«Говорят, у нас тебе не Германия. Не получится, говорят…»
19 мая, 2016 2:32 дп
PHIL SUZEMKA
PHIL SUZEMKA:
ВЕРХОВЕНСТВО ЗАКОНА
С законами у нас в государстве последнее время как-то это… В смысле, не это… То есть, я хотел сказать, вообще непонятно. А «в последнее время», имеется в виду, начиная с «Правды Ярославичей», а, может, даже и раньше.
И на Хуторе такая же ерунда получается, как и кругом везде. Я уже рассказывал, но тут вот решил повторить. На Крещение оно случилось…
***
По уму, конечно, можно было б просто не пить. Но это кому просто, а кто, в общем-то, ещё не покойник. К тому же, мороз за двадцать пять и при этом в воду надо. Так что, даже вопросов не стояло: готовились всем хутором дня два.
Другое дело, что самые подготовленные свалились ещё не выходя из хаты. Но тут дело не в мере. Меру знаем, не об этом я… Распоряжаться ею трудно. И даже не то, чтоб трудно, — неохота. Да и смысла особого нету.
Но многие держались. Семёныч ночью ездил, сам всё проверил. Вернулся тихий, ровный, светлый, стакан брал нежно, за огурцом тянулся — другой рукой рукав придерживал. Выпил, заговорил.
— Страшно, — сказал Семёныч. — Лес, лёд кругом, вода журчит, рушники на иконах колышутся. А я один. Бери меня, убивай, я и не гавкну…
Кум внимательно выслушал Семёныча и молча повернулся ко мне.
— Мы ж не в одиночку, — сказал я. — Один в воду, другой за иконами наблюдает, чтоб не дёргались. Ещё один за лесом следит.
— …И волков молитвой отгоняет, — хмыкнул кум. — Не! Ночью не поедем. Лучше вечером, со всеми. Выпьем и потом поедем. Ты с отцом Афанасием говорил?
— Говорил, — кивнул Семёныч, — мы с им выпивали вчера, он говорит, пить в такой день — грех большой.
— Сам же пил, а сам говорит — грех!
— Он говорит, простывши.
— Шо-то он у нас круглый год простывши… — неодобрительно заметил кум.
— А ты своих-то предупредил? — спросил я.
— Не дёргайся, — отмахнулся Семёныч. — Все уже в курсе. Такой день! Всё по закону. Приказ есть приказ.
Наш лес — он вон он. И по лесу ещё сорок километров. Через десять деревень. Конечно, Семёныч нужен.
— Да я не против. Даже сам ещё раз залезу. С людьми не страшно. Это одному не дай бог…
***
…Машины стояли под каждой осиной. Кто в сугробе, кто в колее. Из озера брали воду. Вода в озере чистая, серебряная, где там уровень — не видно. Кум полез по лесенке, думал, далеко до воды, а это просто лестница отражалась. Вылез с мокрым валенком, выматерился.
— Не ругайсь, не ругайсь! — сказали мужики. — Такой день! Отойди на два метра и матерись вон там в дупло.
— А вы вон курите тут, — огрызнулся кум.
— Мы в рукав, — незлобиво сказали мужики.
Курили метров за десять от входа. Ближе было нельзя: некрасиво, такой день… И говорили негромко. Матерились тоже аккуратно: так… вполслова, культурно, в общем — «йоп», «ббылль», «нах»… — в меру матерились. И тихо, причём. Нормальных слов даже и не слышно было. Только — «ббылль», «йоп», «зду»…
…Луна, лес, озеро, снег…
Если кто щемился — пропускали, сойдя с тропинки в сугроб. Стояли группками — бабы, мужики, снова бабы. И заходили так же. За дверью было тихо, только негромкое бормотание какое-то да вода журчала. Мужики вытягивали небритые шеи и, высунув из-под шапки каждый по одному уху, прислушивались.
— Как там? — расступаясь по сугробам, спрашивали они у вышедших.
— Хорошо! — убежденно выдыхали вышедшие. — Ой, хорошо, твою мать, извиняюсь!
Вода натекала в купель из озера, через окошко в нижнем венце сруба. На дне блестела каменная крошка. Был поздний вечер Крещенья.
***
…Перед тем, как выехать, выпили. Семёныч хрумкнул солёным огурцом и поднял палец. Со стаканами в руках и бутылкой подмышкой мы с кумом застыли, ожидая, когда он прожуёт и скажет. Он прожевал и сказал:
— Шоб все по закону! Сами ж понимаете, на шо оно нам надо? — а так, спокойненько, не нарушая… Там за Теребушкой ледок на поворотах, глядите, не разгоняйтеся. С собой хоть взяли?
— В багажнику, — мотнул головой кум.
— Тогда поехали! Вы — вперед, я — сзади. Ещё раз для тупых: «верховенство закона». Как в Германии. Запомнили? — Больше повторять не буду.
Кум вел машину молча, иногда крякая от каких-то мыслей. Я порылся в двух-трёх своих и тоже завздыхал.
— Давно он? — спросил я у кума.
— Семёныч-то? — да года два как.
— И что?
— А хороший мужик. Умный. Зря не дерёт. В меру. Закон есть закон, спорить не надо. При ём — слава богу стало…
— Интересно, — сказал я. — Правда, что ли, всё по закону при нём?
— А ты думал! Кроме шуток. Начальник ГАИ, всё ж таки! Это тебе, знаешь…
— Интересно! — еще раз сказал я. — А то, что мы выпивши, ничё?
— Не бери в голову, — ответил кум. — Не ты ж за рулём.
Я попытался понять, в чём смысл сказанного, но не понял. Потому, что пили мы втроём — я, кум и Семёныч.
***
— Лезем? — спросил я у кума.
— Теперь уже что… — уныло сказал кум, стоя голый у купели.
Ночью. При луне. В лесу. При температуре — 25.
…У нас партизанский край, в общем. И не то бывало в том же 42-ом. Да и до партизан тоже. Чёрт, например, понёс нас участвовать в Грюнвальдской битве! Почему я говорю «нас», хотя сам родился сильно после 1410 года? — да потому, что своё, родное…
Тогда ж весь Хутор туда сорвался! Все три хаты! Что, как известно, добром не кончилось. Потому что, немцев мы тогда, конечно, замочили и забыли, а они, суки, всё запомнили и через 531 год вернулись.
А ещё Лжедимитрий этот! В истории хутора так и значится — «крупнейшая битва поляков Лжедимитрия с войсками московского князя произошла на поле, которое располагается за нашим хутором».
Не вопрос! Была такая битва. И Хутор в ней тоже участвовал, потому что патриотизма нам не занимать: мы ещё потом поляков по своим лесам так прятали, что и до сих пор у нас есть деревня Погощь (то есть, Погост по-польски). Поляки и живут там с 1612 года.
И, между прочим, все на Хуторе, кстати, уверены, что, в отличие от Ивана Сусанина, хуторские бы так не опозорились. Потому, что брянский лесовик (хуторской, в частности) в лесу, как Сусанин этот ненормальный, никогда не заблудится. Мы ж каждую стёжку знаем! И поляков сто процентов сразу бы к Кремлю вывели, не то что Сусанин…
А вообще, ну её на хрен, всю эту историю, никакого с неё толку нету, как Валера говорил. А поляки… ну что поляки? — живут поляки. Ну вот как ты и как я — такие себе поляки…
— По закону живут, — отметился Семёныч, — так что, с моей стороны без претензий. Понимают за верховенство. У них это ещё от батьки ихнего римского, я так себе думаю. То есть, они уже сразу в курсе, кто главный. Уважаю!
— Слушай, — спросил у меня кум, — а с откудова Семёныч слово-то это знает? Аж ведь не запинается даже никогда!
— Какое слово?
— Ну шо это… ну, мол, закон всегда сверху лежит…
— В смысле, ты про «верховенство»?
— Во! — сказал кум, — и ты его складно произносишь, хоть оно и длинное…
***
…Машины в темноте пролетели по льду через Весёлый, Стужёнки, Теребушку, Гаврилову Гуту и вышли на озеро.
— Тут, — сказал кум, глуша двигатель, — приехали. Наливай, пока не замерзли…
Сзади, скрипя колесами по смерзшемуся снегу, вкатился в лес и замер рядом Семёныч.
— Всем налей, — сказал кум.
***
…Вода жгла, но это еще было терпимо. Хуже жгло на воздухе, когда одевались.
— От баб не сильно отличаемся, — негромко заметил Семёныч.
Ни к кому конкретно он не обращался, но каждый посмотрел на себя вниз. И верно: по грудям с бабами давно сравнялись, а главное отличие на такой лютой стуже у каждого втянулось внутрь.
— Не меряться приехали, — сказал кум, — а Бога славить и грехи замаливать. Давайте одеваемся уже, пока вообще всё не поотваливалось…
Скрипнув дверью, мы по одному вышли.
— Ну как там? — спросили у нас.
— Ой, хорошо ж, твою мать! — хором ответили мы.
На повороте у озера зазвонил телефон:
— Значит, ещё раз повторяю, — сказал Семёныч, — дистанция полкилометра, скорость до восьмидесяти, по населенным пунктам тут везде сорок. Выскочим на поле — там лёд на поворотах. Отключаюсь, ехайте!
— Налей, — попросил кум, снимая с руля одну руку и берясь за стакан.
…В Стужёнках, после знака «40», он честно сбросил до семидесяти, я видел. Мы почти проехали всю деревню, но у последней хаты от забора отделилась фигура со светящимся жезлом и жёстко указала на обочину.
Мы стали притормаживать, машину на наледи понесло, но всё же скорость удалось скинуть. Существо с жезлом, внимательно поглядев на наши «танцы на льду» и дождавшись полной остановки, приветливо отдало честь через опущенное стекло.
— Выпивали? — спросил у кума мент, сотканный из темноты, луны и самогона.
— Тебя не спросили! — ответил кум и, закрывая стекло, резко нажал педаль газа.
…Машина летела в сторону леса. Кум сидел нахохлившись. Снова зазвонил телефон:
— Хлопцы, там за Выселками в лесу столик с лавочками, — раздался голос Семёныча. — Я минут на десять задержусь.
***
Кум наливал, я резал сало. Семёныч появился из темноты минут через пятнадцать. В военном бушлате, в валенках и милицейской шапке он перелез через снежный бруствер и подошёл к нам, хрумтя галошами.
— Ты в Германии был? — беря стакан, ни с того, ни с сего спросил он меня.
— Был.
— Скоко?
— Не помню… Раз пятнадцать…
— О! — сказал Семёныч.
Он выпил, кинул в рот сало и двинул стакан куму по заснеженному столу прямо под наклоненную бутылку.
— Ну и шо там у их в той Германии? — спросил он.
— В каком смысле? — не понял я.
— Ну это… (развивая мысль, он крутил рукой с зажатым в ней куском сала) — шо у их там, у немцев, главное?
— Бундесвер? — предположил я. — Бундестаг?..
Семёныч засмеялся:
— Говорит, пятнадцать разов был, — повернулся он к куму, — а главное не понял.
— А что ж главное? — спросил я.
— Вот! — посерьёзнел Семёныч, поднимая над головой стакан. — Лекцию нам читали. Против коррупции. Ну и, кстати, против взяток до кучи… Хотя, про взятки токо слегка, а в основном, — против коррупции. И вот за Германию рассказывали. Знаешь, там шо? Там ведь главное, нам сказали, именно — «верховенство закона»! Чуешь, к чему веду?
— Чую, — честно соврал я.
— Ну так вот! — продолжил Семёныч. — У меня ещё тогда с мужиками спор вышел. Мы там все начальники районных автоинспекций были. Мне вот это, как в Германии, «верховенство», то есть, вот это — оно сразу понравилось. Зажёгся я! Как же, думаю, просто и хорошо придумано! Я ребятам тогда сказал: у себя в районе за два года это «верховенство» введу и после никто уже не пикнет.
…Не поверили они. Говорят, у нас тебе не Германия. Не получится, говорят. А меня аж заело, как мне оно понравилось, шо лектор тот рассказал. Думаю, зубами грызть буду, душу себе вымотаю, а устрою, шоб именно «по закону». Именно, шоб — «верховенство». «Невзирая на лица», как лектор нам тогда сказал! Вот это мне особенно понравилось: тогда ж ни прокурор, ни глава администрации, — никто, понимаешь? Понимаешь, говорю, нет?!!!
Кум, человек опытный, спокойный и чуткий, аккуратно вынул мою шею из руки Семёныча. Потом ещё раз налил и протянул каждому сначала по стакану, а потом и по куску сала.
Полная луна сквозь ёлки таращила на нас свою круглую татарскую морду. Семёныч удивлённо рассматривал руку, из которой только что куда-то делась моя шея.
— Получилось? — спросил я, потирая то место, где только что была его рука.
Семёныч помотал головой и повел стаканом в сторону Стужёнок:
— С таким народом… Правы ребята были. Не сделать нам тут Германию. Не выйдет…
— Шо ж так? — негромко спросил кум. — Ты ж, вроде, старался.
Семёныч посмотрел на нас исподлобья, снова протянул стакан под бутылку и жёстко сказал:
— Народ не тот. Каждый токо об себе, каждый только под себя гребёт. Про закон вообще ни у кого башка не болит.
Он допил, поставил стакан в снег и договорил:
— Я же с утра ещё всех предупредил! Я ж им сказал: праздник у людей, люди выпивши, все ж за рулём, лёд же ж на дороге! Я ж даже приказ отдал — никого не останавливать! Ситуация у людей и так сложная.
Дак нет! Вот тот, который вас остановил, с откудова он свалился?! Ну я ему устроил! Ну я ему завтра ещё устрою! Он у меня попрыгает. Ему, получается, закон не писан, так, не?!
Сволочи, не люди. Не понимают, закон — он один для всех. Без исключения. По-другому не бывает, иначе он тогда не закон! Значит, как я сказал — так и должно быть! Вот это и есть верховенство!!! …куда там! — ни хера ж не понимают! Как дикари живут, не то, шо немцы…
Мне перед ребятами теперь стыдно. Выходит, правы они тогда были, не получается у меня «верховенство закона» в наших условиях… Не смог я… Не вышло… Один я…
***
…Луна светила сквозь ёлки, искрился снег, тихо урчали две машины у обочины. Три пустых стакана стояли на заснеженных досках стола…
PHIL SUZEMKA
PHIL SUZEMKA:
ВЕРХОВЕНСТВО ЗАКОНА
С законами у нас в государстве последнее время как-то это… В смысле, не это… То есть, я хотел сказать, вообще непонятно. А «в последнее время», имеется в виду, начиная с «Правды Ярославичей», а, может, даже и раньше.
И на Хуторе такая же ерунда получается, как и кругом везде. Я уже рассказывал, но тут вот решил повторить. На Крещение оно случилось…
***
По уму, конечно, можно было б просто не пить. Но это кому просто, а кто, в общем-то, ещё не покойник. К тому же, мороз за двадцать пять и при этом в воду надо. Так что, даже вопросов не стояло: готовились всем хутором дня два.
Другое дело, что самые подготовленные свалились ещё не выходя из хаты. Но тут дело не в мере. Меру знаем, не об этом я… Распоряжаться ею трудно. И даже не то, чтоб трудно, — неохота. Да и смысла особого нету.
Но многие держались. Семёныч ночью ездил, сам всё проверил. Вернулся тихий, ровный, светлый, стакан брал нежно, за огурцом тянулся — другой рукой рукав придерживал. Выпил, заговорил.
— Страшно, — сказал Семёныч. — Лес, лёд кругом, вода журчит, рушники на иконах колышутся. А я один. Бери меня, убивай, я и не гавкну…
Кум внимательно выслушал Семёныча и молча повернулся ко мне.
— Мы ж не в одиночку, — сказал я. — Один в воду, другой за иконами наблюдает, чтоб не дёргались. Ещё один за лесом следит.
— …И волков молитвой отгоняет, — хмыкнул кум. — Не! Ночью не поедем. Лучше вечером, со всеми. Выпьем и потом поедем. Ты с отцом Афанасием говорил?
— Говорил, — кивнул Семёныч, — мы с им выпивали вчера, он говорит, пить в такой день — грех большой.
— Сам же пил, а сам говорит — грех!
— Он говорит, простывши.
— Шо-то он у нас круглый год простывши… — неодобрительно заметил кум.
— А ты своих-то предупредил? — спросил я.
— Не дёргайся, — отмахнулся Семёныч. — Все уже в курсе. Такой день! Всё по закону. Приказ есть приказ.
Наш лес — он вон он. И по лесу ещё сорок километров. Через десять деревень. Конечно, Семёныч нужен.
— Да я не против. Даже сам ещё раз залезу. С людьми не страшно. Это одному не дай бог…
***
…Машины стояли под каждой осиной. Кто в сугробе, кто в колее. Из озера брали воду. Вода в озере чистая, серебряная, где там уровень — не видно. Кум полез по лесенке, думал, далеко до воды, а это просто лестница отражалась. Вылез с мокрым валенком, выматерился.
— Не ругайсь, не ругайсь! — сказали мужики. — Такой день! Отойди на два метра и матерись вон там в дупло.
— А вы вон курите тут, — огрызнулся кум.
— Мы в рукав, — незлобиво сказали мужики.
Курили метров за десять от входа. Ближе было нельзя: некрасиво, такой день… И говорили негромко. Матерились тоже аккуратно: так… вполслова, культурно, в общем — «йоп», «ббылль», «нах»… — в меру матерились. И тихо, причём. Нормальных слов даже и не слышно было. Только — «ббылль», «йоп», «зду»…
…Луна, лес, озеро, снег…
Если кто щемился — пропускали, сойдя с тропинки в сугроб. Стояли группками — бабы, мужики, снова бабы. И заходили так же. За дверью было тихо, только негромкое бормотание какое-то да вода журчала. Мужики вытягивали небритые шеи и, высунув из-под шапки каждый по одному уху, прислушивались.
— Как там? — расступаясь по сугробам, спрашивали они у вышедших.
— Хорошо! — убежденно выдыхали вышедшие. — Ой, хорошо, твою мать, извиняюсь!
Вода натекала в купель из озера, через окошко в нижнем венце сруба. На дне блестела каменная крошка. Был поздний вечер Крещенья.
***
…Перед тем, как выехать, выпили. Семёныч хрумкнул солёным огурцом и поднял палец. Со стаканами в руках и бутылкой подмышкой мы с кумом застыли, ожидая, когда он прожуёт и скажет. Он прожевал и сказал:
— Шоб все по закону! Сами ж понимаете, на шо оно нам надо? — а так, спокойненько, не нарушая… Там за Теребушкой ледок на поворотах, глядите, не разгоняйтеся. С собой хоть взяли?
— В багажнику, — мотнул головой кум.
— Тогда поехали! Вы — вперед, я — сзади. Ещё раз для тупых: «верховенство закона». Как в Германии. Запомнили? — Больше повторять не буду.
Кум вел машину молча, иногда крякая от каких-то мыслей. Я порылся в двух-трёх своих и тоже завздыхал.
— Давно он? — спросил я у кума.
— Семёныч-то? — да года два как.
— И что?
— А хороший мужик. Умный. Зря не дерёт. В меру. Закон есть закон, спорить не надо. При ём — слава богу стало…
— Интересно, — сказал я. — Правда, что ли, всё по закону при нём?
— А ты думал! Кроме шуток. Начальник ГАИ, всё ж таки! Это тебе, знаешь…
— Интересно! — еще раз сказал я. — А то, что мы выпивши, ничё?
— Не бери в голову, — ответил кум. — Не ты ж за рулём.
Я попытался понять, в чём смысл сказанного, но не понял. Потому, что пили мы втроём — я, кум и Семёныч.
***
— Лезем? — спросил я у кума.
— Теперь уже что… — уныло сказал кум, стоя голый у купели.
Ночью. При луне. В лесу. При температуре — 25.
…У нас партизанский край, в общем. И не то бывало в том же 42-ом. Да и до партизан тоже. Чёрт, например, понёс нас участвовать в Грюнвальдской битве! Почему я говорю «нас», хотя сам родился сильно после 1410 года? — да потому, что своё, родное…
Тогда ж весь Хутор туда сорвался! Все три хаты! Что, как известно, добром не кончилось. Потому что, немцев мы тогда, конечно, замочили и забыли, а они, суки, всё запомнили и через 531 год вернулись.
А ещё Лжедимитрий этот! В истории хутора так и значится — «крупнейшая битва поляков Лжедимитрия с войсками московского князя произошла на поле, которое располагается за нашим хутором».
Не вопрос! Была такая битва. И Хутор в ней тоже участвовал, потому что патриотизма нам не занимать: мы ещё потом поляков по своим лесам так прятали, что и до сих пор у нас есть деревня Погощь (то есть, Погост по-польски). Поляки и живут там с 1612 года.
И, между прочим, все на Хуторе, кстати, уверены, что, в отличие от Ивана Сусанина, хуторские бы так не опозорились. Потому, что брянский лесовик (хуторской, в частности) в лесу, как Сусанин этот ненормальный, никогда не заблудится. Мы ж каждую стёжку знаем! И поляков сто процентов сразу бы к Кремлю вывели, не то что Сусанин…
А вообще, ну её на хрен, всю эту историю, никакого с неё толку нету, как Валера говорил. А поляки… ну что поляки? — живут поляки. Ну вот как ты и как я — такие себе поляки…
— По закону живут, — отметился Семёныч, — так что, с моей стороны без претензий. Понимают за верховенство. У них это ещё от батьки ихнего римского, я так себе думаю. То есть, они уже сразу в курсе, кто главный. Уважаю!
— Слушай, — спросил у меня кум, — а с откудова Семёныч слово-то это знает? Аж ведь не запинается даже никогда!
— Какое слово?
— Ну шо это… ну, мол, закон всегда сверху лежит…
— В смысле, ты про «верховенство»?
— Во! — сказал кум, — и ты его складно произносишь, хоть оно и длинное…
…Машины в темноте пролетели по льду через Весёлый, Стужёнки, Теребушку, Гаврилову Гуту и вышли на озеро.
— Тут, — сказал кум, глуша двигатель, — приехали. Наливай, пока не замерзли…
Сзади, скрипя колесами по смерзшемуся снегу, вкатился в лес и замер рядом Семёныч.
— Всем налей, — сказал кум.
…Вода жгла, но это еще было терпимо. Хуже жгло на воздухе, когда одевались.
— От баб не сильно отличаемся, — негромко заметил Семёныч.
Ни к кому конкретно он не обращался, но каждый посмотрел на себя вниз. И верно: по грудям с бабами давно сравнялись, а главное отличие на такой лютой стуже у каждого втянулось внутрь.
— Не меряться приехали, — сказал кум, — а Бога славить и грехи замаливать. Давайте одеваемся уже, пока вообще всё не поотваливалось…
Скрипнув дверью, мы по одному вышли.
— Ну как там? — спросили у нас.
— Ой, хорошо ж, твою мать! — хором ответили мы.
На повороте у озера зазвонил телефон:
— Значит, ещё раз повторяю, — сказал Семёныч, — дистанция полкилометра, скорость до восьмидесяти, по населенным пунктам тут везде сорок. Выскочим на поле — там лёд на поворотах. Отключаюсь, ехайте!
— Налей, — попросил кум, снимая с руля одну руку и берясь за стакан.
…В Стужёнках, после знака «40», он честно сбросил до семидесяти, я видел. Мы почти проехали всю деревню, но у последней хаты от забора отделилась фигура со светящимся жезлом и жёстко указала на обочину.
Мы стали притормаживать, машину на наледи понесло, но всё же скорость удалось скинуть. Существо с жезлом, внимательно поглядев на наши «танцы на льду» и дождавшись полной остановки, приветливо отдало честь через опущенное стекло.
— Выпивали? — спросил у кума мент, сотканный из темноты, луны и самогона.
— Тебя не спросили! — ответил кум и, закрывая стекло, резко нажал педаль газа.
…Машина летела в сторону леса. Кум сидел нахохлившись. Снова зазвонил телефон:
— Хлопцы, там за Выселками в лесу столик с лавочками, — раздался голос Семёныча. — Я минут на десять задержусь.
Кум наливал, я резал сало. Семёныч появился из темноты минут через пятнадцать. В военном бушлате, в валенках и милицейской шапке он перелез через снежный бруствер и подошёл к нам, хрумтя галошами.
— Ты в Германии был? — беря стакан, ни с того, ни с сего спросил он меня.
— Был.
— Скоко?
— Не помню… Раз пятнадцать…
— О! — сказал Семёныч.
Он выпил, кинул в рот сало и двинул стакан куму по заснеженному столу прямо под наклоненную бутылку.
— Ну и шо там у их в той Германии? — спросил он.
— В каком смысле? — не понял я.
— Ну это… (развивая мысль, он крутил рукой с зажатым в ней куском сала) — шо у их там, у немцев, главное?
— Бундесвер? — предположил я. — Бундестаг?..
Семёныч засмеялся:
— Говорит, пятнадцать разов был, — повернулся он к куму, — а главное не понял.
— А что ж главное? — спросил я.
— Вот! — посерьёзнел Семёныч, поднимая над головой стакан. — Лекцию нам читали. Против коррупции. Ну и, кстати, против взяток до кучи… Хотя, про взятки токо слегка, а в основном, — против коррупции. И вот за Германию рассказывали. Знаешь, там шо? Там ведь главное, нам сказали, именно — «верховенство закона»! Чуешь, к чему веду?
— Чую, — честно соврал я.
— Ну так вот! — продолжил Семёныч. — У меня ещё тогда с мужиками спор вышел. Мы там все начальники районных автоинспекций были. Мне вот это, как в Германии, «верховенство», то есть, вот это — оно сразу понравилось. Зажёгся я! Как же, думаю, просто и хорошо придумано! Я ребятам тогда сказал: у себя в районе за два года это «верховенство» введу и после никто уже не пикнет.
…Не поверили они. Говорят, у нас тебе не Германия. Не получится, говорят. А меня аж заело, как мне оно понравилось, шо лектор тот рассказал. Думаю, зубами грызть буду, душу себе вымотаю, а устрою, шоб именно «по закону». Именно, шоб — «верховенство». «Невзирая на лица», как лектор нам тогда сказал! Вот это мне особенно понравилось: тогда ж ни прокурор, ни глава администрации, — никто, понимаешь? Понимаешь, говорю, нет?!!!
Кум, человек опытный, спокойный и чуткий, аккуратно вынул мою шею из руки Семёныча. Потом ещё раз налил и протянул каждому сначала по стакану, а потом и по куску сала.
Полная луна сквозь ёлки таращила на нас свою круглую татарскую морду. Семёныч удивлённо рассматривал руку, из которой только что куда-то делась моя шея.
— Получилось? — спросил я, потирая то место, где только что была его рука.
Семёныч помотал головой и повел стаканом в сторону Стужёнок:
— С таким народом… Правы ребята были. Не сделать нам тут Германию. Не выйдет…
— Шо ж так? — негромко спросил кум. — Ты ж, вроде, старался.
Семёныч посмотрел на нас исподлобья, снова протянул стакан под бутылку и жёстко сказал:
— Народ не тот. Каждый токо об себе, каждый только под себя гребёт. Про закон вообще ни у кого башка не болит.
Он допил, поставил стакан в снег и договорил:
— Я же с утра ещё всех предупредил! Я ж им сказал: праздник у людей, люди выпивши, все ж за рулём, лёд же ж на дороге! Я ж даже приказ отдал — никого не останавливать! Ситуация у людей и так сложная.
Дак нет! Вот тот, который вас остановил, с откудова он свалился?! Ну я ему устроил! Ну я ему завтра ещё устрою! Он у меня попрыгает. Ему, получается, закон не писан, так, не?!
Сволочи, не люди. Не понимают, закон — он один для всех. Без исключения. По-другому не бывает, иначе он тогда не закон! Значит, как я сказал — так и должно быть! Вот это и есть верховенство!!! …куда там! — ни хера ж не понимают! Как дикари живут, не то, шо немцы…
Мне перед ребятами теперь стыдно. Выходит, правы они тогда были, не получается у меня «верховенство закона» в наших условиях… Не смог я… Не вышло… Один я…
***
…Луна светила сквозь ёлки, искрился снег, тихо урчали две машины у обочины. Три пустых стакана стояли на заснеженных досках стола…