«Казалось, во всём мире не было любви и согласия. И только на кладбище целовались…»
25 мая, 2016 7:33 пп
PHIL SUZEMKA
PHIL SUZEMKA:
ВЕСНА. Часть Третья и Последняя. РАССВЕТ
(часть вторая здесь)
— Сядь! — сказал доктор и ткнул в какую-то медицинскую лавку, обитую клеёнкой.
Пашка сел.
— Спробуй рыбу! — сказал доктор. — Подожди!
Он налил Пашке и они чокнулись двумя пробирками. Сволочь спирт вкрадчиво полез в тело. Пашка вспотел, штаны прилипли к медицинской лавке.
— Я пойду, — сказал Пашка, — я тут дверь спереть обещал.
— Кому обещал-то? — поинтересовался врач, сося рыбью голову.
— Да этому, — мотнул головой Пашка, — непривитому…
***
…Пашка шёл на тот край упереть дверь. Валька возвращалась с Хутора домой. Шкалик залёг на мосту с пулемётом. Казалось, во всём мире не было любви и согласия. И только на кладбище целовались…
Врач сидел перед Игнатием, застенчиво разглаживая лежащий на коленях хребет рыбы.
— Ты ж его в хате осматривал, — удивился Игнатий.
— Мало, что я осматривал! — отмахнулся врач. — А всё равно говорю: прививка!
— Чистый Дарвин, — понурился поп, теребя пробирку. — Сам же осматривал! Креста на тебе нема. От чего прививать-то будешь?
Доктор поскрёб лысину плавником.
— А бога нет! — неожиданно сообщил он Игнатию. — Съел?
— Ты вот что, — сурово сказал поп, — не твоего пёсьего ума это дело. Собака, чёрт, что выдумал! Прививай иди давай, сволота такая!
Лысый уставился на Игнатия вострыми глазками.
— Не, ну раз правда хочешь….
***
…Волоча дверь, Пашка вылез в проулок. Со стороны кладбища раздавались вопли и выстрелы.
— И этим покою нету, — поделился с дверью Пашка. — Чисто индейцы…
***
— Ну, дай бог! — сказал лысый, отложив шприц. — Пульс только слабый.
— Курить ему можно? — спросил студент.
Врач с сомнением поглядел на Зеленухина.
— А я хрен его знает, — сказал он и туманно добавил, — это теперь как вакцина…
От стены отплыл председатель:
— Шо значит — пульс?!
***
Тот край уже в панике путался меж крестов и звёзд, ломая загородки и спугивая и без того пугливых целующихся с хорошо насиженных могил. Шкалик ждал. Влюблённых брала истовая оторопь: им казалось, что это именно родители снарядили за ними такую погоню. Оставался только мост. Но если б они знали, что на мосту их ещё ждет и Шкалик!…
***
Игнатий с лысым наполнили пробирки. В дверь ткнулся студент в больничной пижаме, стоявшей колом.
— Сами в саванах ходят, а сами за Дарвина своего… — оценил пижаму Игнатий.
Дверь была таки тяжёлая. Пашка мучился, но пыжился.
— Так помрёшь, — обижался Пашка, — никто и двери не принесёт.
***
— А это… — спросил студент, — дома-то его никто не ждёт, вашего-то?
— А он тебе что, на опыты? — сурово откликнулся поп, выпив. — Я те дам! На кладбище его ждут. Смотри, не трогай!
Студент пожал плечами и удалился со странными словами: «Ну пойду скажу…». А в дверь вошёл председатель. Он с сомнением прочитал бумажку на предложенной пробирке и, стесняясь, спросил:
— А шо сюда раньше наливали?…
И тут же, выпив, спросил опять:
— Слухайте, хлопцы, а от чего пульс бывает?…
Вальке оставалось пересечь кладбище. Как вечно влюблённая, она его не боялась. Валька открыла калитку и пошла медленно, печальная, но ласкаемая звуками поцелуев, легкими и прохладными, словно дождь в августе после дня святого Ильи.
***
— Глупяки какие-то, — обиделся студент. — Я, что ли, виноват?! Мне сказали — на кладбище ждут, ну я его и послал туда. Сами ж говорили!
Лысый ликовал.
— И как он? — осторожно спросил Игнатий, — взял и пошел? Сказал шо-то? Не?
— Пошёл, — кивнул студент, — и сказал. У вас, говорит, всех, что ли, отсюда на кладбище посылают? Ну и пошёл. Странный такой… Как не в себе человек…
— Во так вот! — просипел, крестясь пробиркой, председатель. — Помер — и не в себе!
— Моя пробирка-то, — заметил студент, — вчера сдавал… Ты б не пил с неё…
***
Шкалик понимал, что люди ждут от него геройских слов и не знал, чего ему сказать. Если крикнуть «За Родину!», так на том краю всё-таки не китайцы живут, там тоже родина какая-никакая.
Автоматчики заёрзали:
— Серёга, пора бы. У них колы. Затопчут…
— Рано, — сказал Шкалик, мусоля бычок и щурясь на врага, — ближе подпустим.
***
Игнатий стремительно ехал на велосипеде. За ним, жалобно крича, бежала баба.
«Ну и приход у меня, — думал поп, крутя педали, — покойники разбегаются, а пастырь их собирай. Оно мне такое надо?..»
Он с ненавистью оглянулся на бабу и, стукнувшись башкой о крест, свалился с велосипеда. Раздался вопль. Игнатий, покрываясь испариной, почувствовал, как зашевелилась под ним могила и, отпрыгнув к ограде, увидел, как из неё выскочило два каких-то паскудных чёрта.
«А грехов-то, у меня, грехов…» — мелькнула у Игнатия последняя мысль и сознание его прекратилось.
— За «ёнику»! — сказал Шкалик и выпустил первую очередь.
— Не пристрелили бы, сволочи, — подумал Пашка.
***
…Баба всхлипывала, осматривая велосипед. Игнатий пугливо таращился на влюблённых. Влюблённые, едва не раздавленные пастырем, робко отряхивали друг с дружки глину.
Игнатий мрачно посмотрел на них, потом на могилу.
— А вы чего на кладбище? — спросил пьяный поп.
— Хоронимся… — признался сопливый влюблённый.
Игнатий попытался вникнуть в смысл сказанного и отупел.
***
И когда победа хуторских уже ни у кого не вызывала сомнения, перекрывая шум боя жутко завизжала Валька. Замерла великая битва. Захлебнулся пулемёт на мосту, заглохли автоматы и замечательные хуторские обрезы печально поникли.
Валька визжала, закрыв лицо руками, сквозь растопыренные пальцы с ужасом глядя туда, откуда медленно и страшно выходило к людям Оно. На полуноте оборвался визг и в полной тишине покатился по бревнам и свалился в речку диск пулемёта.
— С нами крестная сила! — проинформировал поп.
…Оно плыло в зелёном лунном тумане и шаг его был неслышен и мягок. Его ступни тонули в высокой и тонкой траве. Колени мерно сгибались. Оно неумолимо приближалось к мосту. Но не было над его худыми ногами человеческого тела.
Луна окончательно высветила что-то страшное и безрукое. На долгих ногах тихо раскачивался безголовый прямоугольник, высокий и жуткий, направляясь туда, где застыли люди.
— Это Он! — крикнул Игнатий, осеняя себя крестом.
— Он… — прошептал из-за пулемёта Шкалик.
— Он, Он… — зашелестело по кладбищу.
— Он, — сказала баба с велосипедом и стала охорашиваться.
— А, вообще-то, непохож, — засомневался председатель.
Запоздалый поцелуй разразился над притихшим кладбищем, а из кустов выбрел Зеленухин и плавной походкой покойника двинул по лунной дорожке туда, откуда к застывшим в сладостном ужасе людям медленно плыло Оно.
— Это за Ванькой, — догадался Игнатий.
Зеленухин качнулся.
— Сейчас, — сказал поп и оглянулся. — Вот увидите!
Валька пробралась на мост, поближе к Шкалику. Даже удоды заткнулись.
— Эй! — слабо окликнул Зеленухин.
Люди повставали с могил.
— Ну! — крикнул Игнатий. — Ну, шо там?!
Полночное светило бросило свой блёклый свет на крест в руке Игнатия. А там, на тропинке, со страшным треском, ломаясь пополам, надрывно застонало и рухнуло Оно. Отлетело в сторону нечеловечье туловище, чёрные ноги взметнулись в выбеленной луною бледной траве.
И всё стихло.
— Вставай, — бесцветным голосом приказал Зеленухин. — Шо ты мне тут валяться будешь…
Он повернулся к людям:
— Слышьте, помогите кто с Пашки дверь снять…
***
…Зеленело небо над хутором. Гавкали кобели. Была Пасха. Опустошенный Пашка возвращался по лужам домой. Сзади грюкал по земле дверью Иван.
Председатель в своей хате, сидя за столом у окошка и поставив разутую ногу на табуретку, опять шевелил молочными пальцами, думая, достригать ли ему ногти или не достригать, да, так и не додумав, заснул, подставив небритую щеку нежному лезвию лунного света.
Разогнав по домам непутёвый приход, заснул наконец с матушкой попадьей отец Игнатий и снились ему строгие отроковицы.
…Пашка возвращался домой. Плакала Валька. В хате у Шкалика злорадно тикала кукушка.
Пашка дошёл до хаты и, тронув щеколду, без сил опустился на брёвнышки. Он бессмысленно смотрел перед собой. Ныли руки, оттянутые дверью, ныла спина. Он привалился к забору и прикрыл глаза. Больше всего в жизни Пашка сейчас хотел, чтоб в жизни ему больше ничего не хотелось.
Он поднял веки. У колодца ковырялся чей-то козёл. Какой-то мужик спал на кирпичах. Ворона, подозрительно крутя головой, изучала валявшийся перед ней гвоздь.
Рядом с Пашкой тихонько скрипнул велосипед.
— Ну, что тебе?… — устало спросил Пашка.
Баба застенчиво и растерянно пожала плечами и вдруг, словно что-то неожиданно вспомнив, радостно сказала:
— Христос воскрес!
Пашка не поверил…
PHIL SUZEMKA
PHIL SUZEMKA:
ВЕСНА. Часть Третья и Последняя. РАССВЕТ
(часть вторая здесь)
— Сядь! — сказал доктор и ткнул в какую-то медицинскую лавку, обитую клеёнкой.
Пашка сел.
— Спробуй рыбу! — сказал доктор. — Подожди!
Он налил Пашке и они чокнулись двумя пробирками. Сволочь спирт вкрадчиво полез в тело. Пашка вспотел, штаны прилипли к медицинской лавке.
— Я пойду, — сказал Пашка, — я тут дверь спереть обещал.
— Кому обещал-то? — поинтересовался врач, сося рыбью голову.
— Да этому, — мотнул головой Пашка, — непривитому…
***
…Пашка шёл на тот край упереть дверь. Валька возвращалась с Хутора домой. Шкалик залёг на мосту с пулемётом. Казалось, во всём мире не было любви и согласия. И только на кладбище целовались…
Врач сидел перед Игнатием, застенчиво разглаживая лежащий на коленях хребет рыбы.
— Ты ж его в хате осматривал, — удивился Игнатий.
— Мало, что я осматривал! — отмахнулся врач. — А всё равно говорю: прививка!
— Чистый Дарвин, — понурился поп, теребя пробирку. — Сам же осматривал! Креста на тебе нема. От чего прививать-то будешь?
Доктор поскрёб лысину плавником.
— А бога нет! — неожиданно сообщил он Игнатию. — Съел?
— Ты вот что, — сурово сказал поп, — не твоего пёсьего ума это дело. Собака, чёрт, что выдумал! Прививай иди давай, сволота такая!
Лысый уставился на Игнатия вострыми глазками.
— Не, ну раз правда хочешь….
***
…Волоча дверь, Пашка вылез в проулок. Со стороны кладбища раздавались вопли и выстрелы.
— И этим покою нету, — поделился с дверью Пашка. — Чисто индейцы…
— Ну, дай бог! — сказал лысый, отложив шприц. — Пульс только слабый.
— Курить ему можно? — спросил студент.
Врач с сомнением поглядел на Зеленухина.
— А я хрен его знает, — сказал он и туманно добавил, — это теперь как вакцина…
От стены отплыл председатель:
— Шо значит — пульс?!
***
Тот край уже в панике путался меж крестов и звёзд, ломая загородки и спугивая и без того пугливых целующихся с хорошо насиженных могил. Шкалик ждал. Влюблённых брала истовая оторопь: им казалось, что это именно родители снарядили за ними такую погоню. Оставался только мост. Но если б они знали, что на мосту их ещё ждет и Шкалик!…
***
Игнатий с лысым наполнили пробирки. В дверь ткнулся студент в больничной пижаме, стоявшей колом.
— Сами в саванах ходят, а сами за Дарвина своего… — оценил пижаму Игнатий.
Дверь была таки тяжёлая. Пашка мучился, но пыжился.
— Так помрёшь, — обижался Пашка, — никто и двери не принесёт.
— А это… — спросил студент, — дома-то его никто не ждёт, вашего-то?
— А он тебе что, на опыты? — сурово откликнулся поп, выпив. — Я те дам! На кладбище его ждут. Смотри, не трогай!
Студент пожал плечами и удалился со странными словами: «Ну пойду скажу…». А в дверь вошёл председатель. Он с сомнением прочитал бумажку на предложенной пробирке и, стесняясь, спросил:
— А шо сюда раньше наливали?…
И тут же, выпив, спросил опять:
— Слухайте, хлопцы, а от чего пульс бывает?…
Вальке оставалось пересечь кладбище. Как вечно влюблённая, она его не боялась. Валька открыла калитку и пошла медленно, печальная, но ласкаемая звуками поцелуев, легкими и прохладными, словно дождь в августе после дня святого Ильи.
— Глупяки какие-то, — обиделся студент. — Я, что ли, виноват?! Мне сказали — на кладбище ждут, ну я его и послал туда. Сами ж говорили!
Лысый ликовал.
— И как он? — осторожно спросил Игнатий, — взял и пошел? Сказал шо-то? Не?
— Пошёл, — кивнул студент, — и сказал. У вас, говорит, всех, что ли, отсюда на кладбище посылают? Ну и пошёл. Странный такой… Как не в себе человек…
— Во так вот! — просипел, крестясь пробиркой, председатель. — Помер — и не в себе!
— Моя пробирка-то, — заметил студент, — вчера сдавал… Ты б не пил с неё…
Шкалик понимал, что люди ждут от него геройских слов и не знал, чего ему сказать. Если крикнуть «За Родину!», так на том краю всё-таки не китайцы живут, там тоже родина какая-никакая.
Автоматчики заёрзали:
— Серёга, пора бы. У них колы. Затопчут…
— Рано, — сказал Шкалик, мусоля бычок и щурясь на врага, — ближе подпустим.
Игнатий стремительно ехал на велосипеде. За ним, жалобно крича, бежала баба.
«Ну и приход у меня, — думал поп, крутя педали, — покойники разбегаются, а пастырь их собирай. Оно мне такое надо?..»
Он с ненавистью оглянулся на бабу и, стукнувшись башкой о крест, свалился с велосипеда. Раздался вопль. Игнатий, покрываясь испариной, почувствовал, как зашевелилась под ним могила и, отпрыгнув к ограде, увидел, как из неё выскочило два каких-то паскудных чёрта.
«А грехов-то, у меня, грехов…» — мелькнула у Игнатия последняя мысль и сознание его прекратилось.
— За «ёнику»! — сказал Шкалик и выпустил первую очередь.
— Не пристрелили бы, сволочи, — подумал Пашка.
***
…Баба всхлипывала, осматривая велосипед. Игнатий пугливо таращился на влюблённых. Влюблённые, едва не раздавленные пастырем, робко отряхивали друг с дружки глину.
Игнатий мрачно посмотрел на них, потом на могилу.
— А вы чего на кладбище? — спросил пьяный поп.
— Хоронимся… — признался сопливый влюблённый.
Игнатий попытался вникнуть в смысл сказанного и отупел.
***
И когда победа хуторских уже ни у кого не вызывала сомнения, перекрывая шум боя жутко завизжала Валька. Замерла великая битва. Захлебнулся пулемёт на мосту, заглохли автоматы и замечательные хуторские обрезы печально поникли.
Валька визжала, закрыв лицо руками, сквозь растопыренные пальцы с ужасом глядя туда, откуда медленно и страшно выходило к людям Оно. На полуноте оборвался визг и в полной тишине покатился по бревнам и свалился в речку диск пулемёта.
— С нами крестная сила! — проинформировал поп.
…Оно плыло в зелёном лунном тумане и шаг его был неслышен и мягок. Его ступни тонули в высокой и тонкой траве. Колени мерно сгибались. Оно неумолимо приближалось к мосту. Но не было над его худыми ногами человеческого тела.
Луна окончательно высветила что-то страшное и безрукое. На долгих ногах тихо раскачивался безголовый прямоугольник, высокий и жуткий, направляясь туда, где застыли люди.
— Это Он! — крикнул Игнатий, осеняя себя крестом.
— Он… — прошептал из-за пулемёта Шкалик.
— Он, Он… — зашелестело по кладбищу.
— Он, — сказала баба с велосипедом и стала охорашиваться.
— А, вообще-то, непохож, — засомневался председатель.
Запоздалый поцелуй разразился над притихшим кладбищем, а из кустов выбрел Зеленухин и плавной походкой покойника двинул по лунной дорожке туда, откуда к застывшим в сладостном ужасе людям медленно плыло Оно.
— Это за Ванькой, — догадался Игнатий.
Зеленухин качнулся.
— Сейчас, — сказал поп и оглянулся. — Вот увидите!
Валька пробралась на мост, поближе к Шкалику. Даже удоды заткнулись.
— Эй! — слабо окликнул Зеленухин.
Люди повставали с могил.
— Ну! — крикнул Игнатий. — Ну, шо там?!
Полночное светило бросило свой блёклый свет на крест в руке Игнатия. А там, на тропинке, со страшным треском, ломаясь пополам, надрывно застонало и рухнуло Оно. Отлетело в сторону нечеловечье туловище, чёрные ноги взметнулись в выбеленной луною бледной траве.
И всё стихло.
— Вставай, — бесцветным голосом приказал Зеленухин. — Шо ты мне тут валяться будешь…
Он повернулся к людям:
— Слышьте, помогите кто с Пашки дверь снять…
…Зеленело небо над хутором. Гавкали кобели. Была Пасха. Опустошенный Пашка возвращался по лужам домой. Сзади грюкал по земле дверью Иван.
Председатель в своей хате, сидя за столом у окошка и поставив разутую ногу на табуретку, опять шевелил молочными пальцами, думая, достригать ли ему ногти или не достригать, да, так и не додумав, заснул, подставив небритую щеку нежному лезвию лунного света.
Разогнав по домам непутёвый приход, заснул наконец с матушкой попадьей отец Игнатий и снились ему строгие отроковицы.
…Пашка возвращался домой. Плакала Валька. В хате у Шкалика злорадно тикала кукушка.
Пашка дошёл до хаты и, тронув щеколду, без сил опустился на брёвнышки. Он бессмысленно смотрел перед собой. Ныли руки, оттянутые дверью, ныла спина. Он привалился к забору и прикрыл глаза. Больше всего в жизни Пашка сейчас хотел, чтоб в жизни ему больше ничего не хотелось.
Он поднял веки. У колодца ковырялся чей-то козёл. Какой-то мужик спал на кирпичах. Ворона, подозрительно крутя головой, изучала валявшийся перед ней гвоздь.
Рядом с Пашкой тихонько скрипнул велосипед.
— Ну, что тебе?… — устало спросил Пашка.
Баба застенчиво и растерянно пожала плечами и вдруг, словно что-то неожиданно вспомнив, радостно сказала:
— Христос воскрес!
Пашка не поверил…