Неделя террора создала моральную невозможность согласиться на продолжение прежнего мира
18 августа, 2020 9:49 дп
Мэйдэй
Так вышло, что я два месяца непрерывно читаю Ханну Арендт и все происходящее вижу сквозь ее тексты.
Арендт пишет, что в вопросах политики проблемы морали при нормальных условиях не являются Альфой и омегой. Если они все же стали таковыми, это одно говорит о том, что что-то гнило в датском королевстве. Когда момент моральной необратимости наступил, важным оказывается вовсе не то, чего я хочу достичь, а то, с чем я не могу согласиться.
В Беларуси явно случилось именно это. И потому так абсурдны в данный момент причитания типа «хотите как в Украине» или «а какая программа у домохозяйки». Сейчас уже, кажется, не должно быть важно и то, кто как голосовал неделю назад, потому что неделя террора создала моральную невозможность согласиться на продолжение прежнего мира, даже если раньше он представлялся вполне терпимым или просто «меньшим злом».
Смысл террора, как можно понять по рассказам множества его жертв, заключался не просто в запугивании, но в лишении чести, в «опускании», причем принципиально случайном, неизбирательном, не рассчитанном на отбор «опасного элемента», который надо сломить. Террор как дождь рассеивается на людей вообще, на «всех, кто оказался в этом месте», и должен, в замысле, сообщить людям их истинное место в этом самом месте. После того, как об этом было сообщено так доходчиво, какие «перспективы белорусской промышленности и сельского хозяйства» можно всерьёз обсуждать? Как можно сделать невидимым оскорбление, нанесённое всем?
Это момент по-настоящему пограничный, потому что здесь в политическую форму одето сверхполитическое содержание. Уже не политика с ее заботой об устройстве мира, а отношение с собственной самостью стоит на кону. В эти редкие моменты отношения с собой совпадают с отношением с другими и создают общность.
Человек, находящийся в точке моральной необратимости, руководствуется не позитивными, а негативными постулатами. Он уже/ещё не выбирает и не имеет возможности выбирать между моделями будущего. Говорящий, что защищать своё достоинство от оскорбления — это самообман, игнорирует не смысл происходящего здесь и сейчас, но смысл, которым в принципе наделена человеческая жизнь.
Именно здесь раскрывается тайное сокровище политического — сокровище Сопротивления. Опыт сопротивления подразумевает «бессодержательность» и отсутствие социально-экономических задач — их у сопротивления быть не может. Сопротивление есть начинание; но в своем настоящем оно видит перед собой не проект, но форму уже завершенной (обреченной) жизни, именно эту форму оно творит вновь и вновь. Сопротивление невольно возвращается к видению человеческой жизни, какой она была у античных историков: завершившая себя жизнь излучает славу, а слава создает историю.
Можно сказать, что задачи сопротивления только отрицательны, это правда, но моральное сознание вообще отрицательно:
«То, что с точки зрения политики вопросы морали представляют собой пограничные вопросы, становится совершенно очевидно, если задуматься о том, что единственный совет, который мы вправе извлечь из формулы «Лучше быть в разногласии со всем миром, чем с одним человеком — мной самим», всегда будет оставаться полностью негативным.»
И это отрицание отрицает нашу привычку видеть смысл любого политического действия в возгонке принципа выживания как такового.
Сопротивление противоположно «жизни как она есть», и жизнь не сводится к сопротивлению, но благая жизнь не может обойти стороной эти узкие врата, точку чистого отрицания того, к чему тебя пытаются принудить со всей положительной силой.
«В роковую минуту надёжна мораль только тех людей, кто говорит «Я не могу».
Мэйдэй
Так вышло, что я два месяца непрерывно читаю Ханну Арендт и все происходящее вижу сквозь ее тексты.
Арендт пишет, что в вопросах политики проблемы морали при нормальных условиях не являются Альфой и омегой. Если они все же стали таковыми, это одно говорит о том, что что-то гнило в датском королевстве. Когда момент моральной необратимости наступил, важным оказывается вовсе не то, чего я хочу достичь, а то, с чем я не могу согласиться.
В Беларуси явно случилось именно это. И потому так абсурдны в данный момент причитания типа «хотите как в Украине» или «а какая программа у домохозяйки». Сейчас уже, кажется, не должно быть важно и то, кто как голосовал неделю назад, потому что неделя террора создала моральную невозможность согласиться на продолжение прежнего мира, даже если раньше он представлялся вполне терпимым или просто «меньшим злом».
Смысл террора, как можно понять по рассказам множества его жертв, заключался не просто в запугивании, но в лишении чести, в «опускании», причем принципиально случайном, неизбирательном, не рассчитанном на отбор «опасного элемента», который надо сломить. Террор как дождь рассеивается на людей вообще, на «всех, кто оказался в этом месте», и должен, в замысле, сообщить людям их истинное место в этом самом месте. После того, как об этом было сообщено так доходчиво, какие «перспективы белорусской промышленности и сельского хозяйства» можно всерьёз обсуждать? Как можно сделать невидимым оскорбление, нанесённое всем?
Это момент по-настоящему пограничный, потому что здесь в политическую форму одето сверхполитическое содержание. Уже не политика с ее заботой об устройстве мира, а отношение с собственной самостью стоит на кону. В эти редкие моменты отношения с собой совпадают с отношением с другими и создают общность.
Человек, находящийся в точке моральной необратимости, руководствуется не позитивными, а негативными постулатами. Он уже/ещё не выбирает и не имеет возможности выбирать между моделями будущего. Говорящий, что защищать своё достоинство от оскорбления — это самообман, игнорирует не смысл происходящего здесь и сейчас, но смысл, которым в принципе наделена человеческая жизнь.
Именно здесь раскрывается тайное сокровище политического — сокровище Сопротивления. Опыт сопротивления подразумевает «бессодержательность» и отсутствие социально-экономических задач — их у сопротивления быть не может. Сопротивление есть начинание; но в своем настоящем оно видит перед собой не проект, но форму уже завершенной (обреченной) жизни, именно эту форму оно творит вновь и вновь. Сопротивление невольно возвращается к видению человеческой жизни, какой она была у античных историков: завершившая себя жизнь излучает славу, а слава создает историю.
Можно сказать, что задачи сопротивления только отрицательны, это правда, но моральное сознание вообще отрицательно:
«То, что с точки зрения политики вопросы морали представляют собой пограничные вопросы, становится совершенно очевидно, если задуматься о том, что единственный совет, который мы вправе извлечь из формулы «Лучше быть в разногласии со всем миром, чем с одним человеком — мной самим», всегда будет оставаться полностью негативным.»
И это отрицание отрицает нашу привычку видеть смысл любого политического действия в возгонке принципа выживания как такового.
Сопротивление противоположно «жизни как она есть», и жизнь не сводится к сопротивлению, но благая жизнь не может обойти стороной эти узкие врата, точку чистого отрицания того, к чему тебя пытаются принудить со всей положительной силой.
«В роковую минуту надёжна мораль только тех людей, кто говорит «Я не могу».