Живая книга о Ельцине Глава 8. Ельцин. Противостояние . Часть 4
13 июня, 2022 10:44 дп
Альфред Кох
Альфред Кох:
Отпраздновав победу, Ельцин распустил сначала Моссовет, а потом и все советы в субъектах федерации, и немедленно приступил к очередному раунду редактирования уже принятого Конституционным совещанием проекта конституции. Он вносил и вносил в него всё новые корректировки уже без оглядки на Верховный совет, всё увеличивая президентские полномочия и сокращая власть парламента. Он усилил право президента единолично отправлять правительство в отставку, ещё сильнее усложнил процедуру импичмента, ещё раз отредактировал полномочия Конституционного суда и так далее.
Именно тогда в тексте конституции появился знаменитый «шедевр», поместивший прокуратуру в главу «Судебная власть». Всё это объясняется чрезвычайной спешкой, в которой проходила очередная доработка конституции под нужды Ельцина: ведь её текст нужно было опубликовать не меньше чем за месяц до референдума. Весь оставшийся месяц ельцинские правоведы (Шахрай, Собчак, Котенков и другие) в поте лица дорабатывали текст. Ельцин внимательно следил за их работой, вникая в каждую деталь.
Руководитель администрации президента Сергей Филатов в это время даже подвергал ревизии сам принцип разделения властей и говорил, что в предыдущий период «этот принцип был доведен до абсурда, а октябрьские события убедительно доказали, что чрезмерный упор на разделении властей ведёт к их конфронтации». Собчак шёл ещё дальше и говорил о том, что «излишки парламентаризма привели страну к событиям 3–4 октября», и что «парламентская республика для России – неприемлема».
Это было тем более странно, что никакой парламентской республики к октябрю 1993 года в России уже не было: с лета 1991 года в стране был президент с достаточно большим набором полномочий. Более того, никто и не предлагал никакой парламентской республики. Даже проект конституционной комиссии Верховного совета (комиссии Румянцева) предусматривал парламентско-президентскую республику по типу США. То есть авторы ельцинской конституции полемизировали с какими-то вымышленными оппонентами, которых в реальности в тот момент не существовало…
И вот, 9 ноября Ельцин выступил по телевидению и анонсировал новый проект конституции, который он и выносил на референдум. Он сказал, что этот «проект – плод трёхлетнего упорного труда. Над проектом работала Конституционная комиссия, затем – Конституционное совещание. На последней стадии – его Общественная и Государственная палаты. В этом деле участвовали лучшие юридические силы страны…».
И 11 ноября проект новой конституции был, наконец, опубликован в печати. Строго говоря, этот текст был вынесен на референдум лично президентом Ельциным (что было вполне, кстати, конституционно), поскольку в его окончательной редакции проект не был одобрен даже тем декоративным Конституционным совещанием, которое Ельцин собрал летом в пику Верховному совету. Но после 4 октября на это уже мало кто обращал внимание: победителей не судят.
Параллельно разворачивалась избирательная кампания в обе палаты Федерального Собрания. Бывшие народные депутаты бывшего Съезда народных депутатов РСФСР (те самые, которых пушками и пулемётами несколько дней назад разогнал Ельцин) гневно заклеймили эти выборы как абсолютное беззаконие и гнусный спектакль, после чего, без долгих размышлений, приняли в них активное участие.
Забегая вперёд, скажем, что из 450 мест в нижней палате (Государственной Думе) Федерального Собрания 86 мест (около 20%) выиграли эти бывшие народные депутаты. Многие непримиримые оппоненты Ельцина (такие как, например, Бабурин и Исаков) вновь оказались народными избранниками.
Но главная интрига этих выборов состояла в другом. И Ельцин, и Гайдар посчитали, что после разгона Верховного совета победа у них в кармане. Но каждый эту победу видел по-своему.
Гайдар считал, что в этот раз он оказал Ельцину настолько очевидную и серьёзную услугу, что у Ельцина просто нет другого варианта, как поддержать гайдаровскую партию «Выбор России» в ходе этой избирательной кампании. И после её неизбежной победы сформировать однородное реформаторское правительство, которое, без оглядки на красно-коричневых коммуно-патриотов и разнообразных «матёрых товаропроизводителей», проведёт, наконец, быстрые и эффективные реформы.
Ельцин же так не считал. Мы уже писали, что с весны 1992 года он смотрел на Гайдара с большой симпатией, но и с опаской. И всё, что в Гайдаре ему импонировало: и его молодость, и компетентность, и умение просто и понятно объяснять сложные вещи, и его мужество, и то, что его любят в демократических кругах и в среде интеллектуалов, – всё это одновременно и пугало Ельцина.
Он всей своей звериной интуицией чувствовал в Гайдаре человека следующего поколения, политика другого уровня и других горизонтов. Он понимал, что Гайдар – это человек, который лучше него подходит для того, чтобы вести Россию дальше, в неведомый ему мир демократии и свободы, в рынок и в постиндустриальный мир, в XXI век, в ту жизнь, которая будет после фукуямовского «конца истории».
Но именно этого он и не мог позволить. Зря, что ли, он устроил эту бойню в центре Москвы и едва не спровоцировал гражданскую войну? Уж точно не для того, чтобы стать свадебным генералом и отдать бразды правления этому милому юному толстячку! Ельцин не видел никакого смысла в том, чтобы, вырвав с кровью у своих врагов всю полноту власти, уже через месяц своими собственными руками смастерить себе соправителя, с которым он вынужден будет считаться, искать компромиссы, опять идти на уступки…
Да и ребята, которые во всей этой грязи вывалялись по полной программе (Коржаков, Грачёв, Барсуков, Ерин и другие) не поняли бы этого. Сказали бы: это мы что, для этого «доцента» старались, что ли? Мы для тебя надёжа-государь пуп рвали и грех на душу брали. Ты уж не обессудь, но так мы не согласны. Ты давай не дури, иди, правь самодержавно, без всех этих умников. А мы тебя подопрём. И кому надо – завсегда рот заткнём. Ты только мигни…
Нет, не такой был Ельцин человек, чтобы властью делиться. Я, мол, эту корону кровью умыл. И она теперь по праву – моя. И ничья больше. Не отдам. Сам буду править. Один. Точка.
Это был переломный момент его правления. До этих пор считалось, что Ельцин был «первым среди равных». Что он был ставленником так называемых «демократов», и этих демократов можно было более или менее ясно идентифицировать: частью как отцов-основателей Межрегиональной группы, частью как активистов Демократической России, частью как членов гайдаровской команды. И как бы само собой разумелось, что не только у членов этой неформальной «партии» был лидер – Ельцин, но и у лидера была обязанность прислушиваться к мнению «партии» и опираться на её поддержку не просто так, а всё-таки придерживаясь её ценностей и её целей.
Именно при поддержке этих людей он пришел к власти. Именно благодаря им, он её удержал и стал тем, кем стал. Но после случившегося 3–4 октября он вдруг всем своим существом почувствовал, что связь с этими людьми, которая всё это время тяготила его, ему больше не нужна. Он понял, что государство, как сильная норовистая лошадь, долго брыкалось и сопротивлялось, но, наконец, покорилось ему. Он почувствовал, что подчинил его своей воле, и оно уже управляется им.
Как воспитанник командно-административной системы, скроенной ещё по сталинским лекалам, он понимал всю первобытную суть государства как машины насилия. Все эти рассказы про сдержки и противовесы, конкуренцию властей и общественный договор его мало трогали. Он отдавал должное изяществу этих интеллектуальных построений и даже в чём-то соглашался с ними.
Но он знал главное: полицейский сапог и танки в городе – это аргумент, который бьёт любые бумажные законы и правила. Когда говорят пушки – молчат не только музы. Затыкают рот даже самые разудалые краснобаи. И, следовательно, тот, кто этими пушками управляет, и есть настоящая власть. В сущности, только это и есть государство. А остальное – демагогия и праздные рассуждения столичных бездельников. Остальное существует лишь постольку, поскольку в наличии есть защищающая это «остальное» машина принуждения.
Ельцин никогда глубоко не изучал ни истории, ни науки об обществе, ни того пути, который прошла эта наука за тысячи лет своего существования от Аристотеля до наших дней. Его теоретический багаж в этом вопросе исчерпывался тем вульгарным марксизмом, которым его пичкали в институте и, позже, на партийной работе в аппарате сначала обкома, а потом ЦК КПСС. И у него, разумеется, в голове сидели лишь ленинские формулировки про то, что «государство – это машина для угнетения…», и что «государство – это аппарат насилия…».
Поэтому, когда в практической жизни он сам пытался как-то иначе, не на голом насилии, выстроить некое правильное, «доброе» государство, которое он мысленно рисовал в своём воображении, он всякий раз натыкался на бесконечную говорильню, саботаж и воровство. Он всё больше убеждался в том, что «народ по-хорошему не понимает». Особенно это касалось его политических оппонентов: стоило попытаться договориться с ними миром – они мигом садились на голову.
Человек, воспитанный на догматическом марксизме, не мог воспринимать всё это иначе, чем «болото», «загнивание» и «торможение». Он видел в этом только «отжившие формы», которые лишь мешали историческому «прогрессу». И тут память услужливо подсказывала марксистскую формулировку про то, что насилие — это повивальная бабка истории. И всё становилось на свои места: ради «прогресса» можно было и пострелять. Исторически это было оправдано.
Российское общество в силу своей истории вообще очень толерантно к насилию. А когда это насилие ещё и обосновывается как неизбежное и прогрессивное, то и подавно тянет применять его всякий раз, когда попытки найти компромисс более щадящими способами кажутся безуспешными.
Внутри этой картины мира совершенно не было места для осознания того обстоятельства, что за пределами машины насилия стоял намного более важный вопрос о контроле над этой машиной. Как организовать этот контроль так, чтобы он не оказался в руках злонамеренных людей? Должен ли человек, который контролирует машину, сам подчиняться кому-то? И что делать, если он не подчинится установленным для него правилам? И что делать если эту машину не контролирует вообще никто, и она предоставлена сама себе?
Императрица Анна Иоанновна, призванная петровской элитой на царство на определённых условиях («Кондициях»), став императрицей, публично разорвала их и стала царствовать самодержавно. Именно это и случилось после октябрьских событий 1993 года: Ельцин разорвал свою связь с демократами и, почувствовав в своих руках все рычаги управления машиной насилия, осознал, подобно Людовику XIV, что «государство – это я».
Ельцин в силу своей природы и своей биографии представлял собой чистейший образец некоего древнего персонажа, для которого стремление к власти не требовало никакого обоснования и само по себе являлось добродетелью настоящего героя. Для такого героя власть являлась естественным и само собой разумевшимся призом за подвиги, совершённые для её достижения. Зачем ему власть, и что он собирался с ней делать – это вопросы, которые не задавались, поскольку всякий миф заканчивался тем, что герой получал в своё распоряжение престол. Что происходило с ним дальше – неведомо…
Именно поэтому ключевым вопросом для Ельцина был контроль над силовым блоком. Он раз за разом, снова и снова редактировал эту часть проекта конституции с тем, чтобы как можно яснее и чётче прописать свой личный, персональный контроль над всей машиной насилия: как над армией, так и над всеми спецслужбами. И именно в таком виде конституция и была предъявлена народу для референдума.
Что же касалось выборов в Федеральное Собрание, то ситуация с ними оказалась неожиданной.
Хорошо знавший эту сторону Ельцина Шахрай очень быстро понял, чего хотел (но не говорил) Ельцин. Он знал, что внутри гайдаровской команды был внутренний конфликт между Гайдаром и Шохиным. И что Шохину симпатизировал Черномырдин. И что Черномырдин, в силу своего положения, не хотел уступать место премьера Гайдару. Эти обстоятельства сказались, в том числе, и на результатах выборов.
Сам Гайдар свои отношения с Черномырдиным описывает так: «…у меня с ним были приличные отношения в то время, когда он работал под моим началом, вполне спокойные. Он вёл себя порядочно, в премьеры не лез. Был такой момент, когда стало ясно, что у меня есть серьёзный шанс вылететь из кресла, и был набор людей, которые начали суетиться. А Черномырдин – нет. Он вёл себя достойно. Единственный момент, когда мне с ним было очень тяжело, когда и его и меня поставили в очень сложное положение, это конец 93-го, начало 94 года – когда я, почти официальный его преемник на этом посту, работал его первым замом. Это никому бы не понравилось. Это было время, когда отношения между нами были напряжёнными».
Гайдар был уверен, что Ельцин в любом случае поддержит его. Поэтому довольно самонадеянно принялся формировать список своей партии на выборах в Думу. И вместо того, чтобы сформировать широкую реформаторскую коалицию, взяв в неё все проправительственные силы от Черномырдина до Чубайса, он решил сформировать её только из своих твёрдых (как ему в тот момент казалось) сторонников и людей, выбор которых (опять же – как ему казалось) одобрил бы Ельцин.
Это была ошибка. Гайдар, при всём его уме, повёл себя очень наивно и беспечно. Впрочем, вся его последующая политическая карьера показала, что он, будучи незаурядным экономистом и мужественным человеком, в вопросах политической интриги оказался полным профаном.
Глядя сегодня на список, с которым гайдаровская партия «Выбор России» пошла на выборы, не испытываешь ничего, кроме недоумения. Как там оказался Полторанин? Человек, который методично уничтожал репутацию гайдаровской команды, и который покинул фракцию, не досидев до конца срока? Что там делал ныне видный единоросс Андрей Макаров, который вышел из партии буквально сразу после избрания в Думу? Как там оказалась Элла Памфилова? Характерно, что эта ныне активная сторонница Путина меньше, чем через год после избрания в Думу, вышла из фракции из-за того, что она была против правительства Черномырдина в «котором от реформ ничего не осталось»!
Можно назвать ещё несколько десятков фамилий, которые непонятно каким образом оказались в этом списке, и которые предали своего лидера сразу же, как только у них появились более интересные перспективы. Теперь уже очевидно, что многие (если не большинство) фигурантов этого списка стремились в него попасть не потому, что были искренними сторонниками Гайдара, а потому, что рассчитывали на те привилегии, которыми, по их мнению, должны были обладать депутаты правящей партии…
Достаточно сказать, что сразу после выборов во фракции «Выбора России» было 78 депутатов, к концу же полномочий этой Думы (а она в первый раз выбиралась всего на два года) их осталось лишь 47 человек. 31 член фракции (40%) в течение этого короткого периода предпочли выйти из неё и присоединиться к другим партиям и группам. Наверное, излишне говорить, что большинство из них никогда не оказались бы в депутатском кресле, если бы не поддержка Гайдара и не включение их в его партийный список.
И совершенно непонятно, почему в этом списке нашлось место для Полторанина, но не нашлось для Шохина. Нашлось для Памфиловой, но не нашлось для Меликьяна. Нашлось для Макарова или Бунича (непримиримого критика приватизации), но не нашлось для Шахрая или Калмыкова. И, наконец, совершенно непонятно, почему в нем не оказалось Черномырдина, но оказался, например, Авен, который вообще никак не проявил себя ни как политик, ни как депутат…
Вот как Шохин описывает это эпизод: «…Я Егора спрашиваю: Егор, ты формируешь список?» – «Да». – «Можешь мне объяснить, почему многие члены кабинета мимо кассы пролетают?» Он говорит: «Ну, вы же профессионалы-технократы, зачем вам политикой заниматься?»
Очевидно, что это была лишь отговорка. Чем технократ Чубайс отличался от технократа Шохина было более-менее ясно: он был намного ближе Гайдару в личном плане. Их связывала долгая дружба, и в его лояльности Гайдар ни минуты не сомневался. Чего он не мог сказать о Шохине. Хотя Шохин, разумеется, был вполне квалифицированным человеком и полностью разделял общее направление гайдаровских реформ.
Далее Шохин вспоминает: «… говорят у Явлинского плохие советники потому, что не советовали ему создавать коалиции. А советники Гайдара лучше? Они ему говорили: «Формируем список только из своих, берём власть в свои руки.» А расширить коалицию? Это хорошие советники, которые не советуют вам создавать коалицию с людьми, готовыми к сотрудничеству?».
Но, повторимся, ситуация, на наш взгляд, была ещё глупее. Чем Шохин «хуже» Чубайса, допустим, было понятно. Но чем Шохин был хуже Полторанина, а Шахрай – Памфиловой? И уж тем более – чем они хуже каких-то Макарова или Александрова? Этот шаг Гайдара до сих пор не поддается объяснению…
Разумеется, и Шахрай, и Шохин, и все остальные не попавшие в список «Выбора России» деятели правительства, при молчаливом согласии Черномырдина (по одним причинам) и Ельцина (по другим), быстро организовали свою партию. Назвали они её «Партией российского единства и согласия» (ПРЕСС) и пошли на выборы своим списком. Инициатором создания этой партии выступил Шахрай. Он же её и возглавил.
Но даже с учётом этой ошибки Гайдар был бы вправе рассчитывать на победу, если бы его поддержал Ельцин. Инерция октябрьского триумфа была такова, что если бы Ельцин однозначно поддержал Гайдара так же, как Гайдар в трудную минуту поддержал его, то всё могло пойти по-другому: Ельцин в тот момент казался воплощением власти и силы, и это притягивало людей.
Но Ельцин воспользовался старым принципом «разделяй и властвуй» и столкнул в борьбе за голоса избирателей тех, кто мог бы выступить консолидировано. Он рассуждал, по всей видимости, так: обе партии ищут моего покровительства, а их лидеры хотят оставаться при власти. Моей власти. Выступая двумя списками, они суммарно наберут примерно столько же голосов, сколько набрали бы, выступи они единым списком. И все эти голоса, так или иначе, будут лояльны мне. Таким образом, я ничего не теряю. Но теряет каждый из них в отдельности: у каждого из них власти будет меньше, чем если бы они объединились. Вот и хорошо: тем меньшую опасность они будут для меня представлять.
И Ельцин не поддержал никого. Он просто отмолчался. Мы знаем, что Ельцин никогда не поддерживал людей, которые и без такой поддержки были бы за него. В определённом смысле он вёл себя рационально: зачем было тратить ресурс, когда ситуация этого не требовала?
Но, даже если оставить в стороне моральный аспект, всё равно придется признать, что Ельцин, как и Гайдар, в этот момент совершил ошибку: при его поддержке Гайдар набрал бы больше голосов за счёт лояльных власти избирателей, и, следовательно, суммарный выигрыш в том числе и Ельцина был бы больше. Ведь не секрет, что во все времена была, есть и будет большая группа избирателей, которые лояльны любой власти, какой бы она ни была. И эти люди всегда голосуют за текущую власть просто потому, что она власть.
Но Ельцин Гайдара не поддержал, и эти избиратели за «Выбор России» не проголосовали. И сколько бы Гайдар в ходе избирательной кампании ни пытался изображать собой партию власти, эти избиратели всё поняли правильно: какая же ты власть, если в твою поддержку не выступают ни президент, ни премьер?
Ельцин к тому моменту давно уже был одержим доктриной «президента всех россиян» и пытался выставить себя неким общенациональным лидером, находившимся «над схваткой». Эта его мегаломанская доктрина, несмотря на то что она не имела ничего общего с реальностью (ведь у него было много противников почти во всех слоях населения), управляла им до конца жизни и не позволяла ему полноценно участвовать в политической борьбе.
Он считал ниже своего достоинства выступать в поддержку какой-то одной партии против другой. Всякий раз, когда он вступал в политическую полемику, это подавалось им не иначе, как спасение отечества от неких глобальных и абстрактных опасностей, типа «реставрации коммунизма» или «наступления на демократию».
Межпартийная же борьба воспринималась им как мелкая возня, недостойная человека его масштаба. (В этом отношении Путин – лишь продолжатель ельцинской традиции, которую, впрочем, он творчески развил и довёл до абсурда, умудрившись обзавестись собственной партией, но так и не вступив в неё).
Желая оставаться «над схваткой», Ельцин не только благосклонно не мешал расколу внутри его команды, но и проспал возрождение коммунистической партии (под новым названием КПРФ), а также прозевал появление жёстко популистской либерально-демократической партии во главе с её лидером – невероятным харизматиком Владимиром Жириновским.
Коммунисты возвращались на политическую сцену медленно. После августовского путча 1991 года, 6 ноября, Ельцин своим указом запретил КПСС и Коммунистическую партию РСФСР. Однако практически весь 1992 год по иску депутатов Верховного совета в Конституционном суде шло рассмотрения дела о законности этого ельцинского указа. 30 ноября 1992 года Конституционный суд принял решение, суть которого состояла в том, что, хотя в целом указ устоял, он был отменён в части запрета на местные организации коммунистической партии.
Этим решением, разумеется, воспользовались бывшие партийные функционеры аппарата КПСС (Зюганов, Купцов и другие). Они быстро создали необходимое количество местных ячеек и переучредили коммунистическую партию, назвав её Коммунистической Партией Российской Федерации (КПРФ). Уже через год, к выборам 1993 года, это была сильная партия, имевшая представительство во всех регионах России.
Тут будет уместно сказать, что в российском общественном мнении есть устойчивое заблуждение, что Ельцин, будто бы, был противником суда над КПСС и, якобы, всячески препятствовал тому, чтобы такой процесс состоялся. Это не так. Упомянутый выше процесс в Конституционном суде, который вошёл в историю под названием «Дело КПСС», был следствием как раз указов Ельцина о запрете КПСС, а его представители в суде (Бурбулис, Федотов, Шахрай и другие) выступали активно и достаточно эффективно.
Суд признал, что в стране «в течение длительного времени господствовал режим неограниченной, опирающейся на насилие власти узкой группы коммунистических функционеров, объединённых в Политбюро ЦК КПСС во главе с Генеральным секретарём ЦК КПСС. … Руководящие структуры КПСС были инициаторами, а структуры на местах – … проводниками политики репрессий в отношении миллионов советских людей, в том числе в отношении депортированных народов. Так продолжалось десятилетиями…».
Так или иначе, но осенью 1993 года Ельцин имел вполне оформившуюся левую партию, которая уже не была традиционной ортодоксально-коммунистической, а была полна оппортунизма и ревизионизма, признавала частную собственность, заигрывала с церковью и националистами. Официально отказавшись от претензий на имущество КПСС и от правопреемства, она была неуязвима с юридической точки зрения, и поэтому нынешние претензии к Ельцину либо объясняются некомпетентностью, либо они должны быть переформулированы как-то иначе, поскольку суд над КПСС состоялся, и Ельцин его фактически выиграл.
Что касается ЛДПР, то её создали выходцы из «Демократического Союза» (ДС) Валерии Новодворской – Владимир Богачёв и Владимир Жириновский. Это были два очень странных персонажа. Достаточно сказать, что Богачёв был изгнан из ДС с формулировкой «за предательство».
Создав же ЛДПР, они немедленно поругались, и Богачёв исключил из партии Жириновского «за сотрудничество с органами госбезопасности». Недолго думая, Жириновский, в свою очередь, изгнал из партии Богачёва и одержал верх в этой схватке. Так он и руководил ею до своей смерти, больше тридцати лет.
Помимо уже упомянутых, в выборах участвовали ещё много партий. В частности, нужно отметить вновь созданную именно к этим выборам леволиберальную партию «Яблоко» во главе с Григорием Явлинским, Аграрную Партию (лидер – Михаил Лапшин), которая фактически являлась филиалом КПРФ в деревне, центристскую Демократическую Партию (Николай Травкин) и Партию «Женщины России» (Алевтина Федулова), созданную бывшими активистками коммунистических женских, молодежных и детских организаций СССР.
Нетрудно заметить, что вся интрига избирательной кампании крутилась вокруг противостояния доминировавшего левого дискурса с фактически единственной правой партией – гайдаровским «Выбором России». То есть с партией, которая, к тому же, по общему мнению, была ответственна за тяжело шедшие рыночные реформы. Частично к ней примыкала правоцентристская ПРЕСС, но это и всё. Остальные партии размещались в промежутке между традиционным ортодоксальным марксизмом и вариациями европейской социал-демократии.
В этих условиях отсутствие поддержки со стороны Ельцина было фатальным и предрешило исход борьбы. По результатам выборов Ельцин получил абсолютно левый парламент, двигаться с которым дальше по пути либеральных рыночных реформ едва ли было возможно.
На финише избирательной кампании опять отличился Полторанин. Будучи первым вице-премьером и главной Федерального информационного центра (объединившего почти все метровые телевизионные каналы и другие СМИ) при распределении телевизионного эфира между партиями как-то непропорционально много времени он выделил ЛДПР.
Наивный расчет Гайдара на то, что в обмен на «проходное» место в списке Полторанин обеспечит его партии поддержку Ельцина и «режим наибольшего благоприятствования» в СМИ (а Гайдар на собственной шкуре уже познал силу медиа), блестяще провалился.
Сейчас уже невозможно установить, почему вышло так, что фигурант списка «Выбора России» выделил столько эфира своему сопернику, но это факт: Жириновский весь месяц раздавался из каждого утюга. Он воспользовался этим подарком очень эффективно. Целыми днями он выступал перед телезрителями и обещал им всё, что взбредет в голову: женщинам – богатых и непьющих мужей, мужчинам – дешёвую водку, старикам – заботу и большие пенсии, солдатам – досрочную демобилизацию, генералам – войну, а всем вместе – большие зарплаты и счастливую жизнь.
Он был обаятелен, в меру смешон, очень трогателен и совсем не вписывался в общий ожесточённый и напряжённый дискурс. Он нёс полную ахинею, агрессивная имперская риторика сменялась у него яркими детскими воспоминаниями, он был абсолютно искренен и гротескно вульгарен. И он подкупал своей свежестью и раскованностью.
Результаты выборов в Государственную Думу, которые прошли 12 декабря, опровергли все прогнозы аналитиков и не могли не обескуражить даже самого искушённого наблюдателя. (Нужно заметить, что в тот день выборы не состоялись в Татарстане и Чечне. Но если в Чечне они так никогда и не состоялись, то в Татарстане они все-таки прошли спустя два месяца, после подписания договора между Татарстаном и Россией, т.е. в марте 1994 года).
Как известно, половина Думы избиралась по партийным спискам, а половина – по мажоритарным округам (при 5% проходном барьере). Результаты были следующими.
ЛДПР набрала по партийным спискам почти 23% или 59 мест. По мажоритарным округам (где влияние федеральных СМИ было несравненно ниже) её результат был значительно слабее: сторонники Жириновского получили лишь 5 мандатов.
«Выбор России» (С Полтораниным в списке (!) – ещё одна ошибка Гайдара) по партийным спискам набрал 15,5% или 40 мест. По мажоритарным округам Гайдар выступил хорошо: его сторонники получили 24 места.
КПРФ по партийным спискам набрала 12,4% голосов, что дало им 32 места в Думе. 10 мест добавили коммунистам выборы по мажоритарным округам.
Примерно одинаковое (около 8%) количество голосов по партийным спискам набрали «Женщины России» и Аграрная партия, получив по 21 месту. При этом женщины России добавили себе при выборах по мажоритарным округам всего 2 места, в то время как Аграрная партия прибавила 16 мест.
Чуть меньше – 7,8% и, соответственно, 20 мест – при голосовании по партийным спискам получила партия «Яблоко». В мажоритарных округах она добрала ещё 7 мест.
Почти 7% (18 мест) по партийным спискам получила партия Шахрая и Шохина ПРЕСС, и ещё 4 места она выиграла в мажоритарных округах.
И замыкала список победителей этих выборов Демократическая Партия России (ДПР) Николая Травкина, набравшая по партийным спискам 5,5% (14 мест), не взяв при этом ни одного места по мажоритарным округам.
Остальные партии не преодолели 5% барьера и, следовательно, в Думу не прошли. Совокупно они выиграли в 21 мажоритарном округе и дополнили группу независимых беспартийных депутатов, выигравших в других мажоритарных округах ещё 130 мест.
Из проигравших партий следует выделить Российское Движение Демократических Реформ (РДДР) Анатолия Собчака, набравшее 4%, и Гражданский Союз Аркадия Вольского, который набрал 2% голосов.
Их проигрыш показывает, что реальное электоральное влияние «демократов первой волны» из МДГ (Собчак и другие) и «красных директоров» (Вольский и другие) к концу 1993 года стало маргинальным, и на сравнительно свободных и демократических выборах они не были поддержаны народом. Следовательно, влияние, на которое они претендовали в ельцинском окружении, не соответствовало их реальному политическому весу.
При этом характерно, что, если первых («демократов») Ельцин слушал всё меньше и меньше, то влияние вторых («красных директоров») в тот момент было существенным, и Ельцин старался учитывать их позицию при принятии решений. Это ярко иллюстрирует то обстоятельство, что Ельцин отнюдь не был «электоральным роботом» (иначе бы он не слушал ни тех, ни других). Он в большей степени прислушивался к собственной интуиции, которая, разумеется, всегда больше благоволила «крепким хозяйственникам».
Очевидно, что результат ЛДПР был большим сюрпризом для всех, включая и Ельцина. Эта электоральная аномалия целиком и полностью объяснялась медийной активностью Жириновского и головотяпством (если не предположить чего-то более серьёзного) Полторанина. Никогда после этого Жириновский уже не показывал подобных результатов. На всех следующих думских выборах результат ЛДПР колебался в интервале от 6 до 13%.
Увидев эти фантастические 23% ЛДПР, известный публицист Юрий Карякин не мог скрыть своего изумления и заявил в прямом эфире: «Россия, одумайся! Ты одурела!».
Неудивительно, что сразу после этих выборов Ельцин без колебаний уволил Полторанина со всех постов, хотя тогдашние правила не требовали от правительственных чиновников сложения полномочий в случае избрания в Думу. Так, например Гайдар, Фёдоров, Чубайс, Шахрай, Шохин и многие другие остались в своих креслах даже став депутатами.
Снова повторилась та же история, что и с Бурбулисом: человек, которому Ельцин был обязан тем, что после октябрьского пленума 1987 года не канул в лету, чьими чисто медийными усилиями (включая прямой подлог) Ельцин неожиданно для самого себя вдруг стал народным трибуном, теперь, когда тот оказался Ельцину не нужен, был выброшен на свалку и мгновенно забыт. Чуть больше, чем полгода назад, он обеспечил президенту победу на референдуме. И вот теперь Полторанин оказался не у дел…
(Впоследствии Полторанин превратился в довольно экзотический персонаж, который то беспрерывно материл Ельцина, ставя ему в вину «ограбление народа», пьянство и развал СССР, то вдруг начинал выступать с лозунгами «спасения белой расы от наступления инородцев»).
Параллельно с выборами в Думу, прошли ничем не примечательные выборы в верхнюю палату Федерального Собрания – Совет Федерации. Эти выборы запомнились лишь тем, что на них в первый и последний раз членов Совета Федерации выбирали на прямых выборах. После этого, их никогда уже фактически не выбирали, а лишь назначали по всё более и более замысловатой и недемократической процедуре, которую уже даже и выборами назвать язык не поворачивается.
Так или иначе, но неудовлетворительные результаты выборов в Думу не смутили Ельцина. Скорее всего потому, что он не придавал им большого значения. Его больше интересовал референдум по «его» конституции. Именно на успех этого референдума делал он основную ставку, поскольку именно в этой конституции была заложена ельцинская концепция государства, в котором весь «аппарат насилия» подчинялся бы ему. И, как мы уже писали, в случае успешного исхода этого референдума, Ельцин считал бы себя неуязвимым и полновластным правителем России безотносительно хороших или плохих для него результатов выборов в Думу.
Ельцинский референдум состоялся тогда же, 12 декабря. Его результат не мог не порадовать Ельцина: «за» проголосовало 58,43% россиян при явке 54, 81%. Конституция была принята, и Ельцин мог праздновать теперь уже окончательную победу: он, наконец, сосредоточил в своих руках всю ту власть, о которой мечтал, и к которой так долго стремился.
Справедливости ради нужно сказать, что для этой победы Ельцину пришлось пойти на хитрость: в своём указе о голосовании по проекту конституции он не стал употреблять термина «референдум», он назвал его «всенародным голосованием». Это было сделано специально: в противном случае ему пришлось бы пользоваться нормой Закона «О референдуме», при которой решение считалось бы принятым, если за него проголосовало бы более 50% от общего числа избирателей (как это было в случае с апрельским референдумом).
Таким образом, фактически проведя референдум, но назвав его никому неведомым «всенародным голосованием», Ельцин ушёл от необходимости следовать букве закона. И конституция была принята простым большинством от принявших участие в голосовании, но не большинством от общего числа избирателей: при общем числе избирателей в 106 миллионов человек, за неё проголосовало около 33 миллиона, то есть 31%.
Остаток года прошёл в праздновании Ельциным и его верными соратниками окончательной победы. Все враги были повержены и долгожданный приз – фактически единоличная власть над огромной страной – был у него в руках. Все остальные неприятности: Чечня, Дума, экономика и прочие проблемы в отсутствии сопротивления со стороны недоброжелателей казались ему тогда вполне решаемыми…
Альфред Кох
Альфред Кох:
Отпраздновав победу, Ельцин распустил сначала Моссовет, а потом и все советы в субъектах федерации, и немедленно приступил к очередному раунду редактирования уже принятого Конституционным совещанием проекта конституции. Он вносил и вносил в него всё новые корректировки уже без оглядки на Верховный совет, всё увеличивая президентские полномочия и сокращая власть парламента. Он усилил право президента единолично отправлять правительство в отставку, ещё сильнее усложнил процедуру импичмента, ещё раз отредактировал полномочия Конституционного суда и так далее.
Именно тогда в тексте конституции появился знаменитый «шедевр», поместивший прокуратуру в главу «Судебная власть». Всё это объясняется чрезвычайной спешкой, в которой проходила очередная доработка конституции под нужды Ельцина: ведь её текст нужно было опубликовать не меньше чем за месяц до референдума. Весь оставшийся месяц ельцинские правоведы (Шахрай, Собчак, Котенков и другие) в поте лица дорабатывали текст. Ельцин внимательно следил за их работой, вникая в каждую деталь.
Руководитель администрации президента Сергей Филатов в это время даже подвергал ревизии сам принцип разделения властей и говорил, что в предыдущий период «этот принцип был доведен до абсурда, а октябрьские события убедительно доказали, что чрезмерный упор на разделении властей ведёт к их конфронтации». Собчак шёл ещё дальше и говорил о том, что «излишки парламентаризма привели страну к событиям 3–4 октября», и что «парламентская республика для России – неприемлема».
Это было тем более странно, что никакой парламентской республики к октябрю 1993 года в России уже не было: с лета 1991 года в стране был президент с достаточно большим набором полномочий. Более того, никто и не предлагал никакой парламентской республики. Даже проект конституционной комиссии Верховного совета (комиссии Румянцева) предусматривал парламентско-президентскую республику по типу США. То есть авторы ельцинской конституции полемизировали с какими-то вымышленными оппонентами, которых в реальности в тот момент не существовало…
И вот, 9 ноября Ельцин выступил по телевидению и анонсировал новый проект конституции, который он и выносил на референдум. Он сказал, что этот «проект – плод трёхлетнего упорного труда. Над проектом работала Конституционная комиссия, затем – Конституционное совещание. На последней стадии – его Общественная и Государственная палаты. В этом деле участвовали лучшие юридические силы страны…».
И 11 ноября проект новой конституции был, наконец, опубликован в печати. Строго говоря, этот текст был вынесен на референдум лично президентом Ельциным (что было вполне, кстати, конституционно), поскольку в его окончательной редакции проект не был одобрен даже тем декоративным Конституционным совещанием, которое Ельцин собрал летом в пику Верховному совету. Но после 4 октября на это уже мало кто обращал внимание: победителей не судят.
Параллельно разворачивалась избирательная кампания в обе палаты Федерального Собрания. Бывшие народные депутаты бывшего Съезда народных депутатов РСФСР (те самые, которых пушками и пулемётами несколько дней назад разогнал Ельцин) гневно заклеймили эти выборы как абсолютное беззаконие и гнусный спектакль, после чего, без долгих размышлений, приняли в них активное участие.
Забегая вперёд, скажем, что из 450 мест в нижней палате (Государственной Думе) Федерального Собрания 86 мест (около 20%) выиграли эти бывшие народные депутаты. Многие непримиримые оппоненты Ельцина (такие как, например, Бабурин и Исаков) вновь оказались народными избранниками.
Но главная интрига этих выборов состояла в другом. И Ельцин, и Гайдар посчитали, что после разгона Верховного совета победа у них в кармане. Но каждый эту победу видел по-своему.
Гайдар считал, что в этот раз он оказал Ельцину настолько очевидную и серьёзную услугу, что у Ельцина просто нет другого варианта, как поддержать гайдаровскую партию «Выбор России» в ходе этой избирательной кампании. И после её неизбежной победы сформировать однородное реформаторское правительство, которое, без оглядки на красно-коричневых коммуно-патриотов и разнообразных «матёрых товаропроизводителей», проведёт, наконец, быстрые и эффективные реформы.
Ельцин же так не считал. Мы уже писали, что с весны 1992 года он смотрел на Гайдара с большой симпатией, но и с опаской. И всё, что в Гайдаре ему импонировало: и его молодость, и компетентность, и умение просто и понятно объяснять сложные вещи, и его мужество, и то, что его любят в демократических кругах и в среде интеллектуалов, – всё это одновременно и пугало Ельцина.
Он всей своей звериной интуицией чувствовал в Гайдаре человека следующего поколения, политика другого уровня и других горизонтов. Он понимал, что Гайдар – это человек, который лучше него подходит для того, чтобы вести Россию дальше, в неведомый ему мир демократии и свободы, в рынок и в постиндустриальный мир, в XXI век, в ту жизнь, которая будет после фукуямовского «конца истории».
Но именно этого он и не мог позволить. Зря, что ли, он устроил эту бойню в центре Москвы и едва не спровоцировал гражданскую войну? Уж точно не для того, чтобы стать свадебным генералом и отдать бразды правления этому милому юному толстячку! Ельцин не видел никакого смысла в том, чтобы, вырвав с кровью у своих врагов всю полноту власти, уже через месяц своими собственными руками смастерить себе соправителя, с которым он вынужден будет считаться, искать компромиссы, опять идти на уступки…
Да и ребята, которые во всей этой грязи вывалялись по полной программе (Коржаков, Грачёв, Барсуков, Ерин и другие) не поняли бы этого. Сказали бы: это мы что, для этого «доцента» старались, что ли? Мы для тебя надёжа-государь пуп рвали и грех на душу брали. Ты уж не обессудь, но так мы не согласны. Ты давай не дури, иди, правь самодержавно, без всех этих умников. А мы тебя подопрём. И кому надо – завсегда рот заткнём. Ты только мигни…
Нет, не такой был Ельцин человек, чтобы властью делиться. Я, мол, эту корону кровью умыл. И она теперь по праву – моя. И ничья больше. Не отдам. Сам буду править. Один. Точка.
Это был переломный момент его правления. До этих пор считалось, что Ельцин был «первым среди равных». Что он был ставленником так называемых «демократов», и этих демократов можно было более или менее ясно идентифицировать: частью как отцов-основателей Межрегиональной группы, частью как активистов Демократической России, частью как членов гайдаровской команды. И как бы само собой разумелось, что не только у членов этой неформальной «партии» был лидер – Ельцин, но и у лидера была обязанность прислушиваться к мнению «партии» и опираться на её поддержку не просто так, а всё-таки придерживаясь её ценностей и её целей.
Именно при поддержке этих людей он пришел к власти. Именно благодаря им, он её удержал и стал тем, кем стал. Но после случившегося 3–4 октября он вдруг всем своим существом почувствовал, что связь с этими людьми, которая всё это время тяготила его, ему больше не нужна. Он понял, что государство, как сильная норовистая лошадь, долго брыкалось и сопротивлялось, но, наконец, покорилось ему. Он почувствовал, что подчинил его своей воле, и оно уже управляется им.
Как воспитанник командно-административной системы, скроенной ещё по сталинским лекалам, он понимал всю первобытную суть государства как машины насилия. Все эти рассказы про сдержки и противовесы, конкуренцию властей и общественный договор его мало трогали. Он отдавал должное изяществу этих интеллектуальных построений и даже в чём-то соглашался с ними.
Но он знал главное: полицейский сапог и танки в городе – это аргумент, который бьёт любые бумажные законы и правила. Когда говорят пушки – молчат не только музы. Затыкают рот даже самые разудалые краснобаи. И, следовательно, тот, кто этими пушками управляет, и есть настоящая власть. В сущности, только это и есть государство. А остальное – демагогия и праздные рассуждения столичных бездельников. Остальное существует лишь постольку, поскольку в наличии есть защищающая это «остальное» машина принуждения.
Ельцин никогда глубоко не изучал ни истории, ни науки об обществе, ни того пути, который прошла эта наука за тысячи лет своего существования от Аристотеля до наших дней. Его теоретический багаж в этом вопросе исчерпывался тем вульгарным марксизмом, которым его пичкали в институте и, позже, на партийной работе в аппарате сначала обкома, а потом ЦК КПСС. И у него, разумеется, в голове сидели лишь ленинские формулировки про то, что «государство – это машина для угнетения…», и что «государство – это аппарат насилия…».
Поэтому, когда в практической жизни он сам пытался как-то иначе, не на голом насилии, выстроить некое правильное, «доброе» государство, которое он мысленно рисовал в своём воображении, он всякий раз натыкался на бесконечную говорильню, саботаж и воровство. Он всё больше убеждался в том, что «народ по-хорошему не понимает». Особенно это касалось его политических оппонентов: стоило попытаться договориться с ними миром – они мигом садились на голову.
Человек, воспитанный на догматическом марксизме, не мог воспринимать всё это иначе, чем «болото», «загнивание» и «торможение». Он видел в этом только «отжившие формы», которые лишь мешали историческому «прогрессу». И тут память услужливо подсказывала марксистскую формулировку про то, что насилие — это повивальная бабка истории. И всё становилось на свои места: ради «прогресса» можно было и пострелять. Исторически это было оправдано.
Российское общество в силу своей истории вообще очень толерантно к насилию. А когда это насилие ещё и обосновывается как неизбежное и прогрессивное, то и подавно тянет применять его всякий раз, когда попытки найти компромисс более щадящими способами кажутся безуспешными.
Внутри этой картины мира совершенно не было места для осознания того обстоятельства, что за пределами машины насилия стоял намного более важный вопрос о контроле над этой машиной. Как организовать этот контроль так, чтобы он не оказался в руках злонамеренных людей? Должен ли человек, который контролирует машину, сам подчиняться кому-то? И что делать, если он не подчинится установленным для него правилам? И что делать если эту машину не контролирует вообще никто, и она предоставлена сама себе?
Императрица Анна Иоанновна, призванная петровской элитой на царство на определённых условиях («Кондициях»), став императрицей, публично разорвала их и стала царствовать самодержавно. Именно это и случилось после октябрьских событий 1993 года: Ельцин разорвал свою связь с демократами и, почувствовав в своих руках все рычаги управления машиной насилия, осознал, подобно Людовику XIV, что «государство – это я».
Ельцин в силу своей природы и своей биографии представлял собой чистейший образец некоего древнего персонажа, для которого стремление к власти не требовало никакого обоснования и само по себе являлось добродетелью настоящего героя. Для такого героя власть являлась естественным и само собой разумевшимся призом за подвиги, совершённые для её достижения. Зачем ему власть, и что он собирался с ней делать – это вопросы, которые не задавались, поскольку всякий миф заканчивался тем, что герой получал в своё распоряжение престол. Что происходило с ним дальше – неведомо…
Именно поэтому ключевым вопросом для Ельцина был контроль над силовым блоком. Он раз за разом, снова и снова редактировал эту часть проекта конституции с тем, чтобы как можно яснее и чётче прописать свой личный, персональный контроль над всей машиной насилия: как над армией, так и над всеми спецслужбами. И именно в таком виде конституция и была предъявлена народу для референдума.
Что же касалось выборов в Федеральное Собрание, то ситуация с ними оказалась неожиданной.
Хорошо знавший эту сторону Ельцина Шахрай очень быстро понял, чего хотел (но не говорил) Ельцин. Он знал, что внутри гайдаровской команды был внутренний конфликт между Гайдаром и Шохиным. И что Шохину симпатизировал Черномырдин. И что Черномырдин, в силу своего положения, не хотел уступать место премьера Гайдару. Эти обстоятельства сказались, в том числе, и на результатах выборов.
Сам Гайдар свои отношения с Черномырдиным описывает так: «…у меня с ним были приличные отношения в то время, когда он работал под моим началом, вполне спокойные. Он вёл себя порядочно, в премьеры не лез. Был такой момент, когда стало ясно, что у меня есть серьёзный шанс вылететь из кресла, и был набор людей, которые начали суетиться. А Черномырдин – нет. Он вёл себя достойно. Единственный момент, когда мне с ним было очень тяжело, когда и его и меня поставили в очень сложное положение, это конец 93-го, начало 94 года – когда я, почти официальный его преемник на этом посту, работал его первым замом. Это никому бы не понравилось. Это было время, когда отношения между нами были напряжёнными».
Гайдар был уверен, что Ельцин в любом случае поддержит его. Поэтому довольно самонадеянно принялся формировать список своей партии на выборах в Думу. И вместо того, чтобы сформировать широкую реформаторскую коалицию, взяв в неё все проправительственные силы от Черномырдина до Чубайса, он решил сформировать её только из своих твёрдых (как ему в тот момент казалось) сторонников и людей, выбор которых (опять же – как ему казалось) одобрил бы Ельцин.
Это была ошибка. Гайдар, при всём его уме, повёл себя очень наивно и беспечно. Впрочем, вся его последующая политическая карьера показала, что он, будучи незаурядным экономистом и мужественным человеком, в вопросах политической интриги оказался полным профаном.
Глядя сегодня на список, с которым гайдаровская партия «Выбор России» пошла на выборы, не испытываешь ничего, кроме недоумения. Как там оказался Полторанин? Человек, который методично уничтожал репутацию гайдаровской команды, и который покинул фракцию, не досидев до конца срока? Что там делал ныне видный единоросс Андрей Макаров, который вышел из партии буквально сразу после избрания в Думу? Как там оказалась Элла Памфилова? Характерно, что эта ныне активная сторонница Путина меньше, чем через год после избрания в Думу, вышла из фракции из-за того, что она была против правительства Черномырдина в «котором от реформ ничего не осталось»!
Можно назвать ещё несколько десятков фамилий, которые непонятно каким образом оказались в этом списке, и которые предали своего лидера сразу же, как только у них появились более интересные перспективы. Теперь уже очевидно, что многие (если не большинство) фигурантов этого списка стремились в него попасть не потому, что были искренними сторонниками Гайдара, а потому, что рассчитывали на те привилегии, которыми, по их мнению, должны были обладать депутаты правящей партии…
Достаточно сказать, что сразу после выборов во фракции «Выбора России» было 78 депутатов, к концу же полномочий этой Думы (а она в первый раз выбиралась всего на два года) их осталось лишь 47 человек. 31 член фракции (40%) в течение этого короткого периода предпочли выйти из неё и присоединиться к другим партиям и группам. Наверное, излишне говорить, что большинство из них никогда не оказались бы в депутатском кресле, если бы не поддержка Гайдара и не включение их в его партийный список.
И совершенно непонятно, почему в этом списке нашлось место для Полторанина, но не нашлось для Шохина. Нашлось для Памфиловой, но не нашлось для Меликьяна. Нашлось для Макарова или Бунича (непримиримого критика приватизации), но не нашлось для Шахрая или Калмыкова. И, наконец, совершенно непонятно, почему в нем не оказалось Черномырдина, но оказался, например, Авен, который вообще никак не проявил себя ни как политик, ни как депутат…
Вот как Шохин описывает это эпизод: «…Я Егора спрашиваю: Егор, ты формируешь список?» – «Да». – «Можешь мне объяснить, почему многие члены кабинета мимо кассы пролетают?» Он говорит: «Ну, вы же профессионалы-технократы, зачем вам политикой заниматься?»
Очевидно, что это была лишь отговорка. Чем технократ Чубайс отличался от технократа Шохина было более-менее ясно: он был намного ближе Гайдару в личном плане. Их связывала долгая дружба, и в его лояльности Гайдар ни минуты не сомневался. Чего он не мог сказать о Шохине. Хотя Шохин, разумеется, был вполне квалифицированным человеком и полностью разделял общее направление гайдаровских реформ.
Далее Шохин вспоминает: «… говорят у Явлинского плохие советники потому, что не советовали ему создавать коалиции. А советники Гайдара лучше? Они ему говорили: «Формируем список только из своих, берём власть в свои руки.» А расширить коалицию? Это хорошие советники, которые не советуют вам создавать коалицию с людьми, готовыми к сотрудничеству?».
Но, повторимся, ситуация, на наш взгляд, была ещё глупее. Чем Шохин «хуже» Чубайса, допустим, было понятно. Но чем Шохин был хуже Полторанина, а Шахрай – Памфиловой? И уж тем более – чем они хуже каких-то Макарова или Александрова? Этот шаг Гайдара до сих пор не поддается объяснению…
Разумеется, и Шахрай, и Шохин, и все остальные не попавшие в список «Выбора России» деятели правительства, при молчаливом согласии Черномырдина (по одним причинам) и Ельцина (по другим), быстро организовали свою партию. Назвали они её «Партией российского единства и согласия» (ПРЕСС) и пошли на выборы своим списком. Инициатором создания этой партии выступил Шахрай. Он же её и возглавил.
Но даже с учётом этой ошибки Гайдар был бы вправе рассчитывать на победу, если бы его поддержал Ельцин. Инерция октябрьского триумфа была такова, что если бы Ельцин однозначно поддержал Гайдара так же, как Гайдар в трудную минуту поддержал его, то всё могло пойти по-другому: Ельцин в тот момент казался воплощением власти и силы, и это притягивало людей.
Но Ельцин воспользовался старым принципом «разделяй и властвуй» и столкнул в борьбе за голоса избирателей тех, кто мог бы выступить консолидировано. Он рассуждал, по всей видимости, так: обе партии ищут моего покровительства, а их лидеры хотят оставаться при власти. Моей власти. Выступая двумя списками, они суммарно наберут примерно столько же голосов, сколько набрали бы, выступи они единым списком. И все эти голоса, так или иначе, будут лояльны мне. Таким образом, я ничего не теряю. Но теряет каждый из них в отдельности: у каждого из них власти будет меньше, чем если бы они объединились. Вот и хорошо: тем меньшую опасность они будут для меня представлять.
И Ельцин не поддержал никого. Он просто отмолчался. Мы знаем, что Ельцин никогда не поддерживал людей, которые и без такой поддержки были бы за него. В определённом смысле он вёл себя рационально: зачем было тратить ресурс, когда ситуация этого не требовала?
Но, даже если оставить в стороне моральный аспект, всё равно придется признать, что Ельцин, как и Гайдар, в этот момент совершил ошибку: при его поддержке Гайдар набрал бы больше голосов за счёт лояльных власти избирателей, и, следовательно, суммарный выигрыш в том числе и Ельцина был бы больше. Ведь не секрет, что во все времена была, есть и будет большая группа избирателей, которые лояльны любой власти, какой бы она ни была. И эти люди всегда голосуют за текущую власть просто потому, что она власть.
Но Ельцин Гайдара не поддержал, и эти избиратели за «Выбор России» не проголосовали. И сколько бы Гайдар в ходе избирательной кампании ни пытался изображать собой партию власти, эти избиратели всё поняли правильно: какая же ты власть, если в твою поддержку не выступают ни президент, ни премьер?
Ельцин к тому моменту давно уже был одержим доктриной «президента всех россиян» и пытался выставить себя неким общенациональным лидером, находившимся «над схваткой». Эта его мегаломанская доктрина, несмотря на то что она не имела ничего общего с реальностью (ведь у него было много противников почти во всех слоях населения), управляла им до конца жизни и не позволяла ему полноценно участвовать в политической борьбе.
Он считал ниже своего достоинства выступать в поддержку какой-то одной партии против другой. Всякий раз, когда он вступал в политическую полемику, это подавалось им не иначе, как спасение отечества от неких глобальных и абстрактных опасностей, типа «реставрации коммунизма» или «наступления на демократию».
Межпартийная же борьба воспринималась им как мелкая возня, недостойная человека его масштаба. (В этом отношении Путин – лишь продолжатель ельцинской традиции, которую, впрочем, он творчески развил и довёл до абсурда, умудрившись обзавестись собственной партией, но так и не вступив в неё).
Желая оставаться «над схваткой», Ельцин не только благосклонно не мешал расколу внутри его команды, но и проспал возрождение коммунистической партии (под новым названием КПРФ), а также прозевал появление жёстко популистской либерально-демократической партии во главе с её лидером – невероятным харизматиком Владимиром Жириновским.
Коммунисты возвращались на политическую сцену медленно. После августовского путча 1991 года, 6 ноября, Ельцин своим указом запретил КПСС и Коммунистическую партию РСФСР. Однако практически весь 1992 год по иску депутатов Верховного совета в Конституционном суде шло рассмотрения дела о законности этого ельцинского указа. 30 ноября 1992 года Конституционный суд принял решение, суть которого состояла в том, что, хотя в целом указ устоял, он был отменён в части запрета на местные организации коммунистической партии.
Этим решением, разумеется, воспользовались бывшие партийные функционеры аппарата КПСС (Зюганов, Купцов и другие). Они быстро создали необходимое количество местных ячеек и переучредили коммунистическую партию, назвав её Коммунистической Партией Российской Федерации (КПРФ). Уже через год, к выборам 1993 года, это была сильная партия, имевшая представительство во всех регионах России.
Тут будет уместно сказать, что в российском общественном мнении есть устойчивое заблуждение, что Ельцин, будто бы, был противником суда над КПСС и, якобы, всячески препятствовал тому, чтобы такой процесс состоялся. Это не так. Упомянутый выше процесс в Конституционном суде, который вошёл в историю под названием «Дело КПСС», был следствием как раз указов Ельцина о запрете КПСС, а его представители в суде (Бурбулис, Федотов, Шахрай и другие) выступали активно и достаточно эффективно.
Суд признал, что в стране «в течение длительного времени господствовал режим неограниченной, опирающейся на насилие власти узкой группы коммунистических функционеров, объединённых в Политбюро ЦК КПСС во главе с Генеральным секретарём ЦК КПСС. … Руководящие структуры КПСС были инициаторами, а структуры на местах – … проводниками политики репрессий в отношении миллионов советских людей, в том числе в отношении депортированных народов. Так продолжалось десятилетиями…».
Так или иначе, но осенью 1993 года Ельцин имел вполне оформившуюся левую партию, которая уже не была традиционной ортодоксально-коммунистической, а была полна оппортунизма и ревизионизма, признавала частную собственность, заигрывала с церковью и националистами. Официально отказавшись от претензий на имущество КПСС и от правопреемства, она была неуязвима с юридической точки зрения, и поэтому нынешние претензии к Ельцину либо объясняются некомпетентностью, либо они должны быть переформулированы как-то иначе, поскольку суд над КПСС состоялся, и Ельцин его фактически выиграл.
Что касается ЛДПР, то её создали выходцы из «Демократического Союза» (ДС) Валерии Новодворской – Владимир Богачёв и Владимир Жириновский. Это были два очень странных персонажа. Достаточно сказать, что Богачёв был изгнан из ДС с формулировкой «за предательство».
Создав же ЛДПР, они немедленно поругались, и Богачёв исключил из партии Жириновского «за сотрудничество с органами госбезопасности». Недолго думая, Жириновский, в свою очередь, изгнал из партии Богачёва и одержал верх в этой схватке. Так он и руководил ею до своей смерти, больше тридцати лет.
Помимо уже упомянутых, в выборах участвовали ещё много партий. В частности, нужно отметить вновь созданную именно к этим выборам леволиберальную партию «Яблоко» во главе с Григорием Явлинским, Аграрную Партию (лидер – Михаил Лапшин), которая фактически являлась филиалом КПРФ в деревне, центристскую Демократическую Партию (Николай Травкин) и Партию «Женщины России» (Алевтина Федулова), созданную бывшими активистками коммунистических женских, молодежных и детских организаций СССР.
Нетрудно заметить, что вся интрига избирательной кампании крутилась вокруг противостояния доминировавшего левого дискурса с фактически единственной правой партией – гайдаровским «Выбором России». То есть с партией, которая, к тому же, по общему мнению, была ответственна за тяжело шедшие рыночные реформы. Частично к ней примыкала правоцентристская ПРЕСС, но это и всё. Остальные партии размещались в промежутке между традиционным ортодоксальным марксизмом и вариациями европейской социал-демократии.
В этих условиях отсутствие поддержки со стороны Ельцина было фатальным и предрешило исход борьбы. По результатам выборов Ельцин получил абсолютно левый парламент, двигаться с которым дальше по пути либеральных рыночных реформ едва ли было возможно.
На финише избирательной кампании опять отличился Полторанин. Будучи первым вице-премьером и главной Федерального информационного центра (объединившего почти все метровые телевизионные каналы и другие СМИ) при распределении телевизионного эфира между партиями как-то непропорционально много времени он выделил ЛДПР.
Наивный расчет Гайдара на то, что в обмен на «проходное» место в списке Полторанин обеспечит его партии поддержку Ельцина и «режим наибольшего благоприятствования» в СМИ (а Гайдар на собственной шкуре уже познал силу медиа), блестяще провалился.
Сейчас уже невозможно установить, почему вышло так, что фигурант списка «Выбора России» выделил столько эфира своему сопернику, но это факт: Жириновский весь месяц раздавался из каждого утюга. Он воспользовался этим подарком очень эффективно. Целыми днями он выступал перед телезрителями и обещал им всё, что взбредет в голову: женщинам – богатых и непьющих мужей, мужчинам – дешёвую водку, старикам – заботу и большие пенсии, солдатам – досрочную демобилизацию, генералам – войну, а всем вместе – большие зарплаты и счастливую жизнь.
Он был обаятелен, в меру смешон, очень трогателен и совсем не вписывался в общий ожесточённый и напряжённый дискурс. Он нёс полную ахинею, агрессивная имперская риторика сменялась у него яркими детскими воспоминаниями, он был абсолютно искренен и гротескно вульгарен. И он подкупал своей свежестью и раскованностью.
Результаты выборов в Государственную Думу, которые прошли 12 декабря, опровергли все прогнозы аналитиков и не могли не обескуражить даже самого искушённого наблюдателя. (Нужно заметить, что в тот день выборы не состоялись в Татарстане и Чечне. Но если в Чечне они так никогда и не состоялись, то в Татарстане они все-таки прошли спустя два месяца, после подписания договора между Татарстаном и Россией, т.е. в марте 1994 года).
Как известно, половина Думы избиралась по партийным спискам, а половина – по мажоритарным округам (при 5% проходном барьере). Результаты были следующими.
ЛДПР набрала по партийным спискам почти 23% или 59 мест. По мажоритарным округам (где влияние федеральных СМИ было несравненно ниже) её результат был значительно слабее: сторонники Жириновского получили лишь 5 мандатов.
«Выбор России» (С Полтораниным в списке (!) – ещё одна ошибка Гайдара) по партийным спискам набрал 15,5% или 40 мест. По мажоритарным округам Гайдар выступил хорошо: его сторонники получили 24 места.
КПРФ по партийным спискам набрала 12,4% голосов, что дало им 32 места в Думе. 10 мест добавили коммунистам выборы по мажоритарным округам.
Примерно одинаковое (около 8%) количество голосов по партийным спискам набрали «Женщины России» и Аграрная партия, получив по 21 месту. При этом женщины России добавили себе при выборах по мажоритарным округам всего 2 места, в то время как Аграрная партия прибавила 16 мест.
Чуть меньше – 7,8% и, соответственно, 20 мест – при голосовании по партийным спискам получила партия «Яблоко». В мажоритарных округах она добрала ещё 7 мест.
Почти 7% (18 мест) по партийным спискам получила партия Шахрая и Шохина ПРЕСС, и ещё 4 места она выиграла в мажоритарных округах.
И замыкала список победителей этих выборов Демократическая Партия России (ДПР) Николая Травкина, набравшая по партийным спискам 5,5% (14 мест), не взяв при этом ни одного места по мажоритарным округам.
Остальные партии не преодолели 5% барьера и, следовательно, в Думу не прошли. Совокупно они выиграли в 21 мажоритарном округе и дополнили группу независимых беспартийных депутатов, выигравших в других мажоритарных округах ещё 130 мест.
Из проигравших партий следует выделить Российское Движение Демократических Реформ (РДДР) Анатолия Собчака, набравшее 4%, и Гражданский Союз Аркадия Вольского, который набрал 2% голосов.
Их проигрыш показывает, что реальное электоральное влияние «демократов первой волны» из МДГ (Собчак и другие) и «красных директоров» (Вольский и другие) к концу 1993 года стало маргинальным, и на сравнительно свободных и демократических выборах они не были поддержаны народом. Следовательно, влияние, на которое они претендовали в ельцинском окружении, не соответствовало их реальному политическому весу.
При этом характерно, что, если первых («демократов») Ельцин слушал всё меньше и меньше, то влияние вторых («красных директоров») в тот момент было существенным, и Ельцин старался учитывать их позицию при принятии решений. Это ярко иллюстрирует то обстоятельство, что Ельцин отнюдь не был «электоральным роботом» (иначе бы он не слушал ни тех, ни других). Он в большей степени прислушивался к собственной интуиции, которая, разумеется, всегда больше благоволила «крепким хозяйственникам».
Очевидно, что результат ЛДПР был большим сюрпризом для всех, включая и Ельцина. Эта электоральная аномалия целиком и полностью объяснялась медийной активностью Жириновского и головотяпством (если не предположить чего-то более серьёзного) Полторанина. Никогда после этого Жириновский уже не показывал подобных результатов. На всех следующих думских выборах результат ЛДПР колебался в интервале от 6 до 13%.
Увидев эти фантастические 23% ЛДПР, известный публицист Юрий Карякин не мог скрыть своего изумления и заявил в прямом эфире: «Россия, одумайся! Ты одурела!».
Неудивительно, что сразу после этих выборов Ельцин без колебаний уволил Полторанина со всех постов, хотя тогдашние правила не требовали от правительственных чиновников сложения полномочий в случае избрания в Думу. Так, например Гайдар, Фёдоров, Чубайс, Шахрай, Шохин и многие другие остались в своих креслах даже став депутатами.
Снова повторилась та же история, что и с Бурбулисом: человек, которому Ельцин был обязан тем, что после октябрьского пленума 1987 года не канул в лету, чьими чисто медийными усилиями (включая прямой подлог) Ельцин неожиданно для самого себя вдруг стал народным трибуном, теперь, когда тот оказался Ельцину не нужен, был выброшен на свалку и мгновенно забыт. Чуть больше, чем полгода назад, он обеспечил президенту победу на референдуме. И вот теперь Полторанин оказался не у дел…
(Впоследствии Полторанин превратился в довольно экзотический персонаж, который то беспрерывно материл Ельцина, ставя ему в вину «ограбление народа», пьянство и развал СССР, то вдруг начинал выступать с лозунгами «спасения белой расы от наступления инородцев»).
Параллельно с выборами в Думу, прошли ничем не примечательные выборы в верхнюю палату Федерального Собрания – Совет Федерации. Эти выборы запомнились лишь тем, что на них в первый и последний раз членов Совета Федерации выбирали на прямых выборах. После этого, их никогда уже фактически не выбирали, а лишь назначали по всё более и более замысловатой и недемократической процедуре, которую уже даже и выборами назвать язык не поворачивается.
Так или иначе, но неудовлетворительные результаты выборов в Думу не смутили Ельцина. Скорее всего потому, что он не придавал им большого значения. Его больше интересовал референдум по «его» конституции. Именно на успех этого референдума делал он основную ставку, поскольку именно в этой конституции была заложена ельцинская концепция государства, в котором весь «аппарат насилия» подчинялся бы ему. И, как мы уже писали, в случае успешного исхода этого референдума, Ельцин считал бы себя неуязвимым и полновластным правителем России безотносительно хороших или плохих для него результатов выборов в Думу.
Ельцинский референдум состоялся тогда же, 12 декабря. Его результат не мог не порадовать Ельцина: «за» проголосовало 58,43% россиян при явке 54, 81%. Конституция была принята, и Ельцин мог праздновать теперь уже окончательную победу: он, наконец, сосредоточил в своих руках всю ту власть, о которой мечтал, и к которой так долго стремился.
Справедливости ради нужно сказать, что для этой победы Ельцину пришлось пойти на хитрость: в своём указе о голосовании по проекту конституции он не стал употреблять термина «референдум», он назвал его «всенародным голосованием». Это было сделано специально: в противном случае ему пришлось бы пользоваться нормой Закона «О референдуме», при которой решение считалось бы принятым, если за него проголосовало бы более 50% от общего числа избирателей (как это было в случае с апрельским референдумом).
Таким образом, фактически проведя референдум, но назвав его никому неведомым «всенародным голосованием», Ельцин ушёл от необходимости следовать букве закона. И конституция была принята простым большинством от принявших участие в голосовании, но не большинством от общего числа избирателей: при общем числе избирателей в 106 миллионов человек, за неё проголосовало около 33 миллиона, то есть 31%.
Остаток года прошёл в праздновании Ельциным и его верными соратниками окончательной победы. Все враги были повержены и долгожданный приз – фактически единоличная власть над огромной страной – был у него в руках. Все остальные неприятности: Чечня, Дума, экономика и прочие проблемы в отсутствии сопротивления со стороны недоброжелателей казались ему тогда вполне решаемыми…