Живая книга о Ельцине. И Немцов, и Черномырдин считали себя вполне реальными претендентами на должность президента РФ…
13 января, 2024 1:23 пп
Альфред Кох
Кох Альфред:
Глава 13. Болезни и олигархи-1997
Часть 3
Уже через десять дней новое правительство столкнулось с массовыми протестами, организованными профсоюзами. По всей стране прокатилась волна забастовок и митингов. Так, например, 27 марта на Васильевском спуске у стен Кремля прошел митинг, организованный совместно Московской Федерацией Профсоюзов (МФП) и Федерацией Независимых Профсоюзов России (ФНПР), на который пришло 150 тысяч москвичей.
Эти акции протеста были вызваны повсеместными невыплатами зарплат и пенсий. Неплатежи коснулись всех сфер жизни. Не получали денежного содержания военные, учителя, врачи, чиновники. На заводах рабочие требовали зарплату за полгода. А директора этих же заводов месяцами не платили налоги в бюджет и выплаты во внебюджетные фонды, из которых и выплачивались эти самые пенсии, зарплаты военным, врачам, учителям…
Необходимы были срочные меры, которые хоть как-то разрешили бы эту проблему.
Правительство, разумеется, искало пути выхода из этой ситуации. Например, в тот же день, 27 марта, Всемирный банк после многомесячных переговоров предоставил России очередной кредит на сумму 3,4 млрд $. Из них почти 2,5 млрд $ было выделено на структурную перестройку промышленности, прежде всего – угольной.
В правительстве понимали, что ликвидировать неплатежи можно было только решив проблему угольной промышленности. Она была тотальна убыточна, но и отказаться от неё не было никакой возможности, поскольку энергетика и металлургия полностью от неё зависели.
Угольная отрасль была главным источником неплатежей, и оттуда начинались все их цепочки. Шахтёрские регионы в России 90-х стали синонимом полного социального коллапса и нищеты. Люди там не видели своих мизерных зарплат по полгода и больше.
Поэтому работу по реструктуризации угольной промышленности возглавил лично Чубайс во главе специально созданной для этого правительственной комиссии. К работе этой комиссии чуть позже, уже летом, присоединился, став губернатором Кемеровской области, видный коммунист Аман Тулеев (до этого он работал в этом же правительстве министром по делам СНГ).
Перед комиссией стояла грандиозная задача: необходимо было ликвидировать большинство нерентабельных угольных шахт в России (прежде всего – в Кузбассе) и взамен создать рабочие места на новых угольных разрезах, из которых добывать уголь было и безопаснее, и значительно дешевле.
Забегая вперед, можно сказать, что эта задача была решена, и сегодня уголь в России в основном (за исключением некоторых высококачественных коксующихся углей для металлургии) добывается открытым, а не шахтным способом. Это было заслугой прежде всего двух этих людей. В любой другой стране за этот подвиг их сделали бы национальными героями. Но не в России. Не в России…
Разумеется, только шахтёрами проблемы правительства не ограничивались. Например, ещё до всероссийской акции протеста 27 марта, в феврале, по всей стране бастовали учителя средних школ.
Оппозиционная правительству Госдума, подводя итоги, 16 апреля приняла постановление об акциях протеста 27 марта. В постановлении отмечалось: «главной причиной, вызвавшей акцию протеста, является острый социально-экономический кризис, выразившийся в систематически нарастающих невыплатах заработной платы, пенсий, стипендий и других социальных выплат. Это происходит в первую очередь из-за невыполнения Правительством Российской Федерации обязательств по нормализации социально-экономического положения в Российской Федерации и несогласованности в действиях ветвей государственной власти».
То есть вся вина за сложившееся положение возлагалась даже не на Ельцина, а на правительство. Будто не было ни многомиллиардных популистских законов, принимаемых парламентом, ни волюнтаристских указов Ельцина в области бюджетных доходов и расходов…
Конечно, новое правительство Черномырдина постепенно начинало решать эти проблемы. Но его замах был более масштабным. Оно собиралось начать второй после гайдаровского этап экономических реформ. И одной из главных реформ на этом этапе стала реформа естественных монополий.
По распределению обязанностей Немцову, как первому вице-премьеру, достался ТЭК и связь. В развитие этого решения, он одновременно с должностью первого вице-премьера, был назначен ещё и министром топлива и энергетики. Будучи полным дилетантом в этом вопросе, он нуждался в квалифицированных помощниках.
Таковым он посчитал своего давнего соратника по Нижегородской области Сергея Кириенко, который в то время работал руководителем нефтяной компании НОРСИ (правда всего около года). Но в те времена и этого считалось достаточно, и даже Черномырдин, поговорив с Кириенко, согласился на его назначение первым заместителем министра.
Назначение Немова куратором ТЭКа тоже было своеобразной бомбой заложенной (Юмашевым? Березовским? или самим Ельциным?) под это правительство: при премьере Черномырдине, который не только считался, но и в действительности был “зубром ТЭКа”, одним из его столпов и создателей, назначить молодого и бойкого парня, ни одного дня до этого не работавшего в ТЭКе, его куратором в правительстве – это создать идеальную почву для будущих конфликтов (наряду с конфликтом “Кох – Куликов”).
Ситуация осложнялась ещё и тем, что и Немцов, и Черномырдин считали себя вполне реальными претендентами на должность президента России на будущих выборах в 2000 году. И такого рода столкновение их лбами, разумеется, не могло быть случайностью. Конечно, это было частью известной ещё из древности стратегии “разделяй и властвуй”.
Однако несмотря на такой “встроенный” в структуру правительства конфликт, Немцов и Черномырдин смогли наладить рабочее взаимодействие. И уже через месяц Немцову удалось согласовать (не без проблем, конечно) с Черномырдиным и отправить на подпись Ельцину проект указа «Об основных положениях структурной реформы в сферах естественных монополий», который тот подписал 28 апреля.
Этот указ покушался сразу на четыре монополии – электроэнергетику, газовую отрасль, железные дороги и связь. Предлагалось разделить потенциально конкурентные и монопольные виды деятельности, в конкурентных создать рынок и свести до нуля долю государства, в монопольных же увеличить присутствие государства и усилить регулирование.
Лучше других была прописана электроэнергетическая часть, во многом она была воплощена в реформе РАО «ЕЭС России» в 2003–2008 годах.
Главным камнем преткновения была, конечно, реформа «Газпрома». Указ предполагал отделить потенциально конкурентную сферу (газодобычу) от монопольной (транспортировки газа). И то, что Черномырдин услышал аргументы Немцова и, в конечном итоге, не стал противодействовать выходу этого указа, стоило Черномырдину многого: его отношения с руководством “Газпрома”, в том числе с его старым другом Рэмом Вяхиревым, заметно охладели.
В течении месяца рейтинг Немцова, и так достаточно высокий, вырос ещё сильнее. По опросам общественного мнения проведённого ФОМ 55% россиян одобрительно отнеслись к назначению Немцова первым вице-премьером, а 41% – доверяли ему (бывший долгое время до этого лидером народного доверия Лужков получил только 39%).
Нужно понимать, что в условиях бесконечной критики правительства рейтинг в 41% был просто космическим и сулил Немцову блестящие перспективы. Известный политолог Глеб Павловский вот что писал об этом периоде: «…Весна 1997 года породила рейтинговое чудо Немцова, в чём-то подобное «крымскому чуду» Владимира Путина весной 2014-го. Притом что собственных медийных ресурсов у власти тогда почти не было, уже к лету его президентский рейтинг стал первым в стране. Даже среди избирателей – приверженцев КПРФ Немцов опережал Зюганова. Немцов-преемник имел цифры доверия под 50 процентов и на выборах 2000 года легко побеждал любого из известных лидеров – Зюганова, Лужкова, Явлинского, Лебедя…”
К этому периоду относится известное распоряжение Ельцина (от 31 марта), подписанное им с подачи Немцова – «О вопросах обеспечения автотранспортом федеральных органов власти».
Согласно документу, с 1 апреля 1997 года средства федерального бюджета запрещалось тратить на покупку и аренду легковых автомобилей иностранного производства для обеспечения автотранспортом федеральных органов власти. Также правительству поручалось продать автопарк иномарок с аукциона и «принять необходимые меры по обеспечению улучшения качества выпускаемых отечественной промышленностью легковых автомобилей на основе широкой международной кооперации».
Аукцион по продаже служебных иномарок состоялся 20 июня 1997 года в подмосковных Люберцах, на нём было продано три машины Audi и Saab, принадлежавшие чиновникам разных рангов, в том числе поврежденный в ДТП Audi уже упомянутого выше министра по сотрудничеству с государствами СНГ Амана Тулеева.
Однако дальнейшего развития инициатива не получила. Фактически распоряжение выполнено не было, на российские машины пересели лишь отдельные чиновники. Сам Борис Немцов в качестве личного примера пользовался служебной «Волгой».
(12 апреля 1999 года президент России Борис Ельцин своим указом признал утратившими силу несколько ранее опубликованных актов, в том числе свое распоряжение от 31 марта 1997 года).
В принципе, ничего плохого в этой немцовской идее не было. Это была общемировая практика: такого рода государственные расходы в большинстве развитых стран всегда ограничиваются жесткими протекционистскими барьерами.
В России власти всегда тратили серьёзные деньги на пополнение своего автопарка и, разумеется, было бы справедливо, если эти деньги инвестировались бы в отечественный автопром. Тем более что в России к тому времени уже была налажена сборка иномарок, и при желании можно было закупать их, не нарушая при этом распоряжения Ельцина.
Однако бурный рост рейтинга Немцова устраивал не всех. И прежде всего – медиа-олигархов Березовского и Гусинского, с которыми Немцов не спешил “договариваться”. В их планы не входило существование в политическом пространстве России никак от них не зависевшего и при этом набиравшего популярность молодого и честолюбивого политика. Разумеется, с этим полностью была согласна и Семья. Юмашев и Ко тоже воспринимали Немцова как “тёмную лошадку” и “слона в посудной лавке”, который мог поломать им всю игру на будущих выборах.
Положение осложнялось для них ещё и тем, что на Немцова не было никакого серьёзного компромата, которым можно было бы его шантажировать. Ситуация начала выходить из-под контроля Семьи.
В который раз они похвалили себя за предусмотрительность: ведь если Немцов оставался бы губернатором, то стремительный рост его популярности было бы не так просто остановить.
Впрочем, возможно, что, оставайся он в Нижнем, никакого роста в тот момент и не было бы. Здраво рассуждая, свою раскрутку (захоти он всерьёз участвовать в президентских выборах 2000 года) Немцову следовало бы начинать никак не раньше лета 1999 года.
Теперь, задним числом, многие понимают, что бурный рост немцовского рейтинга весной 1997 года был очевидным спровоцированным Кремлём фальстартом, позволившим задолго до начала предвыборной кампании снять Немцова “с пробега”. Но тогда это так не казалось. Все воспринимали Немцова как просто перспективного, пользовавшегося особым расположением Ельцина молодого политика, которому многие симпатизировали.
Однако контролируемые Семьей и медиа-олигархами СМИ уже начали потихоньку превращать Немцова в легкомысленного и поверхностного популиста-пустышку, у которого за душой не было ничего, кроме хорошей фигуры и черных кудрей. Однако в тот момент это ещё мало кто мог заметить.
Сам Ельцин в тот момент всеми этими интригами интересовался мало. Сосредоточившись на внешней политике, он 2 апреля подписал, наконец, с президентом Белоруссии Лукашенко соглашение о создании Союза Беларуси и России.
В развитие этого соглашения, 23 мая был утвержден Устав Союза, в соответствии с которым были созданы Высший совет и Исполнительный комитет Союза. Несмотря на довольно внушительные шаги к интеграции (отсутствие таможенной границы, свободное передвижение граждан, уравнивание их прав на территории двух государств), полноценного Союза так и не случилось. Интеграции властных институтов и делегирования Союзу суверенитета стран-участников так и не произошло.
Всё свелось лишь к возможности для президента Белоруссии Лукашенко стать президентом объединённого государства. Но платой даже за такой союз стало фактическое дотирование Россией белорусской экономики, которое де-факто продолжается и по сей день.
Но главным событием была встреча Ельцина с президентом США Клинтоном 21 марта в Хельсинки. На этих переговорах Ельцин снова поднял тему расширения НАТО. Он сказал, что подпишет только такое соглашение о партнерстве с НАТО, которое будет юридически обязывающим для всех членов альянса, и в котором будет сказано, что НАТО не станет принимать решений без консультаций с Россией и не будет расширяться за счёт бывших советских республик и «особенно Украины». (Именно тогда Москва впервые публично выделила Украину как сферу своих особых интересов).
Ельцин даже, наверное, чересчур откровенно сформулировал: «… наши отношения с СНГ и странами Балтии должны быть такими же, как ваши внутри НАТО», и добавил: «Мы видим, как вы и украинцы развиваете ваши отношения. Это не помогает нам решать российско-украинские проблемы».
Ельцин на этих переговорах ещё долго рассуждал об особых отношениях России со своими соседями и, наконец, предложил Клинтону: если нельзя записать в текст соглашения пункт о неприсоединении к НАТО бывших советских республик, то «давай тогда договоримся об этом устно, по-джентльменски», не оглашая эту договоренность публично.
Клинтон, как известно, отказался даже от устного обещания: «…Если мы договоримся не принимать в НАТО бывшие советские республики – это плохо отразится на наших усилиях построить новую НАТО. Но это также будет плохо для ваших усилий построить новую Россию…
Только подумай, какой ужасный сигнал мы пошлём, если заключим, как ты предлагаешь, тайную сделку. Во-первых, в этом мире нет ничего тайного. Во-вторых, это будет значить: наш военный союз по-прежнему направлен против России, но есть граница, которую мы не переходим. А Россия такой сделкой говорит: мы – прежняя империя, только не можем дотянуться до Запада…».
Ельцин (нужно отдать ему должное) бился до последнего: «Ладно, тогда давай договоримся – с глазу на глаз – что бывшие советские республики не будут приняты в первую очередь».
Клинтон ответил дипломатично: «Мы должны найти решение краткосрочной проблемы, чтобы она не породила в будущем долгосрочной, чтобы не ожили старые стереотипы о вас и ваших намерениях». Но, несмотря на всю деликатность формулировки, все понимали, что это отказ. (Из этого диалога, кстати, следует, что никаких обещаний не расширяться на восток НАТО Москве никогда не давала).
Кстати, несмотря на то, что Клинтон не взял на себя устного обязательства не принимать в НАТО бывшие советские республики (речь тогда шла об Эстонии, Латвии и Литве) в “первую очередь”, тем не менее по факту получилось именно так. В первой волне приема в 1999 году, в НАТО приняли только Польшу, Чехию и Венгрию. Три страны Балтии вступили в НАТО позже, “во вторую очередь”, в 2004 году, вместе с Болгарией, Румынией, Словенией и Словакией.
Было ли это случайностью или широким жестом со стороны США в адрес Ельцина – неизвестно. Но факт остается фактом: при президенте Ельцине ни одна из бывших советских республик не была принята в НАТО.
Переговоры в Хельсинки лишний раз показали всю важность для Ельцина статуса России как сверхдержавы. И хотя эта роль всю её историю была для России неподъемным, тормозившим её развитие бременем, тем не менее Ельцин, человек советский, не мог представить себе никакой другой её роли, кроме как сверхдержавы.
Взгляд на распад СССР как на развал империи (которым он в действительности и был) совершенно его не устраивал, поскольку тогда человеком, который активно участвовал в этом развале, становился он сам. А это совершенно не совпадало с его собственными представлениями о себе и своей роли в истории СССР и России и с его пониманием того места в мировой табели о рангах, на которое Россия могла по праву претендовать.
Призрак Беловежья приходил к нему по ночам, и в этом постоянном споре с самим собой он отчаянно старался сохранить за Россией (самым большим осколком разваленной им империи) все атрибуты прежнего величия. Он оправдывал себя тем, что империя не развалилась, просто Россия избавилась от балласта, от лишнего груза, который тянул её назад, и от этого должна была стать лишь сильнее.
Скорее всего, Ельцин не воспринимал крах СССР как нечто безусловно позитивное в истории страны. И хотя он всячески поощрял такого рода публичную риторику, внутри себя он считал это чем-то постыдным, на что пришлось пойти лишь в логике той борьбы за власть, которую он вёл с “союзным центром”. Это была крайняя мера, к которой он вынужден был прибегнуть после августовского путча и украинского референдума.
Ему, видимо, больше импонировала модель, в которой империя просто предоставляла независимость некоторым своим колониям, а в благодарность за это колонии ещё неопределенно долго соглашались оставаться в сфере её влияния. В этой его картине мира никакого развала не было, а был и есть великий и добрый император, который даровал автономию своим провинциям.
И, в таком случае, сама империя никуда не делась, она как была, так и осталась. Могучая, большая, с огромной армией и самым большим в мире ядерным арсеналом. Просто она сменила название и слегка подправила свои границы, да и то – чисто на бумаге. В реальности же она осталась, как и была: от Кёнигсберга до Чукотки, от Таймыра — до Кушки…
США нехотя соглашались играть с Ельциным в эту игру. В ней они должны были делать вид, что их визави представлял собой серьёзного и опасного оппонента, и с важными лицами обсуждать очерёдность вступления в НАТО государств Восточной Европы, в то время как в действительности Россия была в ужасающем экономическом положении, её ВВП был на порядок меньше американского, и её мнение по вопросу расширения НАТО мало кого интересовало.
Но эти ельцинские комплексы не были исключительно его собственной рефлексией. Это был мейнстрим всего тогдашнего российского военного и дипломатического истеблишмента. И военные, и МИД, и спецслужбы цеплялись изо всех сил за все эти внешние признаки величия и даже слушать не хотели о том, чтобы отказаться от разорительных усилий по поддержанию пресловутого “паритета” с НАТО или сохранению всех прежних “сфер влияния”.
Евгений Примаков, сменивший в начале 1996 года на посту министра иностранных дел Андрея Козырева, был ярчайшем представителем этой, ещё советской школы дипломатии (если вообще генерала КГБ можно считать дипломатом: ведь даже если не касаться его советского бэкграунда, то всё равно нельзя забывать, что на пост главы МИДа он пришёл с должности директора службы внешней разведки).
Поэтому нет ничего удивительного в том, что подходы Примакова к урегулированию почти всех без исключения конфликтов, от старого ближневосточного, до нового югославского, были из старой, ещё брежневской, “эпохи застоя”.
К весне 1997 года Ельцин уже больше года обсуждал всю международную повестку почти исключительно с ним, а также с руководством спецслужб и военными. Нет никаких свидетельств, что он хоть как-то глубоко обсуждал те или иные её аспекты с Чубайсом или Юмашевым. Хотя они были, ни много ни мало, главами его администрации.
Такой круг общения не мог не сказаться на взглядах самого Ельцина. К 1997 году в нём уже снова проглядывался кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, а не демократ, который говорил: “Я два раза облетел вокруг Статуи Свободы и стал в два раза свободнее!”
Он уже забыл и про “ножки Буша”, и про то, что лишь благодаря Америке у России есть место в Совете Безопасности ООН и членство в G8, и про многое другое. Всё опять было подчинено старой парадигме: американцы хотят обмануть Россию, подчинить её своим интересам и в конечном итоге – уничтожить.
А его задача как президента состояла в том, чтобы разгадывать “коварные замыслы американского империализма” и тотально им противостоять. Само это противостояние постепенно превращалось в его сознании в смысл существования России, а уход от такого соперничества – в геополитическую капитуляцию и национальное унижение.
Вероятно, что к тому времени он уже по-другому смотрел и на своих потенциальных преемников: Немцова и Черномырдина. Немцов мог ему казаться слишком вестернизированным, не понимавшим принципиальной важности существования России как отдельной геополитической сущности вне каких-то организованных Западом альянсов, в которых она заведомо не будет играть первую скрипку.
А Черномырдин, наверное, воспринимался им как излишне утилитарный хозяйственник, который думает лишь о бюджете, добыче, инфляции, пенсиях и прочих мелочах, не видя главного и самого важного: стратегического позиционирования России в мире.
Именно с этого времени у Ельцина в речах всё чаще стали появляться слова “держава” и “державность”, а упоминание России почти всегда сопровождалось эпитетами “великая” и “могучая”.
Но одними словами Ельцин не ограничивался. 22 апреля в Москву с официальным визитом прибыл председатель КНР Цзян Цзэминь. А уже 23 апреля главы России и КНР подписали «Китайско-российскую совместную декларацию о многополярном мире и формировании нового международного порядка», в которой было отмечено, что стороны, «строго соблюдая принципы международного права, утверждают долговременные межгосударственные отношения нового типа, не направленные против третьих стран. Это важный практический опыт для установления нового международного порядка».
Также было официально объявлено о создании “Комитета китайско-российского дружбы, мира и развития”. А на следующий день, 24 апреля, в Кремле главы Китая, России, Казахстана, Киргизии и Таджикистана подписали Соглашение о взаимном сокращении вооруженных сил в районе границы. Таким образом были заложены основы для возможного создания нового военно-политического объединения.
Подписанная Ельциным и Цзян Цзэминем совместная декларация заявляла о “многополярном мире и формировании нового мирового порядка”. Это был явный камень в огород Запада, поскольку в ней подчеркивалось “неприятие сторонами гегемонизма и политики с позиций силы” (прозрачный намёк на США) и выражалась “озабоченность по поводу расширения и усиления военных блоков” (не менее прозрачный намёк на НАТО).
Ельцин явно давал понять, что декларируемый им курс России на интеграцию с альянсом западных демократий не являлся безальтернативным, и он не был намерен класть все яйца в одну корзину.
Впрочем, на Западе это уже давно поняли. В частности, в Вашингтоне очень плохое впечатление произвёл фактический отказ России от ратификации договора СНВ-2, подписанного Ельциным и Джорджем Бушем-старшим ещё в январе 1993 года. (Тем более что США его ратифицировали).
На этом фоне неизбежно возродились прежние подозрительность и недоверие (об исчезновении которых постоянно твердил Ельцин), и этим в значительной степени и объяснялась та сдержанность, с которой Запад оказывал России финансовую поддержку в самые трудные годы её реформ и реагировал на её попытки интегрироваться в его структуры.
Но важно отметить, что последние десять лет, в течение которых Россия пыталась трансформироваться в демократию западного образца, не прошли бесследно. В том числе – и для самого Ельцина.
Ещё во время подготовки к встрече с Клинтоном в Хельсинки Ельцин отправил американскому президенту письмо, в котором он, помимо стандартных возражений по поводу продвижения НАТО на восток, писал: “… Я с глубоким воодушевлением воспринял Ваше заявление на пресс-конференции в Белом Доме 7 марта 1997 года о том, что Вы не исключаете возможности участия России в совместном оборонном союзе, включающим Европу, США и Канаду. Я рассматриваю это заявление как шаг в правильном направлении. В ответ хочу предложить Вам сделать второй, совместный шаг.
На встрече в Хельсинки мы могли бы согласиться в том, что вступление России в НАТО является нашей совместной целью, что следующий раунд расширения альянса должен включать в себя Россию, и что дальнейшее расширение без включения России невозможно. Мы могли бы заявить о совместном намерении работать в этом направлении с указанием определённого желаемого срока вступления России, например, в течении пяти лет, и запустить механизм дальнейших двусторонних консультаций по этому вопросу. Это соглашение разрядило бы атмосферу, позволило бы нам завершить встречу на положительной ноте, а также достичь максимальных выгод из всего комплекса начинаний по линии взаимодействия России и Запада, которые обсуждаются в настоящий момент.”
В этом же письме Ельцин высказывал важную мысль о том, что “… США и Западу предстоит сделать выбор, и цена возможного просчёта исключительно велика. Либо будущая система евроатлантической безопасности включит Россию и будет создаваться совместно с ней, либо Россию изолируют, что похоронит идею партнёрства и очень серьёзно затормозит дальнейшую демократическую трансформацию России.
В 2000 году на выборах моего преемника можно ожидать усиления националистической, антизападной, изоляционистской традиции…”
Этот призыв Ельцина не остался незамеченным. 27 мая в Париже был подписан Основополагающий акт о взаимных отношениях, сотрудничестве и безопасности между Россией и НАТО. Однако, помимо общих деклараций, в нём был лишь один пункт о том, что НАТО не будет размещать на территории новых членов ядерное оружие. Это всё, чего удалось добиться Ельцину от Клинтона.
Историки теперь ломают копья и спорят: было ли желание Ельцина вступить в НАТО искренним, и не повисла ли протянутая им Западу рука в воздухе. Был ли это упущенный Клинтоном шанс или это была просто попытка Ельцина усидеть на двух стульях: американском и китайском. И не стала бы Россия, окажись она интегрированной в западные альянсы, тем троянским конём, который разрушил бы их.
Как известно, история не знает сослагательного наклонения, и мы здесь не будем рисовать сценарии в духе альтернативной истории. Случилось то, что случилось. И наш долг честно об этом написать.
Альфред Кох
Кох Альфред:
Глава 13. Болезни и олигархи-1997
Часть 3
Уже через десять дней новое правительство столкнулось с массовыми протестами, организованными профсоюзами. По всей стране прокатилась волна забастовок и митингов. Так, например, 27 марта на Васильевском спуске у стен Кремля прошел митинг, организованный совместно Московской Федерацией Профсоюзов (МФП) и Федерацией Независимых Профсоюзов России (ФНПР), на который пришло 150 тысяч москвичей.
Эти акции протеста были вызваны повсеместными невыплатами зарплат и пенсий. Неплатежи коснулись всех сфер жизни. Не получали денежного содержания военные, учителя, врачи, чиновники. На заводах рабочие требовали зарплату за полгода. А директора этих же заводов месяцами не платили налоги в бюджет и выплаты во внебюджетные фонды, из которых и выплачивались эти самые пенсии, зарплаты военным, врачам, учителям…
Необходимы были срочные меры, которые хоть как-то разрешили бы эту проблему.
Правительство, разумеется, искало пути выхода из этой ситуации. Например, в тот же день, 27 марта, Всемирный банк после многомесячных переговоров предоставил России очередной кредит на сумму 3,4 млрд $. Из них почти 2,5 млрд $ было выделено на структурную перестройку промышленности, прежде всего – угольной.
В правительстве понимали, что ликвидировать неплатежи можно было только решив проблему угольной промышленности. Она была тотальна убыточна, но и отказаться от неё не было никакой возможности, поскольку энергетика и металлургия полностью от неё зависели.
Угольная отрасль была главным источником неплатежей, и оттуда начинались все их цепочки. Шахтёрские регионы в России 90-х стали синонимом полного социального коллапса и нищеты. Люди там не видели своих мизерных зарплат по полгода и больше.
Поэтому работу по реструктуризации угольной промышленности возглавил лично Чубайс во главе специально созданной для этого правительственной комиссии. К работе этой комиссии чуть позже, уже летом, присоединился, став губернатором Кемеровской области, видный коммунист Аман Тулеев (до этого он работал в этом же правительстве министром по делам СНГ).
Перед комиссией стояла грандиозная задача: необходимо было ликвидировать большинство нерентабельных угольных шахт в России (прежде всего – в Кузбассе) и взамен создать рабочие места на новых угольных разрезах, из которых добывать уголь было и безопаснее, и значительно дешевле.
Забегая вперед, можно сказать, что эта задача была решена, и сегодня уголь в России в основном (за исключением некоторых высококачественных коксующихся углей для металлургии) добывается открытым, а не шахтным способом. Это было заслугой прежде всего двух этих людей. В любой другой стране за этот подвиг их сделали бы национальными героями. Но не в России. Не в России…
Разумеется, только шахтёрами проблемы правительства не ограничивались. Например, ещё до всероссийской акции протеста 27 марта, в феврале, по всей стране бастовали учителя средних школ.
Оппозиционная правительству Госдума, подводя итоги, 16 апреля приняла постановление об акциях протеста 27 марта. В постановлении отмечалось: «главной причиной, вызвавшей акцию протеста, является острый социально-экономический кризис, выразившийся в систематически нарастающих невыплатах заработной платы, пенсий, стипендий и других социальных выплат. Это происходит в первую очередь из-за невыполнения Правительством Российской Федерации обязательств по нормализации социально-экономического положения в Российской Федерации и несогласованности в действиях ветвей государственной власти».
То есть вся вина за сложившееся положение возлагалась даже не на Ельцина, а на правительство. Будто не было ни многомиллиардных популистских законов, принимаемых парламентом, ни волюнтаристских указов Ельцина в области бюджетных доходов и расходов…
Конечно, новое правительство Черномырдина постепенно начинало решать эти проблемы. Но его замах был более масштабным. Оно собиралось начать второй после гайдаровского этап экономических реформ. И одной из главных реформ на этом этапе стала реформа естественных монополий.
По распределению обязанностей Немцову, как первому вице-премьеру, достался ТЭК и связь. В развитие этого решения, он одновременно с должностью первого вице-премьера, был назначен ещё и министром топлива и энергетики. Будучи полным дилетантом в этом вопросе, он нуждался в квалифицированных помощниках.
Таковым он посчитал своего давнего соратника по Нижегородской области Сергея Кириенко, который в то время работал руководителем нефтяной компании НОРСИ (правда всего около года). Но в те времена и этого считалось достаточно, и даже Черномырдин, поговорив с Кириенко, согласился на его назначение первым заместителем министра.
Назначение Немова куратором ТЭКа тоже было своеобразной бомбой заложенной (Юмашевым? Березовским? или самим Ельциным?) под это правительство: при премьере Черномырдине, который не только считался, но и в действительности был “зубром ТЭКа”, одним из его столпов и создателей, назначить молодого и бойкого парня, ни одного дня до этого не работавшего в ТЭКе, его куратором в правительстве – это создать идеальную почву для будущих конфликтов (наряду с конфликтом “Кох – Куликов”).
Ситуация осложнялась ещё и тем, что и Немцов, и Черномырдин считали себя вполне реальными претендентами на должность президента России на будущих выборах в 2000 году. И такого рода столкновение их лбами, разумеется, не могло быть случайностью. Конечно, это было частью известной ещё из древности стратегии “разделяй и властвуй”.
Однако несмотря на такой “встроенный” в структуру правительства конфликт, Немцов и Черномырдин смогли наладить рабочее взаимодействие. И уже через месяц Немцову удалось согласовать (не без проблем, конечно) с Черномырдиным и отправить на подпись Ельцину проект указа «Об основных положениях структурной реформы в сферах естественных монополий», который тот подписал 28 апреля.
Этот указ покушался сразу на четыре монополии – электроэнергетику, газовую отрасль, железные дороги и связь. Предлагалось разделить потенциально конкурентные и монопольные виды деятельности, в конкурентных создать рынок и свести до нуля долю государства, в монопольных же увеличить присутствие государства и усилить регулирование.
Лучше других была прописана электроэнергетическая часть, во многом она была воплощена в реформе РАО «ЕЭС России» в 2003–2008 годах.
Главным камнем преткновения была, конечно, реформа «Газпрома». Указ предполагал отделить потенциально конкурентную сферу (газодобычу) от монопольной (транспортировки газа). И то, что Черномырдин услышал аргументы Немцова и, в конечном итоге, не стал противодействовать выходу этого указа, стоило Черномырдину многого: его отношения с руководством “Газпрома”, в том числе с его старым другом Рэмом Вяхиревым, заметно охладели.
В течении месяца рейтинг Немцова, и так достаточно высокий, вырос ещё сильнее. По опросам общественного мнения проведённого ФОМ 55% россиян одобрительно отнеслись к назначению Немцова первым вице-премьером, а 41% – доверяли ему (бывший долгое время до этого лидером народного доверия Лужков получил только 39%).
Нужно понимать, что в условиях бесконечной критики правительства рейтинг в 41% был просто космическим и сулил Немцову блестящие перспективы. Известный политолог Глеб Павловский вот что писал об этом периоде: «…Весна 1997 года породила рейтинговое чудо Немцова, в чём-то подобное «крымскому чуду» Владимира Путина весной 2014-го. Притом что собственных медийных ресурсов у власти тогда почти не было, уже к лету его президентский рейтинг стал первым в стране. Даже среди избирателей – приверженцев КПРФ Немцов опережал Зюганова. Немцов-преемник имел цифры доверия под 50 процентов и на выборах 2000 года легко побеждал любого из известных лидеров – Зюганова, Лужкова, Явлинского, Лебедя…”
К этому периоду относится известное распоряжение Ельцина (от 31 марта), подписанное им с подачи Немцова – «О вопросах обеспечения автотранспортом федеральных органов власти».
Согласно документу, с 1 апреля 1997 года средства федерального бюджета запрещалось тратить на покупку и аренду легковых автомобилей иностранного производства для обеспечения автотранспортом федеральных органов власти. Также правительству поручалось продать автопарк иномарок с аукциона и «принять необходимые меры по обеспечению улучшения качества выпускаемых отечественной промышленностью легковых автомобилей на основе широкой международной кооперации».
Аукцион по продаже служебных иномарок состоялся 20 июня 1997 года в подмосковных Люберцах, на нём было продано три машины Audi и Saab, принадлежавшие чиновникам разных рангов, в том числе поврежденный в ДТП Audi уже упомянутого выше министра по сотрудничеству с государствами СНГ Амана Тулеева.
Однако дальнейшего развития инициатива не получила. Фактически распоряжение выполнено не было, на российские машины пересели лишь отдельные чиновники. Сам Борис Немцов в качестве личного примера пользовался служебной «Волгой».
(12 апреля 1999 года президент России Борис Ельцин своим указом признал утратившими силу несколько ранее опубликованных актов, в том числе свое распоряжение от 31 марта 1997 года).
В принципе, ничего плохого в этой немцовской идее не было. Это была общемировая практика: такого рода государственные расходы в большинстве развитых стран всегда ограничиваются жесткими протекционистскими барьерами.
В России власти всегда тратили серьёзные деньги на пополнение своего автопарка и, разумеется, было бы справедливо, если эти деньги инвестировались бы в отечественный автопром. Тем более что в России к тому времени уже была налажена сборка иномарок, и при желании можно было закупать их, не нарушая при этом распоряжения Ельцина.
Однако бурный рост рейтинга Немцова устраивал не всех. И прежде всего – медиа-олигархов Березовского и Гусинского, с которыми Немцов не спешил “договариваться”. В их планы не входило существование в политическом пространстве России никак от них не зависевшего и при этом набиравшего популярность молодого и честолюбивого политика. Разумеется, с этим полностью была согласна и Семья. Юмашев и Ко тоже воспринимали Немцова как “тёмную лошадку” и “слона в посудной лавке”, который мог поломать им всю игру на будущих выборах.
Положение осложнялось для них ещё и тем, что на Немцова не было никакого серьёзного компромата, которым можно было бы его шантажировать. Ситуация начала выходить из-под контроля Семьи.
В который раз они похвалили себя за предусмотрительность: ведь если Немцов оставался бы губернатором, то стремительный рост его популярности было бы не так просто остановить.
Впрочем, возможно, что, оставайся он в Нижнем, никакого роста в тот момент и не было бы. Здраво рассуждая, свою раскрутку (захоти он всерьёз участвовать в президентских выборах 2000 года) Немцову следовало бы начинать никак не раньше лета 1999 года.
Теперь, задним числом, многие понимают, что бурный рост немцовского рейтинга весной 1997 года был очевидным спровоцированным Кремлём фальстартом, позволившим задолго до начала предвыборной кампании снять Немцова “с пробега”. Но тогда это так не казалось. Все воспринимали Немцова как просто перспективного, пользовавшегося особым расположением Ельцина молодого политика, которому многие симпатизировали.
Однако контролируемые Семьей и медиа-олигархами СМИ уже начали потихоньку превращать Немцова в легкомысленного и поверхностного популиста-пустышку, у которого за душой не было ничего, кроме хорошей фигуры и черных кудрей. Однако в тот момент это ещё мало кто мог заметить.
Сам Ельцин в тот момент всеми этими интригами интересовался мало. Сосредоточившись на внешней политике, он 2 апреля подписал, наконец, с президентом Белоруссии Лукашенко соглашение о создании Союза Беларуси и России.
В развитие этого соглашения, 23 мая был утвержден Устав Союза, в соответствии с которым были созданы Высший совет и Исполнительный комитет Союза. Несмотря на довольно внушительные шаги к интеграции (отсутствие таможенной границы, свободное передвижение граждан, уравнивание их прав на территории двух государств), полноценного Союза так и не случилось. Интеграции властных институтов и делегирования Союзу суверенитета стран-участников так и не произошло.
Всё свелось лишь к возможности для президента Белоруссии Лукашенко стать президентом объединённого государства. Но платой даже за такой союз стало фактическое дотирование Россией белорусской экономики, которое де-факто продолжается и по сей день.
Но главным событием была встреча Ельцина с президентом США Клинтоном 21 марта в Хельсинки. На этих переговорах Ельцин снова поднял тему расширения НАТО. Он сказал, что подпишет только такое соглашение о партнерстве с НАТО, которое будет юридически обязывающим для всех членов альянса, и в котором будет сказано, что НАТО не станет принимать решений без консультаций с Россией и не будет расширяться за счёт бывших советских республик и «особенно Украины». (Именно тогда Москва впервые публично выделила Украину как сферу своих особых интересов).
Ельцин даже, наверное, чересчур откровенно сформулировал: «… наши отношения с СНГ и странами Балтии должны быть такими же, как ваши внутри НАТО», и добавил: «Мы видим, как вы и украинцы развиваете ваши отношения. Это не помогает нам решать российско-украинские проблемы».
Ельцин на этих переговорах ещё долго рассуждал об особых отношениях России со своими соседями и, наконец, предложил Клинтону: если нельзя записать в текст соглашения пункт о неприсоединении к НАТО бывших советских республик, то «давай тогда договоримся об этом устно, по-джентльменски», не оглашая эту договоренность публично.
Клинтон, как известно, отказался даже от устного обещания: «…Если мы договоримся не принимать в НАТО бывшие советские республики – это плохо отразится на наших усилиях построить новую НАТО. Но это также будет плохо для ваших усилий построить новую Россию…
Только подумай, какой ужасный сигнал мы пошлём, если заключим, как ты предлагаешь, тайную сделку. Во-первых, в этом мире нет ничего тайного. Во-вторых, это будет значить: наш военный союз по-прежнему направлен против России, но есть граница, которую мы не переходим. А Россия такой сделкой говорит: мы – прежняя империя, только не можем дотянуться до Запада…».
Ельцин (нужно отдать ему должное) бился до последнего: «Ладно, тогда давай договоримся – с глазу на глаз – что бывшие советские республики не будут приняты в первую очередь».
Клинтон ответил дипломатично: «Мы должны найти решение краткосрочной проблемы, чтобы она не породила в будущем долгосрочной, чтобы не ожили старые стереотипы о вас и ваших намерениях». Но, несмотря на всю деликатность формулировки, все понимали, что это отказ. (Из этого диалога, кстати, следует, что никаких обещаний не расширяться на восток НАТО Москве никогда не давала).
Кстати, несмотря на то, что Клинтон не взял на себя устного обязательства не принимать в НАТО бывшие советские республики (речь тогда шла об Эстонии, Латвии и Литве) в “первую очередь”, тем не менее по факту получилось именно так. В первой волне приема в 1999 году, в НАТО приняли только Польшу, Чехию и Венгрию. Три страны Балтии вступили в НАТО позже, “во вторую очередь”, в 2004 году, вместе с Болгарией, Румынией, Словенией и Словакией.
Было ли это случайностью или широким жестом со стороны США в адрес Ельцина – неизвестно. Но факт остается фактом: при президенте Ельцине ни одна из бывших советских республик не была принята в НАТО.
Переговоры в Хельсинки лишний раз показали всю важность для Ельцина статуса России как сверхдержавы. И хотя эта роль всю её историю была для России неподъемным, тормозившим её развитие бременем, тем не менее Ельцин, человек советский, не мог представить себе никакой другой её роли, кроме как сверхдержавы.
Взгляд на распад СССР как на развал империи (которым он в действительности и был) совершенно его не устраивал, поскольку тогда человеком, который активно участвовал в этом развале, становился он сам. А это совершенно не совпадало с его собственными представлениями о себе и своей роли в истории СССР и России и с его пониманием того места в мировой табели о рангах, на которое Россия могла по праву претендовать.
Призрак Беловежья приходил к нему по ночам, и в этом постоянном споре с самим собой он отчаянно старался сохранить за Россией (самым большим осколком разваленной им империи) все атрибуты прежнего величия. Он оправдывал себя тем, что империя не развалилась, просто Россия избавилась от балласта, от лишнего груза, который тянул её назад, и от этого должна была стать лишь сильнее.
Скорее всего, Ельцин не воспринимал крах СССР как нечто безусловно позитивное в истории страны. И хотя он всячески поощрял такого рода публичную риторику, внутри себя он считал это чем-то постыдным, на что пришлось пойти лишь в логике той борьбы за власть, которую он вёл с “союзным центром”. Это была крайняя мера, к которой он вынужден был прибегнуть после августовского путча и украинского референдума.
Ему, видимо, больше импонировала модель, в которой империя просто предоставляла независимость некоторым своим колониям, а в благодарность за это колонии ещё неопределенно долго соглашались оставаться в сфере её влияния. В этой его картине мира никакого развала не было, а был и есть великий и добрый император, который даровал автономию своим провинциям.
И, в таком случае, сама империя никуда не делась, она как была, так и осталась. Могучая, большая, с огромной армией и самым большим в мире ядерным арсеналом. Просто она сменила название и слегка подправила свои границы, да и то – чисто на бумаге. В реальности же она осталась, как и была: от Кёнигсберга до Чукотки, от Таймыра — до Кушки…
США нехотя соглашались играть с Ельциным в эту игру. В ней они должны были делать вид, что их визави представлял собой серьёзного и опасного оппонента, и с важными лицами обсуждать очерёдность вступления в НАТО государств Восточной Европы, в то время как в действительности Россия была в ужасающем экономическом положении, её ВВП был на порядок меньше американского, и её мнение по вопросу расширения НАТО мало кого интересовало.
Но эти ельцинские комплексы не были исключительно его собственной рефлексией. Это был мейнстрим всего тогдашнего российского военного и дипломатического истеблишмента. И военные, и МИД, и спецслужбы цеплялись изо всех сил за все эти внешние признаки величия и даже слушать не хотели о том, чтобы отказаться от разорительных усилий по поддержанию пресловутого “паритета” с НАТО или сохранению всех прежних “сфер влияния”.
Евгений Примаков, сменивший в начале 1996 года на посту министра иностранных дел Андрея Козырева, был ярчайшем представителем этой, ещё советской школы дипломатии (если вообще генерала КГБ можно считать дипломатом: ведь даже если не касаться его советского бэкграунда, то всё равно нельзя забывать, что на пост главы МИДа он пришёл с должности директора службы внешней разведки).
Поэтому нет ничего удивительного в том, что подходы Примакова к урегулированию почти всех без исключения конфликтов, от старого ближневосточного, до нового югославского, были из старой, ещё брежневской, “эпохи застоя”.
К весне 1997 года Ельцин уже больше года обсуждал всю международную повестку почти исключительно с ним, а также с руководством спецслужб и военными. Нет никаких свидетельств, что он хоть как-то глубоко обсуждал те или иные её аспекты с Чубайсом или Юмашевым. Хотя они были, ни много ни мало, главами его администрации.
Такой круг общения не мог не сказаться на взглядах самого Ельцина. К 1997 году в нём уже снова проглядывался кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, а не демократ, который говорил: “Я два раза облетел вокруг Статуи Свободы и стал в два раза свободнее!”
Он уже забыл и про “ножки Буша”, и про то, что лишь благодаря Америке у России есть место в Совете Безопасности ООН и членство в G8, и про многое другое. Всё опять было подчинено старой парадигме: американцы хотят обмануть Россию, подчинить её своим интересам и в конечном итоге – уничтожить.
А его задача как президента состояла в том, чтобы разгадывать “коварные замыслы американского империализма” и тотально им противостоять. Само это противостояние постепенно превращалось в его сознании в смысл существования России, а уход от такого соперничества – в геополитическую капитуляцию и национальное унижение.
Вероятно, что к тому времени он уже по-другому смотрел и на своих потенциальных преемников: Немцова и Черномырдина. Немцов мог ему казаться слишком вестернизированным, не понимавшим принципиальной важности существования России как отдельной геополитической сущности вне каких-то организованных Западом альянсов, в которых она заведомо не будет играть первую скрипку.
А Черномырдин, наверное, воспринимался им как излишне утилитарный хозяйственник, который думает лишь о бюджете, добыче, инфляции, пенсиях и прочих мелочах, не видя главного и самого важного: стратегического позиционирования России в мире.
Именно с этого времени у Ельцина в речах всё чаще стали появляться слова “держава” и “державность”, а упоминание России почти всегда сопровождалось эпитетами “великая” и “могучая”.
Но одними словами Ельцин не ограничивался. 22 апреля в Москву с официальным визитом прибыл председатель КНР Цзян Цзэминь. А уже 23 апреля главы России и КНР подписали «Китайско-российскую совместную декларацию о многополярном мире и формировании нового международного порядка», в которой было отмечено, что стороны, «строго соблюдая принципы международного права, утверждают долговременные межгосударственные отношения нового типа, не направленные против третьих стран. Это важный практический опыт для установления нового международного порядка».
Также было официально объявлено о создании “Комитета китайско-российского дружбы, мира и развития”. А на следующий день, 24 апреля, в Кремле главы Китая, России, Казахстана, Киргизии и Таджикистана подписали Соглашение о взаимном сокращении вооруженных сил в районе границы. Таким образом были заложены основы для возможного создания нового военно-политического объединения.
Подписанная Ельциным и Цзян Цзэминем совместная декларация заявляла о “многополярном мире и формировании нового мирового порядка”. Это был явный камень в огород Запада, поскольку в ней подчеркивалось “неприятие сторонами гегемонизма и политики с позиций силы” (прозрачный намёк на США) и выражалась “озабоченность по поводу расширения и усиления военных блоков” (не менее прозрачный намёк на НАТО).
Ельцин явно давал понять, что декларируемый им курс России на интеграцию с альянсом западных демократий не являлся безальтернативным, и он не был намерен класть все яйца в одну корзину.
Впрочем, на Западе это уже давно поняли. В частности, в Вашингтоне очень плохое впечатление произвёл фактический отказ России от ратификации договора СНВ-2, подписанного Ельциным и Джорджем Бушем-старшим ещё в январе 1993 года. (Тем более что США его ратифицировали).
На этом фоне неизбежно возродились прежние подозрительность и недоверие (об исчезновении которых постоянно твердил Ельцин), и этим в значительной степени и объяснялась та сдержанность, с которой Запад оказывал России финансовую поддержку в самые трудные годы её реформ и реагировал на её попытки интегрироваться в его структуры.
Но важно отметить, что последние десять лет, в течение которых Россия пыталась трансформироваться в демократию западного образца, не прошли бесследно. В том числе – и для самого Ельцина.
Ещё во время подготовки к встрече с Клинтоном в Хельсинки Ельцин отправил американскому президенту письмо, в котором он, помимо стандартных возражений по поводу продвижения НАТО на восток, писал: “… Я с глубоким воодушевлением воспринял Ваше заявление на пресс-конференции в Белом Доме 7 марта 1997 года о том, что Вы не исключаете возможности участия России в совместном оборонном союзе, включающим Европу, США и Канаду. Я рассматриваю это заявление как шаг в правильном направлении. В ответ хочу предложить Вам сделать второй, совместный шаг.
На встрече в Хельсинки мы могли бы согласиться в том, что вступление России в НАТО является нашей совместной целью, что следующий раунд расширения альянса должен включать в себя Россию, и что дальнейшее расширение без включения России невозможно. Мы могли бы заявить о совместном намерении работать в этом направлении с указанием определённого желаемого срока вступления России, например, в течении пяти лет, и запустить механизм дальнейших двусторонних консультаций по этому вопросу. Это соглашение разрядило бы атмосферу, позволило бы нам завершить встречу на положительной ноте, а также достичь максимальных выгод из всего комплекса начинаний по линии взаимодействия России и Запада, которые обсуждаются в настоящий момент.”
В этом же письме Ельцин высказывал важную мысль о том, что “… США и Западу предстоит сделать выбор, и цена возможного просчёта исключительно велика. Либо будущая система евроатлантической безопасности включит Россию и будет создаваться совместно с ней, либо Россию изолируют, что похоронит идею партнёрства и очень серьёзно затормозит дальнейшую демократическую трансформацию России.
В 2000 году на выборах моего преемника можно ожидать усиления националистической, антизападной, изоляционистской традиции…”
Этот призыв Ельцина не остался незамеченным. 27 мая в Париже был подписан Основополагающий акт о взаимных отношениях, сотрудничестве и безопасности между Россией и НАТО. Однако, помимо общих деклараций, в нём был лишь один пункт о том, что НАТО не будет размещать на территории новых членов ядерное оружие. Это всё, чего удалось добиться Ельцину от Клинтона.
Историки теперь ломают копья и спорят: было ли желание Ельцина вступить в НАТО искренним, и не повисла ли протянутая им Западу рука в воздухе. Был ли это упущенный Клинтоном шанс или это была просто попытка Ельцина усидеть на двух стульях: американском и китайском. И не стала бы Россия, окажись она интегрированной в западные альянсы, тем троянским конём, который разрушил бы их.
Как известно, история не знает сослагательного наклонения, и мы здесь не будем рисовать сценарии в духе альтернативной истории. Случилось то, что случилось. И наш долг честно об этом написать.