«Русские писатели никому не нужны..»
27 октября, 2019 9:51 пп
Игорь Свинаренко
Год назад застрелился Гладилин. Вот интервью мое с ним из книжки ВПЗР, кому нужна — пишите.
Анатолий Гладилин: наш человек в Париже
Писатель Гладилин, у которого в 60-е – 70-е была необычайно громкая слава, теперь хотя и наезжает в Москву, и мы в с ним в ней видимся да хоть случайно — сталкиваясь если не в профильном министерстве или к примеру издательстве, так в ресторане ЦДЛ – интервью тем не менее имело место в Париже. И это правильно. Человек же в этом городе живет как в родном. Это его дом. Куда я приехал из нашей безжалостной северной страны. Я бы даже сказал варварской, — а что? Так оно и есть.
И вот мы сидим в парижском кафе, называется Deauville, на самых что ни есть Елисейских Полях. Я пью вино, Гладилин – кофе; он наверно единственный русский писатель кто не начинает пить раньше 22.00 местного времени. И в этом тоже глубокий смысл: начиная так поздно, не потеряешь не то что день но даже и вечер, и остается больше времени для писания, что несомненно хорошо (Веню Ерофеева который не лезет в схему мы тут не обсуждаем, для ясности).
ГОРОД-ПРАЗДНИК ВСЕГДА
—А мы почему именно сюда пришли – вы тут живете рядом?
—Нет. Я просто люблю тут прогуливаться, когда приезжаю из своей деревни. У меня тут есть прогулочный маршрут. А так я живу в пригороде, на Юго-Западе, там самое начало Запада.
—И что у вас там в пригороде? Негры (которых тут с каждым годом я вижу все больше)? Арабы? Поджоги? (Как мы знаем из СМИ.)
—Нет, нет. Мы живем в хорошем пригороде. Там этих меньше, и они тихо себя ведут. Но все равно на всякий случай моих внуков отдали в частную школу. И только последний внук пошел в лицей, — но он один из лучших во Франции, там определенная публика, туда довольно трудно попасть.
Я достаю цифровой диктофон, размером с зажигалку, и писатель на него эмоционально реагирует, ностальгически вспоминает молодость:
—О, 30 лет назад я ходил с та-а-ким магнитофоном! – руками он обозначает габариты хоть и чемодана, но такого что можно брать с собой в самолет. — Он весил 8 килограммов.
—А, это когда вы на радио работали.
—Да. Радийный магнитофон, и еще батарейки запасные с собой, а это плюс полтора кило. А то (основные) сядут, и все. Плюс набор кассет. И надо было с этой тяжестью бегать по германским аэропортам…
—Помню — это когда прибывали знаменитые эмигранты из СССР на ПМЖ к вам!
—Да.
—Которые ехали не к вам, а в Калифорнию, так те как напьются затягивают – «И на Тихом океане свой закончили поход». Должен сказать, я вам завидую – вы впервые увидели этот город в юности. (Я в 30 с лишним, тоже неплохо, но уже не то, не то.) В 61-м, кажется, вы сюда впервые приехали?
—Да. И это было счастье. Я приехал сюда с делегацией писателей. Каверин был… И молодые авторы — Бондарев и Бакланов.
—Это они-то — молодые?
—Ну да. Для меня. А я был самый молодой. Поездка та меня просто сразила! Я просился после в Москве, чтоб меня отправили во Францию пожить. Я б работал на заводе RENAULT и писал бы повесть о рабочем классе.
—Они хоть обещали рассмотреть просьбу или сразу послали куда подальше? И вообще что вам тут понравилось – музеи, рестораны, воздух?
—Улицы. Мне очень нравилось просто ходить по улицам Парижа. Я поэтому сорвал поездку группы в Версаль, — только Париж! Зачем нам эти дворцы, давайте мы тут проведем все время! Нельзя, программа ведь. Но я их уболтал, я им сказал тогда: зачем нам резиденция королей, когда вместо нее мы можем посетить редакцию l’Humanite — коммунистической газеты? И тут им нечем было крыть. А мне-то лишь бы лишний денек к Париже! У нас была неделя здесь, а еще на неделю нас повезли на юг Франции.
—Вас заставляли встречаться с читателями?
—Да. Это было ужасно. Кто-то на этих встречах даже выступал, но это были проверенные товарищи. Но случались и срывы. К примеру у нас были запланированы большие мероприятия в городе Ним, встречи со студентами и прочее. И вот мы подъехали к назначенному месту — и вдруг баба, которая нами командовала (при ней был еще товарищ такой тихий, я все спрашивал, кто такой, мне не отвечали) — сказала: «Сидеть тихо, не вставать, никто не выходит, едем дальше». Что так? Почему вы нас не выпускаете? «Нам сообщили что ожидается провокация».
—Смешно.
—Я сидел тихо: мне важно было, чтоб меня снова пустили во Францию.
—Ну все-таки что вас туда тянуло? Свобода?
—В те времена и у нас была свобода…
—Что тогда – магазины?
—В магазинах было всё, это правда… Всё! Но денег у нас было в обрез.
—И вы пошли в Tati, тогда это было модно у советских туристов.
—Нет, все-таки мы ходили по магазинам в районе Place Opera. Эта баба наша руководящая с удовольствием водила нас по магазинам. А деньги были только у Бакланова. Ему удалось выбить свой гонорар за какую-то западную публикацию – аж 200 франков. А у нас было только по 100 франков.
—Значит, просто город как таковой вас притягивал.
—Ничего не надо – только ходить и смотреть. Девочки какие! Правда, в Москве девочки не хуже… Но тогда в Париже начиналась мода на короткие юбки, — чего совершенно у нас не было.
—Но проститутки у вас тут просто страшные. Ходили вы кстати как советский человек на Place Pigalle?
—О, это отдельная история. Я узнал, что наши военные собираются на Pigalle…
—Военные?
—Ну, военные писатели. Бондарев и Бакланов. Они шли на стриптиз. Франков 15 это стоило тогда, бешеные деньги.
—Я им говорю – ребята, как вам не стыдно одним идти, я с вами! Ты что, отвечают, вот тот парень, который ходит за тобой – он тогда тоже пойдет с нами. И меня не взяли. Но после я таки сходил. В какой-то день все пошли на встречу с читателями, а я оторвался от группы и остался один с этой бабой и с этим тихим гэбешником. Они говорят – ну что, Толь, ты наверно опять гулять пойдешь? А куда? Я им обрисовал маршрут. Ходил я быстро. Им стало страшно – вот так бегать за мной! Сказали – иди, вот тебе телефон, если что, звони. Мы тебе даем 3,5 часа – хватит? И тогда я на полчаса зашел на стриптиз. Мне не очень понравилось. Меня просто тошнило. Реально меня начинало тошнить в стриптизе!
—А мне сценарист Володарский рассказывал, что Высоцкого тошнило не в стриптизе, а в супермаркете. И он плакал, от жалости к своему народу. Они вдвоем – Высоцкий с Володарским – задумывали свалить за бугор и в Нью-Йорке устроить русский театр. Нет, все-таки как это красиво, что вас тошнило от буржуазного разврата! Вы настоящий советский человек; были тогда.
—Похожая история была с Юзом Алешковским, который вроде сволочь и развратник. Он когда эмигрировал и застрял в Вене, ждал там визу в Америку, и его позвали погостить в Париж. И вот вы идем по Латинскому кварталу, по пешеходной зоне, это рядом с бульваром Сан-Мишель, ближе к набережной, там сплошные рестораны. Смотрит он на эти кабаки… Смотрит, смотрит – и вдруг этот циник как заплачет! Такого, говорит, даже в Вене нету! Плачет – и бормочет что-то нечленораздельное.
—В смысле – матом ругается, как он любит?
—Нет. Что-то такое: «Ну зачем, зачем? Зачем что? Зачем нас так мучили? И мы не знали что такое бывает?»
ИСХОД
—Помните, была чья-то фраза насчет того что русские эмигранты на Западе не просто так, но в послании. Алешковский это прокомментировал: да, в послании – но в послании на хуй. Вам какая версия ближе? Что просто в послании – или с расширением? Вас же сам академик Сахаров благословил уехать из Москвы в Париж, чтоб помогать знатному диссиденту Максимову. Вы ж сюда поехали не только потому что вам понравились парижские бульвары, но и с миссией.
—С моим отъездом не все так просто. Я, когда уехал, то всем говорил: «Ребята, если есть возможность издать хоть одну книгу, сидите и не рыпайтесь. Книга, изданная здесь, на Западе — ничего не значит. А там (в смысле в СССР) – значит».
—Но вы этого сначала не знали. И – уехали. Мало знания – много печали.
—Я уехал, когда понял, что все, что мог — напечатал уже там. А то, что я тогда писал — не могло выйти в Советском Союзе. Если б знать, что будет перестройка, что крамольные книги будут выходить миллионными тиражами…
—То вы бы не выехали?
—Конечно нет!
—Ну да, вы уехали, и ровно через 10 лет пошло шевеление. Горбач уже начал что-то исполнять…
—Вы знаете что? Это воспринималось тогда как провокация – местная эмиграция так это видела. Никто ж не знает, как все было… Что происходило с людьми. Я уехал… Добровольно. Меня после скандала больше не пускали.
—Каким именно скандалом?
—Комсомольский лидер Павлов в своем докладе сказал, что воспитанию советской молодежи в коммунистическом духе мешают две вещи: интриги американского империализма и книги Гладилина.
—О, достойная формулировка.
—Это совпало с подписанием мною письма в защиту Синявского и Даниэля. Мне на Старой Площади сказали – мы вам советуем заняться переводами. Я человек гордый и ответил, что и без указаний ЦК партии придумаю, как мне заработать на хлеб.
—А вы кстати не думали тогда поменять профессию? Поменять – и остаться в стране. Все равно ведь в итоге поменяли вы масть – с писателя на журналиста. Можно было б переквалифицироваться и без эмиграции.
—Ну, я это отчасти и сделал. Стал писать книги в серию «Пламенные революционеры». Нас потом попрекали – диссиденты, а писали вон про революционеров!
—Ну, революционеры — тоже достаточно тёмная публика.
—Когда в той серии вышло «Евангелие от Робеспьера» — даже те из литераторов, кто меня не любил, сказали, что это — первая серьезная книга Гладилина. 200 000 тираж, а ни в одном советском магазине я ее никогда не видел.
—Да, ею из-под прилавка торговали.
—Фокус был в том, что тексты не проходили цензуру – ну, кто будет книги политиздата цензурировать? И они не понимали, что такое подтекст. Я сидел два года по библиотекам, прочел все что было у нас по истории французской революции переведено. Когда я изучил все восемь версий происшедшего, мне стало что-то ясно. Книга была про французскую революцию – но все равно я писал, естественно, про нас. Фраза, которая потом, после, тыщу раз повторялась, — впервые вышла у меня, я ее поставил эпиграфом: революция, как Сатурн, пожирает своих детей. «Это кто?» — спрашивают в издательстве. Это сказал тов. Вернё, известный жирондист, вот сноска.
—Так у вас все было в порядке? Даже книги выходили! Такими тиражами! (Которые сегодня выглядят вообще нереальными.)
—Ну, у меня вышло переиздание «Истории одной компании», вышла еще детская книжка и две книги в «Политиздате». Я уже член жилкомиссии, мне уже предлагают трехкомнатную квартирую, — отчего бы не взять? Но — я уже решил ехать. Я понял, что если сейчас не уеду, потом не будет сил начинать жизнь с начала. И еще понял что если я не буду писать, то меня будут выдвигать наверх, в номенклатуру писательскую. Короче, надо было ехать.
—О! Я и сам думал в 1984-м уехать. Уже записался в поездку от Союза журналистов, Португалия-Франция. Португалию я думал проехать как турист, хрен с ней – а в Париже сдаться властям: «Bon jour. Я выбираю свободу».
—Если бы сдались в Париже, то первые деньги от меня бы получили. Как очень многие!
—Я тогда думал после сдачи пойти работать на «Свободу» и ее реформировать. А то она вещала только на своих, кто и так ненавидел большевиков. А надо ж было агитировать колеблющихся и нейтральных! То есть расширять аудиторию. Мне казалось, что «Свобода» работает слишком жестко, грубо. Надо было отказаться от критики Ленина, на первых порах хотя бы — и мочить только Сталина.
—Обычно я не влезал в те споры… Но когда они передавали воззвание генерала Власова, который говорил в 1943 году, что надо дружить с Гитлером – мне было ясно: они ничего не понимают! ЦК КПСС должен был бы перепечатать этот текст — и стало б ясно все, и не надо б было советским пропагандистам обличать «Свободу». Вот, они хвалят пособника фашистов! К этому нечего было бы добавить.
—То есть вы бы поддержали мои идеи насчет перестройки радио? Славно бы мы с вами там потрудились на благо демократии! Да… Я планировал к вам идти проситься на работу, но чекисты все испортили. Как это часто с ними случается. И попал я в ваш чудесный город только через 9 лет после запланированной даты – не в 1984-м, а в 1993-м. Жизнь распорядился иначе. Я остался в Советах.
—А я — уехал…
СВОБОДА В КАВЫЧКАХ
Я в Париже до перестройки, пока не стали закрывать наше бюро…
—Проклятая перестройка!
—…кормил весь русский Париж. Все приходили ко мне за заработком. За моей спиной стояла колоссальная организация – деньги для «Радио Свобода» выдавал конгресс США.
—Они теперь вам и пенсию платят неплохую.
—Да. Они ввели меня тогда в cadres superieur, — как это по-русски?
—По-русски это будет VIP. Или топ менеджеры.
—Тут было интересно! Мне сразу предложили Мюнхен, но я категорически отказался.
—Конечно! Есть же Париж! Рабочий поселок Парижск. Говорят, это ваш термин?
—Да, мой. А на радио была хорошая обстановка. Тут собрались очень авторитетные авторы. Максимов, Галич, Синявский, Некрасов, Горбаневская…
—Неплохая компания!
—Хорошая. Мы набрали людей на парижскую организацию СП! По-хорошему. Потом приехал профессор Ефим Эткинд, из Питера. И художники были. Олега Целкова я встречал в Вене, я знал его по Москве. А у нас было вот что хорошо: я брал интервью – и тут же платил за это человеку деньги, доставал из кармана. И конечно глазища у него на лоб. Причем не австрийскими шиллингами я платил, а немецкими марками. Целков тогда сказал: «Пусть я тут умру под забором, но все равно я рад, что уехал». Я ему сказал, чтоб он успокоился, под забором он не умрет. Некоторым тут было, конечно, очень трудно. Сережа Довлатов…
—Его же выгнали с работы, со «Свободы», — а вы его восстановили.
—Да, я восстановил. Более того: я дважды его восстанавливал. Меня послали в Нью-Йорк проверять кадры. Видимо, они тем кто там работал не очень верили. И Довлатов мне рассказал про всю обстановку…
—Конечно, собрались русские – и сразу интриги. Это нормально.
—Я действительно ввел в Нью-Йоркское бюро Вайля и Гениса. Я увидел, что они сильные журналисты. А не только друзья Довлатова. И мне Довлатов сказал тогда: «Вот ты их взял — а ты думаешь, они тебе скажут спасибо?»
Гладилин много и подробно рассказывает о своих успехах на Западе, в политической журналистике, вкус к которой ощутил именно там – да и то сказать, что у нас была за пресса при советах? Даже хуже чем сейчас. И снова рассуждает о том, из какой ситуации уезжал:
—Но я бы не уехал, если б знал что в Москве все начнут печатать! На месте Коротича, у которого в руках был самый популярный на тот момент журнал — я бы никогда не уехал! И Евтушенко уехал…
—Вы с ним кстати не разговариваете 30 лет.
—Ну да… А с остальными я общался, когда они были в Париже: Булат, Аксенов… Вознесенский пришел ко мне в первый раз с Аксеновым — в 1976 году. Слава Голованов приезжал, мой старый товарищ. Мы кстати получали там «Комсомолку», с опозданием в один день — выписывали за валюту, для Некрасова; правда, она ему как-то не пригодилась. Потом началось размежевание. Каждый стал сам по себе. Вот пример с Максимовым – какие мы были друзья! А потом поругались. Года на три. И не разговаривали.
—На идейной почве?
—Э-э-э… не хочу об этом. Ну, за идею, конечно. Меня потрясло, что в его журнале было напечатано интервью с ним же. Чего в принципе не делается!
—Он сам его у себя взял?
—Нет, сотрудница журнала. И она по ходу дела страшно им восхищалась. Короче, на моих глазах диссидент Володя Максимов стал тут секретарем парижского обкома… даже райкома партии.
ЖЕНЫ И ДЕТИ
—Когда вы уезжали, у вас была очень сложная и запутанная личная жизнь. Одна из причин, по которой не эмигрировал ваш коллега Битов – то что он не мог вывезти две семьи. (Это моя версия, он такой не высказывал.) А Ходорковский почему вернулся из поездки в Штаты когда уже запахло жареным? Может не в последнюю очередь оттого что не мог вывезти детей от прежнего брака; что б с ними было? Что б с ними сделали?
—Я выехал с одной женой… А потом вывез и другую, с которой мы расстались перед отъездом как казалось навсегда.
—Какая романтическая история!
—Было так. Она приехала ко мне в Париж, на несколько недель, и уехала домой, — как потом выяснилось, уже беременная. И родила в Москве.
—Удалось наладить отношения между женами?
—Да.
—Но как? – спросил я про эти отношения, а он стал отвечать на другой вопрос, он подумал что я спросил о методике вызволения второй семьи из СССР.
—Когда я узнал, что будет ребенок, у меня произошел сдвиг по фазе. Я бросил все и занялся воссоединением семьи. Мне удалось поставить на уши парламент и совет министров Франции и лично товарища Ширака. И Миттерана: он, когда приезжал в Москву, говорил про мою московскую дочку…
—У Миттерана у самого было две семьи, и он все понимал.
—Да. Он свою дочку брал во все зарубежные поездки последние свои полтора года. И никто из журналистов к нему не лез с этим, пока он сам не захотел дать интервью. Пока не решил засветиться. Да… Жена моя в Москве родила, а регистрировать ребенка как своего я пошел в мэрию Парижа, мне прислали документы из Москвы. Я признал дочку. Я добился для нее французского гражданства в 1984 году – она автоматически его получила как моя дочь. И вышло, что французскую гражданку не выпускают из СССР – как так? Газета Mond возмущалась по этому поводу.
—И все удалось!
—Да. Живем в Париже. Старшей дочке 50 лет, а младшей 30. Внуки растут… Все в порядке!
МАРИНА ВЛАДИ
—А что Марина Влади, старинная московская ваша подруга – как она вас тут привечала?
—Ну…
—Вы диссидент, а она – большой друг Советского Союза. Да?
—Ну да…
—Считалось же, что у вас с ней романа не было. (Хотя многие думали, что – был.)
—Но тем не менее она считала — в Москве — что я должен быть при ней. Я рассказал ей про дочь, спросил: «Можешь мне помочь? Ты же командуешь обществом французско-советской дружбы». Она сказала: «Я подумаю». И потом сказала: «Я не буду этим заниматься, но дам тебе телефон своего коллеги, он лучше меня в смысле помощи». И она дала мне правильного человека – это был генерал Гомбьез, он командовал французскими войсками, которые высадились на юге, в Тулоне – после союзников в Нормандии. Он как член общества той же самой дружбы стал помогать. И, в конце концов, я думаю, что Горбачев принял положительное решение именно после того, как ему передали письмо генерала.
ОБРАТНО. РЕПАТРИАЦИЯ?
Впервые после долгого перерыва попал в Москву в 91-м, в октябре, еще советская власть была. В день моего приезда как раз вышла рецензия на мою книгу в «Известиях», с моим портретом – я и Горбачев. В тот приезд в Москве — каждый день репортеры у меня, съемки. Это все происходило в квартире моей матери; одна группа снимает, а другая на лестнице ждет.
—Это была слава. Вы получили 15 минут ее, как и обещал Эдди Уорхолл, каждому.
—Утром, помню, мы пошли в магазин, посмотреть, что дают – а не давали ничего. Было как? Вдруг — очередь, и все сразу в нее кидаются, не спрашивая что дают. И я умудрился однажды купить сметаны.
—А я в валютном покупал курево тогда. Ваши кстати французские сигареты – Gitanes.
—Мне платили тогда гонорары — колоссальные деньги! Я в коммерческом магазине покупал болгарский коньяк и все охали – 43 рубля бутылка! Если не смотреть на нищету, то все было фантастически прекрасно, такая эйфория! Одна девушка с радио сказала мне: «Возвращайтесь!» Она такое сказала, — а больше меня никто не звал.
—А кто должен был вас еще звать? Ну вот кто? Верховный совет? Министерство культуры? Отдел пропаганды ЦК КПСС?
—Ну, не знаю… Я думал – позовут! У меня ведь такая школа западной журналистики! Мне есть что рассказать. Такой опыт работы!
—А может, как раз потому и не позвали, что опыт. Вы бы начали всех учить. А люди скорей всего подумали: вот, он там как сыр в масле катался, пока мы тут в очередях за колбасой стояли. Он уже свое получил, теперь наша очередь наслаждаться жизнью… Одни, значит, уехали, а другие остались. А иные уехали но после вернулись. Это все очень интересно!
—Да… Владимир Максимов и Василий Аксенов вроде вернулись, но они были как-то обижены и чувствовали себя невостребованными в России. Я думал: если они так, то куда ж мне! Тогда, в 91-м, была потрясающая поездка. Я понимал, что другой такой не будет. И потому после долго не ездил — чтоб не портить впечатление от того триумфа.
—Да… Действительно, не очень понятно, зачем они вернулись – Солженицын и Аксенов. Писатель, он же везде может жить и писать. Хоть Достоевский, хоть Тургенев, хоть Гоголь…
—Это правильно. Но с другой стороны… Солженицын вернулся — но ведь дом-то свой американский он не продал.
—Куда ж продавать – там дети остались.
—То же самое и Аксенов. Он вроде поехал в Москву, но оставил за собой дом в Биаррице. Не дворец, но тем не менее. Аксенов мне говорил: для того чтоб стать знаменитым русским писателем…
—…надо жить в России. Но сам он не сказать чтоб вернулся.
—И тем не менее. Аксенов и Войнович вернулись в свои московские квартиры. Которые им возвратили. По их просьбе. А я этого не сделал. Я не просил мне возвращать жилье.
—Почему?
—Потому что… Когда распался Советский Союз и русские из бывших республик побежали в Россию, и их там не принимали, а тут еще приеду я, у которого есть квартира во Франции… Нехорошо это. Я этого не сделал. И Максимов не сделал. А если бы у меня была возможность, я бы половину времени проводил в России.
—В смысле — если бы вам дали квартиру?
—Я, когда уезжал, сдал свою квартиру и ордер на новую – вернул Союзу Писателей. По-другому нельзя было.
—А вы, может, вот почему не вернулись — у меня появилась версия. Аксенов и Солженицын — провинциалы все-таки, они не вернулись в Казань или там на Кубань, а в Москву поехали. В этом смысле для вас возвращаться в Москву, откуда вы уехали – было бы в какой-то мере потерей лица. Ага, вернуться туда, где был пацаном, грубо говоря, никем! А они вернулись все-таки в Москву, которую тоже не так просто завоевать. И которая вам досталась даром.
ЖУЛИКИ В ПАРИЖЕ
Вот я слушаю вам и думаю: сейчас, может, снова пора валить?
—Я не знаю…
—Так пора или нет? Скажите что-нибудь!
—Не знаю. Вы говорите – валить на Запад. Но я в ужасе от того, что тут происходит, в Европе.
—Да, да! Вы много писали о том, что Европе конец, она погибнет под гнетом инородцев, разных арабов и негров, которые понаехали. И вы говорили о том, что белые побегут из Европы в Россию – спасаться. Но вы сами, как я посмотрю, не торопитесь оттуда бежать спасаться. Думаете, на ваш век хватит white power? С удовольствием читал вашу книгу «Жулики, добро пожаловать в Париж!» Про выходцев из бывших колоний которые испортили страну. Когда вас называют фашистом, вы как реагируете?
—Меня так не называют.
—Да? Ну это только потому, что в Росси ваша книга слабо пропиарена. А во Франции она кстати так и не вышла?
—И не выйдет никогда.
—Стало быть, в России больше свободы, чем у вас?
—Абсолютно верно! Было даже при Сталине больше свободы, чем сейчас здесь. Французы были в прошлом смелыми людьми, но давно — при Наполеоне! Он нас бил тогда сколько хотел, он взял всю Европу.
—А потом все поменялось. В Москве не было гестапо, а в Париже – пожалуйста. Где кстати был их офис? Quelle rue?
—Rue Loriston. На дверях гестапо висела медная табличка – «Доносов не принимаем». Слишком много было доносов. Там кстати рядом жил Максимов, и там же была редакция «Континента».
—В продолжение темы иммигрантов. Не только в Росси, но и тут довольно популярен фашизм, насколько я заметил.
—Да не фашизм это. Они очень хорошо все разыграли. Национальный фронт мог тут быть очень сильным, если бы не этот мудак, который выжил из ума почти — Ле Пен. Когда-то у него был острый язык, — я помню! А ведь он посредственный политик… Миттеран – вот кто сделал Ле Пена, создав ему партию. Ему надо было это для своих внутренних дел — чтобы ослабить Мишеля Рокара, лидера социалистов. И тогда он сложным маневром возродил Национальный Фронт, который, как и планировалось забрал голоса у социалистов. Миттеран не боялся Ле Пена как политика, как конкурента, он думал, что тот напугает людей своими глупостями и потеряет влияние. Но Ле Пен взял мест в парламенте больше чем даже популярные тогда коммунисты! И вообще стал играть в свою игру. Теперь он стар, но его дочь Марина — очень умная баба, она может унаследовать лидерство в партии.
—Ле Пен первый начал бороться против нелегальной эмиграции. Наверно многие посмотрели на него новым взглядом, когда в Париже начались те знаменитые поджоги авто. Он предупреждал, а никто не слушал!
—А в основе этого лежит политика КПСС. Вот откуда пошла проклятая политкорректность! Советский Союз требовал свободу для Африки, ну белых и выкинули… И что теперь? Тут все боятся про это писать. Все журналисты – левые, а правых нету! Я им говорю, что мы в советское время были гораздо смелее! Ну, выгонят с работы — так найду другую. А тут если выгонят за «расизм», то больше работы не найдешь. Все тут дико запуганы…
Он возвращается к старой теме, видно она его не отпускает:
—Эх, если б знать заранее, что в Москве будут издавать мои книги – я б еще потерпел, я б остался.
—Сахаров был вами недоволен, когда вы уезжали.
—Да, тот разговор с Сахаровым перед отъездом помню. Я видел по его глазам, что он против того чтоб я уезжал. Я думал, что это надолго, что они долго еще будут править, а я хотел мир посмотреть…
Они, уехавшие из страны, часто говорят, что главное было тогда – мир посмотреть. Ну вот мы и из России поездили, повидали мир, и что? Везде люди живут. Везде одинаковые Макдональдсы, Кока-кола, Хилтон и Мерседесы…
НЕИЗВЕСТНЫЙ
—Вот ваш друг Эрнст Неизвестный говаривал, что эмиграция – это страшней чем война и тюрьма. Как вам этот афоризм?
—Ну, я объясню, почему он так говорил. В Союзе у Эрнста было исключительное положение. Эрик был в центре московской жизни – а потом поехал сюда. Он был первым тут (в Москве), а там (то есть тут, на Западе) стал одним из многих… Это стресс, конечно.
ИТОГО
—В России роль писателя так упала за последнее время…
—Что вы, раньше это было дворянское сословие!
—Так то раньше. Сейчас же русские писатели – особенно старой школы, качественные – на обочине жизни. Некоторые даже нуждаются. И это не только в эмиграции, но и на родине. Так при таком раскладе выше положение даже предпочтительней! Ни в России ни на Западе русские писатели никому не нужны (в отличие от телезвезд), но вы в отличие от очень многих хорошо устроены, пенсию платят, семья в порядке, медицина на уровне, здоровье есть…
—Здоровье – во многом и благодаря моему образу жизни. Я очень много двигаюсь.
—Анатолий! Ну вот была советская власть, вы от нее уехали. Сражались против нее на Западе, на деньги американцев, на вражеском радио. Так что, сокрушили коммунистический режим – вы?
—Абсолютно не мы. А генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев. Другое дело, что он какие-то вещи не понимал… Не понимал, с кем имеет дело… Но – он! А не мы.
ГЛАДИЛИН, АНАТОЛИЙ ТИХОНОВИЧ родился 21 августа 1935 в Москве. После школы работал электромехаником, несколько месяцев проучился в военном училище. В 1954-1958 учился в Литинституте. Был и. о. завотделом искусства и культуры «Московского комсомольца», редактором киностудии им. Горького, много ездил по стране. Считается основоположником молодежной прозы (повесть «Хроника времен Виктора Подгурского», «Юность», 1956). Автор книг «Бригантина», «Дым в глаза. Повесть о честолюбии» (обе 1959), «Первый день Нового года» (1963), «История одной компании» (1965), «Евангелие от Робеспьера» (1970), «Прогноз на завтра» (1972 — за рубежом), «Сны Шлиссельбургской крепости. Повесть об Ипполите Мышкине» (1974).
После выступления против суда над А.Синявским и Ю.Даниэлем, которое «привело к постепенному вытеснению Гладилина из отечественного литературного процесса», он 1976 году эмигрировал. В Париже работал на радио «Свобода». За границей вышли его книги «Концерт для трубы с оркестром» и «Тигр переходит улицу» (оба 1976), «Запорожец» (1977), «Репетиция в пятницу» (1978) «Парижская ярмарка» (1980), «Каким я был тогда», (1986), «Большой беговой день» (1983), «Французская Советская Социалистическая Республика» (1985). После в России вышли «Меня убил скотина Пелл» (1989), «Тень всадника» (2001), «Жулики, добро пожаловать в Париж!» (2007).
Цитата из Гладилина, выступление на радио: «Во Франции скоро снова вспыхнут бунты в пригородах. Вне всякого сомнения. Ведь «бунтарям» с детства вбили в голову, что все перед ними виноваты. А раз вы виноваты, то помогайте нам! Известно, что в этих неблагополучных пригородах большая безработица. Но Франции постоянно требуется рабочая сила — причем неквалифицированная. Однако мало кто из этих молодых людей согласен на такую работу. У них другие запросы. Ни для кого не секрет, что в пригородах процветает индустрия наркотиков и скупка краденого. Каждое государство, на мой взгляд, должно в первую очередь защищать интересы собственных граждан, а также тех, кто живет в стране, соблюдая ее законы. Дело в том, что парни, которые устраивают побоища в пригородах, Францию своей страной не считают, а французов презирают. У меня ощущение, что в полном тупике оказалась вся Европа после того, как была сделана колоссальная ошибка с ее объединением. Что мы сейчас видим? Привозит румынская мафия во Францию из Бухареста детишек, которые воруют и попрошайничают. Живут они, конечно, в диких условиях. Французы им дают деньги, чтобы ехали домой. Они с удовольствием берут евро, уезжают, а через две недели снова возвращаются.
Как ни странно, я считаю себя патриотом Франции. Мне жаль ту Францию, куда я с семьей приехал в 1976 году. Это была другая страна. Не маячили полицейские. Во всем Париже было два арабских квартала, где мирно торговали. Той Франции больше нет».
Игорь Свинаренко
Год назад застрелился Гладилин. Вот интервью мое с ним из книжки ВПЗР, кому нужна — пишите.
Анатолий Гладилин: наш человек в Париже
Писатель Гладилин, у которого в 60-е – 70-е была необычайно громкая слава, теперь хотя и наезжает в Москву, и мы в с ним в ней видимся да хоть случайно — сталкиваясь если не в профильном министерстве или к примеру издательстве, так в ресторане ЦДЛ – интервью тем не менее имело место в Париже. И это правильно. Человек же в этом городе живет как в родном. Это его дом. Куда я приехал из нашей безжалостной северной страны. Я бы даже сказал варварской, — а что? Так оно и есть.
И вот мы сидим в парижском кафе, называется Deauville, на самых что ни есть Елисейских Полях. Я пью вино, Гладилин – кофе; он наверно единственный русский писатель кто не начинает пить раньше 22.00 местного времени. И в этом тоже глубокий смысл: начиная так поздно, не потеряешь не то что день но даже и вечер, и остается больше времени для писания, что несомненно хорошо (Веню Ерофеева который не лезет в схему мы тут не обсуждаем, для ясности).
ГОРОД-ПРАЗДНИК ВСЕГДА
—А мы почему именно сюда пришли – вы тут живете рядом?
—Нет. Я просто люблю тут прогуливаться, когда приезжаю из своей деревни. У меня тут есть прогулочный маршрут. А так я живу в пригороде, на Юго-Западе, там самое начало Запада.
—И что у вас там в пригороде? Негры (которых тут с каждым годом я вижу все больше)? Арабы? Поджоги? (Как мы знаем из СМИ.)
—Нет, нет. Мы живем в хорошем пригороде. Там этих меньше, и они тихо себя ведут. Но все равно на всякий случай моих внуков отдали в частную школу. И только последний внук пошел в лицей, — но он один из лучших во Франции, там определенная публика, туда довольно трудно попасть.
Я достаю цифровой диктофон, размером с зажигалку, и писатель на него эмоционально реагирует, ностальгически вспоминает молодость:
—О, 30 лет назад я ходил с та-а-ким магнитофоном! – руками он обозначает габариты хоть и чемодана, но такого что можно брать с собой в самолет. — Он весил 8 килограммов.
—А, это когда вы на радио работали.
—Да. Радийный магнитофон, и еще батарейки запасные с собой, а это плюс полтора кило. А то (основные) сядут, и все. Плюс набор кассет. И надо было с этой тяжестью бегать по германским аэропортам…
—Помню — это когда прибывали знаменитые эмигранты из СССР на ПМЖ к вам!
—Да.
—Которые ехали не к вам, а в Калифорнию, так те как напьются затягивают – «И на Тихом океане свой закончили поход». Должен сказать, я вам завидую – вы впервые увидели этот город в юности. (Я в 30 с лишним, тоже неплохо, но уже не то, не то.) В 61-м, кажется, вы сюда впервые приехали?
—Да. И это было счастье. Я приехал сюда с делегацией писателей. Каверин был… И молодые авторы — Бондарев и Бакланов.
—Это они-то — молодые?
—Ну да. Для меня. А я был самый молодой. Поездка та меня просто сразила! Я просился после в Москве, чтоб меня отправили во Францию пожить. Я б работал на заводе RENAULT и писал бы повесть о рабочем классе.
—Они хоть обещали рассмотреть просьбу или сразу послали куда подальше? И вообще что вам тут понравилось – музеи, рестораны, воздух?
—Улицы. Мне очень нравилось просто ходить по улицам Парижа. Я поэтому сорвал поездку группы в Версаль, — только Париж! Зачем нам эти дворцы, давайте мы тут проведем все время! Нельзя, программа ведь. Но я их уболтал, я им сказал тогда: зачем нам резиденция королей, когда вместо нее мы можем посетить редакцию l’Humanite — коммунистической газеты? И тут им нечем было крыть. А мне-то лишь бы лишний денек к Париже! У нас была неделя здесь, а еще на неделю нас повезли на юг Франции.
—Вас заставляли встречаться с читателями?
—Да. Это было ужасно. Кто-то на этих встречах даже выступал, но это были проверенные товарищи. Но случались и срывы. К примеру у нас были запланированы большие мероприятия в городе Ним, встречи со студентами и прочее. И вот мы подъехали к назначенному месту — и вдруг баба, которая нами командовала (при ней был еще товарищ такой тихий, я все спрашивал, кто такой, мне не отвечали) — сказала: «Сидеть тихо, не вставать, никто не выходит, едем дальше». Что так? Почему вы нас не выпускаете? «Нам сообщили что ожидается провокация».
—Смешно.
—Я сидел тихо: мне важно было, чтоб меня снова пустили во Францию.
—Ну все-таки что вас туда тянуло? Свобода?
—В те времена и у нас была свобода…
—Что тогда – магазины?
—В магазинах было всё, это правда… Всё! Но денег у нас было в обрез.
—И вы пошли в Tati, тогда это было модно у советских туристов.
—Нет, все-таки мы ходили по магазинам в районе Place Opera. Эта баба наша руководящая с удовольствием водила нас по магазинам. А деньги были только у Бакланова. Ему удалось выбить свой гонорар за какую-то западную публикацию – аж 200 франков. А у нас было только по 100 франков.
—Значит, просто город как таковой вас притягивал.
—Ничего не надо – только ходить и смотреть. Девочки какие! Правда, в Москве девочки не хуже… Но тогда в Париже начиналась мода на короткие юбки, — чего совершенно у нас не было.
—Но проститутки у вас тут просто страшные. Ходили вы кстати как советский человек на Place Pigalle?
—О, это отдельная история. Я узнал, что наши военные собираются на Pigalle…
—Военные?
—Ну, военные писатели. Бондарев и Бакланов. Они шли на стриптиз. Франков 15 это стоило тогда, бешеные деньги.
—Я им говорю – ребята, как вам не стыдно одним идти, я с вами! Ты что, отвечают, вот тот парень, который ходит за тобой – он тогда тоже пойдет с нами. И меня не взяли. Но после я таки сходил. В какой-то день все пошли на встречу с читателями, а я оторвался от группы и остался один с этой бабой и с этим тихим гэбешником. Они говорят – ну что, Толь, ты наверно опять гулять пойдешь? А куда? Я им обрисовал маршрут. Ходил я быстро. Им стало страшно – вот так бегать за мной! Сказали – иди, вот тебе телефон, если что, звони. Мы тебе даем 3,5 часа – хватит? И тогда я на полчаса зашел на стриптиз. Мне не очень понравилось. Меня просто тошнило. Реально меня начинало тошнить в стриптизе!
—А мне сценарист Володарский рассказывал, что Высоцкого тошнило не в стриптизе, а в супермаркете. И он плакал, от жалости к своему народу. Они вдвоем – Высоцкий с Володарским – задумывали свалить за бугор и в Нью-Йорке устроить русский театр. Нет, все-таки как это красиво, что вас тошнило от буржуазного разврата! Вы настоящий советский человек; были тогда.
—Похожая история была с Юзом Алешковским, который вроде сволочь и развратник. Он когда эмигрировал и застрял в Вене, ждал там визу в Америку, и его позвали погостить в Париж. И вот вы идем по Латинскому кварталу, по пешеходной зоне, это рядом с бульваром Сан-Мишель, ближе к набережной, там сплошные рестораны. Смотрит он на эти кабаки… Смотрит, смотрит – и вдруг этот циник как заплачет! Такого, говорит, даже в Вене нету! Плачет – и бормочет что-то нечленораздельное.
—В смысле – матом ругается, как он любит?
—Нет. Что-то такое: «Ну зачем, зачем? Зачем что? Зачем нас так мучили? И мы не знали что такое бывает?»
ИСХОД
—Помните, была чья-то фраза насчет того что русские эмигранты на Западе не просто так, но в послании. Алешковский это прокомментировал: да, в послании – но в послании на хуй. Вам какая версия ближе? Что просто в послании – или с расширением? Вас же сам академик Сахаров благословил уехать из Москвы в Париж, чтоб помогать знатному диссиденту Максимову. Вы ж сюда поехали не только потому что вам понравились парижские бульвары, но и с миссией.
—С моим отъездом не все так просто. Я, когда уехал, то всем говорил: «Ребята, если есть возможность издать хоть одну книгу, сидите и не рыпайтесь. Книга, изданная здесь, на Западе — ничего не значит. А там (в смысле в СССР) – значит».
—Но вы этого сначала не знали. И – уехали. Мало знания – много печали.
—Я уехал, когда понял, что все, что мог — напечатал уже там. А то, что я тогда писал — не могло выйти в Советском Союзе. Если б знать, что будет перестройка, что крамольные книги будут выходить миллионными тиражами…
—То вы бы не выехали?
—Конечно нет!
—Ну да, вы уехали, и ровно через 10 лет пошло шевеление. Горбач уже начал что-то исполнять…
—Вы знаете что? Это воспринималось тогда как провокация – местная эмиграция так это видела. Никто ж не знает, как все было… Что происходило с людьми. Я уехал… Добровольно. Меня после скандала больше не пускали.
—Каким именно скандалом?
—Комсомольский лидер Павлов в своем докладе сказал, что воспитанию советской молодежи в коммунистическом духе мешают две вещи: интриги американского империализма и книги Гладилина.
—О, достойная формулировка.
—Это совпало с подписанием мною письма в защиту Синявского и Даниэля. Мне на Старой Площади сказали – мы вам советуем заняться переводами. Я человек гордый и ответил, что и без указаний ЦК партии придумаю, как мне заработать на хлеб.
—А вы кстати не думали тогда поменять профессию? Поменять – и остаться в стране. Все равно ведь в итоге поменяли вы масть – с писателя на журналиста. Можно было б переквалифицироваться и без эмиграции.
—Ну, я это отчасти и сделал. Стал писать книги в серию «Пламенные революционеры». Нас потом попрекали – диссиденты, а писали вон про революционеров!
—Ну, революционеры — тоже достаточно тёмная публика.
—Когда в той серии вышло «Евангелие от Робеспьера» — даже те из литераторов, кто меня не любил, сказали, что это — первая серьезная книга Гладилина. 200 000 тираж, а ни в одном советском магазине я ее никогда не видел.
—Да, ею из-под прилавка торговали.
—Фокус был в том, что тексты не проходили цензуру – ну, кто будет книги политиздата цензурировать? И они не понимали, что такое подтекст. Я сидел два года по библиотекам, прочел все что было у нас по истории французской революции переведено. Когда я изучил все восемь версий происшедшего, мне стало что-то ясно. Книга была про французскую революцию – но все равно я писал, естественно, про нас. Фраза, которая потом, после, тыщу раз повторялась, — впервые вышла у меня, я ее поставил эпиграфом: революция, как Сатурн, пожирает своих детей. «Это кто?» — спрашивают в издательстве. Это сказал тов. Вернё, известный жирондист, вот сноска.
—Так у вас все было в порядке? Даже книги выходили! Такими тиражами! (Которые сегодня выглядят вообще нереальными.)
—Ну, у меня вышло переиздание «Истории одной компании», вышла еще детская книжка и две книги в «Политиздате». Я уже член жилкомиссии, мне уже предлагают трехкомнатную квартирую, — отчего бы не взять? Но — я уже решил ехать. Я понял, что если сейчас не уеду, потом не будет сил начинать жизнь с начала. И еще понял что если я не буду писать, то меня будут выдвигать наверх, в номенклатуру писательскую. Короче, надо было ехать.
—О! Я и сам думал в 1984-м уехать. Уже записался в поездку от Союза журналистов, Португалия-Франция. Португалию я думал проехать как турист, хрен с ней – а в Париже сдаться властям: «Bon jour. Я выбираю свободу».
—Если бы сдались в Париже, то первые деньги от меня бы получили. Как очень многие!
—Я тогда думал после сдачи пойти работать на «Свободу» и ее реформировать. А то она вещала только на своих, кто и так ненавидел большевиков. А надо ж было агитировать колеблющихся и нейтральных! То есть расширять аудиторию. Мне казалось, что «Свобода» работает слишком жестко, грубо. Надо было отказаться от критики Ленина, на первых порах хотя бы — и мочить только Сталина.
—Обычно я не влезал в те споры… Но когда они передавали воззвание генерала Власова, который говорил в 1943 году, что надо дружить с Гитлером – мне было ясно: они ничего не понимают! ЦК КПСС должен был бы перепечатать этот текст — и стало б ясно все, и не надо б было советским пропагандистам обличать «Свободу». Вот, они хвалят пособника фашистов! К этому нечего было бы добавить.
—То есть вы бы поддержали мои идеи насчет перестройки радио? Славно бы мы с вами там потрудились на благо демократии! Да… Я планировал к вам идти проситься на работу, но чекисты все испортили. Как это часто с ними случается. И попал я в ваш чудесный город только через 9 лет после запланированной даты – не в 1984-м, а в 1993-м. Жизнь распорядился иначе. Я остался в Советах.
—А я — уехал…
СВОБОДА В КАВЫЧКАХ
Я в Париже до перестройки, пока не стали закрывать наше бюро…
—Проклятая перестройка!
—…кормил весь русский Париж. Все приходили ко мне за заработком. За моей спиной стояла колоссальная организация – деньги для «Радио Свобода» выдавал конгресс США.
—Они теперь вам и пенсию платят неплохую.
—Да. Они ввели меня тогда в cadres superieur, — как это по-русски?
—По-русски это будет VIP. Или топ менеджеры.
—Тут было интересно! Мне сразу предложили Мюнхен, но я категорически отказался.
—Конечно! Есть же Париж! Рабочий поселок Парижск. Говорят, это ваш термин?
—Да, мой. А на радио была хорошая обстановка. Тут собрались очень авторитетные авторы. Максимов, Галич, Синявский, Некрасов, Горбаневская…
—Неплохая компания!
—Хорошая. Мы набрали людей на парижскую организацию СП! По-хорошему. Потом приехал профессор Ефим Эткинд, из Питера. И художники были. Олега Целкова я встречал в Вене, я знал его по Москве. А у нас было вот что хорошо: я брал интервью – и тут же платил за это человеку деньги, доставал из кармана. И конечно глазища у него на лоб. Причем не австрийскими шиллингами я платил, а немецкими марками. Целков тогда сказал: «Пусть я тут умру под забором, но все равно я рад, что уехал». Я ему сказал, чтоб он успокоился, под забором он не умрет. Некоторым тут было, конечно, очень трудно. Сережа Довлатов…
—Его же выгнали с работы, со «Свободы», — а вы его восстановили.
—Да, я восстановил. Более того: я дважды его восстанавливал. Меня послали в Нью-Йорк проверять кадры. Видимо, они тем кто там работал не очень верили. И Довлатов мне рассказал про всю обстановку…
—Конечно, собрались русские – и сразу интриги. Это нормально.
—Я действительно ввел в Нью-Йоркское бюро Вайля и Гениса. Я увидел, что они сильные журналисты. А не только друзья Довлатова. И мне Довлатов сказал тогда: «Вот ты их взял — а ты думаешь, они тебе скажут спасибо?»
Гладилин много и подробно рассказывает о своих успехах на Западе, в политической журналистике, вкус к которой ощутил именно там – да и то сказать, что у нас была за пресса при советах? Даже хуже чем сейчас. И снова рассуждает о том, из какой ситуации уезжал:
—Но я бы не уехал, если б знал что в Москве все начнут печатать! На месте Коротича, у которого в руках был самый популярный на тот момент журнал — я бы никогда не уехал! И Евтушенко уехал…
—Вы с ним кстати не разговариваете 30 лет.
—Ну да… А с остальными я общался, когда они были в Париже: Булат, Аксенов… Вознесенский пришел ко мне в первый раз с Аксеновым — в 1976 году. Слава Голованов приезжал, мой старый товарищ. Мы кстати получали там «Комсомолку», с опозданием в один день — выписывали за валюту, для Некрасова; правда, она ему как-то не пригодилась. Потом началось размежевание. Каждый стал сам по себе. Вот пример с Максимовым – какие мы были друзья! А потом поругались. Года на три. И не разговаривали.
—На идейной почве?
—Э-э-э… не хочу об этом. Ну, за идею, конечно. Меня потрясло, что в его журнале было напечатано интервью с ним же. Чего в принципе не делается!
—Он сам его у себя взял?
—Нет, сотрудница журнала. И она по ходу дела страшно им восхищалась. Короче, на моих глазах диссидент Володя Максимов стал тут секретарем парижского обкома… даже райкома партии.
ЖЕНЫ И ДЕТИ
—Когда вы уезжали, у вас была очень сложная и запутанная личная жизнь. Одна из причин, по которой не эмигрировал ваш коллега Битов – то что он не мог вывезти две семьи. (Это моя версия, он такой не высказывал.) А Ходорковский почему вернулся из поездки в Штаты когда уже запахло жареным? Может не в последнюю очередь оттого что не мог вывезти детей от прежнего брака; что б с ними было? Что б с ними сделали?
—Я выехал с одной женой… А потом вывез и другую, с которой мы расстались перед отъездом как казалось навсегда.
—Какая романтическая история!
—Было так. Она приехала ко мне в Париж, на несколько недель, и уехала домой, — как потом выяснилось, уже беременная. И родила в Москве.
—Удалось наладить отношения между женами?
—Да.
—Но как? – спросил я про эти отношения, а он стал отвечать на другой вопрос, он подумал что я спросил о методике вызволения второй семьи из СССР.
—Когда я узнал, что будет ребенок, у меня произошел сдвиг по фазе. Я бросил все и занялся воссоединением семьи. Мне удалось поставить на уши парламент и совет министров Франции и лично товарища Ширака. И Миттерана: он, когда приезжал в Москву, говорил про мою московскую дочку…
—У Миттерана у самого было две семьи, и он все понимал.
—Да. Он свою дочку брал во все зарубежные поездки последние свои полтора года. И никто из журналистов к нему не лез с этим, пока он сам не захотел дать интервью. Пока не решил засветиться. Да… Жена моя в Москве родила, а регистрировать ребенка как своего я пошел в мэрию Парижа, мне прислали документы из Москвы. Я признал дочку. Я добился для нее французского гражданства в 1984 году – она автоматически его получила как моя дочь. И вышло, что французскую гражданку не выпускают из СССР – как так? Газета Mond возмущалась по этому поводу.
—И все удалось!
—Да. Живем в Париже. Старшей дочке 50 лет, а младшей 30. Внуки растут… Все в порядке!
МАРИНА ВЛАДИ
—А что Марина Влади, старинная московская ваша подруга – как она вас тут привечала?
—Ну…
—Вы диссидент, а она – большой друг Советского Союза. Да?
—Ну да…
—Считалось же, что у вас с ней романа не было. (Хотя многие думали, что – был.)
—Но тем не менее она считала — в Москве — что я должен быть при ней. Я рассказал ей про дочь, спросил: «Можешь мне помочь? Ты же командуешь обществом французско-советской дружбы». Она сказала: «Я подумаю». И потом сказала: «Я не буду этим заниматься, но дам тебе телефон своего коллеги, он лучше меня в смысле помощи». И она дала мне правильного человека – это был генерал Гомбьез, он командовал французскими войсками, которые высадились на юге, в Тулоне – после союзников в Нормандии. Он как член общества той же самой дружбы стал помогать. И, в конце концов, я думаю, что Горбачев принял положительное решение именно после того, как ему передали письмо генерала.
ОБРАТНО. РЕПАТРИАЦИЯ?
Впервые после долгого перерыва попал в Москву в 91-м, в октябре, еще советская власть была. В день моего приезда как раз вышла рецензия на мою книгу в «Известиях», с моим портретом – я и Горбачев. В тот приезд в Москве — каждый день репортеры у меня, съемки. Это все происходило в квартире моей матери; одна группа снимает, а другая на лестнице ждет.
—Это была слава. Вы получили 15 минут ее, как и обещал Эдди Уорхолл, каждому.
—Утром, помню, мы пошли в магазин, посмотреть, что дают – а не давали ничего. Было как? Вдруг — очередь, и все сразу в нее кидаются, не спрашивая что дают. И я умудрился однажды купить сметаны.
—А я в валютном покупал курево тогда. Ваши кстати французские сигареты – Gitanes.
—Мне платили тогда гонорары — колоссальные деньги! Я в коммерческом магазине покупал болгарский коньяк и все охали – 43 рубля бутылка! Если не смотреть на нищету, то все было фантастически прекрасно, такая эйфория! Одна девушка с радио сказала мне: «Возвращайтесь!» Она такое сказала, — а больше меня никто не звал.
—А кто должен был вас еще звать? Ну вот кто? Верховный совет? Министерство культуры? Отдел пропаганды ЦК КПСС?
—Ну, не знаю… Я думал – позовут! У меня ведь такая школа западной журналистики! Мне есть что рассказать. Такой опыт работы!
—А может, как раз потому и не позвали, что опыт. Вы бы начали всех учить. А люди скорей всего подумали: вот, он там как сыр в масле катался, пока мы тут в очередях за колбасой стояли. Он уже свое получил, теперь наша очередь наслаждаться жизнью… Одни, значит, уехали, а другие остались. А иные уехали но после вернулись. Это все очень интересно!
—Да… Владимир Максимов и Василий Аксенов вроде вернулись, но они были как-то обижены и чувствовали себя невостребованными в России. Я думал: если они так, то куда ж мне! Тогда, в 91-м, была потрясающая поездка. Я понимал, что другой такой не будет. И потому после долго не ездил — чтоб не портить впечатление от того триумфа.
—Да… Действительно, не очень понятно, зачем они вернулись – Солженицын и Аксенов. Писатель, он же везде может жить и писать. Хоть Достоевский, хоть Тургенев, хоть Гоголь…
—Это правильно. Но с другой стороны… Солженицын вернулся — но ведь дом-то свой американский он не продал.
—Куда ж продавать – там дети остались.
—То же самое и Аксенов. Он вроде поехал в Москву, но оставил за собой дом в Биаррице. Не дворец, но тем не менее. Аксенов мне говорил: для того чтоб стать знаменитым русским писателем…
—…надо жить в России. Но сам он не сказать чтоб вернулся.
—И тем не менее. Аксенов и Войнович вернулись в свои московские квартиры. Которые им возвратили. По их просьбе. А я этого не сделал. Я не просил мне возвращать жилье.
—Почему?
—Потому что… Когда распался Советский Союз и русские из бывших республик побежали в Россию, и их там не принимали, а тут еще приеду я, у которого есть квартира во Франции… Нехорошо это. Я этого не сделал. И Максимов не сделал. А если бы у меня была возможность, я бы половину времени проводил в России.
—В смысле — если бы вам дали квартиру?
—Я, когда уезжал, сдал свою квартиру и ордер на новую – вернул Союзу Писателей. По-другому нельзя было.
—А вы, может, вот почему не вернулись — у меня появилась версия. Аксенов и Солженицын — провинциалы все-таки, они не вернулись в Казань или там на Кубань, а в Москву поехали. В этом смысле для вас возвращаться в Москву, откуда вы уехали – было бы в какой-то мере потерей лица. Ага, вернуться туда, где был пацаном, грубо говоря, никем! А они вернулись все-таки в Москву, которую тоже не так просто завоевать. И которая вам досталась даром.
ЖУЛИКИ В ПАРИЖЕ
Вот я слушаю вам и думаю: сейчас, может, снова пора валить?
—Я не знаю…
—Так пора или нет? Скажите что-нибудь!
—Не знаю. Вы говорите – валить на Запад. Но я в ужасе от того, что тут происходит, в Европе.
—Да, да! Вы много писали о том, что Европе конец, она погибнет под гнетом инородцев, разных арабов и негров, которые понаехали. И вы говорили о том, что белые побегут из Европы в Россию – спасаться. Но вы сами, как я посмотрю, не торопитесь оттуда бежать спасаться. Думаете, на ваш век хватит white power? С удовольствием читал вашу книгу «Жулики, добро пожаловать в Париж!» Про выходцев из бывших колоний которые испортили страну. Когда вас называют фашистом, вы как реагируете?
—Меня так не называют.
—Да? Ну это только потому, что в Росси ваша книга слабо пропиарена. А во Франции она кстати так и не вышла?
—И не выйдет никогда.
—Стало быть, в России больше свободы, чем у вас?
—Абсолютно верно! Было даже при Сталине больше свободы, чем сейчас здесь. Французы были в прошлом смелыми людьми, но давно — при Наполеоне! Он нас бил тогда сколько хотел, он взял всю Европу.
—А потом все поменялось. В Москве не было гестапо, а в Париже – пожалуйста. Где кстати был их офис? Quelle rue?
—Rue Loriston. На дверях гестапо висела медная табличка – «Доносов не принимаем». Слишком много было доносов. Там кстати рядом жил Максимов, и там же была редакция «Континента».
—В продолжение темы иммигрантов. Не только в Росси, но и тут довольно популярен фашизм, насколько я заметил.
—Да не фашизм это. Они очень хорошо все разыграли. Национальный фронт мог тут быть очень сильным, если бы не этот мудак, который выжил из ума почти — Ле Пен. Когда-то у него был острый язык, — я помню! А ведь он посредственный политик… Миттеран – вот кто сделал Ле Пена, создав ему партию. Ему надо было это для своих внутренних дел — чтобы ослабить Мишеля Рокара, лидера социалистов. И тогда он сложным маневром возродил Национальный Фронт, который, как и планировалось забрал голоса у социалистов. Миттеран не боялся Ле Пена как политика, как конкурента, он думал, что тот напугает людей своими глупостями и потеряет влияние. Но Ле Пен взял мест в парламенте больше чем даже популярные тогда коммунисты! И вообще стал играть в свою игру. Теперь он стар, но его дочь Марина — очень умная баба, она может унаследовать лидерство в партии.
—Ле Пен первый начал бороться против нелегальной эмиграции. Наверно многие посмотрели на него новым взглядом, когда в Париже начались те знаменитые поджоги авто. Он предупреждал, а никто не слушал!
—А в основе этого лежит политика КПСС. Вот откуда пошла проклятая политкорректность! Советский Союз требовал свободу для Африки, ну белых и выкинули… И что теперь? Тут все боятся про это писать. Все журналисты – левые, а правых нету! Я им говорю, что мы в советское время были гораздо смелее! Ну, выгонят с работы — так найду другую. А тут если выгонят за «расизм», то больше работы не найдешь. Все тут дико запуганы…
Он возвращается к старой теме, видно она его не отпускает:
—Эх, если б знать заранее, что в Москве будут издавать мои книги – я б еще потерпел, я б остался.
—Сахаров был вами недоволен, когда вы уезжали.
—Да, тот разговор с Сахаровым перед отъездом помню. Я видел по его глазам, что он против того чтоб я уезжал. Я думал, что это надолго, что они долго еще будут править, а я хотел мир посмотреть…
Они, уехавшие из страны, часто говорят, что главное было тогда – мир посмотреть. Ну вот мы и из России поездили, повидали мир, и что? Везде люди живут. Везде одинаковые Макдональдсы, Кока-кола, Хилтон и Мерседесы…
НЕИЗВЕСТНЫЙ
—Вот ваш друг Эрнст Неизвестный говаривал, что эмиграция – это страшней чем война и тюрьма. Как вам этот афоризм?
—Ну, я объясню, почему он так говорил. В Союзе у Эрнста было исключительное положение. Эрик был в центре московской жизни – а потом поехал сюда. Он был первым тут (в Москве), а там (то есть тут, на Западе) стал одним из многих… Это стресс, конечно.
ИТОГО
—В России роль писателя так упала за последнее время…
—Что вы, раньше это было дворянское сословие!
—Так то раньше. Сейчас же русские писатели – особенно старой школы, качественные – на обочине жизни. Некоторые даже нуждаются. И это не только в эмиграции, но и на родине. Так при таком раскладе выше положение даже предпочтительней! Ни в России ни на Западе русские писатели никому не нужны (в отличие от телезвезд), но вы в отличие от очень многих хорошо устроены, пенсию платят, семья в порядке, медицина на уровне, здоровье есть…
—Здоровье – во многом и благодаря моему образу жизни. Я очень много двигаюсь.
—Анатолий! Ну вот была советская власть, вы от нее уехали. Сражались против нее на Западе, на деньги американцев, на вражеском радио. Так что, сокрушили коммунистический режим – вы?
—Абсолютно не мы. А генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев. Другое дело, что он какие-то вещи не понимал… Не понимал, с кем имеет дело… Но – он! А не мы.
ГЛАДИЛИН, АНАТОЛИЙ ТИХОНОВИЧ родился 21 августа 1935 в Москве. После школы работал электромехаником, несколько месяцев проучился в военном училище. В 1954-1958 учился в Литинституте. Был и. о. завотделом искусства и культуры «Московского комсомольца», редактором киностудии им. Горького, много ездил по стране. Считается основоположником молодежной прозы (повесть «Хроника времен Виктора Подгурского», «Юность», 1956). Автор книг «Бригантина», «Дым в глаза. Повесть о честолюбии» (обе 1959), «Первый день Нового года» (1963), «История одной компании» (1965), «Евангелие от Робеспьера» (1970), «Прогноз на завтра» (1972 — за рубежом), «Сны Шлиссельбургской крепости. Повесть об Ипполите Мышкине» (1974).
После выступления против суда над А.Синявским и Ю.Даниэлем, которое «привело к постепенному вытеснению Гладилина из отечественного литературного процесса», он 1976 году эмигрировал. В Париже работал на радио «Свобода». За границей вышли его книги «Концерт для трубы с оркестром» и «Тигр переходит улицу» (оба 1976), «Запорожец» (1977), «Репетиция в пятницу» (1978) «Парижская ярмарка» (1980), «Каким я был тогда», (1986), «Большой беговой день» (1983), «Французская Советская Социалистическая Республика» (1985). После в России вышли «Меня убил скотина Пелл» (1989), «Тень всадника» (2001), «Жулики, добро пожаловать в Париж!» (2007).
Цитата из Гладилина, выступление на радио: «Во Франции скоро снова вспыхнут бунты в пригородах. Вне всякого сомнения. Ведь «бунтарям» с детства вбили в голову, что все перед ними виноваты. А раз вы виноваты, то помогайте нам! Известно, что в этих неблагополучных пригородах большая безработица. Но Франции постоянно требуется рабочая сила — причем неквалифицированная. Однако мало кто из этих молодых людей согласен на такую работу. У них другие запросы. Ни для кого не секрет, что в пригородах процветает индустрия наркотиков и скупка краденого. Каждое государство, на мой взгляд, должно в первую очередь защищать интересы собственных граждан, а также тех, кто живет в стране, соблюдая ее законы. Дело в том, что парни, которые устраивают побоища в пригородах, Францию своей страной не считают, а французов презирают. У меня ощущение, что в полном тупике оказалась вся Европа после того, как была сделана колоссальная ошибка с ее объединением. Что мы сейчас видим? Привозит румынская мафия во Францию из Бухареста детишек, которые воруют и попрошайничают. Живут они, конечно, в диких условиях. Французы им дают деньги, чтобы ехали домой. Они с удовольствием берут евро, уезжают, а через две недели снова возвращаются.
Как ни странно, я считаю себя патриотом Франции. Мне жаль ту Францию, куда я с семьей приехал в 1976 году. Это была другая страна. Не маячили полицейские. Во всем Париже было два арабских квартала, где мирно торговали. Той Франции больше нет».