотал писарь, пытаясь вспомнить, как пишется «обоюдовая».
Писарь попал в писари по собственной дурости. Когда на сборном пункте какой-то офицер крикнул «Кто-нибудь писать умеет?», а три тысячи призывников дружно промолчали, наш будущий писарь испугался. «Это ж сколько в стране неграмотных!» — подумал он и поднял руку.
Писать он, конечно, умел. В смысле, выучил буквы и примерно знал, как их складывать вместе. Но по количеству ошибок мог поспорить и с самим Выдричем. Наткнувшись однажды в описи на выдричевский «пездолет», писарь покрутил слово и так и сяк да и оставил всё как было. Только для красоты слога приписал рядом — «ваеный».
Так вот, когда эта парочка добралась до мраморной лестницы, ведущей в подземелья бывшего НКВД, и когда Выдрич продиктовал, а писарь записал «восем ступеньков с камня», случившаяся тут Нина Семёновна всплеснула руками и неожиданно сказала по-русски:
— Вася, ты — чудо!
Никто и не понял, что именно ей так понравилось в описи ступенек, но с той поры Вася Выдрич раза по три на дню прошмыгивал со стопкой очередных «зоновеско» в Секретную Часть, где Нина Семёновна поила его краковским кофе с миндальными мазурками.
Между прочим, то ли в силу генетической памяти о Речи Посполитой, то ли просто так, но пани Збышек иногда привечала еще и двух литовцев: начальника ВАИ и его водителя. Одного звали Шумкаускас Эдмундас Йозо, а второго — Янушаускас Саулюс Якубас.
— Беда мне с этими лабусами, — посетовал однажды комендант, — одного запомню, другого забуду. И наоборот. Надо ж было такие имена людям придумать!
Выдрич, услышав эту фразу, задумал нехорошее. Лабусы его по службе не касались и он даже не пытался запомнить, кого из них как зовут. А вот наличие в комендатуре сержантов Филиппова и Филатова его сильно удручало. В них Выдрич постоянно путался, не понимая, какой Филиппов, а какой — Филатов.
Из далёкого и беспредельно смутного прошлого Выдрич помнил, что иногда природа допускает ошибки. То засуха, то землетрясение, то орангутанг с двумя головами. Вот именно такой ошибкой, а если уж точнее, то орангутангом с двумя головами и считал Выдрич двух сержантов, которых природа обозвала практически неотличимыми друг от друга словами — «Филиппов» и «Филатов».
Были в распоряжении Выдрича ещё два бойца, о которых я уже упоминал: Гельдыбиби Дурдыев и Дурды Бибигельдыев. Но их Выдрич называл незатейливо — «ты и ты», а вот Филиппов и Филатов его просто из себя выводили.
Обдумав со всех сторон идею упорядочивания жизни в комендатуре, Выдрич понёсся к полковнику Баркову, предварительно оставив «зоновеско» на попечение дежурного и добившись от того обещания не спускать c них глаз даже в случае начала войны с Америкой.
…Полковник Барков в тот момент страдал у себя в кабинете от последствий вчерашней командно-штабной игры. Начинали, вроде, нормально, и красные поначалу даже погнали синих, но после того, как посредник ввёл в сражение танковый резерв, что-то пошло не так и сейчас полковник Барков пытался сообразить, каким это, интересно, образом он проснулся у себя в кабинете, если игра проходила в Беловежской пуще и, главное, куда синие дели его китель.
За стеной кабинета раздавались вопли. Там майор Водянович издевался над очередным задержанным, утверждая, что тот ночью подписал соглашение с разведкой Малайзии.
— Каждый день Родина тебе даёт двадцать граммов масла! — разорялся Водянович. — А каждое воскресенье советский народ отрывает от себя по два яйца и скармливает их тебе!
Полковник Барков поморщился. Ему одновременно хотелось воды и выпить. Солнце, слепящее из окна прямо в левый глаз, тоже не добавляло бодрости. Советский народ, отрывающий от себя яйца по воскресеньям, немым укором стоял перед взором полковника. Утро получалось так себе.
И вот на этом нестабильном фоне в кабинет вошёл Выдрич.
— Тебе чего, Василь-Митрич? — недобро спросил комендант.
— Разрешите доложить! — бойко вскинул руку к фуражке Выдрич.
— Докладывай, — кривясь, разрешил полковник Барков, — только недолго. Что там у тебя? Лампочку вкрутить некому?
— Мамухин! — прогремело из-за стены. — Мамухин, где мой пистолет?! Дай, я пристрелю этого гада!
— Тут вот коко дело-то, — засуетился Выдрич. — Вношу предложень сменить фамилие сержантам Фелиппову и Фелатову.
Барков с полминуты думал, а потом спросил:
— Зачем?
— Чтоб различать, — ответил Выдрич.
Осмысление этой фразы заняло у коменданта ещё полминуты.
— А так никак, не? — спросил Барков, стараясь увести левый глаз от солнца.
— Сложно, — признался Выдрич.
— А поменять где? В паспортах? — опять спросил Барков.
Чёртово солнце продолжало слепить.
— Никак нет! Только в воено билетах! — козырнул Выдрич. — На время прохождень службо.
И тут ему показалось, что в словах коменданта по поводу «в паспортах» вообще-то есть здравый смысл. Выдрич нестроевым образом почесался и добавил:
— Хотя, мож войти с ходатайство в паспортно стол по мест прописко.
И аргументировал:
— Им же самим с другое фамилие потом жить легче будет…
…Вот зря, я думаю, он это тогда сказал. Плохо некоторые старшие лейтенанты иногда понимают ход мысли некоторых полковников. Лично я, положа руку на знак «Гвардия», могу сказать: Виктор Андреич Барков был и человеком неплохим, и комендантом незлобивым. Однако от инициативы Выдрича он вдруг тихо начал звереть, как иногда бывает принято звереть у полковников.
Но, вместо того, чтобы сразу убить Выдрича табельной табуреткой, Виктор Андреич максимально безразличным тоном осведомился:
— Ну, и какие ты им, Выдрич, фамилии придумал?
А старший лейтенант, решив, что его предложение уже прошло одобрение у коменданта, радостно доложил:
— Смотрите, товарищ полковник! Допустим, сержант Иванов и сержант Петров, а? Коко?
— Выдрич, — прошипел комендант, высовывая пересохший и немного раздвоенный от командно-штабной игры язык, — а варианты?!
— Есть вореанто, — не чувствуя опасности, кивнул разгулявшийся завхоз. — Ну, вот так, навскидко… Скажем: сержант Петров и сержант Сидоров. Коко? Кросиво!
— Твою мать!!!! — заорал Барков так, что даже Водянович со своим малайским шпионом притихли за стенкой. — Дежурный!!! Ко мне!!!
В кабинет влетел дежурный офицер.
— Весь личный состав сюда! Весь!!! — стонал полковник Барков. — Всех офицеров! Да за что ж мне такое, господи!.. Всех рядовых! Всех сержантов! Твою ж мать!.. Нину Семёновну сюда! Всех ко мне немедленно!
Через две минуты все были построены в кабинете. Последними, тихо, как внебрачные дети Иблиса, в дверь вползли Гельдыбиби Дурдыев и Дурды Бибигельдыев.
Тяжёлым взглядом обведя собравшихся, полковник Барков надел фуражку и встал:
— Товарищ старший лейтенант Выдрич Василий Дмитриевич! — продолжая шипеть, произнёс комендант. — От лица службы и перед всем личным составом комендатуры гарнизона официально объявляю вам, что вы — мудак. Вольно!
— Анатолий Яковлевич! — повернулся он к Водяновичу. — Оформи то, что я сказал, приказом. Нина Семёновна! Приказ немедленно напечатать и разместить на доске приказов. Всё! Свободны.
— Я извиняюсь, я не понял, — сказал Водянович, — Мне что: про мудака приказом оформить?..
— Ну, не про малайского же шпиона! — раздраженно бросил Барков и рухнул в кресло.
— Кууу-ррр-вааа! — потрясённо сказала Нина Семёновна и повернулась к Выдричу, — пойдём, Вася, пойдём, ангел! Пшеклента ж холера!
***
…Дня три всё было тихо. Нина Семёновна, забаррикадировавшись в Секретной Части, отпаивала Выдрича краковской кавой, откармливала его мазурками и рычала из-за двери на всех остальных.
Выехать на учения «Запад-80» мы, в частности не смогли, так как поведение Нины Семёновны не давало возможности оформить этот отъезд приказом. Выдрича мудаком она тоже не оформила. На все просьбы что-нибудь напечатать, Водянович в очередной раз огребал «курву» и «холеру».
— Пора, Виктор Андреич, — сказал наконец Водянович коменданту, — ставить спектакль про грибы. Иначе мы её, ведьму, из-за той двери никогда не выманим.
— Инструкция, повторяю, простая, — майор Водянович прохаживался перед строем. — Лучше бы, конечно, за ней кому-нибудь из нас следить, но все мы по опыту знаем, что это бесполезно: всё равно удерёт. Поэтому, водители! — основная надежда на вас! Сигналы подавать каждые пять минут, не реже. Иначе её в Польше найдут. Что ещё?.. Да! — через час организовываем первый предварительный поиск. Смотрим на сломанные ветки и особое внимание — на срезанные поганки. По поганкам её найти легче всего.
И не забывайте: лишь самые дурные бангладешские шпионы считают, что в Беловежской пуще водятся одни только ракеты. На самом деле, там есть и дикие звери. В прошлый раз за Ниной Семёновной кабан гонялся, в том году её чуть зубры не забодали. Она, видите ли, зубров не заметила! Она, видите ли, грибы под ними нашла! Под зубрами!!!
…С вечера Выдрич отдал последние распоряжения. Дурды и Гельдыбиби должны были покрасить дважды сгоревший пожарный щит, дежурный — найти среди задержанных какого-нибудь полиглота или химика, чтоб тот постирал и погладил занавески.
Комендант взял корзинку, которая хранилась на сейфе, и сложил туда водку, хранившуюся в сейфе. Мамухин приволок копчёных рыб, завернутых в боевой листок, который он спёр на заставе у пограничников. Рыбы, лёжа на боевом листке, тянулись мордами к надписи «За пределы части не выносить!».
— Интересно, — сказал Водянович, — она отравится когда-нибудь или нет? У неё ж через гриб — то поганка, то мухомор. Это ж яд, как я не знаю! Это ж сильней, чем зарин, заман и вэ-газы, вместе взятые. А она ж это жрёт, всё-таки… Что думаешь, Виктор Андреич?
— Она ещё нас с тобой переживёт, — ответил Барков, — на неё хоть атомную бомбу кидай… Её, ведьму, вон даже зубры не берут.
…Выезд всегда назначался на шесть утра. Но уже в четыре дверь в нашу каморку приоткрывалась и в мутном предутреннем свете возникала на пороге Нина Семёновна. По гарнизону давно ползали слухи о том, что в комендатуре существует привидение. Его видели часовые, дежурные, дневальные и наиболее пугливые из задержанных.
Была легенда, что это, вроде, какая-то комсомолка, замученная «Двуйкой», ищет своего мучителя. Так вот — ерунда это всё и никакое оно не комсомолка. Привидением была Нина Семёновна Збышек, тихо выползавшая на рассвете из Секретной Части и шлявшаяся с корзинкой в ожидании выезда за грибами. Для нас мучительницей была именно она.
Нарисовавшись в кубрике, Нина Семёновна в темноте обязательно сшибала коленкой одну-две табуретки и громко чертыхалась, от чего мы все, естественно, подскакивали.
— А ниц, ниц нэма! Ништо, ништо! — говорила она. — Спите, хлопаки! В ложку, в ложку! Холера ясна…
Хлопаки снова падали кто в «ложку», кто в «лёжку», то есть, в кровати, и пытались спать дальше. Ага, щас! Стоило заснуть, как Нина Семёновна куда-то с грохотом роняла бутылку заготовленного в поездку компота. Мы снова подскакивали. Бутылка после долгих поисков оказывалась или в коридоре, где её случайно пинал полусонный дежурный, или обнаруживалась под кроватями, или вообще отыскивалась у кого-то из нас в сапоге. Еще минус двадцать минут сна.
Но и этого ей было мало. Понимая, что это именно она не дала нам спать, Нина Семёновна начинала петь колыбельную и быстро увлекалась. На её «Квитку Мару» или «Слоньку», который «зева по-над бором», потому, что «спач хче», рано или поздно приходил дежурный и просил пани Збышек «потише, а то караульные собаки проснулись и гавкают». Теперь приходилось успокаивать уже и собак.
И только всё утихомиривалось, как начинал беситься писарь, которому его живое воображение не позволяло заснуть после колыбельных. Писарь вскакивал из своей «ложки» и, матерясь, начинал у всех спрашивать, что это у поляков за слоны такие, которые зевают над бором?
— Слонька херов! — капризничал писарь. — У, сука! Убил бы!
В итоге Стеблевский, поняв, что сна уже не будет, раздраженно командовал «Подъём!»
Был у нас однажды один хитрый план. Мы тогда сказали Нине Семёновне, что поедем не в шесть, а в восемь, надеясь, что и она тогда придёт не в четыре, а в шесть. Но она тоже не дура. Она заподозрила неладное, решила, что от неё хотят избавиться и первую табуретку у нас в комнате сшибла не четыре утра, а в три часа ночи. С тех пор мы её не обманывали.
…Вы видели когда-нибудь белорусское полесье? Деревни полещуков, аистов на крышах?.. Вы разговаривали со стариками у колодцев? Вы слышали их странный говор, сотканный из диалектов польского и белорусского, с жемчужными вкраплениями непонятных старинных слов?
Вы слышали рассказы старух о том, как в тридцать девятом, после раздела Польши, им, для того, чтоб в собственном дворе дойти от хаты до сарая, приходилось по двадцать раз в день пересекать советско-германскую границу? И как любая свинья, пересёкшая тот же двор, задерживалась то нашими, то немцами по обвинению в переходе границы?
Вы когда-нибудь видели, как густые молочные туманы медленно ползут по сиреневым гладям вересковых пустошей и как висят в небе над полосой тумана верхушки столетних сосен?
Случалось ли вам наблюдать, как из тумана сначала раздаётся звук колокольчика, а потом появляется корова и за ней — пацан с хворостиной?
Если случалось, то вы в состоянии представить, как на меня вышла сначала Нина Семёновна с корзиной грибов, а за нею — Сашка Филатов с хворостиной. Только вместо мелодичного колокольчика раздавались сплошные польские ругательства, тут же разрушавшие сонную полесскую идиллию.
— Ты её сюда этим гнал, что ли? — спросил я у Филатова, показывая на хворостину.
— Да не, — ответил Сашка, — то я с зубрами боролся. Она их опять не заметила.
В корзине у Нины Семёновны традиционно, вперемешку, лежали рыжики, мухоморы, маслята и поганки с сыроежками. Полковник Барков и майор Водянович, сунув носы поближе к добыче Нины Семёновны, многозначительно переглянулись и отправились шушукаться на сторону, наказав нам никуда наше польское счастье больше не отпускать.
Нина Семёновна, что-то курлыча про «слоньку», принялась чистить и перебирать своё грибное богатство. Через час на её корзинку нельзя было не залюбоваться: чистенькие, аккуратно обрезанные, ровненько уложенные, лежали там грибы: поганка к поганке и мухомор к мухомору. С редкими просветами из маслят и сыроежек.
Обратно ехали расслабившись: любуясь на корзинку с урожаем, Нина Семёновна на радостях пообещала коменданту завтра же напечатать все приказы, которые ему вскочит в голову изобрести. Комендант с замом после такого заявления просто не могли не выпить всю водку, которую взяли с собой в лес.
Ко мне в машину на переднее сиденье сел Выдрич, а Нине Семёновне на задний ряд уложили тело капитана Мамухина. И всю дорогу до Бреста по коленям пани Збышек мотылялась бесчувственная голова Мамухина, а она, как могла, её придерживала. Я заглядывал в зеркало и Нина Семёновна с головой Мамухина как-то очень сильно напоминала мне Матильду де Ла-Моль, державшую на коленях голову Жюльена Сорреля. И, главное, не то, что б я был такой уж грамотный, просто кино недавно показывали и Стеблевский ещё тогда, ткнув в Сорреля, сказал: «Малохольный, как Мамухин. Только форма другая…»
— Нина Семёновна! — спросил Водянович у комендатуры. — А вот что вы, я извиняюсь, с грибами делаете?
Пани Збышек, вцепившись в корзинку, с подозрением посмотрела на майора.
— Ну, я имею в виду, — Водянович стал неопределённо водить руками из стороны в сторону, — ну, там… жарите, сушите, суп варите? Ну, что вообще?..
— А! — облегчённо выдохнула секретчица, поняв, что никто на её добычу не зарится. — Я ниц не робье. Ничэго. Я гржибы так… кидаю.
— Куда вы их кидаете? — не понял майор. — В кастрюлю? На сковородку?
— Не! — нье каструла, нье сковорóда. На смьетник. В помойку.
— Как в помойку?! — офигел Водянович. — Зачем?!
Все заинтересованно подтянулись к Нине Семёновне, которая смущенно водила грибным ножиком по торчащим из машины ногам капитана Мамухина.
— А то… так есть. Сбьерач люблю. Очень. Бардзо. А готовач, там, сушич — то нье. Гржыбы ещьч не можно. То отрава.
Нина Семёновна немножко подумала над тем, с чем бы ей сравнить грибы, и добавила для ясности:
— Гржиб — он так… подобно як холера.
— Глянь ты на неё! — потрясённо прошептал стоявший дальше всех полковник Барков. — Конечно, такая и атомную войну переживёт…
…Саулюсу велели идти следом. Он вернулся через пять минут и доложил:
— Правда, выкинула. Подошла к баку и корзинку перевернула.
— Во даёт! — сказал Барков и дёрнул Водяновича. — Пошли посмотрим?
Водянович взглянул на часы и замотал головой:
— Начальник гарнизона должен прибыть. Не хватало ещё, чтоб он увидел, как комендант со своим заместителем по помойкам лазят!
Однако, заявившийся через полчаса генерал Морошко, не поверив словам Баркова, велел отвести себя именно к помойке. Минуты три он слушал рассказ ожесточенно жестикулировавшего Водяновича и затем, сунув руку в бак, удивлённо изволил пальчиками пошевелить поганки. Когда же скрипнули тормоза черной «Волги» и к собравшимся у помойки присоединился ещё и ехавший домой второй секретарь обкома, Саулюс сплюнул и резюмировал:
— Blet! У города не руководство, а хрен знает что…
После неудачной попытки поменять фамилии сержантам Филиппову и Филатову показываться на глаза коменданту Выдрич старался пореже. Но что-то его томило. У всех в комендатуре было хобби.
Капитан Мамухин, например, любил ловить рыбу на нейтральной территории. Погранцы размыкали электрическую цепь в колючей проволоке, пропускали капитана через контрольно-следовую полосу, после чего граблями уничтожали следы перехода Мамухиным советской границы. Через три часа они пускали его на Родину с уловом.
Капитан Мамухин в разговорах туманно намекал, что рыбу он ловит исключительно на Западе. «Там клюёт», — объяснял он.
Майор Водянович совершенствовался в психологических этюдах с задержанными. «Мне б ещё книжку какую по этому делу почитать, — мечтал Водянович. — Всё руки не доходят».
Виктор Андреевич Барков тренировался в обмане собственной жены. Он пытался ей доказать, что проводит время с наиболее продажными женщинами гарнизона, а она была твёрдо уверена, что муж просто пьёт водку. Я, как водитель, конечно, знал, что правда находится где-то посредине, но мнение своё не обнародовал.
Нина Семёновна, как рассказывалось выше, сходила с ума по своим поганкам. Даже у Дурдыева с Бибигельдыевым было одно на двоих национальное хобби, если судить по сладкому дыму анаши, иногда долетавшему из их каптёрки.
И только Выдрич не имел занятия для души. Занавески не в счет. Занавески — само собой. Но Выдрич в какой-то момент стал мечтать о чём-то особенном. Окончательно его торкнуло, как мы вычислили, после одного замечания коменданта. Выдрич намылился было в отпуск, а комендант не отпустил, сказав при этом:
— Ты, Василь-Митрич, существо несвободное. Мы тут все государевы люди. Вопросы есть?
Вообще, фраза «вопросы есть?» у военного человека предполагает не наличие, а как раз полное отсутствие всяческих вопросов. Одного моего приятеля однажды отчисляли из Харьковского университета. А декан у них был бывшим военным. Он этого приятеля вызвал к себе в деканат и говорит:
— Студент Рузин! Вы отчислены! Вопросы есть?
— Есть, — признался Рузин, — а за что меня отчислили?
— Я повторяю, — начал багроветь декан, — вы отчислены! Вопросы есть?!
— Да, конечно, есть, — удивился Рузин, — может вы не расслышали? У меня вопрос: за что я отчислен?
— Ещё раз!!! Вы отчислены!!! Вопросы есть?!!!
В общем, Рузина отчислили, а декан, пока его секретарша валерьянкой отпаивала, всё удивлялся, до чего ж тупые в университете студенты попадаются.
А тут Выдрич повёл себя как студент. Про государевых людей он услышал впервые, потому сильно удивился и на «вопросы есть?» взял да и спросил:
— Товарищ полковник! А кто у нас осодарь?
Виктора Андреича убило уже то, что Выдрич, оказывается, может складные вопросы задавать, а не только кукарекать своё вечное «коко». Сначала растерявшись, полковник Барков быстро пришел в себя и четко произнёс:
— Государь у нас, Выдрич, один — Коммунистическая Партия. Понял?
— Так точно! — козырнул Выдрич.
— Ну раз понял, тогда иди, — успокоился комендант, — и остальным расскажи, если кто не знает.
И стал с тех пор думать Выдрич, чтоб ему такого сделать, чтоб Коммунистическая Партия его, Выдрича, заприметила. На занавесках сильно не отличишься. Устройство лопаты МПЛ-50 он окончательно забыл, да и недалеко ушла лопата МПЛ-50 от остальных Выдричевских ништяков. Следовало придумать что-то необычное.
Тем более, что отношения с комендантом окончательно испортились после сломанного шпингалета. Случилось так, что Виктор Андреич, рванув окно, выломал древний польский шпингалет и велел Выдричу заменить его на новый. Естественно, Выдрич побежал к патрулю, патруль — на улицу, а Выдрич отправился в каптёрку: нюхать дурды-гельдыевскую анашу и ждать, пока патруль поймает ему мастера изящных шпингалетных искусств с соответствующим образованием.
Не дождавшись результатов, полковник Барков дернул нас с Саулюсом и мы за десять минут всё починили. Когда ж к вечеру Выдрич приволок в кабинет какого-то хмыря с дипломом Минского пединститута им. Максима Танка, Виктор Андреич дал волю чувствам.
И сколько б ни лепетал Выдрич, что других специалистов в этот момент по городу не шлялось, и что сам он купился исключительно на слово «Танк» в названии института, — ничего не помогло. Полковник Барков орал как зубр на выданье. Он устроил очередное всеобщее построение, тотальный разнос и опять объявил Выдрича мудаком. Правда, без занесения в личное дело и упоминания в приказе.
Но, самое главное, — полковник Барков намекнул, что еще один такой косяк — и командовать Выдричу ротой где-нибудь на Чукотке.
Выдрич сообразил, что дела его плохи. Тут-то я ему и подвернулся. А я, кстати, и сам не знаю, что это на меня тогда нашло…
…Уж не помню куда это мы тогда ездили, что ночью оказались на Граевке. Явно, куда-то далеко: то ли в Кобрин, то ли на дальнюю заставу… — да не важно. Главное, что среди ночи у нас кончился бензин. Вернее, не так. Литров десять у меня ещё было, но трубка в бензобаке у «шестьдесят девятого» давным-давно обломалась и машина глохла ровно тогда, когда в ней оставались те самые десять литров. Найти бензин среди ночи было нереально и я поступил так, как до меня поступали все, кто ездил на этом «газоне»: налил в бак воды.
Когда машина фыркнула и замерла посреди ночной Граевки, Выдрич забеспокоился:
— Коко?! — тревожно спросил он.
— Да никоко! — ответил я. — Иди, Василь-Митрич, отдохни на лавке, сейчас всё будет.
Выдрич недоверчиво отправился курить на лавку, а я взял ведро и пошёл к уличной колонке. Тут важно было не перелить воды и не сильно дергать потом машину. Бензин легче, вода его поднимет и до комендатуры нам этого хватит. А утром — не забыть через пробку слить то, что останется в баке.
Об этом я и размышлял, пока наливал воду из колонки, пока осторожно лил её в бак и закачивал потом топливо ручным рычажком на бензонасосе. И я даже не сразу обратил внимание на беготню Выдрича.
Сначала он помчался нюхать колонку. Потом так же обнюхал горловину бака. Наконец, сподобился лизнуть каплю воды из колонки. После чего опять сел на лавку и обхватил голову руками.
Я, закончив манипуляции с машиной, подсел к нему и вытащил сигареты.
— Чево было-то? — спросил он, тыча пальцем то в сторону машины, то в сторону колонки.
— Как чего? — не понял я. — Бензин кончился, сам же видел.
— Так а вода коко? — настаивал он. — Вода от! Я упроверил — чиста вода-то!
— А, ты про воду, — сказал я.
И тут меня не пойми с чего понесло.
— …Как бы тебе, Василь-Митрич, объяснить это полегче, — начал я. — Ты вот слышал, например, что японцы хотят сделать такую машину, чтоб она на водороде ездила?
Выдрич подумал и кивнул.
— Ну вот… Так то в Японии. А тут мы с Саулюсом и Стеблевским подумали и поставили в карбюратор асбестовую прокладку. Получается что?
— Что?! — спросил Выдрич.
— Получается, асбест разлагает воду на кислород и водород. Формулу воды помнишь?
Выдрич опять подумал и осторожно произнёс:
— В общо чертах…
Тут он ладонями, для наглядности, показал мне «общо черты».
— Формула воды, Василь-Митрич, будет Н2О. «Аш» — водород, «О» — кислород, чтоб ты был в курсе.
— Не по-другому? — на всякий случай осведомился Выдрич.
— Не по-другому, — заверил я.
Вася просиял. Он выхватил из полевой сумки блокнот и сунул мне карандаш:
— Орисуй!
— Что тебе нарисовать?
— Чре-тёш орисуй, чре-тёш!
— А, чертёж… Ну, гляди: вот нижняя часть карбюратора, вот верхняя… Вот это у нас дроссельная камера… Сюда ставим прокладку. Теперь — жиклёры. Их у нас четыре штуки. Один затыкаем спичкой — и поехали! На водороде едем, кислородом дышим. А японцы пока не додумались.
Выдрич рассмотрел рисунок и спросил:
— А спичко зачем?
— Ну, ты даёшь! Я ж тебе рассказывал: формула воды — «аш-два-о», так?
— Новерно…
— Два водорода, один кислород, правильно? Три молекулы. Получается: два жиклёра на водород, один на кислород, четвёртый жиклёр — лишний. Вот его спичкой и затыкаем. Чего непонятного?! Только нормально затыкать надо, а то спичка, она, сука, травит иногда. Молекула проскочит — костей не соберёшь…
Выдрич свернул листок и сунул его в сумку.
— Ни-ко-му! — сказал он. — Воопше никому. Епонцо! Военно тайно, вот коко…
Он что-то вспомнил и добавил:
— Ты и я — осударевы люди. Не епонцо.
…Тут-то над нами и пролетел его тихий, задумчивый ангел…
***
Утром я поехал в дивизию, а когда вернулся, Саулюс сказал:
— Иди бегом к коменданту. По-моему, тебя убивать будут.
Такого мрачного Виктора Андреича я в жизни не видел. Майор Водянович тоже был не лучше. Мамухин, ни на кого не глядя, ковырял у подоконника какую-то блесну, а Нина Семёновна с выражением ужаса во взгляде застыла, закрыв рот рукой.
Полковник Барков глазами указал мне на место рядом с поникшим Выдричем и продолжил допрос:
— С чего? Я хочу знать, Выдрич, с чего? Пездолет ты ваеный!
— Епонцо… — не поднимая головы, ответил Выдрич. — Военно тайно…
— Что японцы?! — возмущенно сказал комендант. — Мало ли чем эти дураки занимаются! Вон у них даже сад этот есть, как его… Ну, сад такой…
— Сад граблей, — подсказал Водянович.
— Вот именно, сад граблей, — кивнул комендант. — И что нам теперь всем? Тоже с граблями бегать?.. Вот честное слово: моя б воля — всех бы перестрелял! Ладно, идите. Выдричу и Суземке остаться.
Народ тихо исчез из кабинета. Комендант исподлобья посмотрел на меня:
— Застегни воротник.
Тремя пальцами у горла я обозначил движение.
— И ремень поправь.
Я привычно повесил пряжку на пятую пуговицу.
— Распустились совсем, — сказал полковник Барков и показал на лежащую перед ним бумажку. — Твой вечный двигатель?
Я кивнул.
— Я вот не посмотрю, что тебе на дембель в мае, — сурово сказал Виктор Андреич. — Я тебе, сержант, такую спичку в жиклёр вставлю — ты меня век помнить будешь, изобретатель хренов! Всё ясно?
— Так точно! — согласился я, зная силу гнева Виктора Андреича.
— Теперь по тебе, Выдрич, — перевёл взгляд, комендант, — ну, а ты-то хоть что-нибудь понял?
— Так точно, — опустил голову Выдрич.
— И что ты понял?
— …неоревочек… — пробормотал Выдрич.
— Что? Не слышу, Выдрич! Ты можешь нормально сказать, что ты конкретно понял?!
Вася поднял голову и страдальчески посмотрел на коменданта:
— Не осударев я чоловек, — проговорил он и снова воткнул взгляд в собственные сапоги.
— Значит, так! — полковник Барков рыком прочистил горло. — На Чукотку я тебя, конечно не сошлю, не бойся, но своей властью… В общем, слушай приказ по управлению коменданта Брестского гарнизона Краснознаменного Белорусского военного округа! Старший лейтенант Выдрич! Официально, от лица службы, объявляю вам, что вы…
Выдрич так съёжился и так вдруг стало его жалко, что полковник Барков неожиданно осёкся и не договорил фразы. Вместо этого он просто махнул рукой и сказал:
— Уйди с моих глаз, Выдрич…
Старший лейтенант Выдрич неловко развернулся и, толкнув дверь, медленно пошёл по коридору. Полковник Барков пристально глядел на удалявшуюся от него спину и, когда Выдрич уже почти скрылся, вдруг негромко его окликнул:
— Василь-Митрич…
Выдрич обернулся.
— Да я просто хотел спросить, что там у тебя сегодня по плану?
— Зоновеско… — растерянно произнес Выдрич, — лампочко. Потом — в танковы полк…
— А, ну ладно, — сказал комендант. — Занимайся. Я прикажу, чтоб тебе не мешали…
Когда Выдрич исчез, Виктор Андреич повернулся ко мне:
— А вот ты, Суземка, точно мудак. Да и я не лучше. Вечером повезёшь его к танкистам. Должен был Саулюс, но поедешь ты. По дороге скажешь… Ну, сам придумай, как это сказать… В общем, скажешь, слышал я, мол, сегодня, как комендант разговаривал с Водяновичем и что, мол, в разговоре комендант Водяновичу сказал: «Вася Выдрич — государев человек». И даже не «Вася», а скажи «Василь-Митрич». Понял? Только надо так сообщить, чтоб он поверил. Сможешь?
— Постараюсь, Виктор Андреич, — пообещал я.
— Вот и постарайся, — сказал полковник Барков. — И, не дай бог, хоть ещё одно изобретение! Дисбат раем покажется!
…5 мая 1981 года комендант Брестского гарнизона гвардии полковник Барков подписал приказ о моём увольнении в запас с постановкой на воинский учёт по месту прописки, а начальник Секретной Части старшина Збышек буквально за какие-то два-три часа умудрилась без ошибок этот приказ напечатать.
…Прошло более тридцати лет. Того государства, которое нам тогда казалось крепким и непоколебимым, как молодой пень, уже нету. И государь, в виде Коммунистической Партии Советского Союза, тоже куда-то делся. Всё поменялось.
Офицеры, о которых я рассказывал, давно лежат на гарнизонном кладбище. Да и саму комендатуру перенесли в другое место, куда-то на Рокоссовского. А жаль! — ведь даже при немцах наша улица называлась Kommandant-Strasse и никак иначе.
В последнее время мне всё чаще стал вспоминаться старший лейтенант Выдрич. То вообще я о нём не думал, а то он повадился буквально через день просовываться ко мне в мысли. И я понял, что Вася попал на небеса.
Могу даже объяснить, почему мне кажется, что он именно там. Ну, во-первых, я постарался. Да и не я один. Во-вторых, ещё в самом начале, когда взбунтовался его ангел-хранитель, партнёры, организовавшие Выдричу службу в комендатуре, просили к ним его потом не присылать. Боялись, что он там всё перебьёт. И правильно, я думаю, боялись. Ну и, в-третьих, если поразмыслить, скажите, а куда его ещё можно было отправить?!
Так что, не скажу о полковнике Баркове, майоре Водяновиче или капитане Мамухине, а вот Вася Выдрич сейчас точно в раю.
И по некоторым признакам я догадываюсь, что моим небесным защитником с недавнего времени назначили именно его. Я уже и ноги так подворачивал, что они только что не отстёгивались, и плафон стеклянный на макушку с такой силой падал, что его разлетающиеся осколки мне показались осколками собственной головы. Да и много чего было.
Теперь сами подумайте, кто ещё может меня с такой ловкостью оберегать, если не Выдрич?! Опять, поди, носится там у себя по облакам и на каждый страховой случай ищет конкретного специалиста. Ему привычно, а мне-то «коко»?! Честно говоря, вообще «никоко»!
Нину Семёновну, я думаю, её пронырливые польские евро-черти также пристроили в рай. Причём, по тем же причинам, что и Выдрича: пани Збышек у профессиональной сковородки, наверно, мало б кого вдохновила. Зная её проворность, могу с уверенностью сказать, что грешники б околели, пока б Нина Семёновна эту сковородку разогрела. Да и, в конце концов, кому она в своей жизни сделала чего плохого? Поганками, во всяком случае, точно никого не отравила, я свидетель.
И вот ещё почему я думаю, что эти двое сейчас на небесах: я недавно видел про них сон и именно поэтому решил написать то, что вы только что прочитали.
А сон был такой. Чистое небо, по которому трепещутся ни к чему не привязанные занавески, стол и два стула. За столом в чистом гражданском сидит старший лейтенант Выдрич, а Нина Семёновна наливает ему краковский кофе и ставит перед Васей полную тарелку миндальных мазурок…