Д. Лихачев: «В лагере тех, кто не матерился, расстреливали первыми»
25 мая, 2016 11:18 дп
Михаил Аркадьев
Михаил Аркадьев:
В который раз к проблеме матерной лексики
В лагерной и постлагерной России матерщина стала инструментом перманентного и почти незаметного, но тотального уничтожения человеческого достоинства, наряду со всеми остальными аналогичными инструментами.
Для меня эта лексика не является запретной, она в своей первичной архаичной древней форме связана с интимной магической, чувственной раблезианской сферой.
Любое другое демонстративное или публичное ее использование есть адаптация к полублатной среде, каковой сейчас является массовая российская среда. Это адаптация к ситуации латентного унижения человеческого достоинства, восходящего к спровоцированному государством унижению и уничтожению политических заключенных блатными в лагерях. Вспомним, что говорил об этом Лихачев: «В лагере тех, кто не матерился, расстреливали первыми (источник)».
Стоит особо сказать про бытовую (не игровую) матерную лексику в среде интеллигенции, особенно творческой.
С моей точки зрения это неприемлемо. Наслышался, насмотрелся в театрах, и в Большом, и в Мариинском, и в других.
Ужасно когда это делают крупные признанные артисты. После опыта ГУЛАГа, где люди разделялись вертухаями на тех, кто матерится и нет, и первыми жертвами были те, кто принципиально не матерился, после опыта застенков, где мат-перемат был пыткой, и постоянной унизительной пыточной приправой, после всего этого интеллигентский мат — это предательство убитых, замученных и изнасилованных.
Это капитуляция перед лагерными вертухаями, их потомками и наследниками.
Мат возможен без ограничений как эротическая интимная игра, в том числе в анекдотах или стишках (если они независимо от мата остроумны), но никогда как выражение каких-то там ярких, якобы особо искренних эмоций. Это самообман.
Мат как фронда на фоне мизулинских запретов — это такая же подростковая реакция, как и бравада матом шестидесятниками на фоне запретов брежневских.
В наши дни — это очередная капитуляция перед палачами и уголовниками. Даже если нам кажется иначе. Уточню свою позицию: ханжеский морализм говорит о том, что можно, что нельзя, что «объективно» хорошо, что «объективно» плохо.
Я же говорю о том, как и через что — через застенок и лагерь, через оставшихся в живых вертухаев, через дворовую послелагерную шпану — мат постепенно и незаметно (это началось в середине 50-х) проник в наше коллективное бессознательное, в нашу повседневную жизнь, в школу, в семьи. Это факт исключительно новейшей истории России, факт тесно и напрямую связанный с послелагерным состоянием страны. И поэтому именно сейчас, на фоне всеобщего государственного предательства жертв сталинизма, бытовой (вне эстетических или интимных ситуаций) мат интеллигенции — это капитуляция перед режимом и агрессивным большинством. Моралином здесь и не пахнет. Это этика сопротивления и стоицизма.
Михаил Аркадьев
Михаил Аркадьев:
В который раз к проблеме матерной лексики
В лагерной и постлагерной России матерщина стала инструментом перманентного и почти незаметного, но тотального уничтожения человеческого достоинства, наряду со всеми остальными аналогичными инструментами.
Для меня эта лексика не является запретной, она в своей первичной архаичной древней форме связана с интимной магической, чувственной раблезианской сферой.
Любое другое демонстративное или публичное ее использование есть адаптация к полублатной среде, каковой сейчас является массовая российская среда. Это адаптация к ситуации латентного унижения человеческого достоинства, восходящего к спровоцированному государством унижению и уничтожению политических заключенных блатными в лагерях. Вспомним, что говорил об этом Лихачев: «В лагере тех, кто не матерился, расстреливали первыми (источник)».
Стоит особо сказать про бытовую (не игровую) матерную лексику в среде интеллигенции, особенно творческой.
С моей точки зрения это неприемлемо. Наслышался, насмотрелся в театрах, и в Большом, и в Мариинском, и в других.
Ужасно когда это делают крупные признанные артисты. После опыта ГУЛАГа, где люди разделялись вертухаями на тех, кто матерится и нет, и первыми жертвами были те, кто принципиально не матерился, после опыта застенков, где мат-перемат был пыткой, и постоянной унизительной пыточной приправой, после всего этого интеллигентский мат — это предательство убитых, замученных и изнасилованных.
Это капитуляция перед лагерными вертухаями, их потомками и наследниками.
Мат возможен без ограничений как эротическая интимная игра, в том числе в анекдотах или стишках (если они независимо от мата остроумны), но никогда как выражение каких-то там ярких, якобы особо искренних эмоций. Это самообман.
Мат как фронда на фоне мизулинских запретов — это такая же подростковая реакция, как и бравада матом шестидесятниками на фоне запретов брежневских.
В наши дни — это очередная капитуляция перед палачами и уголовниками. Даже если нам кажется иначе. Уточню свою позицию: ханжеский морализм говорит о том, что можно, что нельзя, что «объективно» хорошо, что «объективно» плохо.
Я же говорю о том, как и через что — через застенок и лагерь, через оставшихся в живых вертухаев, через дворовую послелагерную шпану — мат постепенно и незаметно (это началось в середине 50-х) проник в наше коллективное бессознательное, в нашу повседневную жизнь, в школу, в семьи. Это факт исключительно новейшей истории России, факт тесно и напрямую связанный с послелагерным состоянием страны. И поэтому именно сейчас, на фоне всеобщего государственного предательства жертв сталинизма, бытовой (вне эстетических или интимных ситуаций) мат интеллигенции — это капитуляция перед режимом и агрессивным большинством. Моралином здесь и не пахнет. Это этика сопротивления и стоицизма.