40 инвалютных копеек
2 декабря, 2020 10:46 дп
Seva Novgorodsev, Мэйдэй
Seva Novgorodsev:
На советских судах предусмотрены были «культурные деньги», 40 инвалютных копеек на каждого члена экипажа в загранпорту. Я вычислял эту сумму к приходу в порт вместе с валютной получкой и отдавал ее помполиту. Обычно он раздавал эти денежки перед выходом в город с наказом сходить на них в кино, музей или зоопарк.
Наш помполит эти копеечки никому не давал, он их копил, пока не набиралось достаточно для какой-нибудь основательной покупки, например игры в настольный хоккей.
Это была самая большая, самая дорогая модель, размером с небольшой стол. Игру в народе окрестили «кахей» и занимали на нее очередь днем и ночью, круглые сутки.
Мотористы или рулевые, сменившись с вахты в четыре часа ночи, шли сражаться на жестяном хоккейном поле. Маленьким железным хоккеистам отдыхать не приходилось, но «кахей» был сделан крепко и при мне ни разу не ломался.
На следующую покупку помполит копил долго, но уж и вещь купил что надо. Самолучшее духовое ружье с неистощимым запасом пулек в аккуратных коробочках. Он рассудил правильно: «кахей» для игры в море или в непогоду, когда наружу нос не высунешь, а ружье — для благоприятного развлечения на палубе летом.
Пострелять обычно ходили на корму. На поручнях рядами укрепляли спички головками вверх или ставили мелкую картошку. Когда попадешь в спичку, то спичка сломается, а если в картошку, то в ней получается дырочка, а пулька застрянет в глубине.
В Гамбурге в теплый день, в воскресенье, на корме собрались все, кому на берег было неохота — чего там, только деньги тратить. По причалу гуляли немцы с детьми, показывали им флаги разных стран, развевавшиеся над судами на флагштоках. Над «Верхоянском», на корме, где мы по очереди стреляли по спичкам, вяло трепетал красный советский флаг с серпом и молотом.
На причале остановился старичок с внуком, он показывал рукой на нас и что-то ему объяснял. Старичок явно волновался, вид яркого кумача бередил какие-то воспоминания. Он неуверенно кивнул нам и остановился.
На лице его застыла напряженная гримаса, этот пожилой господин мучительно пытался что-то вспомнить. Вдруг лицо его озарила счастливая улыбка, он радостно замахал нам руками и порывисто, как близким друзьям, как братьям, которые поймут его счастье от такой встречи, закричал нам изо всех сил, с гортанным, раскатистым немецким «р»:
«РАЗЗСТРЕЛЯЮ КАК ЗОБАКУ!!!»
Поздно вечером, около полуночи, меня вызвал вахтенный у трапа. Сам трап, как положено, на ночь был поднят на два метра над причалом. У трапа стоял роскошный открытый лимузин, сверкая лаковыми крыльями. Впереди — водитель в серой униформе, а на красных кожаных сиденьях сзади — две молодые жещины в вечерних туалетах и длинных перчатках до локтя. Им было очень весело.
— Офицер, — громко обратилась по-английски ко мне одна из них, — можно подняться к вам на борт?
— Нет, — твердо ответил я.
Женщина картинно надула губки:
— Ну почему-у-у?
Вот она, провокация, о которой нас все время предупреждал помполит. Пускать, конечно, ни в коем случае нельзя, но и ответить надо достойно, это вопрос чести — тебя самого, экипажа, страны.
Я приосанился, облокотившись рукой о поручень, чтобы видны были нашивки, и четко сказал туда, вниз, этим подгулявшим мотылькам, этим искательницам безопасных приключений:
— Потому что советское судно — это часть территории СССР!
Ничего смешнее этого девицы в жизни не слыхали, они попадали на сиденье, заливаясь хохотом, хлопнув водителя по плечу снятой перчаткой.
Лимузин тихо зарокотал и исчез в ночи.
Я вернулся к себе в каюту, но до самого утра так и не мог заснуть.
(«Интеграл похож на саксофон»)
Вся книга здесь
Seva Novgorodsev, Мэйдэй
Seva Novgorodsev:
На советских судах предусмотрены были «культурные деньги», 40 инвалютных копеек на каждого члена экипажа в загранпорту. Я вычислял эту сумму к приходу в порт вместе с валютной получкой и отдавал ее помполиту. Обычно он раздавал эти денежки перед выходом в город с наказом сходить на них в кино, музей или зоопарк.
Наш помполит эти копеечки никому не давал, он их копил, пока не набиралось достаточно для какой-нибудь основательной покупки, например игры в настольный хоккей.
Это была самая большая, самая дорогая модель, размером с небольшой стол. Игру в народе окрестили «кахей» и занимали на нее очередь днем и ночью, круглые сутки.
Мотористы или рулевые, сменившись с вахты в четыре часа ночи, шли сражаться на жестяном хоккейном поле. Маленьким железным хоккеистам отдыхать не приходилось, но «кахей» был сделан крепко и при мне ни разу не ломался.
На следующую покупку помполит копил долго, но уж и вещь купил что надо. Самолучшее духовое ружье с неистощимым запасом пулек в аккуратных коробочках. Он рассудил правильно: «кахей» для игры в море или в непогоду, когда наружу нос не высунешь, а ружье — для благоприятного развлечения на палубе летом.
Пострелять обычно ходили на корму. На поручнях рядами укрепляли спички головками вверх или ставили мелкую картошку. Когда попадешь в спичку, то спичка сломается, а если в картошку, то в ней получается дырочка, а пулька застрянет в глубине.
В Гамбурге в теплый день, в воскресенье, на корме собрались все, кому на берег было неохота — чего там, только деньги тратить. По причалу гуляли немцы с детьми, показывали им флаги разных стран, развевавшиеся над судами на флагштоках. Над «Верхоянском», на корме, где мы по очереди стреляли по спичкам, вяло трепетал красный советский флаг с серпом и молотом.
На причале остановился старичок с внуком, он показывал рукой на нас и что-то ему объяснял. Старичок явно волновался, вид яркого кумача бередил какие-то воспоминания. Он неуверенно кивнул нам и остановился.
На лице его застыла напряженная гримаса, этот пожилой господин мучительно пытался что-то вспомнить. Вдруг лицо его озарила счастливая улыбка, он радостно замахал нам руками и порывисто, как близким друзьям, как братьям, которые поймут его счастье от такой встречи, закричал нам изо всех сил, с гортанным, раскатистым немецким «р»:
«РАЗЗСТРЕЛЯЮ КАК ЗОБАКУ!!!»
Поздно вечером, около полуночи, меня вызвал вахтенный у трапа. Сам трап, как положено, на ночь был поднят на два метра над причалом. У трапа стоял роскошный открытый лимузин, сверкая лаковыми крыльями. Впереди — водитель в серой униформе, а на красных кожаных сиденьях сзади — две молодые жещины в вечерних туалетах и длинных перчатках до локтя. Им было очень весело.
— Офицер, — громко обратилась по-английски ко мне одна из них, — можно подняться к вам на борт?
— Нет, — твердо ответил я.
Женщина картинно надула губки:
— Ну почему-у-у?
Вот она, провокация, о которой нас все время предупреждал помполит. Пускать, конечно, ни в коем случае нельзя, но и ответить надо достойно, это вопрос чести — тебя самого, экипажа, страны.
Я приосанился, облокотившись рукой о поручень, чтобы видны были нашивки, и четко сказал туда, вниз, этим подгулявшим мотылькам, этим искательницам безопасных приключений:
— Потому что советское судно — это часть территории СССР!
Ничего смешнее этого девицы в жизни не слыхали, они попадали на сиденье, заливаясь хохотом, хлопнув водителя по плечу снятой перчаткой.
Лимузин тихо зарокотал и исчез в ночи.
Я вернулся к себе в каюту, но до самого утра так и не мог заснуть.
(«Интеграл похож на саксофон»)
Вся книга здесь