Живая книга о Ельцине Глава 7

Альфред Кох

Альфред Кох:

Ельцин. Реформы. Часть 3

Но отставкой Бурбулиса «компромисс» не исчерпывался. Ещё в мае, до того как поставить Гайдара во главе правительства, президент Борис Ельцин подписал Указ «О мерах по стабилизации экономики АПК», который предписывал «Правительству Российской Федерации совместно с Центральным банком Российской Федерации в десятидневный срок внести предложения о выделении в апреле-октябре 1992 года дополнительных кредитных ресурсов в размере 70 млрд. рублей с направлением их в первоочередном порядке на проведение весенне-полевых работ, а также об инвестиционном кредитовании сельских товаропроизводителей».
Затем Ельцин уволил (той же стилистике, что и Бурбулиса) министра топлива и энергетики Владимира Лопухина и ввёл в правительство представителей «хозяйственников», отчего общий курс реформ не мог не измениться.
Своими указами в мае и июне он сделал заместителями председателя правительства известных «хозяйственников»: Владимира Шумейко, Григория Хижу и главу Газпрома Виктора Черномырдина (как раз на место Лопухина). А в июле исполняющим обязанности главы Центробанка стал Виктор Геращенко.
Все они, в отличие от молодых реформаторов, разделяли мнение народных депутатов о спасительности смягчения денежной политики. То есть – о выделении бюджетных денег на нужды предприятий, регионов и граждан.
Но, поскольку доходов бюджета для этого заведомо не хватало, речь могла идти только о кредитовании правительства Центробанком, то есть, проще говоря, об эмиссии денег и резком увеличении денежной массы. Уже в мае правительство (которым всё ещё руководил Ельцин) впервые с начала года взяло в ЦБ кредит (73 миллиардов рублей) на покрытие дефицита бюджета.
Всего же во втором полугодии 1992 года правительство взяло в ЦБ кредитов на сумму около 5 триллионов рублей. И ещё примерно столько же ЦБ выдал кредитов напрямую коммерческим банкам. Включился на полную мощность печатный станок, и последние барьеры на пути гиперинфляции рухнули.
Так началась коррекция курса правительства. Деньги (в основном дешёвые кредиты) выделялись на спасение нерентабельных предприятий, на уборку урожая, на ликвидацию кризиса неплатежей, на социальные программы, на заработные платы всё ещё бастовавшим шахтёрам и так далее.
Если до начала реформ невозможно было купить товары из-за их отсутствия на рынке, а в начале реформ товары появились, но не оказалось денег для их покупки, то теперь деньги были, но деньги эти стремительно дешевели, а потому не решали ни проблемы снижения уровня жизни населения, ни проблем финансирования промышленности и сельского хозяйства, ни кризиса неплатежей. А поскольку деньги стремительно дешевели, их надо было печатать всё больше и больше, и эта воронка засасывала всё: доходы граждан, накопления, инвестиционный капитал, бюджетное планирование и сам здравый смысл.
По некоторым подсчётам к началу 1993 году инфляция в России составила 2600%. Цены росли колоссальными темпами, заработные платы (и, тем более, индексировавшиеся пенсии и пособия) за ними не поспевали, отчего покупательная способность населения снижалась ещё больше.
Вклады населения в Сберегательном банке обесценились к концу года полностью и превратились в ничто. Невозможность предугадать, насколько «деревянный» рубль упадёт завтра по отношению к свободно обменивавшемуся с 1 июля доллару, перевела большую часть расчётов или в эти доллары (а после запрета в марте 1993 года слово «доллары» было заменено на «у.е.» – условные единицы), или в безденежный бартер.
В начале осени Гайдар настоял на сокращении расходов и выправлении дефицита бюджета. Но в ноябре, после того как Виктор Геращенко стал не исполняющим обязанности, а уже полноправным главой Центробанка (то есть был утвержден Верховным советом), он никого уже не слушал и уверенно начал новую мощную денежную эмиссию. Евгений Ясин вспоминал: «с приходом Геращенко в Центробанк первая попытка финансовой стабилизации была окончательно сорвана».
Но ответственность за инфляцию, утрату населением банковских накоплений, снижение реальных заработных плат и продолжавшийся спад производства была возложена не на «хозяйственников» и не на ЦБ, а на проигравшего в борьбе с ними Гайдара.
Гайдар часто говорил, что его главной кадровой ошибкой было согласие на назначение Виктора Геращенко. Но что он мог сделать? Продолжать работать с действующим главой ЦБ Георгием Матюхиным (к которому у Гайдара был ряд претензий, но с которым, тем не менее, у него сложились нормальные рабочие отношения) он не мог, так как у Матюхина были плохие отношения с Хасбулатовым и Руцким. А поскольку руководителя ЦБ назначал Верховный совет, Матюхин был по сути дела обречён.
Вот как сам Матюхин описывает шаткость своего положения: «Конфликт с Хасбулатовым начался из-за того, что я воспротивился его прямому вмешательству в дела Банка. Столкновения были по вопросу повышения учетной ставки ЦБ и по поводу моего заместителя В.П. Рассказова.
Дело в том, что нельзя было добиться стабилизации кредитно-денежной системы России, имея отрицательную процентную ставку, которая возникла в результате высоких темпов инфляции. ЦБ поэтому начал эту ставку постепенно повышать: сначала с 6 до 20% затем с 20 до 40%, потом с 40 до 80%.
После второго повышения Хасбулатов позвонил мне по телефону и приказал немедленно отменить наше решение. Я не подчинился. После третьего повышения он направил в ЦБР письмо с просьбой оставить процентную ставку на прежнем уровне. Я также не подчинился. Тогда Хасбулатов в традиционной большевистской манере запретил мне выезжать за границу: “А то ещё сбежит куда-нибудь!”.
Конфликт с Руцким у меня начался с того, что он потребовал выдать централизованные кредиты на 8 млрд. рублей дружественному ему банку «Возрождение». Аргументы при этом были явно надуманными. Я отказал. Тогда Руцкой позвонил мне и сказал, что через неделю меня с Рассказовым не будет в Банке».
Была ещё надежда, что на пост руководителя ЦБ удастся провести либо Бориса Фёдорова (известного либерального экономиста, бывшего в тот момент представителем России в Европейском Банке Реконструкции и Развития (ЕБРР)) либо Сергея Игнатьева (заместителя Матюхина, члена гайдаровской команды, впоследствии (в 2002–2013 годах) председателя ЦБ). Но и эти кандидатуры были неприемлемы для Верховного совета.
Гайдар писал: «Веду переговоры с нашими сторонниками в Верховном Совете, пытаюсь понять, какие кандидатуры смогут пройти через его сито. Советуюсь с Павлом Медведевым, который руководит банковским подкомитетом. Ответ неутешительный – на его взгляд, кандидатуры Бориса Фёдорова и Сергея Игнатьева для депутатов абсолютно неприемлемы. Консультации с другими парламентариями эту оценку подтверждают».
Таким образом, Гайдар был поставлен перед фактом: хочешь – не хочешь, а Геращенко будет назначен. У него был выбор либо поддержать кандидатуру Геращенко, и тогда иметь хоть какой-то шанс наладить с ним взаимодействие, либо получить Геращенко в качестве председателя ЦБ вопреки своей публичной позиции, то есть сразу как непримиримого противника.
Геращенко поддерживали все: и Верховный совет, и «хозяйственники», и тогдашний новоявленный гуру от промышленности, руководитель только что созданного «Российского союза промышленников и предпринимателей», бывший высокопоставленный аппаратчик ЦК КПСС Аркадий Вольский.
Наивный расчет Гайдара на лояльность Геращенко в обмен на его поддержку был сразу же разрушен: Геращенко хорошо понимал, кому он обязан своим назначением, и что он должен делать в обмен на поддержку. К тому же он и сам считал главной функцией ЦБ отнюдь не обеспечение стабильности финансовой системы, а поддержку экономического роста, которую он видел в накачке экономики деньгами.
Разумеется, после такой поддержки экономического роста о нём следовало забыть на несколько лет, но объяснить это Геращенко априори было выше человеческих сил. Свою некомпетентность в этом вопросе он с лихвой компенсировал невероятным снобизмом и апломбом.
Как обычный коммерческий банкир и бюрократ он был блестящ. И ЦБ при нём заработал намного лучше в чисто административном плане. Но годы работы в западных коммерческих банках не добавили ему знаний в узкоспециальной области макроэкономики и денежной политики. В этой области его компетенция была явно недостаточна.
На первый взгляд выбор Геращенко был логичным: он был, пожалуй, единственным в стране банкиром, который работал в руководстве крупных западных банков. И, в этом качестве, контактировал с западными регуляторами. Однако одно дело – контактировать, а другое – самому быть регулятором. Образно говоря, хирургом в деревне назначили кузнеца, поскольку он единственный был знаком с хирургией: ему вырезали аппендикс.
Смягчив под давлением промышленно-аграрного лобби денежную политику и только после этого поставив Гайдара во главе правительства, Ельцин избавил себя от оперативного управления реформами. Можно сказать, что победители и побеждённые в борьбе за денежную политику реформ были не столько в правительстве, Центробанке или Верховном совете, сколько в самом Борисе Николаевиче Ельцине. Советский «крепкий хозяйственник» и популист побеждали в нём последовательного рыночника.
К тому же Ельцин уже начинал уставать от этой бесконечной нервотрёпки в вопросах, в которых у него не было достаточной компетенции и, следовательно, не могло быть твёрдой позиции, и которые вполне он справедливо воспринимал как потенциально очень для него конфликтные и опасные.
Бурбулис говорит: «…Надо сказать, что Ельцин, когда вникал в задачи, требующие чрезвычайного мыслительного напряжения, погружался, работал. Но очень скоро он от этого уставал. Это, наверное, навык мобилизационной системы управления, навык чётких простых решений. Командная система. Распорядительная. И вот эта усталость разбираться в деталях, она потом сказалась очень быстро….
…и потом, когда какие-то головоломки возникали, и Ельцину надо было быстро принять какое-то решение, он всё чаще передоверял это Егору, а сам дистанцировался. Это уже была обратная сторона возникшего доверия. И как только появился Егор, то сам Ельцин стал быстро уставать, не мог долго вникать в суть проблем.
Для меня это было удивительно, но ещё больше я удивлялся, когда Егор очень быстро это принял. У него же никакого опыта не было. Мы считали, что мы будем хорошо продумывать задачи, формулировать их инструментарий и с Борисом Николаевичем будем детально всё обсуждать и принимать решения. А очень скоро выяснилось, что он нам говорит: «Давайте, и вперёд». И даже когда были ситуации, когда очень надо было на него опереться, мы получали в ответ на обращение молчание. И, повторюсь, Егор такое отношение очень быстро принял…»
Посчитав достигнутый компромисс со Съездом устойчивым, Ельцин отправился с официальным визитом в США, где, выступая в Конгрессе, сообщил, что «сегодня свобода Америки защищается в России» и что «идол коммунизма рухнул». Конгресс в ответ устроил ему триумф, одиннадцать раз прерывая его выступление бурными аплодисментами и вставанием.
На переговорах с президентом США Джорджем Бушем, как мы уже писали, он добился от него помощи в получении отсрочки по выплате долга и в получении кредитов МВФ. Да и в целом, между Россией и Америкой предполагалось беспрецедентное, масштабное сотрудничество.
Однако уже осенью республиканец Буш проиграл президентские выборы, а новый президент-демократ Билл Клинтон не считал Россию приоритетом своей политики. Все его два срока правления она не была в фокусе его внимания и не получила свой «план Маршалла», который намечался на переговорах Ельцина и Буша.
Возможно, что нынешнее состояние отношений между Россией и Западом – это результат той апатии и безразличия к России, которое всё свое правление демонстрировал Клинтон. Анализ причин этой, на наш взгляд, недальновидной политики выходят за рамки данной книги. Здесь же мы ограничимся лишь констатацией этого факта.
Так или иначе, несмотря на некоторое ослабление денежной политики, реформы в других областях продолжались. Свободная внешняя и внутренняя торговля по свободным ценам была важной и необходимой частью рыночных реформ. Однако фактическое отсутствие в новой России частного сектора сдерживало формирование полноценного рынка в России. Следовательно, приватизация была неизбежна.
Ещё в годы Перестройки передача производства в частные руки планировалась активно, в том числе в программе «500 дней». Был и опыт: в 1990 году половина капитала КамАЗа была переведена в акции и распродана трудовому коллективу и другим фирмам.
Собственно масштабная приватизация началась с приватизации государственных и муниципальных квартир. Законодательно она стала возможна с лета 1991 года, когда Верховный совет РФ принял закон о бесплатной приватизации жилья. Но по-настоящему этот закон заработал лишь через полгода, когда правительство Гайдара разработало все необходимые подзаконные акты, а также методически и административно выстроило весь процесс так, чтобы из политического лозунга он стал реальностью.
Процесс приватизации государственного и муниципального жилья принял поистине массовый характер и был очень серьёзным шагом государства навстречу людям. Никогда до этого, за всю историю сначала российского, а потом – советского государства, оно не делало столь щедрого подарка своему народу.
К концу десятилетия была приватизирована уже почти половина (47%) всех попадавших под действие этого закона государственных и муниципальных квартир, а к 2010 году – 75%.
В результате этой бесплатной приватизации государственных и муниципальных квартир ещё в 90-е годы было безвозмездно передано населению более 1 миллиарда квадратных метров жилья. Что даже по самым скромным подсчётам составляло сумму не менее 1 триллиона долларов.
В декабре Ельцин предписал перевести в долевую собственность колхозников (членов коллективных хозяйств – кооперативов) и работников совхозов (советских хозяйств, государственных предприятий) их землю, до этого бывшую (ещё с декрета о земле 1917 года) неделимой собственностью государства.
Так началась, но не закончилась новая аграрная реформа в России – приватизация земли, которая получила своё реальное продолжение лишь в начале 2000 годов, когда новая Государственная Дума приняла, наконец, адекватный рыночным условиям Земельный кодекс. Тогда же началась и пресловутая «дачная амнистия».
Однако главное было ещё впереди. В РСФСР (как и в СССР) были к этому времени узаконены разные виды собственности, в том числе и ненавистная марксистам частная. Но откуда эта частная собственность на средства производства могла появиться в реальности?
Так же, как и с приватизацией жилья, ещё 3 июля 1991 года, Верховный совет РФ принял «Закон о приватизации государственных и муниципальных предприятий». В соответствии с этим законом, были созданы органы приватизации: Государственный комитет по управлению государственным имуществом (Госкомимущество) и Российский фонд федерального имущества (РФФИ).
Руководителями этих ведомств были назначены, соответственно, Михаил Малей, который был в тот момент народным депутатом РФ, и Фикрят Табеев – номенклатурный тяжеловес, проработавший 20 лет первым секретарём обкома КПСС в Татарии, а потом – почти десять лет (во время Афганской войны) послом СССР в Афганистане.
Руководители этих ведомств, подчинённые один – правительству, а другой – Верховному совету, немедленно вступили в теоретическую дискуссию о том, как проводить приватизацию. Результатом этой дискуссии стал принятый Верховным Советом организационно очень трудно реализуемый «Закон об именных приватизационных вкладах», который предполагал открытие для каждого гражданина РФ специального приватизационного счёта, на который были бы государством положены специальные «приватизационные» деньги, которые можно было бы использовать только на покупку акций приватизируемых предприятий.
Когда команда Гайдара пришла в правительство, эта дискуссия была в самом разгаре. Участники её были глубоко убеждены, что ни о какой приватизации не может быть и речи, пока не додумана и не доделана вся эта хитрая схема. Михаил Малей был уволен назначившим его всего несколько месяцев назад Ельциным, буквально на полуслове, когда он считал, что его концепция уже почти победила. Нельзя сказать, что после отставки его судьба сложилась счастливо: после неё он прожил всего четыре года. Он умер в 1996 году, 54 лет от роду…
Пришедший ему на смену Анатолий Чубайс оказался, безусловно, масштабной личностью. Одарённый администратор и сторонник радикальных реформ, он любил брать быка за рога.
Он сразу увидел в концепции именных приватизационных вкладов (или как её ещё называют, «именных приватизационных счетов») два изъяна. Первый был в том, что сам процесс открытия в сберкассах почти 150 миллионов приватизационных счетов и создание параллельной обычным деньгам системы учёта и обращения в банковской системе специальных «приватизационных» денег – административно нереализуемая задача. Во всяком случае, её доведение до рабочего состояния может занять годы.
Второй состоял в том, что даже если предположить, что эта система создана, она почти наверняка не решит тех задач, которые перед ней ставят её авторы: то есть она всё равно не сможет предотвратить перетекание этих денег в общий денежный оборот и не сможет предотвратить передачу (продажу) этих денег от одного человека к другому. Все самые остроумные схемы препятствования этому, которые придумал Малей, легко преодолевались, но при этом делали систему ещё более громоздкой и нереализуемой.
Из этого можно было сделать простой вывод: система именных приватизационных вкладов слишком громоздка и трудоёмка в реализации и при этом не решает ни одной из поставленных перед ней задач, а лишь является скрытой эмиссией денег. Поэтому было принято решение отказаться от неё, и на первом этапе все сошлись на том, что приватизация будет чисто денежная.
После начала приватизации жилья, следующим важным этапом в приватизации было подписание 29 декабря 1991 года Ельциным подготовленного Чубайсом указа № 341 «Об ускорении приватизации государственных и муниципальных предприятий». Этим указом был дан старт массовой приватизации, прежде всего, так называемой «малой», то есть приватизации магазинов, ресторанов и вообще всей государственной и муниципальной сферы услуг.
Эта приватизация сферы услуг осуществлялась двумя способами: через выкуп предприятий по остаточной стоимости по заключённым раннее договорам аренды (примерно 50% предприятий) и через аукционы и конкурсы (другие 50%). Трудовым коллективам при участии в аукционе и конкурсе давалась скидка с конечной цены торгов в 30%.
Этот гандикап фактически убил конкуренцию на аукционах и конкурсах, и предприятия, как правило, доставались трудовым коллективам по стартовой цене, то есть — за бесценок, поскольку стартовая цена устанавливалась по остаточной стоимости активов предприятия.
Это была ещё одна грандиозная раздача государственного и муниципального имущества в руки трудовых коллективов, измеряемая миллиардами долларов.
Фактически к концу 1992 года малая приватизация была завершена, и Россия обрела частные сферы общественного питания, торговли и бытовых услуг, которые к сегодняшнему дню, в результате жёсткой конкуренции, стали отраслями с сервисом и эффективностью мирового уровня.
В июне 1992 года Верховный совет, наконец, утвердил предусмотренную еще прошлогодним «Законом о приватизации» «Государственную программу приватизации государственных и муниципальных предприятий». Правительство и Госкомимущество немедленно утвердили все необходимые для её реализации подзаконные акты. Наконец появилась правовая и методическая основа для «большой» приватизации, то есть для приватизации промышленности.
Этой программой были предусмотрены три варианта приватизации предприятий, в соответствии с которыми от 25 до 50 % акций предприятий передавались практически бесплатно работникам предприятий, а остальные акции продавались на аукционах и конкурсах. Это была ещё одна, третья, масштабная раздача собственности народу, также измеряемая огромными суммами.
Однако утверждение этой программы Верховным советом стало плодом компромисса между ним и правительством. В обмен на её утверждение правительство пообещало придумать какую-то форму реализации уже принятого Верховным советом ещё в прошлом году «Закона об именных приватизационных вкладах», который правительство, строго говоря, злостно игнорировало. Так родилась идея чековой приватизации.
14 августа 1992 года Ельцин подписал указ о «ваучерной» приватизации. Речь шла выдаче каждому гражданину России ценной бумаги, номинал которой примерно соответствовал его доле в российском богатстве (за исключением недр, лесов, трубопроводов, дорог и, первое время, телевидения) с тем, чтобы эту бумагу обменять на акции того или иного предприятия или просто продать по рыночной цене. Акции предприятий должны были продаваться на специальных чековых («ваучерных») аукционах, причём не меньше 29% акций каждого предприятия.
И это была новая, четвёртая, бесплатная раздача собственности народу, организованная правительством Ельцина и Гайдара. Чубайс в короткие сроки осуществил невероятную по масштабам акцию: фактически провёл перепись населения, составил и выверил списки граждан, напечатал и до конца 1992 года выдал всем гражданам (включая младенцев) по приватизационному чеку.
Параллельно он подготовил и начал приватизацию промышленных предприятий в масштабах, которые невозможно было до этого представить: в течение пары лет было приватизировано более ста тысяч промышленных предприятий. Причём не менее 29% акций практически каждого из них было продано на специализированных чековых аукционах, то есть за пресловутые «ваучеры».
Безотносительно политических оценок этой программы, нельзя не признать, что по масштабам и организованности, это было нечто беспрецедентное в истории России, и именно после реализации этой программы за Чубайсом закрепилась устойчивая репутация выдающегося менеджера, этакого административного танка, который может реализовать программу любой сложности.
Разумеется, ваучеры скупались наиболее предприимчивыми бизнесменами и директорами заводов для участия в приватизации. Разумеется, большинство людей не знало куда их девать и, в лучшем случае, вкладывало в акции своего предприятия, а в худшем – продавало за бесценок. Некоторые граждане тупо обменивали приватизационный чек на бутылку водки. Всё это так.
Но, во-первых, то же самое было бы, если правительство вместо «приватизационного чека» ввело бы «именные приватизационные вклады». С той лишь разницей, что продавался бы не ваучер, а право этим вкладом воспользоваться. Это было бы немного сложнее оформить, но это попросту означало, что граждане дешевле продавали бы их, и большее количество посредников (нотариусов, юристов, банкиров и так далее) по ходу дела на этом поживилось бы.
А во-вторых, приватизационный чек был вовсе не злонамеренным изобретением коварных Ельцина или Чубайса. Он возник из бессмысленного упрямства Хасбулатова и его приспешников в Верховном совете, которые просто отказались отменять популистский и, по большому счёту, бессмысленный «Закон об именных приватизационных вкладах». И компромисс, который они требовали от правительства в обмен на принятие «Государственной программы приватизации», породил этого уродца – «приватизационный чек». Который тут же не понравился всем, кто его требовал…
Гайдар всегда говорил, что не будь этого давления со стороны Верховного совета, приватизация так и осталась бы чисто денежной, какой она и была в первой половине 1992 года.
Так или иначе, но объективный наблюдатель не может не признать, что четыре масштабные раздачи собственности, учинённые правительством в течении буквально пары лет, имели место, и их нельзя было игнорировать. Они были грандиозными, и они коснулись самых широких слоёв населения.
Это был очевидный факт. И при правильной государственной информационной политике этот факт совершенно справедливо мог бы трактоваться как вполне разумная мера правительства по беспрецедентно щедрой компенсации потерянных ещё весной 1991 года (в павловскую реформу) вкладов населения. Но что случилось с этим очевидным фактом? Ничего… Он не был замечен.
Михаил Полторанин, командир всей государственной пропагандистской машины и, прежде всего, телевидения (частных телевизионных компаний тогда ещё не было) сделал всё, чтобы очернить и профанировать приватизационную программу и выставить её как антинародную аферу.
Весь акцент делался лишь на том, что часть акций (меньше 50%) продавалась ограниченному числу богатеев (а кому они должны были продаваться?) и замалчивался полностью тот факт, что больше половины государственной собственности раздавалась народу практически бесплатно.
Телевидение было забито коммунистами и «красными директорами», которые на все лады рассуждали о грабительской приватизации. Профессор Хасбулатов и генерал (уже генерал) Руцкой практически ежедневно радовали публику своими тягучими и безграмотными монологами.
На государственном телевидении бесконечно крутилась (несмотря на категорические протесты Гайдара и Чубайса) реклама «Нефтьалмазинвеста», МММ им. Мавроди и фирмы прочих аферистов, которые, обещая невероятные барыши, даже не скупали, а просто собирали приватизационные чеки у населения, и которые на поверку оказались, конечно же, банальными финансовыми пирамидами.
И что мы теперь, через тридцать лет, имеем в сухом остатке? Мы имеем того же Авена, который в качестве очевидного факта сообщает нам об антинародной политике правительства Гайдара и о том, что оно не озаботилось компенсацией сбережений граждан. И это говорит министр того правительства! Что же тут говорить об остальных «комментаторах» …
Все попытки Гайдара достучаться до Ельцина натыкались на его лукавую формулировку: «Я не позволю воссоздать снова отдел пропаганды ЦК КПСС!». Ельцину вдруг понравилось играть роль защитника свободы слова в ситуации, когда одна часть правительства и Верховного совета критиковала другую часть правительства.
И эту его позицию можно было бы признать отчасти справедливой, если бы не то обстоятельство, что у нападавших были в руках все информационные ресурсы страны, а у оборонявшихся – никаких. И Ельцин не мог этого не понимать. Но при этом ответственность за ситуацию в стране была распределена (не без его участия) в обратной пропорции.
Почему Ельцин повёл себя так в этой ситуации? Что мешало ему дать правительству Гайдара трибуну для изложения (и пусть даже пропаганды) своих реформ? Что в этом плохого? По большому счету – неизвестно.
Те объяснения, которые мы слышали до сих пор как от апологетов Ельцина, так и от его недоброжелателей, выглядят какой-то софистикой и наводят на мысль о разновидности политического мазохизма. Но всё наше знание о Ельцине говорит, что мазохистом он точно не был. А значит все эти объяснения – не больше, чем гадание на кофейной гуще.
Ельцин, который так живо и заинтересованно взялся за проведение экономических реформ в стране, который так активно и содержательно поддержал Гайдара, который положил на алтарь реформ весь свой авторитет политика, вдруг перестал себя с этими реформами отождествлять и решил от них дистанцироваться. Что ж, это был его выбор.
Справедливости ради нужно сказать, что в отличие от «красных директоров», которые сами скупали у работников либо приватизационные чеки, либо купленные за эти чеки акции своих предприятий, большинство населения никаких серьёзных выгод от чековой приватизации не получило, так или иначе продав свои доли российского богатства за гроши.
Не обладая ни достаточной информацией, ни умением и желанием играть в финансовые игры, неуверенное в самой политике приватизации и её долговременности, это большинство, подстрекаемое к тому же полторанинскими СМИ, постепенно склонялось к оценке приватизационных чеков как обмана народа.
Вместе со всё более очевидным и резким имущественным расслоением это наносило новый и сильный удар по популярности и авторитету не только Чубайса и Гайдара, но и самого Ельцина.
«Старая» ельцинская команда, состоявшая частью из свердловских партийных кадров (Лобов, Ильюшин, Петров), а частью из тех, с кем Ельцин сблизился уже во время противостояния с Горбачёвым (Скоков, Полторанин, Коржаков) наверняка шептала ему на ухо, что «мальчики» – уже отработанный шлак, что они сделали своё дело, что теперь задача заключалась в том, чтобы дистанцироваться от них и канализировать всё недовольство народа на этих «завлабов», а самому потихоньку уходить на удобную и безопасную позицию «президента всех россиян», этакого отца народа…
Возможно, этим и объясняется такая двусмысленная позиция правительственных СМИ в отношении как к приватизации, так и в целом к реформам гайдаровского правительства. Но другая правда заключается в том, что этот тонкий медийный манёвр по отделению Ельцина от правительства не удался. Да, скорее всего, он был уже невозможен: слишком сильно Ельцин слился с реформами и их персоналиями.
В результате всех этих манёвров, компромиссов и «хитрых» комбинаций, Ельцин сам себе выстрелил в ногу: он не сумел дистанцироваться от реформ, а в результате устроенной Полтораниным компании по их шельмованию, реформы прочно стали «грабительскими» и «антинародными». А сам Ельцин – их олицетворением.
В декабре 1992 года собрался VII Съезд народных депутатов России. Отношения между депутатами и президентом за прошедшее с предыдущего съезда время нисколько не улучшились, несмотря на правительственные и финансовые компромиссы Ельцина.
Напротив, эти компромиссы убедили депутатов в том, что несгибаемого героя-победителя несложно согнуть: нужно требовать абсурдно многого, а после – предложить переговоры. На переговорах демонстрировать нарочитую конструктивность и идти на уступки, тогда и Ельцин, со своей стороны, согласится уступить. В результате вы получите то, что хотели, без всяких реальных потерь со своей стороны.
В значительной степени такая позиция депутатов опиралась на абсурдность тогдашнего конституционного устройства: вся власть в стране принадлежала Съезду народных депутатов. Он мог отменять указы Ельцина, а Ельцин, в свою очередь, обязан был выполнять все решения съезда. В сущности, это была игра в одни ворота. И как только депутаты поняли это, их лоббистские аппетиты затмили все другие факторы, и ельцинское политическое большинство на съезде начало постепенно таять.
Ничего удивительного в этом не было: невозможно построить демократию без разделения властей. А этого разделения при таком конституционном устройстве не было и в помине. Всевластный съезд, который с голоса вносил поправки даже в конституцию, конечно, мог вить верёвки из исполнительной власти.
Единственное, что мог Ельцин противопоставить этому – это прямую поддержку народа. Но именно её он теперь постепенно терял. Отчасти это происходило по объективным причинам: слишком тяжёлые времена переживала страна. Но отчасти в этом был виноват и сам Ельцин.
Компромиссы 1992 года дались Ельцину тяжело. Прекрасно зная и понимая ту среду, которая ему противостояла на съездах, среду «хозяйственников», он никак не мог смириться с давлением, которое она на него оказывала. Реакции Ельцина раз от раза становились всё более резкими, рождая и всё более агрессивное сопротивление депутатов.
Если ещё в декабре 1991 года депутаты почти единогласно поддерживали Ельцина, то с самого начала 1992 их оценки и решения становились всё более враждебными и бескомпромиссными – как в отношении реформ, так и в отношении всех других ельцинских дел, вплоть до непризнания депутатами ими же утверждённых Беловежских соглашений.
Конфликт разгорался и не мог не привести к большому взрыву. Помимо известных коммунистов и патриотов-державников вроде генерала Альберта Макашова, противников Ельцина возглавили двое. Во-первых, это был спикер Верховного совета и съездов народных депутатов Руслан Хасбулатов, умело этими съездами управлявший и, собственно, формулировавший претензии к Ельцину и его обвинения.
А во-вторых (редкий случай в мировой политике), это был вице-президент, избранный вместе с Ельциным – Александр Руцкой. В отличие от сдержанного и слегка ироничного Хасбулатова, военный лётчик Руцкой имел политический облик, схожий с обликом Ельцина – образ сильного решительного и победного вождя. Но стать таким вождём Ельцин ему не позволил. После победы над ГКЧП, в которой вице-президент сыграл заметную роль, Ельцин фактически отстранил его от какой бы то ни было политической активности, поставив, в конце концов, руководить реформами в сельском хозяйстве.
Хотя Руцкой в этой должности и видел себя едва ли не вторым Столыпиным, аграрное назначение фактически означало политическую изоляцию и конец карьеры. Присоединение Руцкого к противникам Ельцина было поэтому неизбежным. Вице-президент начал ездить по стране, стараясь как можно больше быть на виду, и резко критиковать реформаторское правительство, обзывая его «мальчиками в розовых штанишках».
Руцкой и Хасбулатов возглавляли институциональных противников президента – на съездах и в Верховном совете. Но в 1992 году оказалось важно сопротивление президенту и со стороны улиц, народное, массовое, которое было для Ельцина совсем непривычным – улица всегда горой стояла за него. Это новое сопротивление и вылилось в 1993 году в московское кровопролитие, практически – в небольшую гражданскую войну.
Уже в феврале 1992 года, почти сразу после начала реформ, в Москве и других городах начались массовые митинги и демонстрации против повышения цен, причём лозунги постепенно становились всё более общими и радикальными.
А 23 февраля демонстрация ветеранов и патриотов в связи с днём советской армии была самым жёстким образом разогнана милицией и ОМОНом, новая власть впервые продемонстрировала силу и решимость не повторять ошибок власти прошлой – терпимой.
Но эффект от этого разгона оказался противоположным ожидаемому, теперь ельцинскую власть клеймили карательной, а митинги стали собираться намного чаще.
Если революция 1991 года была антикоммунистической, то в противостоянии новой власти всё большую роль играли именно коммунисты, оспаривавшие через суды (вплоть до конституционного) законность запрета КПСС и устраивавшие массовые демонстрации против антинародных капиталистических реформ и антинародного правительства, «банды Ельцина». Именно коммунистов Ельцин называл главными своими идейными врагами. Во время визита в Вашингтон в июне, выступая в Конгрессе США, он говорил: «Россия сделала свой окончательный выбор в пользу цивилизованного образа жизни, здравого смысла и универсальных человеческих ценностей […] Коммунизм не имеет человеческого лица. Свобода и коммунизм несовместимы».
Но у коммунистов нашёлся и совершенно неожиданный союзник. Вызванный антисоветским перестроечным движением интерес к до-большевистской России породил и широкие симпатии к «православию-самодержавию-народности». Благо, и сам Ельцин в своём антикоммунистическом дискурсе уделял им всё большее внимание.
Президент, говоривший о себе «Я, к сожалению, атеист», самым активным образом поддерживал русскую православную церковь и возрождение православия в России. Церкви возвращались храмы, восстанавливалось церковное просвещение, а патриарх Алексий II всё чаще принимал участие в обсуждении даже и политических вопросов.
Восстановление дореволюционных названий, реабилитация и возрождение казачества, интерес даже к монархии – и к идентификации обнаруженных в 1991 году останков расстрелянной (в снесённом им же Ипатьевском доме) царской семьи, и к современным ему зарубежным Романовым, – всё это выглядело продолжением ельцинского антикоммунизма, но всё это вызвало и неожиданный для Ельцина эффект.
На митингах и демонстрациях, клеймивших «банду Ельцина», красные знамёна коммунистов стали соседствовать с чёрно-жёлто-белыми имперскими флагами, а портреты Ленина и Сталина – с портретами Николая II. При всём историческом безумии, такие сочетания ничуть не смущали демонстрантов, во всей этой взаимоисключающей символике они видели самое своё святое – великую державу (СССР и Российскую империю), противопоставленную хищному Западу и его наймитам – Ельцину, Гайдару, Чубайсу и другим предателям великой русской идеи.
Сегодня легко видеть, что такие «красно-коричневые» несообразности имели большие идеологические перспективы. Так определилось новое противостояние: новой власти и той части общества, которую эта власть лишила советско-имперских иллюзий величия и славы.
И противостояние это становилось всё более напряжённым. Майские праздники 1992 года были отмечены пятидесятитысячной демонстрацией коммунистов и державников, требовавших судить Ельцина и его правительство за антинародные реформы и освободить невинных жертв – членов ГКЧП.
А с лета началось постоянное пикетирование телецентра Останкино. С 12 по 22 июня Останкино находилось в настоящей осаде. Осаждавшие, разбив возле телецентра палаточный лагерь, требовали предоставить им эфир и блокировали пикетами входы и выходы. 22 июня осаждавшие были разогнаны ОМОНом, что спровоцировало массовые митинги и стычки с милицией в разных местах Москвы.
Справедливости ради нужно сказать, что народная поддержка Ельцина практически весь 1992 год ещё оставалась значительной, и даже в 1993 году его рейтинг был выше рейтинга Верховного совета и его вождей. Но противостояние Ельцина с его противниками становилось всё более непримиримым – и в Верховном совете, и на улицах – и не могло не привести к самым мрачным последствиям.
На VII Съезде он опять начал искать компромиссы и играть с депутатами в размены. Причём эти размены были изначально несправедливыми: живых людей и реальные реформы он разменивал на отказ депутатов от своих «хотелок», которые они тут же заменяли новыми с невероятной изобретательностью.
Для начала съезд подверг критике действия правительства Гайдара, обвинив его, прежде всего, в ускорявшейся инфляции и, следовательно, в падении жизненного уровня россиян.
Ельцин, тем не менее, предложил съезду утвердить кандидатуру Гайдара на посту председателя правительства. В результате его кандидатура, не прошла: 486 депутатов проголосовало «против», а «за» – 467 (при 1040 депутатах). То есть даже с учётом всего того негативного шлейфа, который тянулся за Гайдаром, за него проголосовало 45% депутатов. Что было совсем немало и давало надежды на то, что съезд можно будет дожать.
Затем депутаты отказались продлить чрезвычайные реформаторские полномочия президента и даже, напротив, приняли поправки к конституции, ограничивавшие его полномочия. То есть по всему было видно, что на старте депутаты стараются максимально улучшить свою переговорную позицию.
Ельцин мог реагировать на это двояко: жёстко и компромиссно. Сделал он и то, и другое. Жёсткая реакция заключалась, как это всегда было свойственно Ельцину-оппозиционеру, в обращении к народу. Президент пригрозил съезду референдумом о доверии к правительству, его реформам и к самим депутатам, после чего призвал своих сторонников покинуть съезд.
Впрочем, он не мог не понимать, что его политический авторитет конца 1991 года во многом уже конвертирован в непопулярные реформы, и к тому же сильно подорван замысловатым полторанинским пиаром, а поэтому исход референдума совсем не обязательно был бы в его пользу.
Но даже этого демарша с референдумом и уходом со съезда хватило, чтобы депутаты сразу немного остыли. Они прекрасно понимали, что хотя авторитет Ельцина был уже и не тот, что раньше, тем не менее, он был, и немаленький. Чего нельзя было сказать о самих депутатах. Их реноме в глазах народа было значительно хуже ельцинского. И их шансы полностью провалиться на предполагаемом референдуме были значительно выше, чем у президента.
Поэтому депутаты, согласившись на референдум, одновременно согласились и заморозить только что принятые поправки, но при условии, что Ельцин предложит более приемлемую, нежели Гайдар, кандидатуру премьера.
И Ельцин решил, что настал момент отправить Гайдара в отставку. Было ли это вынужденным шагом с его стороны? Были ли шансы сохранить Гайдара? Есть разные точки зрения на этот счёт. Например, почти все члены гайдаровской команды считают, что в тот момент съезд уже пошёл на попятную, и Ельцину нужно было дожимать ситуацию, а не садиться обсуждать с Хасбулатовым кандидатуру нового премьера. Но сам Ельцин и его «старая» команда, видимо, считали по-другому.
14 декабря после напряжённых переговоров со спикером съезда Русланом Хасбулатовым (а для них понадобилось посредничество главы Конституционного суда Валерия Зорькина) Ельцин внёс на съезд для предварительного, «рейтингового», голосования пять кандидатур на должность главы правительства. В итоге секретарь Совбеза РФ Юрий Скоков получил 637 голосов; вице-премьер РФ Виктор Черномырдин – 621; Егор Гайдар – 400; генеральный директор «АвтоВАЗ» Владимир Каданников – 399; вице-премьер Владимир Шумейко – 283.
После этого Ельцин сначала переговорил со Скоковым, потом с Черномырдиным. А уже затем уединился с Гайдаром.
Закончив встречу с Гайдаром, Ельцин выступил и сказал: «Я провёл встречи в отдельности с каждым из трёх кандидатов на пост председателя правительства, которые набрали наибольшее число голосов, а затем были встреча и консультации с представителями республик, краёв, областей, автономных округов. Конечно, я был и остаюсь приверженцем (и не могу этого перед вами скрыть) Егора Тимуровича Гайдара. Именно его кандидатура в этот период могла бы быть самой удачной, самым лучшим вариантом. При разговоре с ним он напрямую не снял свою кандидатуру, но сам предложил другую…».
Егор Гайдар, по его собственным словам, поняв, что Ельцин уже для себя всё решил, не стал настаивать на своей кандидатуре. Он услышал молчаливую просьбу Ельцина: уйди сам, не заставляй меня тебя убирать. Он согласился снять свою кандидатуру и предложил вместо себя Виктора Степановича Черномырдина. И в этот раз, в отличие от Геращенко, он не ошибся.
Ельцин предложил съезду кандидатуру Черномырдина. Это предложение зал встретил овацией: такая развязка полностью устраивала депутатов – они с облегчением встретили ельцинский компромисс. Они ждали чего угодно. В депутатской среде ходили слухи, что Ельцин всех их собирается арестовать или, как минимум, разогнать силой. Немедленно «за» проголосовал 721 депутат.
В новый год Россия вступила с новым председателем правительства…