«Охмуряя королеву прилавка…»
15 декабря, 2018 8:11 дп
Валерий Зеленогорский
Сергеев ехал в Елабугу на автозавод подписывать бумаги на новый станок. Командировка в провинцию дело беспонтовое, гостиница с удобствами в коридоре и буфет, где кроме яйца под майонезом и бутербродов с сельдью иваси ничего не водилось, в 85 году.
Сергеев хотел обернуться за сутки, одесская колбаса должна была решить вопросы научно-технического прогресса и сэкономленные дни провести дома в Москве, без постылых морд в своем НИИ, надоевших за пятнадцать лет.
Приехав в гостиницу, он по привычке зашел в буфет, опыт у него такой, что с расстояния десять метров, он мог определить свежесть сыра и сосисок на глаз, знание и интуиция позволяли не сдохнуть от этих продуктов великой эпохи, о которой сейчас многие вздыхают.
За прилавком стояла новая буфетчица 54 размера, с мощными руками, эпиляция тогда еще не была нормой жизни, ее руки, поросшие мхом, были обесцвечены перекисью водорода, этим же химическим составом была обработана голова с прической «бабетта», на икры ног перекиси не хватило и они чернели естественным цветом.
Она царила за прилавком и управлялась ловко и хватко, Сергеев залюбовался ее грацией и разговорился с ней, она созналась, что здесь временно, до этого работала в «Интуристе», а сюда сослана за махинации с коктейлем «Коблер» (смесь шампанского с коньяком), она лила свой коньяк и была в шоколаде, пока ее не застукали по доносу швейцара, старого козла, которому она отказала пить на халяву, он сдал ее и вот она здесь.
В это день Сергеев на завод не пошел, он провел его в буфете, как очарованный странник, охмуряя королеву прилавка, есть сегмент мужчин, обожающих буфетчиц, проводниц и горничных, это особые люди независимо от возраста и образования, им вне дома не хватает домашней заботы и они компенсируют ее в этом контингенте особого рода.
Такой женщины он не видел никогда, она поразила его своей энергией и полным отсутствием сомнений в сценарии своей жизни.
Мужа у нее не было, а сын был, она жила для него, для него же воровала, он ходил в спецшколу и на фигурное катание, она любила этот вид спорта за красоту и внешний вид.
Ей нравился канадский фигурист Патрик Пера, несоветским видом, сумасшедшей пластикой и артистизмом, ее глаз радовали люди на трибунах в шубах и кольцах, она об этом не мечтала, но радовалась, что есть и другая жизнь, в которую она готовила своего сына.
В центре комнаты, где она жила, стоял рояль, она купила его для сына у старика из филармонии, он сиял черным лаком, когда сын играл «Полонез Огинского», она плакала, вспоминала старую мандолину, самую дорогую вещь своей детской жизни.
Сергеев до ночи сидел в буфете, восхищенный женщиной-исполином, он выпил уже весь коньяк в буфете, перешел к ней в подсобку, он гладил ее руки, она отталкивала его и говорила: «Мальчик, иди отсюда, тут тебе не обломится». Сергеев настаивал, она отказывала.
Он напирал, обещал в следующий раз привезти вьетнамский ковер, развивал успех легкими объятиями, но дама была неприступна, воспитанная на инструкциях гостиницы «Интурист», позиций не сдавала, вступать с гостями в отношения категорически запрещалось, только если в интересах государственной безопасности.
Сергеев интереса для страны не представлял, как старший инженер несекретного НИИ, и давать ему было не обязательно.
К часу ночи игра закончилась, Сергеев убедил королеву недолива и обсчета пригласить его к ней домой, она сложила по привычке заработанные продукты и сказала — иди на служебный вход.
Сергеев побежал, раскатав губы, предвкушая, как он овладеет «мохнатым шмелем», так он про себя стал ее называть, он стоял качаясь у входа и представлял их ночь, как битву моржа и ежа, ассоциация с моржихой усилилась во время губительного поцелуя в подсобке, который он вырвал у нее перед уходом, легкая шелковистость ее усов уколола Сергеева в самое сердце, он ждал полчаса, вернулся в буфет, замки висели неприступно, она ушла через другой выход.
Сергеев не обиделся, он понимал, что ему эта хищница не по зубам, ей нравился Штирлиц и Михалков, а он ими никогда не будет.
Утром он пришел в буфет, терзаясь предстоящей встречей, за прилавком стояла другая женщина, похожая на сосиски, скользкие и несвежие, она сообщила ему, что его любовь здесь больше не живет, вернулась на прежнее место.
Сергеев поехал на завод, раздал подарки, быстро подписал бумаги и был свободен, как птица, у которой прошлой ночью подрезали крылья, но в пальто этого не было видно.
На автобусной остановке он увидел молодую, неброскую женщину, если бы выбирали лицо монголо-татарского ига, она подошла бы без конкурса. Фотографии Чингиз – хана никто не видел, но глядя на эту женщину, признали бы его дочерью.
Сергеев передал за проезд, она повернулась к нему и он сказал, что она похожа на актрису Сафонову из «Зимней вишни».
Сергееву актриса тоже нравилась, фильм он запомнил, в то время у него был служебный роман и он смотрел кино, как инструкцию для принятия решения, в фильме ответа не было, герой к Сафоновой не ушел и Сергеев тоже.
Несафонова (далее Н.Ф.) улыбнулась, она тоже любила этот фильм, ей нравилась Сафонова, она знала, что она не похожа на нее, но ей было приятно, в свое время она не смогла вырвать чужого мужа из родного гнезда.
В автобусе народу толпилось много, Сергеева прижало к Н.Ф. так близко, что его нога уперлась в ее круглый зад, ему стало неловко, вдруг она подумает, что он извращенец, но она молчала, не пытаясь отодвинуться.
Он загадал, что если она выйдет с ним на одной остановке, он подойдет, он стал напряженно смотреть ей в затылок и давать ей мысленные приказы, выйти на следующей, она заерзала и не оглядываясь стала пробиваться к выходу, случилось чудо, Сергеев вышел с Н.Ф. и оказался в центре города.
Сергеев подошел и попросил ее подсказать, где находится дом Марины Цветаевой, в котором она закончила свои дни, Н.Ф. не удивилась, все приезжие интересовались этим, она согласилась показать это и они разговорились, время у нее было, дети в пионерлагере, дома никто не ждет, кроме кота, он рассказал о себе, что москвич, здесь в командировке и вечером уезжает.
Они шли по городу и болтали, перескакивая с темы на тему, с радостью понимая, что в них звучат одни ноты, так бывает, люди живут параллельно, но любят творог и курицу, слушают одни песни и судьбы их совершают одни и те же круги.
Дом в котором жила Цветаева был закрыт, но огорчения не было, поход за культурным потрясением надо кончать, подумал Сергеев и предложил пойти в гостиницу пообедать.
Н.Ф. смутилась, сказала, что в гостиницу не пойдет по моральным соображениям, но если он хочет, то можно пойти к ней домой выпить чаю. Предложение было принято и через десять минут они оказались в стандартной трешке, такая же была у Сергеева в Москве.
Он сразу нашел дорогу в ванну, пописал с удовольствием близким к оргазму, во время прогулки он долго терпел, а это напряжение снижало его интеллект и обаяние. Много лет назад, одна девушка научила его, что терпеть не надо и села на темной аллее в первый вечер знакомства, Сергеева тогда это потрясло, она объяснила ему, что отправлять естественные надобности надо естественно, но Сергеев до сих пор не научился.
Квартира у Н.Ф. ничем не отличалась от его, в то время, отличие состояло в том, какой портрет висит на стене, у одних висел С.Есенин с трубкой в резьбе по дереву или в чеканке, в остальных фотография Хемингуэя с бородой, те у кого висел Есенин были за Россию, а с Хемом за весь мир.
У Н.Ф. висел Хемингуэй, это его обрадовало, в маленькой комнате стояла этажерка с книжками и журналами, торшер и проигрыватель «Аккорд» с пластинкой Тухманова «По волне моей памяти», сегодняшним детям это ничего не скажет, но тогда, это был выбор поколения.
Если к этому набору добавить кассеты Высоцкого и магнитофон «Яуза», то картина становится законченной. Н.Ф. сварила кофе из пачки марки «Дружба», смесь кофейного мусора с цикорием и включила торшер, Сергеев воспринял свет торшера, как команду «вперед» погладил ее по голове, натолкнулся на пульсирующий родничок на темени, такое бывает только у годовалых детей, но потом зарастает бесследно, это редкое явление у взрослых людей, взбудоражило его, Н.Ф. смущенно покраснев, сказала ему, что это у нее давно и ей не мешает, но если он хочет, она наденет шапочку, он засмеялся.
Сергеева бьющийся пульс на темечке так поразил, что он гладил его не переставая, он перевозбудился, все произошло нежно и естественно, пластинка с песней «Вальс-Бостон» крутилась на диске уже десятый раз из-за царапины в последнем куплете, они лежали на тахте, узенькой и короткой, им хватало места, без слов и в абсолютной гармонии.
Потом Н.Ф. встала и ушла в другую комнату, долго не приходила, слышались какие-то шорохи и звуки падающих предметов, когда она вошла, он увидел в ее руках бутылку ликера «Вана Таллин», она несла ее, как драгоценный сосуд и Сергеев все сразу понял.
Извлеченная из закромов, припасенная на самый крайний случай, эта бутылка была сильнее всех признаний и слов Данте и Петрарки, тогда в каждом доме была сокровенная бутылка, для всего: для больницы, для прокурора, на возвращение сына из армии, т.е. на День, которого еще не было.
Она открыла этот ликер, налила в крохотные рюмочки предложила выпить за это день, за эту ночь, которую она считает драгоценной, они пили ликер из далекого Таллина, пили скверный кофе «Дружба», в сотый раз пел «Вальс-бостон» еще не депутат Розенбаум и ничего важнее в этом мире не происходило.
Утром Сергеев уехал, он больше никогда не был в Елабуге, но иногда в его голове ниоткуда возникает «Вальс-бостон» и горький привкус ликера «Вана — Таллин»…
Валерий Зеленогорский
Сергеев ехал в Елабугу на автозавод подписывать бумаги на новый станок. Командировка в провинцию дело беспонтовое, гостиница с удобствами в коридоре и буфет, где кроме яйца под майонезом и бутербродов с сельдью иваси ничего не водилось, в 85 году.
Сергеев хотел обернуться за сутки, одесская колбаса должна была решить вопросы научно-технического прогресса и сэкономленные дни провести дома в Москве, без постылых морд в своем НИИ, надоевших за пятнадцать лет.
Приехав в гостиницу, он по привычке зашел в буфет, опыт у него такой, что с расстояния десять метров, он мог определить свежесть сыра и сосисок на глаз, знание и интуиция позволяли не сдохнуть от этих продуктов великой эпохи, о которой сейчас многие вздыхают.
За прилавком стояла новая буфетчица 54 размера, с мощными руками, эпиляция тогда еще не была нормой жизни, ее руки, поросшие мхом, были обесцвечены перекисью водорода, этим же химическим составом была обработана голова с прической «бабетта», на икры ног перекиси не хватило и они чернели естественным цветом.
Она царила за прилавком и управлялась ловко и хватко, Сергеев залюбовался ее грацией и разговорился с ней, она созналась, что здесь временно, до этого работала в «Интуристе», а сюда сослана за махинации с коктейлем «Коблер» (смесь шампанского с коньяком), она лила свой коньяк и была в шоколаде, пока ее не застукали по доносу швейцара, старого козла, которому она отказала пить на халяву, он сдал ее и вот она здесь.
В это день Сергеев на завод не пошел, он провел его в буфете, как очарованный странник, охмуряя королеву прилавка, есть сегмент мужчин, обожающих буфетчиц, проводниц и горничных, это особые люди независимо от возраста и образования, им вне дома не хватает домашней заботы и они компенсируют ее в этом контингенте особого рода.
Такой женщины он не видел никогда, она поразила его своей энергией и полным отсутствием сомнений в сценарии своей жизни.
Мужа у нее не было, а сын был, она жила для него, для него же воровала, он ходил в спецшколу и на фигурное катание, она любила этот вид спорта за красоту и внешний вид.
Ей нравился канадский фигурист Патрик Пера, несоветским видом, сумасшедшей пластикой и артистизмом, ее глаз радовали люди на трибунах в шубах и кольцах, она об этом не мечтала, но радовалась, что есть и другая жизнь, в которую она готовила своего сына.
В центре комнаты, где она жила, стоял рояль, она купила его для сына у старика из филармонии, он сиял черным лаком, когда сын играл «Полонез Огинского», она плакала, вспоминала старую мандолину, самую дорогую вещь своей детской жизни.
Сергеев до ночи сидел в буфете, восхищенный женщиной-исполином, он выпил уже весь коньяк в буфете, перешел к ней в подсобку, он гладил ее руки, она отталкивала его и говорила: «Мальчик, иди отсюда, тут тебе не обломится». Сергеев настаивал, она отказывала.
Он напирал, обещал в следующий раз привезти вьетнамский ковер, развивал успех легкими объятиями, но дама была неприступна, воспитанная на инструкциях гостиницы «Интурист», позиций не сдавала, вступать с гостями в отношения категорически запрещалось, только если в интересах государственной безопасности.
Сергеев интереса для страны не представлял, как старший инженер несекретного НИИ, и давать ему было не обязательно.
К часу ночи игра закончилась, Сергеев убедил королеву недолива и обсчета пригласить его к ней домой, она сложила по привычке заработанные продукты и сказала — иди на служебный вход.
Сергеев побежал, раскатав губы, предвкушая, как он овладеет «мохнатым шмелем», так он про себя стал ее называть, он стоял качаясь у входа и представлял их ночь, как битву моржа и ежа, ассоциация с моржихой усилилась во время губительного поцелуя в подсобке, который он вырвал у нее перед уходом, легкая шелковистость ее усов уколола Сергеева в самое сердце, он ждал полчаса, вернулся в буфет, замки висели неприступно, она ушла через другой выход.
Сергеев не обиделся, он понимал, что ему эта хищница не по зубам, ей нравился Штирлиц и Михалков, а он ими никогда не будет.
Утром он пришел в буфет, терзаясь предстоящей встречей, за прилавком стояла другая женщина, похожая на сосиски, скользкие и несвежие, она сообщила ему, что его любовь здесь больше не живет, вернулась на прежнее место.
Сергеев поехал на завод, раздал подарки, быстро подписал бумаги и был свободен, как птица, у которой прошлой ночью подрезали крылья, но в пальто этого не было видно.
На автобусной остановке он увидел молодую, неброскую женщину, если бы выбирали лицо монголо-татарского ига, она подошла бы без конкурса. Фотографии Чингиз – хана никто не видел, но глядя на эту женщину, признали бы его дочерью.
Сергеев передал за проезд, она повернулась к нему и он сказал, что она похожа на актрису Сафонову из «Зимней вишни».
Сергееву актриса тоже нравилась, фильм он запомнил, в то время у него был служебный роман и он смотрел кино, как инструкцию для принятия решения, в фильме ответа не было, герой к Сафоновой не ушел и Сергеев тоже.
Несафонова (далее Н.Ф.) улыбнулась, она тоже любила этот фильм, ей нравилась Сафонова, она знала, что она не похожа на нее, но ей было приятно, в свое время она не смогла вырвать чужого мужа из родного гнезда.
В автобусе народу толпилось много, Сергеева прижало к Н.Ф. так близко, что его нога уперлась в ее круглый зад, ему стало неловко, вдруг она подумает, что он извращенец, но она молчала, не пытаясь отодвинуться.
Он загадал, что если она выйдет с ним на одной остановке, он подойдет, он стал напряженно смотреть ей в затылок и давать ей мысленные приказы, выйти на следующей, она заерзала и не оглядываясь стала пробиваться к выходу, случилось чудо, Сергеев вышел с Н.Ф. и оказался в центре города.
Сергеев подошел и попросил ее подсказать, где находится дом Марины Цветаевой, в котором она закончила свои дни, Н.Ф. не удивилась, все приезжие интересовались этим, она согласилась показать это и они разговорились, время у нее было, дети в пионерлагере, дома никто не ждет, кроме кота, он рассказал о себе, что москвич, здесь в командировке и вечером уезжает.
Они шли по городу и болтали, перескакивая с темы на тему, с радостью понимая, что в них звучат одни ноты, так бывает, люди живут параллельно, но любят творог и курицу, слушают одни песни и судьбы их совершают одни и те же круги.
Дом в котором жила Цветаева был закрыт, но огорчения не было, поход за культурным потрясением надо кончать, подумал Сергеев и предложил пойти в гостиницу пообедать.
Н.Ф. смутилась, сказала, что в гостиницу не пойдет по моральным соображениям, но если он хочет, то можно пойти к ней домой выпить чаю. Предложение было принято и через десять минут они оказались в стандартной трешке, такая же была у Сергеева в Москве.
Он сразу нашел дорогу в ванну, пописал с удовольствием близким к оргазму, во время прогулки он долго терпел, а это напряжение снижало его интеллект и обаяние. Много лет назад, одна девушка научила его, что терпеть не надо и села на темной аллее в первый вечер знакомства, Сергеева тогда это потрясло, она объяснила ему, что отправлять естественные надобности надо естественно, но Сергеев до сих пор не научился.
Квартира у Н.Ф. ничем не отличалась от его, в то время, отличие состояло в том, какой портрет висит на стене, у одних висел С.Есенин с трубкой в резьбе по дереву или в чеканке, в остальных фотография Хемингуэя с бородой, те у кого висел Есенин были за Россию, а с Хемом за весь мир.
У Н.Ф. висел Хемингуэй, это его обрадовало, в маленькой комнате стояла этажерка с книжками и журналами, торшер и проигрыватель «Аккорд» с пластинкой Тухманова «По волне моей памяти», сегодняшним детям это ничего не скажет, но тогда, это был выбор поколения.
Если к этому набору добавить кассеты Высоцкого и магнитофон «Яуза», то картина становится законченной. Н.Ф. сварила кофе из пачки марки «Дружба», смесь кофейного мусора с цикорием и включила торшер, Сергеев воспринял свет торшера, как команду «вперед» погладил ее по голове, натолкнулся на пульсирующий родничок на темени, такое бывает только у годовалых детей, но потом зарастает бесследно, это редкое явление у взрослых людей, взбудоражило его, Н.Ф. смущенно покраснев, сказала ему, что это у нее давно и ей не мешает, но если он хочет, она наденет шапочку, он засмеялся.
Сергеева бьющийся пульс на темечке так поразил, что он гладил его не переставая, он перевозбудился, все произошло нежно и естественно, пластинка с песней «Вальс-Бостон» крутилась на диске уже десятый раз из-за царапины в последнем куплете, они лежали на тахте, узенькой и короткой, им хватало места, без слов и в абсолютной гармонии.
Потом Н.Ф. встала и ушла в другую комнату, долго не приходила, слышались какие-то шорохи и звуки падающих предметов, когда она вошла, он увидел в ее руках бутылку ликера «Вана Таллин», она несла ее, как драгоценный сосуд и Сергеев все сразу понял.
Извлеченная из закромов, припасенная на самый крайний случай, эта бутылка была сильнее всех признаний и слов Данте и Петрарки, тогда в каждом доме была сокровенная бутылка, для всего: для больницы, для прокурора, на возвращение сына из армии, т.е. на День, которого еще не было.
Она открыла этот ликер, налила в крохотные рюмочки предложила выпить за это день, за эту ночь, которую она считает драгоценной, они пили ликер из далекого Таллина, пили скверный кофе «Дружба», в сотый раз пел «Вальс-бостон» еще не депутат Розенбаум и ничего важнее в этом мире не происходило.
Утром Сергеев уехал, он больше никогда не был в Елабуге, но иногда в его голове ниоткуда возникает «Вальс-бостон» и горький привкус ликера «Вана — Таллин»…