Живая книга о Ельцине Глава 15. Преемник-1999
13 мая, 2025 2:56 пп
Альфред Кох
Кох Альфред:
Часть 4
Летом 1998 года в Государственной Думе зародилась идея отстранить Ельцина от власти через процедуру импичмента. Разумеется, инициаторами этого процесса были самые радикальные представители коммунистов и т.н. “патриотов”, а также небезызвестный генерал Лев Рохлин, занимавший в тот момент важный пост председателя думского комитета по обороне.
Первоначально Рохлин стал депутатом Государственной Думы от черномырдинской партии “Наш дом — Россия” (НДР), но после отставки Черномырдина он, видимо, решил, что больше его с властью ничего не связывает и перешел в оппозицию к Ельцину выступив соучредителем радикального оппозиционного “Движения в поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки” (ДПА).
Незадолго до его убийства, летом 1998, Рохлин заявил, что начинает сбор подписей за импичмент президента России Ельцина. Разумеется, его поддержал соратник по ДПА, глава думского комитета по безопасности коммунист Виктор Илюхин. Неудивительно поэтому, что вся думская фракция КПРФ тоже поддержала ту инициативу.
Довольно быстро под обвинительным заключением в адрес Ельцина свои подписи поставили 177 депутатов (к весне 1999-го их количество возросло до 259). У коммунистов вместе с их союзниками из политически близких им депутатских групп – Аграрной и «Народовластия» – такого числа голосов явно не набралось бы. Часть подписей им добавили центристы из группы «Российские регионы», часть – независимые депутаты, а также представители ЛДПР, «Яблока» и даже отдельные члены НДР, которые после отставки Черномырдина решили (как и Рохлин) перейти в оппозицию к Ельцину.
Почти сразу, 19 июня 1998 года, в Госдуме была создана специальная комиссия из 15 представителей разных фракций во главе с коммунистом (юристом по образованию) Вадимом Филимоновым. Однако инициатор отрешения Ельцина от должности, генерал Рохлин был, как мы знаем, убит 3 июля 1998-го. После этого подготовка к импичменту Ельцина на какое-то время приостановилась.
Поначалу администрация президента не придавала этому процессу большого значения, поскольку в принятой в декабре 1993 года Конституции ельцинскими юристами процедура импичмента была прописана так, что становилась практически нереализуемой. Если до этого (в старой конституции РСФСР) для отрешения главы государства требовалась набрать лишь голоса более 2/3 от списочного состава съезда (713 из 1068 человек), то в новой конституции одного решения нижней палаты Федерального Собрания (даже пусть и принятого ⅔ голосов) было недостаточно.
Кроме Госдумы, это решение должно было пройти через Верховный суд (на предмет наличия события и состава преступления) и Конституционный суд (на предмет отсутствия процедурных нарушений в процессе выдвижения обвинений). И только после их положительного заключения, этот вопрос ставился на рассмотрение Совета Федерации, где также нужно было бы набрать более 2/3 голосов в поддержку импичмента. Причем голосование сенаторы должны были провести в трехмесячный срок, в противном случае все обвинения против Ельцина автоматически отклонялись.
В тот момент, в администрации президента резонно считали, что ни один из пунктов обвинения не имел шансов набрать в Госдуме нужные инициаторам импичмента 300+ голосов. Но даже если бы им и удалось набрать необходимое количество голосов в нижней палате, все равно они бы завязли в Верховном и/или Конституционном суде России.
Однако думская оппозиция поначалу так далеко не заглядывала. Для коммунистов эта затея была важна прежде всего как страховка от роспуска Думы. Дело в том, что конституция 1993 года запрещала распускать Государственную Думу, если она уже проголосовала за отрешение президента от должности. Поэтому любой конфликт Думы с Кремлем тут же немедленно приводил к активизации работы комиссии по импичменту. А таких конфликтов было много. Достаточно вспомнить лишь два последних правительственных кризиса и августовский дефолт.
Комиссия выдвинула против Ельцина пять обвинений: разрушение СССР и ослабление России путем заключения Беловежских соглашений; совершение государственного переворота в сентябре-октябре 1993 года; развязывание и проведение военных действий в Чеченской Республике; ослабление обороноспособности и безопасности РФ; геноцид российского народа.
Члены этой думской комиссии долго спорили о том, что же они должны в итоге сделать: дать развернутую политическую или исключительно правовую оценку деятельности Ельцина на посту президента России? Нужно ли им доказывать наличие состава преступления в действиях Ельцина или правильнее будет сосредоточится на анализе негативных последствий этих действий? В конечном итоге они решили, что думская комиссия — это не суд и для обоснования обвинений достаточно «лишь установить наличие некоторых отдельных признаков преступлений» (так объяснял Филимонов).
Вплоть до конца 1998 года в российской политической элите считалось хорошим тоном относится с пренебрежением и юмором к деятельности инициаторов импичмента. Поэтому пресса мало освещала их заседания, а кремлевские чиновники считали, что эти детские забавы их (серьезных, занятых делом людей) не касаются.
Но к концу 1998 — начале 1999 года, в разгар и сразу после т.н. “импичмента президента США Клинтона” (в связи с его лжесвидетельством о сексуальных контактах с Моникой Левински) на заседания думской комиссии по импичменту Ельцина стали проходить все больше журналистов: россияне стали живо интересоваться, чем же закончится эта эпопея. Тем более, что обвинения в адрес Ельцина были куда серьезнее, чем какая-то пикантная интрижка Клинтона (или даже такого же порядка сексуальные утехи Скуратова).
Параллельно с этим, рейтинг доверия Ельцину весной 1999 года и без всякого импичмента упал до уровня в 3–5%… Публика почувствовала приближения финала и стала активно интересоваться происходящим. Общее мнение состояло в том, что дни Ельцина как президента России — сочтены.
К апрелю 1999 года комиссия признала все пять обвинений обоснованными. Она также констатировала, что все эти действия Ельцин совершил умышленно, включая «геноцид российского народа». Депутат Илюхин настаивал: «Ельцин хотел вытравить из сознания людей… предшествующую концепцию развития общества. Вытравить через уничтожение определенных групп людей — носителей этих убеждений»
В Кремле поняли, что настал момент перейти в наступление. Коммунистам заявили: «если Дума не прекратит подготовку к импичменту, президент отправит премьера в отставку». В Семье были уверены, что думская оппозиция, считая Примакова своим ставленником, не захочет им рисковать ради обреченной на провал затеи.
И хотя Примаков многократно и публично выступил против импичмента, Ельцин (или Семья?) все равно не верил в его лояльность. Если еще несколько месяцев назад Ельцин говорил журналистам: «Мы договорились с Примаковым работать вместе до 2000 года, поэтому не сталкивайте лбами президента и премьера. Прошу вас. Это очень опасно», то уже 9 апреля Ельцин высказался иначе: «Я считаю, что на сегодняшней стадии, на таком этапе Примаков полезен, а дальше будет видно».
Буквально сразу по телевидению показали ответ Примакова: «Пользуясь случаем, хочу еще раз заявить, особенно тем, кто занимается этой антиправительственной возней… я не вцепился и не держусь за кресло премьер-министра, тем более когда устанавливаются временные рамки моей работы: сегодня я полезен, а завтра посмотрим…»
Вот как в «Президентском марафоне» Ельцин (и/или Юмашев) описывал свое отношение к Примакову в тот момент: «…решение по отставке Примакова было практически предрешено уже в середине апреля… Именно думский импичмент ускорил отставку Примакова. Потому что проблема теперь формулировалась для меня предельно просто: увольнять Примакова до голосования или все-таки после?»
27 апреля Ельцин назначил Сергея Степашина первым вице-премьером, с сохранением за ним должности министра внутренних дел. А уже 5 мая, на заседании комиссии “По подготовке к встрече третьего тысячелетия” (была и такая!) Ельцин демонстративно пересадил Степашина ближе к себе и рядом с Примаковым, хотя заседание проходило за круглым столом, форма которого подразумевает, что все участники заседания — равны, вне зависимости от рассадки.
В интернете есть видеозапись этого ельцинского перфоманса. Ролик начинается в момент, когда Ельцин произносит слова: “… на заседании оргкомитета необходимо определить…” Потом он берет драматическую паузу, делает недовольное лицо (отчетливо видно как сильно он растолстел и обрюзг) и медленно произносит: “Не так сели.” Пауза. “Степашин — первый зам.” Опять длинная пауза. За кадром начальник протокола Шевченко шепчет: “Исправить надо?” Ельцин кивает: “Исправить”. Потом Ельцин находит глазами Степашина и приказывает ему: “Сергей Вадимович, пересядьте!”
Сидящий рядом с Ельциным и Примаковым начальник управления внутренней политики администрации президента Андрей Логинов (он же — председатель комиссии “По подготовке к встрече третьего тысячелетия” и главный докладчик на этом совещании) встает и уступает место Степашину. Происходит некоторая заминка, все присутствующие испытывают неловкость, связанную с тем, что у Логинова была сломана нога и он в этот момент ходил с костылем.
Степашин еще не успел сесть, как Ельцин медленно и театрально произносит: “Первый заместитель председателя правительства Степашин Сергей Вадимович”. Степашин стоит навытяжку и слегка кланяется в конце этой презентации. На Примакова страшно смотреть: он пустым взглядом смотрит куда-то вперед себя и сидит “как будто аршин проглотил”. Всем ясно, что его дни сочтены и следующий премьер — это Степашин. (Первым вице-премьером Ельцин его назначил потому, что по закону при отставке премьера его обязанности может исполнять только кто-то из его заместителей). Ельцин ставит точку: “Больше, вроде, ошибок нет.”
В “Президентском марафоне” Ельцин так описывает этот эпизод: “…Ожидание перемен просто висело в воздухе. Все чего-то ждали. И я на очередном заседании в Кремле (это было заседание Комитета по встрече третьего тысячелетия) решил подыграть, еще больше разбередить ожидания. Я посреди речи вдруг сделал паузу и попросил Степашина пересесть от меня по правую руку (на самом деле по левую — АК), и перед зрачками телекамер состоялась непонятная для многих, но важная в тот момент процедура пересадки Сергея Вадимовича из одного кресла в другое, ближе ко мне.
Однако было тогда и раздражение от накопившегося чувства неопределенности. Это чувство возникало по одной простой причине: я все еще не мог принять решение, кто будет следующим премьер-министром! Причем не мог принять до самого последнего дня…
Обсуждать этот вопрос я практически ни с кем не мог, это должно было быть и неожиданное, и, самое главное, максимально точное решение. Главный парадокс заключался в том, что выбор-то я уже сделал. Это Владимир Путин, директор ФСБ. Но поставить его на должность премьер-министра я не мог. Еще рано, рано, рано… “
То есть из мемуаров Ельцина-Юмашева следует, что Степашин с самого начала рассматривался Семьей как временная кандидатура. Но ему, разумеется, об этом никто не сказал. Впрочем, может быть это не так и ставка на Степашина была настоящей, то есть первоначально именно он рассматривался как будущий преемник, а разочарование в нем наступило позже. Не следует забывать, что книга “Президентский марафон” появилась уже после всех эти событий и ее главное назначение состояло в том, чтобы задним числом объяснить, оправдать и отлакировать те действия Ельцина, которые в момент их свершения выглядели, мягко выражаясь, странно.
Как мы уже говорили, кроме борьбы с оппозицией, которае вылилась в противостояние с Советом Федерации и угрозу импичмента, Ельцина хватало только лишь на эпизодическое участие в косовском урегулировании. Так 25 апреля и 2 мая он дважды разговаривал с Клинтоном и оба разговора были посвящены организации помощи в миссии Черномырдина. К тому времени Черномырдин уже провел переговоры с Милошевичем, выступил на заседании Совета Безопасности в Москве и направлялся в Вашингтон с согласованными мирными инициативами. Клинтон охотно согласился его принять и выделить ему времени “столько, сколько нужно”.
Тем временем стало известно, что Государственная Дума назначила заседание по вопросу импичмента Ельцина на 13 мая. Администрация президента приняла решение играть на опережение и уволить Примакова до этого. Семья не сомневалась в том, что Примаков является участником (если не вдохновителем) антиельцинского “заговора” и решила обезглавить “заговорщиков”.
Справедливости ради нужно сказать, что в этой борьбе не было ничего противозаконного или не соответствующего общепринятой практике политической борьбы. Оппозиция вправе инициировать процедуру импичмента, а Президент, в свою очередь, имеет право уволить премьера, который кажется ему нелояльным.
Разумеется, в этот момент ни Ельцин, ни коммунистическая оппозиция не думали о благе страны и о других подобного рода абстракциях. Они были увлечены борьбой за власть и каждый из них считал, что необходимость этой борьбы не требует никаких обоснований. В их представлении, стремление к власти — естественное состояние человека и едва ли не добродетель.
Коммунисты считали благом для России свержение Ельцина и их приход к власти, а Ельцин в свою очередь, считал таким благом свое нахождение на посту президента. И хотя к 1999 году ни одна из сторон не имела объективных доказательств своей правоты, однако каждая считала это само собой разумеющимся фактом, не требующим обоснования.
К тому времени ельцинские реформы уже давно закончились: их было уже просто некому проводить в жизнь. Все те, кто мог и хотел это делать (Черномырдин, Чубайс, Немцов и пр.) были давно уволены, а про Гайдара вообще уже даже не вспоминали.
Нельзя сказать, что реформаторская риторика полностью ушла из лексикона Ельцина и его окружения. Отнюдь! В тот период Ельцин оправдывал свое пребывание у власти необходимостью “защитить результаты реформ” и “не дать развернуть страну вспять”. Хотя его ежедневная практика по управлению страной уже была почти неотличима от унылой позднесоветской аппаратной канцелярщины. Сплошная текучка и византийщина, без даже минимальных попыток что-то по серьезному изменить.
Общий настрой в ельцинской команде был тогда таков, что сейчас, мол, уже поздно что-то делать, “дедушка” нездоров и не имеет поддержки в обществе. Поэтому нужно во что бы то ни стало сохранить статус-кво, и сосредоточится на подготовке к предстоящим выборам Государственной Думы и президента. И если на них удасться победить, вот тогда и вернутся к реформам, которых по общему пониманию, давно назрели и даже перезрели.
В текущей же ситуации в Семье теперь уповали на “невидимую руку рынка”, которая всех вывезет. (Благо их предшественники основы этого рынка уже создали). Исключение составляла только борьба с оппозицией, в которой ельцинская команда проявляла недюжинную изобретательность и волю. И не гнушалась, как мы видим, и некоторых сомнительных методов, оправдывая себя тем, что их оппоненты — не лучше.
Утром 12 мая Ельцин отправил правительство Примакова в отставку. Вот как это описано в “Президентском марафоне”: “…Расставание с Примаковым было чрезвычайно коротким Я сообщил ему об отставке, сказал, что благодарен за его работу.
Примаков помедлил. «Принимаю ваше решение”, — сказал он, — “по Конституции вы имеете на это право, но считаю его ошибкой». Еще раз посмотрел на Евгения Максимовича. Жаль. Ужасно жаль. Это была самая достойная отставка из всех, которые я видел. Самая мужественная. Это был в политическом смысле очень сильный премьер. Масштабная, крупная фигура. Примаков вышел, тяжело ступая, глядя под ноги. И я пригласил в кабинет Степашина.”
А вот что про это пишет сам Примаков в своей книге “Восемь месяцев плюс…”: “…12 мая 1999 года я приехал к назначенному времени к президенту на очередной доклад, зашел в его кремлевский кабинет. Как всегда, приветливо поздоровались. Он предложил мне сесть на обычное в таком случае место — за большим столом, предназначенным для заседаний. Сам сел так же, как обычно, за торец стола рядом со мной.
Несколько насторожило, но не более того, его раздраженное обращение к пресс-секретарю: «Почему нет журналистов?» Когда в комнату зашли аккредитованные в Кремле представители телевизионных каналов и агентств, Ельцин спросил их: «Почему не задаете вопросы о правительстве?» На последовавшие сразу же вопросы он ответил: «Да, перемены будут». Посмотрев на меня, добавил: «И значительные».
Молнией в голове пронеслась мысль: есть решение уволить моих заместителей и таким образом вынудить меня уйти в отставку. Но действия разворачивались по другому сценарию. Как только вышли журналисты, президент сказал:
-Вы выполнили свою роль, теперь, очевидно, нужно будет вам уйти в отставку. Облегчите эту задачу, напишите заявление об уходе с указанием любой причины.
-Нет, я этого не сделаю. Облегчать никому ничего не хочу. У вас есть все конституционные полномочия подписать соответствующий указ. Но я хотел бы сказать, Борис Николаевич, что вы совершаете большую ошибку. Дело не во мне, а в кабинете, который работает хорошо: страна вышла из кризиса, порожденного решениями 17 августа 1998 года, преодолена кульминационная точка спада в экономике, начался подъем, мы близки к договоренности с Международным валютным фондом, люди верят в правительство и его политику. Вот так на ровном месте сменить кабинет — это ошибка.
Ельцин повторил просьбу написать заявление. А после моего вторичного отказа президент вызвал Волошина, у которого, конечно, уже был заготовлен указ.
-Как у вас с транспортом? – вдруг спросил меня Борис Николаевич.
Ответил на столь неожиданный вопрос, что для меня это не проблема. Могу ездить и на такси. Чувствовалось, что Ельцин переживал происходившее. Ему было явно не по себе. Сморщившись от боли, положил руку на левую часть груди. Сразу же в кабинет вошли врачи. Я хотел встать и уйти, но Борис Николаевич жестом меня удержал. После медицинской помощи он почувствовал себя явно легче, встал, сказал: «Давайте останемся друзьями» – и обнял меня…
Расчет администрации президента был верным: отставка Примакова расколола оппозицию. «Политического смысла у импичмента не стало! – заявил с трибуны депутат от ЛДПР Алексей Митрофанов. – Допустим, все мы упремся маниакально и добьемся отрешения Ельцина от власти. Кто в результате станет президентом? Я понимаю, раньше предполагался Примаков. Об этом вслух не говорилось, но мы понимали это прекрасно. За это Ельцин и снял его, кстати…»
Глава фракции НДР Владимир Рыжков, обращаясь к Зюганову, утверждал: «Вы, инициаторы импичмента, обрушили правительство Примакова! Три месяца назад, Геннадий Андреевич, в вашем присутствии я сказал о том, что необходимо отказаться от этой процедуры, что она дестабилизирует обстановку и снесет правительство. Вы не прислушались. Сегодня нет правительства, Дума под угрозой роспуска, в стране вновь нарастает хаос и дестабилизация!»
По Думе поползли слухи, что Ельцин хочет ее разогнать. «Эти слухи — попытка оказать психологическое давление на депутатов, парализовать нашу волю, чтобы мы махнули рукой и сказали: все равно ж бесперспективно!» — убеждала депутатов сторонница импичмента, депутат от «Яблока» Елена Мизулина. Однако многие депутаты прекрасно помнили осень 1993 года, и поэтому опасались, что если Ельцину будет нужно, то он может перейти и к силовым методам. Вообще, в ходе этих думских дискуссий депутаты то и дело вспоминали начало октября 1993 года и поэтому эти споры нередко превращались в настоящую свару, поскольку в Думе были и те, кто был в тот момент за Ельцина, и те, кто был против него.
Полномочный представитель президента в Госдуме Александр Котенков, уговаривал депутатов отказаться от импичмента и потерпеть еще год: «Вы стоите перед выбором: либо вновь ввергнуть страну в политический кризис… либо все-таки в установленные Конституцией сроки путем законных всенародных выборов провести спокойно смену власти в нашем государстве!»
Но коммунисты были неумолимы. Зюганов был категоричен: “Ельцин – это абсолютное зло!» Ему вторил депутат-режиссер Станислав Говорухин: «Неужели вы не слышите, как воет вся Россия, как вопиет и протягивает к нам руки: освободите нас от него, спасите наших детей!» Его документальный фильм «Час негодяев», о событиях октября 1993-го, накануне голосования по импичменту был показан по думскому телевидению.
Были, правда, и депутаты, которые хотели эту проблему “решить миром” и убедить Ельцина добровольно уйти в отставку. Так, например, депутат от группы “Российские регионы” Владимир Лысенко заявлял: «Страна не протянет еще целый год с такой слабеющей безавторитетной властью… Борис Николаевич, решайтесь, завтра может быть уже поздно!»
Само голосовали состоялось 15 мая в 15:00. Голосовали бумажными бюллетенями через урну. От использования привычной электронной системы голосования недоверчивые депутаты решили в этот раз отказаться. Каждый депутат получил по пять разноцветных бюллетеней (по числу пунктов обвинения).
Самым перспективным пунктом обвинения считался “чеченский”. За то, чтобы отрешить Ельцина от должности за развязывание войны в Чечне публично всегда высказывалось наибольшее количество депутатов. Еще накануне, вечером 14 мая, коммунисты были полны энтузиазма и верили, что уж по крайней мере по одному этому пункту обвинения они точно наберут необходимые ⅔ голосов.
Однако уже с утра стало понятно, что все не так очевидно. Председатель Счетной комиссии коммунист Игорь Братищев трагическим голосом сообщил о письмах Иосифа Кобзона, Руслана Аушева и некоторых других депутатов, которые предлагали считать их голосующими за импичмент, но при этом сообщали, что они очень сожалеют, но лично приехать в этот день в Думу не смогут.
После начала голосования думские журналисты отметили, что за бюллетенями пришло меньше народных избранников, чем ожидалось. Разумеется, что все последнее время Кремль не сидел сложа руки, а активно работал с колеблющимися одномандатниками. Особенно активен в этом был начальник отдела администрации президента по взаимодействию с парламентом Александр Косопкин.
Ходили слухи, что и представители некоторых “олигархов” провели определенную работу (прежде всего с депутатами от ЛДПР Жириновского), однако никаких доказательств этому никогда предъявлено не было. Разумеется, никто не просил депутатов голосовать против импичмента. Достаточно было просто не прийти в этот день на заседание Госдумы. Или “забыть” взять бюллетень. Или взять, но не использовать. Или “случайно” испортить и т.д.
Уже вечером, после голосования, депутаты собрались в зале, чтобы выслушать доклад Счетной комиссии о его результатах. Бюллетени взяли 348 депутатов – из 440 по списку. Значит 92 депутата просто отказались от участия в процедуре импичмента. В каждой из пяти урн было обнаружено от 330 до 333 бюллетеней. Следовательно, еще по 15–18 голосов народных избранников «потерялись»: разноцветные бумажки, судя по всему, кто-то просто унес домой – на память. 46 бюллетеней были признаны недействительными.
Как и ожидалось, больше всех набрал третий пункт обвинения — война в Чечне: 283 депутата проголосовали за импичмент Ельцина за ее развязывание. Но поскольку для того, чтобы процедура отрешения президента от должности продолжалась, необходимо было набрать больше 300 голосов, то на этом все и закончилось. Импичмент Ельцина с треском провалился.
Семья торжествовала, а думская оппозиция была полностью деморализована. Повторилась история с попыткой Верховного Совета РСФСР весной 1993 года отправить Ельцина в отставку. Тогда тоже после провала этой затеи, депутаты покорно проголосовали за предложенный Ельциным референдум “да-да-нет-да”, который тоже проиграли.
Перехватив инициативу, ельцинская команда практически сразу, 19 мая, поставила на голосование в Думе вопрос об утверждении Степашина новым председателем правительства. Деморализованная Дума тут же, с первой попытки, его утвердила. Степашину не пришлось (в отличие от Кириенко или Черномырдина) проходить мучительную процедуру нескольких раундов голосования.
Альфред Кох
Кох Альфред:
Часть 4
Летом 1998 года в Государственной Думе зародилась идея отстранить Ельцина от власти через процедуру импичмента. Разумеется, инициаторами этого процесса были самые радикальные представители коммунистов и т.н. “патриотов”, а также небезызвестный генерал Лев Рохлин, занимавший в тот момент важный пост председателя думского комитета по обороне.
Первоначально Рохлин стал депутатом Государственной Думы от черномырдинской партии “Наш дом — Россия” (НДР), но после отставки Черномырдина он, видимо, решил, что больше его с властью ничего не связывает и перешел в оппозицию к Ельцину выступив соучредителем радикального оппозиционного “Движения в поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки” (ДПА).
Незадолго до его убийства, летом 1998, Рохлин заявил, что начинает сбор подписей за импичмент президента России Ельцина. Разумеется, его поддержал соратник по ДПА, глава думского комитета по безопасности коммунист Виктор Илюхин. Неудивительно поэтому, что вся думская фракция КПРФ тоже поддержала ту инициативу.
Довольно быстро под обвинительным заключением в адрес Ельцина свои подписи поставили 177 депутатов (к весне 1999-го их количество возросло до 259). У коммунистов вместе с их союзниками из политически близких им депутатских групп – Аграрной и «Народовластия» – такого числа голосов явно не набралось бы. Часть подписей им добавили центристы из группы «Российские регионы», часть – независимые депутаты, а также представители ЛДПР, «Яблока» и даже отдельные члены НДР, которые после отставки Черномырдина решили (как и Рохлин) перейти в оппозицию к Ельцину.
Почти сразу, 19 июня 1998 года, в Госдуме была создана специальная комиссия из 15 представителей разных фракций во главе с коммунистом (юристом по образованию) Вадимом Филимоновым. Однако инициатор отрешения Ельцина от должности, генерал Рохлин был, как мы знаем, убит 3 июля 1998-го. После этого подготовка к импичменту Ельцина на какое-то время приостановилась.
Поначалу администрация президента не придавала этому процессу большого значения, поскольку в принятой в декабре 1993 года Конституции ельцинскими юристами процедура импичмента была прописана так, что становилась практически нереализуемой. Если до этого (в старой конституции РСФСР) для отрешения главы государства требовалась набрать лишь голоса более 2/3 от списочного состава съезда (713 из 1068 человек), то в новой конституции одного решения нижней палаты Федерального Собрания (даже пусть и принятого ⅔ голосов) было недостаточно.
Кроме Госдумы, это решение должно было пройти через Верховный суд (на предмет наличия события и состава преступления) и Конституционный суд (на предмет отсутствия процедурных нарушений в процессе выдвижения обвинений). И только после их положительного заключения, этот вопрос ставился на рассмотрение Совета Федерации, где также нужно было бы набрать более 2/3 голосов в поддержку импичмента. Причем голосование сенаторы должны были провести в трехмесячный срок, в противном случае все обвинения против Ельцина автоматически отклонялись.
В тот момент, в администрации президента резонно считали, что ни один из пунктов обвинения не имел шансов набрать в Госдуме нужные инициаторам импичмента 300+ голосов. Но даже если бы им и удалось набрать необходимое количество голосов в нижней палате, все равно они бы завязли в Верховном и/или Конституционном суде России.
Однако думская оппозиция поначалу так далеко не заглядывала. Для коммунистов эта затея была важна прежде всего как страховка от роспуска Думы. Дело в том, что конституция 1993 года запрещала распускать Государственную Думу, если она уже проголосовала за отрешение президента от должности. Поэтому любой конфликт Думы с Кремлем тут же немедленно приводил к активизации работы комиссии по импичменту. А таких конфликтов было много. Достаточно вспомнить лишь два последних правительственных кризиса и августовский дефолт.
Комиссия выдвинула против Ельцина пять обвинений: разрушение СССР и ослабление России путем заключения Беловежских соглашений; совершение государственного переворота в сентябре-октябре 1993 года; развязывание и проведение военных действий в Чеченской Республике; ослабление обороноспособности и безопасности РФ; геноцид российского народа.
Члены этой думской комиссии долго спорили о том, что же они должны в итоге сделать: дать развернутую политическую или исключительно правовую оценку деятельности Ельцина на посту президента России? Нужно ли им доказывать наличие состава преступления в действиях Ельцина или правильнее будет сосредоточится на анализе негативных последствий этих действий? В конечном итоге они решили, что думская комиссия — это не суд и для обоснования обвинений достаточно «лишь установить наличие некоторых отдельных признаков преступлений» (так объяснял Филимонов).
Вплоть до конца 1998 года в российской политической элите считалось хорошим тоном относится с пренебрежением и юмором к деятельности инициаторов импичмента. Поэтому пресса мало освещала их заседания, а кремлевские чиновники считали, что эти детские забавы их (серьезных, занятых делом людей) не касаются.
Но к концу 1998 — начале 1999 года, в разгар и сразу после т.н. “импичмента президента США Клинтона” (в связи с его лжесвидетельством о сексуальных контактах с Моникой Левински) на заседания думской комиссии по импичменту Ельцина стали проходить все больше журналистов: россияне стали живо интересоваться, чем же закончится эта эпопея. Тем более, что обвинения в адрес Ельцина были куда серьезнее, чем какая-то пикантная интрижка Клинтона (или даже такого же порядка сексуальные утехи Скуратова).
Параллельно с этим, рейтинг доверия Ельцину весной 1999 года и без всякого импичмента упал до уровня в 3–5%… Публика почувствовала приближения финала и стала активно интересоваться происходящим. Общее мнение состояло в том, что дни Ельцина как президента России — сочтены.
К апрелю 1999 года комиссия признала все пять обвинений обоснованными. Она также констатировала, что все эти действия Ельцин совершил умышленно, включая «геноцид российского народа». Депутат Илюхин настаивал: «Ельцин хотел вытравить из сознания людей… предшествующую концепцию развития общества. Вытравить через уничтожение определенных групп людей — носителей этих убеждений»
В Кремле поняли, что настал момент перейти в наступление. Коммунистам заявили: «если Дума не прекратит подготовку к импичменту, президент отправит премьера в отставку». В Семье были уверены, что думская оппозиция, считая Примакова своим ставленником, не захочет им рисковать ради обреченной на провал затеи.
И хотя Примаков многократно и публично выступил против импичмента, Ельцин (или Семья?) все равно не верил в его лояльность. Если еще несколько месяцев назад Ельцин говорил журналистам: «Мы договорились с Примаковым работать вместе до 2000 года, поэтому не сталкивайте лбами президента и премьера. Прошу вас. Это очень опасно», то уже 9 апреля Ельцин высказался иначе: «Я считаю, что на сегодняшней стадии, на таком этапе Примаков полезен, а дальше будет видно».
Буквально сразу по телевидению показали ответ Примакова: «Пользуясь случаем, хочу еще раз заявить, особенно тем, кто занимается этой антиправительственной возней… я не вцепился и не держусь за кресло премьер-министра, тем более когда устанавливаются временные рамки моей работы: сегодня я полезен, а завтра посмотрим…»
Вот как в «Президентском марафоне» Ельцин (и/или Юмашев) описывал свое отношение к Примакову в тот момент: «…решение по отставке Примакова было практически предрешено уже в середине апреля… Именно думский импичмент ускорил отставку Примакова. Потому что проблема теперь формулировалась для меня предельно просто: увольнять Примакова до голосования или все-таки после?»
27 апреля Ельцин назначил Сергея Степашина первым вице-премьером, с сохранением за ним должности министра внутренних дел. А уже 5 мая, на заседании комиссии “По подготовке к встрече третьего тысячелетия” (была и такая!) Ельцин демонстративно пересадил Степашина ближе к себе и рядом с Примаковым, хотя заседание проходило за круглым столом, форма которого подразумевает, что все участники заседания — равны, вне зависимости от рассадки.
В интернете есть видеозапись этого ельцинского перфоманса. Ролик начинается в момент, когда Ельцин произносит слова: “… на заседании оргкомитета необходимо определить…” Потом он берет драматическую паузу, делает недовольное лицо (отчетливо видно как сильно он растолстел и обрюзг) и медленно произносит: “Не так сели.” Пауза. “Степашин — первый зам.” Опять длинная пауза. За кадром начальник протокола Шевченко шепчет: “Исправить надо?” Ельцин кивает: “Исправить”. Потом Ельцин находит глазами Степашина и приказывает ему: “Сергей Вадимович, пересядьте!”
Сидящий рядом с Ельциным и Примаковым начальник управления внутренней политики администрации президента Андрей Логинов (он же — председатель комиссии “По подготовке к встрече третьего тысячелетия” и главный докладчик на этом совещании) встает и уступает место Степашину. Происходит некоторая заминка, все присутствующие испытывают неловкость, связанную с тем, что у Логинова была сломана нога и он в этот момент ходил с костылем.
Степашин еще не успел сесть, как Ельцин медленно и театрально произносит: “Первый заместитель председателя правительства Степашин Сергей Вадимович”. Степашин стоит навытяжку и слегка кланяется в конце этой презентации. На Примакова страшно смотреть: он пустым взглядом смотрит куда-то вперед себя и сидит “как будто аршин проглотил”. Всем ясно, что его дни сочтены и следующий премьер — это Степашин. (Первым вице-премьером Ельцин его назначил потому, что по закону при отставке премьера его обязанности может исполнять только кто-то из его заместителей). Ельцин ставит точку: “Больше, вроде, ошибок нет.”
В “Президентском марафоне” Ельцин так описывает этот эпизод: “…Ожидание перемен просто висело в воздухе. Все чего-то ждали. И я на очередном заседании в Кремле (это было заседание Комитета по встрече третьего тысячелетия) решил подыграть, еще больше разбередить ожидания. Я посреди речи вдруг сделал паузу и попросил Степашина пересесть от меня по правую руку (на самом деле по левую — АК), и перед зрачками телекамер состоялась непонятная для многих, но важная в тот момент процедура пересадки Сергея Вадимовича из одного кресла в другое, ближе ко мне.
Однако было тогда и раздражение от накопившегося чувства неопределенности. Это чувство возникало по одной простой причине: я все еще не мог принять решение, кто будет следующим премьер-министром! Причем не мог принять до самого последнего дня…
Обсуждать этот вопрос я практически ни с кем не мог, это должно было быть и неожиданное, и, самое главное, максимально точное решение. Главный парадокс заключался в том, что выбор-то я уже сделал. Это Владимир Путин, директор ФСБ. Но поставить его на должность премьер-министра я не мог. Еще рано, рано, рано… “
То есть из мемуаров Ельцина-Юмашева следует, что Степашин с самого начала рассматривался Семьей как временная кандидатура. Но ему, разумеется, об этом никто не сказал. Впрочем, может быть это не так и ставка на Степашина была настоящей, то есть первоначально именно он рассматривался как будущий преемник, а разочарование в нем наступило позже. Не следует забывать, что книга “Президентский марафон” появилась уже после всех эти событий и ее главное назначение состояло в том, чтобы задним числом объяснить, оправдать и отлакировать те действия Ельцина, которые в момент их свершения выглядели, мягко выражаясь, странно.
Как мы уже говорили, кроме борьбы с оппозицией, которае вылилась в противостояние с Советом Федерации и угрозу импичмента, Ельцина хватало только лишь на эпизодическое участие в косовском урегулировании. Так 25 апреля и 2 мая он дважды разговаривал с Клинтоном и оба разговора были посвящены организации помощи в миссии Черномырдина. К тому времени Черномырдин уже провел переговоры с Милошевичем, выступил на заседании Совета Безопасности в Москве и направлялся в Вашингтон с согласованными мирными инициативами. Клинтон охотно согласился его принять и выделить ему времени “столько, сколько нужно”.
Тем временем стало известно, что Государственная Дума назначила заседание по вопросу импичмента Ельцина на 13 мая. Администрация президента приняла решение играть на опережение и уволить Примакова до этого. Семья не сомневалась в том, что Примаков является участником (если не вдохновителем) антиельцинского “заговора” и решила обезглавить “заговорщиков”.
Справедливости ради нужно сказать, что в этой борьбе не было ничего противозаконного или не соответствующего общепринятой практике политической борьбы. Оппозиция вправе инициировать процедуру импичмента, а Президент, в свою очередь, имеет право уволить премьера, который кажется ему нелояльным.
Разумеется, в этот момент ни Ельцин, ни коммунистическая оппозиция не думали о благе страны и о других подобного рода абстракциях. Они были увлечены борьбой за власть и каждый из них считал, что необходимость этой борьбы не требует никаких обоснований. В их представлении, стремление к власти — естественное состояние человека и едва ли не добродетель.
Коммунисты считали благом для России свержение Ельцина и их приход к власти, а Ельцин в свою очередь, считал таким благом свое нахождение на посту президента. И хотя к 1999 году ни одна из сторон не имела объективных доказательств своей правоты, однако каждая считала это само собой разумеющимся фактом, не требующим обоснования.
К тому времени ельцинские реформы уже давно закончились: их было уже просто некому проводить в жизнь. Все те, кто мог и хотел это делать (Черномырдин, Чубайс, Немцов и пр.) были давно уволены, а про Гайдара вообще уже даже не вспоминали.
Нельзя сказать, что реформаторская риторика полностью ушла из лексикона Ельцина и его окружения. Отнюдь! В тот период Ельцин оправдывал свое пребывание у власти необходимостью “защитить результаты реформ” и “не дать развернуть страну вспять”. Хотя его ежедневная практика по управлению страной уже была почти неотличима от унылой позднесоветской аппаратной канцелярщины. Сплошная текучка и византийщина, без даже минимальных попыток что-то по серьезному изменить.
Общий настрой в ельцинской команде был тогда таков, что сейчас, мол, уже поздно что-то делать, “дедушка” нездоров и не имеет поддержки в обществе. Поэтому нужно во что бы то ни стало сохранить статус-кво, и сосредоточится на подготовке к предстоящим выборам Государственной Думы и президента. И если на них удасться победить, вот тогда и вернутся к реформам, которых по общему пониманию, давно назрели и даже перезрели.
В текущей же ситуации в Семье теперь уповали на “невидимую руку рынка”, которая всех вывезет. (Благо их предшественники основы этого рынка уже создали). Исключение составляла только борьба с оппозицией, в которой ельцинская команда проявляла недюжинную изобретательность и волю. И не гнушалась, как мы видим, и некоторых сомнительных методов, оправдывая себя тем, что их оппоненты — не лучше.
Утром 12 мая Ельцин отправил правительство Примакова в отставку. Вот как это описано в “Президентском марафоне”: “…Расставание с Примаковым было чрезвычайно коротким Я сообщил ему об отставке, сказал, что благодарен за его работу.
Примаков помедлил. «Принимаю ваше решение”, — сказал он, — “по Конституции вы имеете на это право, но считаю его ошибкой». Еще раз посмотрел на Евгения Максимовича. Жаль. Ужасно жаль. Это была самая достойная отставка из всех, которые я видел. Самая мужественная. Это был в политическом смысле очень сильный премьер. Масштабная, крупная фигура. Примаков вышел, тяжело ступая, глядя под ноги. И я пригласил в кабинет Степашина.”
А вот что про это пишет сам Примаков в своей книге “Восемь месяцев плюс…”: “…12 мая 1999 года я приехал к назначенному времени к президенту на очередной доклад, зашел в его кремлевский кабинет. Как всегда, приветливо поздоровались. Он предложил мне сесть на обычное в таком случае место — за большим столом, предназначенным для заседаний. Сам сел так же, как обычно, за торец стола рядом со мной.
Несколько насторожило, но не более того, его раздраженное обращение к пресс-секретарю: «Почему нет журналистов?» Когда в комнату зашли аккредитованные в Кремле представители телевизионных каналов и агентств, Ельцин спросил их: «Почему не задаете вопросы о правительстве?» На последовавшие сразу же вопросы он ответил: «Да, перемены будут». Посмотрев на меня, добавил: «И значительные».
Молнией в голове пронеслась мысль: есть решение уволить моих заместителей и таким образом вынудить меня уйти в отставку. Но действия разворачивались по другому сценарию. Как только вышли журналисты, президент сказал:
-Вы выполнили свою роль, теперь, очевидно, нужно будет вам уйти в отставку. Облегчите эту задачу, напишите заявление об уходе с указанием любой причины.
-Нет, я этого не сделаю. Облегчать никому ничего не хочу. У вас есть все конституционные полномочия подписать соответствующий указ. Но я хотел бы сказать, Борис Николаевич, что вы совершаете большую ошибку. Дело не во мне, а в кабинете, который работает хорошо: страна вышла из кризиса, порожденного решениями 17 августа 1998 года, преодолена кульминационная точка спада в экономике, начался подъем, мы близки к договоренности с Международным валютным фондом, люди верят в правительство и его политику. Вот так на ровном месте сменить кабинет — это ошибка.
Ельцин повторил просьбу написать заявление. А после моего вторичного отказа президент вызвал Волошина, у которого, конечно, уже был заготовлен указ.
-Как у вас с транспортом? – вдруг спросил меня Борис Николаевич.
Ответил на столь неожиданный вопрос, что для меня это не проблема. Могу ездить и на такси. Чувствовалось, что Ельцин переживал происходившее. Ему было явно не по себе. Сморщившись от боли, положил руку на левую часть груди. Сразу же в кабинет вошли врачи. Я хотел встать и уйти, но Борис Николаевич жестом меня удержал. После медицинской помощи он почувствовал себя явно легче, встал, сказал: «Давайте останемся друзьями» – и обнял меня…
Расчет администрации президента был верным: отставка Примакова расколола оппозицию. «Политического смысла у импичмента не стало! – заявил с трибуны депутат от ЛДПР Алексей Митрофанов. – Допустим, все мы упремся маниакально и добьемся отрешения Ельцина от власти. Кто в результате станет президентом? Я понимаю, раньше предполагался Примаков. Об этом вслух не говорилось, но мы понимали это прекрасно. За это Ельцин и снял его, кстати…»
Глава фракции НДР Владимир Рыжков, обращаясь к Зюганову, утверждал: «Вы, инициаторы импичмента, обрушили правительство Примакова! Три месяца назад, Геннадий Андреевич, в вашем присутствии я сказал о том, что необходимо отказаться от этой процедуры, что она дестабилизирует обстановку и снесет правительство. Вы не прислушались. Сегодня нет правительства, Дума под угрозой роспуска, в стране вновь нарастает хаос и дестабилизация!»
По Думе поползли слухи, что Ельцин хочет ее разогнать. «Эти слухи — попытка оказать психологическое давление на депутатов, парализовать нашу волю, чтобы мы махнули рукой и сказали: все равно ж бесперспективно!» — убеждала депутатов сторонница импичмента, депутат от «Яблока» Елена Мизулина. Однако многие депутаты прекрасно помнили осень 1993 года, и поэтому опасались, что если Ельцину будет нужно, то он может перейти и к силовым методам. Вообще, в ходе этих думских дискуссий депутаты то и дело вспоминали начало октября 1993 года и поэтому эти споры нередко превращались в настоящую свару, поскольку в Думе были и те, кто был в тот момент за Ельцина, и те, кто был против него.
Полномочный представитель президента в Госдуме Александр Котенков, уговаривал депутатов отказаться от импичмента и потерпеть еще год: «Вы стоите перед выбором: либо вновь ввергнуть страну в политический кризис… либо все-таки в установленные Конституцией сроки путем законных всенародных выборов провести спокойно смену власти в нашем государстве!»
Но коммунисты были неумолимы. Зюганов был категоричен: “Ельцин – это абсолютное зло!» Ему вторил депутат-режиссер Станислав Говорухин: «Неужели вы не слышите, как воет вся Россия, как вопиет и протягивает к нам руки: освободите нас от него, спасите наших детей!» Его документальный фильм «Час негодяев», о событиях октября 1993-го, накануне голосования по импичменту был показан по думскому телевидению.
Были, правда, и депутаты, которые хотели эту проблему “решить миром” и убедить Ельцина добровольно уйти в отставку. Так, например, депутат от группы “Российские регионы” Владимир Лысенко заявлял: «Страна не протянет еще целый год с такой слабеющей безавторитетной властью… Борис Николаевич, решайтесь, завтра может быть уже поздно!»
Само голосовали состоялось 15 мая в 15:00. Голосовали бумажными бюллетенями через урну. От использования привычной электронной системы голосования недоверчивые депутаты решили в этот раз отказаться. Каждый депутат получил по пять разноцветных бюллетеней (по числу пунктов обвинения).
Самым перспективным пунктом обвинения считался “чеченский”. За то, чтобы отрешить Ельцина от должности за развязывание войны в Чечне публично всегда высказывалось наибольшее количество депутатов. Еще накануне, вечером 14 мая, коммунисты были полны энтузиазма и верили, что уж по крайней мере по одному этому пункту обвинения они точно наберут необходимые ⅔ голосов.
Однако уже с утра стало понятно, что все не так очевидно. Председатель Счетной комиссии коммунист Игорь Братищев трагическим голосом сообщил о письмах Иосифа Кобзона, Руслана Аушева и некоторых других депутатов, которые предлагали считать их голосующими за импичмент, но при этом сообщали, что они очень сожалеют, но лично приехать в этот день в Думу не смогут.
После начала голосования думские журналисты отметили, что за бюллетенями пришло меньше народных избранников, чем ожидалось. Разумеется, что все последнее время Кремль не сидел сложа руки, а активно работал с колеблющимися одномандатниками. Особенно активен в этом был начальник отдела администрации президента по взаимодействию с парламентом Александр Косопкин.
Ходили слухи, что и представители некоторых “олигархов” провели определенную работу (прежде всего с депутатами от ЛДПР Жириновского), однако никаких доказательств этому никогда предъявлено не было. Разумеется, никто не просил депутатов голосовать против импичмента. Достаточно было просто не прийти в этот день на заседание Госдумы. Или “забыть” взять бюллетень. Или взять, но не использовать. Или “случайно” испортить и т.д.
Уже вечером, после голосования, депутаты собрались в зале, чтобы выслушать доклад Счетной комиссии о его результатах. Бюллетени взяли 348 депутатов – из 440 по списку. Значит 92 депутата просто отказались от участия в процедуре импичмента. В каждой из пяти урн было обнаружено от 330 до 333 бюллетеней. Следовательно, еще по 15–18 голосов народных избранников «потерялись»: разноцветные бумажки, судя по всему, кто-то просто унес домой – на память. 46 бюллетеней были признаны недействительными.
Как и ожидалось, больше всех набрал третий пункт обвинения — война в Чечне: 283 депутата проголосовали за импичмент Ельцина за ее развязывание. Но поскольку для того, чтобы процедура отрешения президента от должности продолжалась, необходимо было набрать больше 300 голосов, то на этом все и закончилось. Импичмент Ельцина с треском провалился.
Семья торжествовала, а думская оппозиция была полностью деморализована. Повторилась история с попыткой Верховного Совета РСФСР весной 1993 года отправить Ельцина в отставку. Тогда тоже после провала этой затеи, депутаты покорно проголосовали за предложенный Ельциным референдум “да-да-нет-да”, который тоже проиграли.
Перехватив инициативу, ельцинская команда практически сразу, 19 мая, поставила на голосование в Думе вопрос об утверждении Степашина новым председателем правительства. Деморализованная Дума тут же, с первой попытки, его утвердила. Степашину не пришлось (в отличие от Кириенко или Черномырдина) проходить мучительную процедуру нескольких раундов голосования.