Откуда попса
31 августа, 2025 8:43 пп
Михаил Аркадьев
Михаил Аркадьев:
Поэмы Гомера, примерно 200—300 лет до того, как были записаны, существовали в устном виде. Как это было возможно?
Благодаря музыке. Музыка была письмом. И это было основной ее функцией. Метр был письмом. Это было «письмо до нотного письма». Ладовая попевка, плюс пропорциональная метрическая структура, плюс словесные формулы — это те ячеечки, которые запоминались. Все это была мнемоническая форма, которая позволяла запоминать в течении столетий громадные корпуса текстов эпосов всех больших классических древних и средневековых мировых культур.
Была изобретена письменность (о чем сожалел еще Платон в «Федре») . Устная форма, однако, продолжала существовать параллельно. Это тянулось, пока развитие средневековой письменности — особенно монастырской — не привело к тому, что к XV—XVI векам количество записанных текстов было уже таково, что музыка постепенно стала терять свою функцию мнемоники и письма.
Гутенберг изобрел машину и на ней постепенно начали печатать ноты, произошло то, что можно назвать «мнемонической революцией». Она длилась долго, но финальную точку поставил именно печатный станок. Началась эпоха Гутенберга. Тогда музыка окончательно освободилась от функции мнемонического письма. Она наконец освободилась сама для себя. Тем самым распалось то единство между музыкой, словом и жестом, которое в античности называлось мусическим искусством.
Другими словами, музыка до начала европейского 17 века (условно , разумеется — процесс шел много веков) была только формой, стабилизирующей, «несущей на себе» поэтические тексты и танцевальные фигуры. Во всем мире, во всех великих классических как «рабовладельческих», так и «феодальных» (термины, разумеется, приблизительные) культурах инструментальные произведения и жанры были всегда в своей основе только или песенные, или танцевальные.
Иначе говоря, не «музыкальная форма как динамический процесс», к чему мы все привыкли, а , наоборот «музыкальный процесс как стабилизирующая форма».
Древние (условно античные) и средневековые лады несли на себе стабильные устойчивые характеристики коллективного «этоса». Ни о каком тонком, изменчивом, психологически субъективном и интерсубьективном «аффекте» нельзя было и помыслить. Только новоевропейская книго— и нотопечатная мнемоническая революция привела к появлению музыки аффектов, тактовой, то есть экспрессивно пульсирующей, мажора/минора, хорошей темперации, модуляций, а также чисто инструментальных жанров уже полностью свободных (хоть и сохраняющих их элементы) от танцевальных, песенных и стиховых форм и функций: фуга, прелюдия, фантазия, соната, симфония.
Это и было первое и единственное в мировой истории (к концу 17 века, когда родился Бах) рождение «абсолютной музыки». Таковы факты, которые музыканты даже высокого уровня в основном не сознают или игнорируют, так как последние 400 лет эта новая функция совершенно новой, неслыханной до того нигде и никогда «абсолютной музыки», вершина которой — музыкальный инструментальный, симфонический и оперный романтизм (это именно то, о чем говорил Вагнер, Ницше, наконец, Лосев) и потом, частично, модернизм стала «естественной» массовой слуховой средой. Поэтому в мобильниках всего современного мира в качестве рингов — и Моцарт, и Бетховен, но и , разумеется, исторически производная от них мажоро-минорная попса.
Михаил Аркадьев
Михаил Аркадьев:
Поэмы Гомера, примерно 200—300 лет до того, как были записаны, существовали в устном виде. Как это было возможно?
Благодаря музыке. Музыка была письмом. И это было основной ее функцией. Метр был письмом. Это было «письмо до нотного письма». Ладовая попевка, плюс пропорциональная метрическая структура, плюс словесные формулы — это те ячеечки, которые запоминались. Все это была мнемоническая форма, которая позволяла запоминать в течении столетий громадные корпуса текстов эпосов всех больших классических древних и средневековых мировых культур.
Была изобретена письменность (о чем сожалел еще Платон в «Федре») . Устная форма, однако, продолжала существовать параллельно. Это тянулось, пока развитие средневековой письменности — особенно монастырской — не привело к тому, что к XV—XVI векам количество записанных текстов было уже таково, что музыка постепенно стала терять свою функцию мнемоники и письма.
Гутенберг изобрел машину и на ней постепенно начали печатать ноты, произошло то, что можно назвать «мнемонической революцией». Она длилась долго, но финальную точку поставил именно печатный станок. Началась эпоха Гутенберга. Тогда музыка окончательно освободилась от функции мнемонического письма. Она наконец освободилась сама для себя. Тем самым распалось то единство между музыкой, словом и жестом, которое в античности называлось мусическим искусством.
Другими словами, музыка до начала европейского 17 века (условно , разумеется — процесс шел много веков) была только формой, стабилизирующей, «несущей на себе» поэтические тексты и танцевальные фигуры. Во всем мире, во всех великих классических как «рабовладельческих», так и «феодальных» (термины, разумеется, приблизительные) культурах инструментальные произведения и жанры были всегда в своей основе только или песенные, или танцевальные.
Иначе говоря, не «музыкальная форма как динамический процесс», к чему мы все привыкли, а , наоборот «музыкальный процесс как стабилизирующая форма».
Древние (условно античные) и средневековые лады несли на себе стабильные устойчивые характеристики коллективного «этоса». Ни о каком тонком, изменчивом, психологически субъективном и интерсубьективном «аффекте» нельзя было и помыслить. Только новоевропейская книго— и нотопечатная мнемоническая революция привела к появлению музыки аффектов, тактовой, то есть экспрессивно пульсирующей, мажора/минора, хорошей темперации, модуляций, а также чисто инструментальных жанров уже полностью свободных (хоть и сохраняющих их элементы) от танцевальных, песенных и стиховых форм и функций: фуга, прелюдия, фантазия, соната, симфония.
Это и было первое и единственное в мировой истории (к концу 17 века, когда родился Бах) рождение «абсолютной музыки». Таковы факты, которые музыканты даже высокого уровня в основном не сознают или игнорируют, так как последние 400 лет эта новая функция совершенно новой, неслыханной до того нигде и никогда «абсолютной музыки», вершина которой — музыкальный инструментальный, симфонический и оперный романтизм (это именно то, о чем говорил Вагнер, Ницше, наконец, Лосев) и потом, частично, модернизм стала «естественной» массовой слуховой средой. Поэтому в мобильниках всего современного мира в качестве рингов — и Моцарт, и Бетховен, но и , разумеется, исторически производная от них мажоро-минорная попса.