Почему я верю?

Сергей Протасов

Сергей Протасов:

Потому, что не чувствую одиночества, даже когда рядом со мной никого нет.
Потому, что живу с ангелом, который ради меня застрял на этой земле и также, как я, мучается сомнениями, болеет, впадает в хандру и отчаяние, ворчит, дурачится, но при этом весь состоит из одной лишь любви.
Я верю, потому что существует мой родной язык, который, ничего не объясняя, вмещает в себя всё.
Я верю потому, что есть радость и смерть, болезни и музыка, красота и уродство — всё, что позволяет человеку осознать хрупкую простоту любви и исцеляющую силу прощения.
Я верю потому, что существуют: чувство вины, растерянность, движение сердца навстречу чужому горю, способность любоваться огнём, шалостями соседского малыша, рассветом, первым снегом, погоней щенка за бабочкой.
Если мне скажут, что всё это нужно только для выживания вида, я не смогу внятно возразить, но я не перестану верить.
Я верю, потому что между словом и делом, реальностью и фантазией, искусством и желудком, добром и злом, между «да» и «нет» помещается всё человечество, вся физическая вселенная, но только не тьма и свет моей, например, души.
Я верю потому, что никто не знает, откуда у самого последнего из нас есть это царственное право – выбирать и отвергать, восставать и соглашаться, обожать и ненавидеть, жить и умирать.
Верю, потому, что на свете были Шекспир, Моцарт и Пушкин.
И моя бабушка, и мама, и мой отец.
Потому, что даже церковь, стараясь изо всех сил, за две тысячи лет так и не смогла убить во мне мою веру.
Потому, что встречая очередного светлого человека (а я очень часто их встречал), я узнавал в нём ребёнка, щенка, рассвет, первый снег, огонь, согревающий в лютые морозы, и… свою веру.
Я верю потому, что я не был на той горе во время той проповеди. Не ел хлеба и не пил вина в последнюю ночь. Не стоял у залитого кровью креста.
И потому, что я всё ещё там – каждый день и каждую минуту. Выбирая правильные слова или храня молчание, убеждаясь или пытаясь убедить, проклиная своё бессилие или наполняясь неведомым прежде могуществом, ликуя или скорбя.
Потому что я чувствую связь с чем-то большим, чем я, лучшим, чем я, и, в то же время, – с неизмеримо малым, слабым, требующим защиты. С тем, что нужно непременно закрыть собой, не дать уничтожить, обидеть, запачкать.
Я верю потому, что красота и уродство даны нам как улыбка и слёзы – чтобы мы поняли, как богаты, когда улыбаемся и плачем, когда восхищаемся или испытываем отвращение.
Икона может быть очень красивой, но на иконах рисуют стариков. А тем – первым, поверившим, – было едва за тридцать. И вот я иду с ними по какой-то пыльной, бесконечной дороге, мы болтаем, хохочем, мы пьём ледяную воду из родников, падаем без сил на траву на опушке леса, спорим у полуночных костров, угрюмо молчим, вспоминая каждый своё, делимся последней коркой со случайным прохожим и всё идём, идём…
И никто не знает, куда ведёт эта дорога.
И никто не знает, на что будет потрачена жизнь.
Поэт не догадывается, куда манит его давно не дающая покоя, первая, почти бессмысленная строка.
Сочиняя мой жизненный путь, Тот, Которому я верю, также мучается, также старается заглянуть вперёд, также останавливается, выбившись из сил, также улыбается или угрюмо молчит. Он ничего не знает обо мне – будущем. Он просто верит в меня.
Всё, что он может мне дать – возможность выбора между «да» и «нет», талант любить, искусство прощать, роскошь не украсть и не завидовать, умение ни для кого не становиться судьёй. И право верить во что-то — пусть даже в то, что вера абсурдна.
Он дарит мне мои ледяные родники, мою зелёную траву вдоль дороги, мои ночные разговоры у костра и случайные встречи в пути.
Друзей и любимых, врагов и равнодушных.
Тех, кого нужно забыть, и тех, кто навечно поселился в моем сердце.
Я безмерно богат.
Мне всегда будет тридцать лет.
Я живу с ангелом.
Дорога всё еще длится.
Я верю.
© Сергей Протасов