45 лет назад я уехал из СССР
16 ноября, 2020 7:20 дп
Seva Novgorodsev
Seva Novgorodsev:
Ленинградские евреи, по моим наблюдения, делились тогда на две категории. Первая постоянно и повсеместно обсуждала вопрос — ехать или нет. Приводились сотни доводов ЗА и ПРОТИВ, эти доводы, прозвучав, растворялись в воздухе, так никого и не убеждая. Мой шапочный приятель, Володя Г. каждый раз, останавливая меня на Невском, хватал за пуговицу, заглядывал в глаза и спрашивал — «как ты думаешь, мне стоит ехать?».
В один из недавних приездов в Питер я снова встретил Володю на Невском. За прошедшие сорок с лишним лет он немного съежился, обвис, но при встрече глаза его загорелись былым огнем. Взяв меня за пуговицу, он заглянул в глаза и произнес — «как ты думаешь, мне стоит ехать?».
Я понял, что его воображаемый отъезд — это перманентная мечта, сказка, без которой ему было бы трудно, надежда, без которой невозможно жить. Мысль о том, что можно все тут бросить к черту и укатить за горы и моря в поисках приключений, вызывала у Володи учащенный пульс, чувство близкой опасности, от которой в груди спирало дыхание.
После этого он ехал домой на Петроградскую, в квартиру, знакомую с рождения, внутренне успокаиваясь от мысли, что сейчас сделает себе яичницу или поставит что нибудь из Билла Эванса.
Мы были во второй категории, поскольку первый вопрос у нас был решен. Теперь мы осуждали вопрос №2 — что везти? Из советской политэкономии, тогда обязательной для всех, в голове засела дурацкая формула «деньги— товар— деньги-штрих». Это было про нас: деньги не сопрягались с другими деньгами, между ними неизбежно вставал товар.
Товарные артикулы, рожденные родной социалистической экономикой я изучал невольно и давно.
Большую часть дня на гастролях в незнакомом городе музыканты проводили, слоняясь по магазинам в надежде найти что нибудь, случайно попавшее туда по недоразумению. Теплые кожаные перчатки в раскаленной от летнего зноя Ялте, или, наоборот, югославский купальник в промерзших насквозь Чебоксарах. Ясно было — советская промышленность производит кучу бесполезных и ненужных вещей, во всяком случае бесполезных и ненужных за границей.
Отпечатанные через копирку, по рукам ходили списки товаров, разрешенных советской таможней для вывоза отъезжающим в Израиль. Документ был убогий, напоминавший интендантский список воинского довольства, но мы читали его с увлечением. Это был наш Билль о Правах.
Последние дни прошли как в лихорадке. По понятиям того времени, гражданин СССР не мог покинуть родину социализма, оставаясь ее гражданином. Советское правительство официально лишало нас гражданства и отбирало паспорта. Полная свобода. Обитатели Никакой Страны, подданные Никакого Государства. Люди с подрезанными корнями. Перекати-поле.
Эту свободу нам не дарили, ее нам продавали. За отказ от гражданства власти взимали с каждого отъезжающего по 500 целковых. Помню, эту проблему я попробовал рассматривать чисто математически. Гражданин, расставаясь с паспортом, платит за него деньги. Он покупает его отсутствие, платит за то, чтобы избавиться.
Иными словами, паспорт имеет ценность с обратным знаком. Отрицательную стоимость, о которой никто не помышляет, поскольку не столкнулся с проблемой. А таких — вся страна.
Вместо зеленого паспорта нам выдали розовые бумажки, похожие на водительские права, с фотографией и надписью «Выездная Виза». Билеты на самолет тоже были в один конец, на рейс Ленинград-Вена. Все были уверены, что СССР будет стоять вечно, что такую силу никогда никому не одолеть. Весь остальной мир был «зарубежьем», находился за неким непреодолимым рубежом.
Всякий, кто его пересекал, исчезал из родного пространства навеки. Мы искренне считали, что родных и близких нам увидеть больше не доведется. Прощались навсегда.
В аэропорту по репродуктору звучала речь Генерального Секретаря КПСС, Леонида Ильича Брежнева. С его напутственным словом мы и уехали.
Seva Novgorodsev
Seva Novgorodsev:
Ленинградские евреи, по моим наблюдения, делились тогда на две категории. Первая постоянно и повсеместно обсуждала вопрос — ехать или нет. Приводились сотни доводов ЗА и ПРОТИВ, эти доводы, прозвучав, растворялись в воздухе, так никого и не убеждая. Мой шапочный приятель, Володя Г. каждый раз, останавливая меня на Невском, хватал за пуговицу, заглядывал в глаза и спрашивал — «как ты думаешь, мне стоит ехать?».
В один из недавних приездов в Питер я снова встретил Володю на Невском. За прошедшие сорок с лишним лет он немного съежился, обвис, но при встрече глаза его загорелись былым огнем. Взяв меня за пуговицу, он заглянул в глаза и произнес — «как ты думаешь, мне стоит ехать?».
Я понял, что его воображаемый отъезд — это перманентная мечта, сказка, без которой ему было бы трудно, надежда, без которой невозможно жить. Мысль о том, что можно все тут бросить к черту и укатить за горы и моря в поисках приключений, вызывала у Володи учащенный пульс, чувство близкой опасности, от которой в груди спирало дыхание.
После этого он ехал домой на Петроградскую, в квартиру, знакомую с рождения, внутренне успокаиваясь от мысли, что сейчас сделает себе яичницу или поставит что нибудь из Билла Эванса.
Мы были во второй категории, поскольку первый вопрос у нас был решен. Теперь мы осуждали вопрос №2 — что везти? Из советской политэкономии, тогда обязательной для всех, в голове засела дурацкая формула «деньги— товар— деньги-штрих». Это было про нас: деньги не сопрягались с другими деньгами, между ними неизбежно вставал товар.
Товарные артикулы, рожденные родной социалистической экономикой я изучал невольно и давно.
Большую часть дня на гастролях в незнакомом городе музыканты проводили, слоняясь по магазинам в надежде найти что нибудь, случайно попавшее туда по недоразумению. Теплые кожаные перчатки в раскаленной от летнего зноя Ялте, или, наоборот, югославский купальник в промерзших насквозь Чебоксарах. Ясно было — советская промышленность производит кучу бесполезных и ненужных вещей, во всяком случае бесполезных и ненужных за границей.
Отпечатанные через копирку, по рукам ходили списки товаров, разрешенных советской таможней для вывоза отъезжающим в Израиль. Документ был убогий, напоминавший интендантский список воинского довольства, но мы читали его с увлечением. Это был наш Билль о Правах.
Последние дни прошли как в лихорадке. По понятиям того времени, гражданин СССР не мог покинуть родину социализма, оставаясь ее гражданином. Советское правительство официально лишало нас гражданства и отбирало паспорта. Полная свобода. Обитатели Никакой Страны, подданные Никакого Государства. Люди с подрезанными корнями. Перекати-поле.
Эту свободу нам не дарили, ее нам продавали. За отказ от гражданства власти взимали с каждого отъезжающего по 500 целковых. Помню, эту проблему я попробовал рассматривать чисто математически. Гражданин, расставаясь с паспортом, платит за него деньги. Он покупает его отсутствие, платит за то, чтобы избавиться.
Иными словами, паспорт имеет ценность с обратным знаком. Отрицательную стоимость, о которой никто не помышляет, поскольку не столкнулся с проблемой. А таких — вся страна.
Вместо зеленого паспорта нам выдали розовые бумажки, похожие на водительские права, с фотографией и надписью «Выездная Виза». Билеты на самолет тоже были в один конец, на рейс Ленинград-Вена. Все были уверены, что СССР будет стоять вечно, что такую силу никогда никому не одолеть. Весь остальной мир был «зарубежьем», находился за неким непреодолимым рубежом.
Всякий, кто его пересекал, исчезал из родного пространства навеки. Мы искренне считали, что родных и близких нам увидеть больше не доведется. Прощались навсегда.
В аэропорту по репродуктору звучала речь Генерального Секретаря КПСС, Леонида Ильича Брежнева. С его напутственным словом мы и уехали.