Живая книга о Ельцине. Глава 11. Выборы-1996. Часть 2
12 мая, 2023 9:48 дп
Альфред Кох
Кох Альфред:
Отдельно хотелось бы отметить то, что кадровые перестановки Ельцина касались не только внутренней, но и внешней политики. Ещё в самом начале этого года, 5 января, сразу после того, как он сообщил Филатову о своём решении баллотироваться во второй раз, Ельцин отправил в отставку министра иностранных дел Андрея Козырева и назначил на его место директора службы внешней разведки (СВР) Евгения Примакова.
Слухи о скорой отставке Козырева ходили давно. Все знали, что Ельцин им недоволен. К тому же Козырев не был членом команд ни Чубайса, ни Черномырдина. Поэтому в тот момент эта отставка ни на кого не произвела должного впечатления. Все приняли то объяснение, которое неформально распространялось администрацией президента: Козырев был отправлен в отставку за недостаточную жёсткость в защите прав русскоязычного населения Латвии.
Но после того, как были уволены Филатов и Чубайс, а новые назначенцы, Егоров и Примаков, очевидно были людьми совершенно других убеждений, кадровый манёвр Ельцина обрёл понятный идеологический смысл. И если во внутренней политике замена Филатова на Егорова означала перенос акцента на силовые действия, то во внешней политике стало понятно, что Ельцин будет теперь стараться проводить менее проамериканскую и более независимую политику.
Почему Ельцин решил, что настала пора для такого манёвра? На этот счёт существует масса теорий. Скорее всего, это был связано с тем, то все больше общаясь с силовиками, он постепенно проникался их антиамериканизмом и нежеланием проводить политику дальнейшего разоружения. Те угрозы, которые видели военные в такой политике, стали казаться ему вполне реальными.
К тому же, пока шла война в Чечне, Ельцин не хотел иметь со своими военными никаких серьёзных разногласий. Возможно, хотя он и видел все их недостатки, он также понимал, что других силовиков у него нет. Наверняка и силовики тоже это понимали. И это была одна из причин, почему они так сопротивлялись миротворческим усилиям Черномырдина. Ведь если война закончится – их влияние на Ельцина станет значительно слабее.
При анализе причин, по которым Ельцин начал медленно отходить от прозападной политики и настаивать на праве России играть роль какого-то отдельного центра силы, нельзя сбрасывать со счетов и имперскую ментальность самого Ельцина. Какую бы внутреннюю работу по трансформации собственных взглядов он ни проводил, был он плоть от плоти административно-командной системы, имевшей глубокие исторические корни в прошлом России.
И он был человеком своего поколения, того образования и воспитания, которые неизбежно делали любого россиянина природным империалистом. Человеком, который считал чем-то само собой разумевшимся и не нуждавшимся в каких-то дополнительных доказательствах то, что Россия – это одна из великих держав, глобальный игрок, который имеет право на позицию по любому вопросу мировой политики. И тот факт, что Россия — это не СССР, ничего в этом его представлении не менял.
Можно привести ещё много объяснений, почему Ельцин в начале 1996 года изменил свою политику. Но мы лишь констатируем этот факт. А поиск причин этого поворота мы оставляем более профессиональным исследователям.
Ельцинская трансформация не осталась незамеченной. 22 января на НТВ в эфире у Евгения Киселева (программа “Герой дня”) выступил Егор Гайдар, который от имени своей партии, от своего имени, от имени Отто Лациса и Сергея Ковалёва призвал Ельцина не выставлять свою кандидатуру на выборах президента. Он также заявил (уже вполне официально), что он и его сторонники более не поддерживали Ельцина и переходили к нему в оппозицию.
2 февраля в швейцарском Давосе начался традиционный ежегодный международный экономический форум. Из России на него приехали 70 человек. Главной российской звездой Давоса был руководитель КПРФ и главный соперник Ельцина на президентских выборах – Геннадий Зюганов.
На выступление Зюганова собрались руководители крупнейших западных компаний, нобелевские лауреаты по экономике, ведущие политики и, разумеется, российские бизнесмены. Зюганов презентовал публике экспортный вариант своей программы. Он пытался представить себя как обычного социал-демократа, неотличимого от своих европейских коллег из левого лагеря. Социально-ориентированная рыночная экономика, высокие налоги, поддержка профсоюзов, права трудящихся, государственный контроль и, если необходимо, то и национализация крупной индустрии и инфраструктуры, – всё это не было чем-то таким, что могло всерьёз напугать западный капитал.
Такого рода колебания были привычными для западной политики. На смену правым политикам всегда приходили левые и наоборот. К тому же, за несколько месяцев до этого, 19 ноября, в Польше президентские выборы выиграл лидер польских социал-демократов (наследников польских коммунистов – Польской объединённой рабочей партии) Александр Квасьневский. И выиграл он у символа польской борьбы с коммунизмом и лидера “Солидарности” – Леха Валенсы.
И ничего страшного не произошло. По Варшаве не ездили воронки, людей не тащили в застенки охранки, у них не отнимали собственность, не вводили ценового регулирования и карточного распределения. Напротив, Квасьневский продолжил политику интеграции Польши в Европу, рыночные преобразования и, в конечном итоге, привёл Польшу в ЕС и НАТО.
Западным наблюдателям казалось естественным, что после периода радикальных правых реформ, после “бури и натиска” капитализма, в России (как и в любой нормальной европейской стране) должен настать период некоего левого “ренессанса”, когда больше внимания уделялось бы заботе о малообеспеченных гражданах, социальных программах и прочей левой тематике. Именно такими глазами они и смотрели на Зюганова. А Зюганову хватило ума именно так себя в Давосе и презентовать.
Выступавший после Зюганова Явлинский не оставил после себя никакого впечатления. Он, как обычно, много критиковал и власть, и коммунистов, и НДР, и КПРФ, но сам ничего конкретного не предлагал, а был “за всё хорошее, против всего плохого”. Наблюдатели заметили, что он критиковал Ельцина даже сильнее, чем Зюганов.
Явлинский пообещал объединить все “антитоталитарные” силы России и стать единым кандидатом от этого блока. Но так и не объяснил, кто в него войдет, кроме его партии “Яблоко”. Забегая вперед, скажем, что он так этот блок и не создал.
Слушатели даже не смогли толком понять какую политику он предлагал: продолжение рыночных реформ или их сворачивание. Левую политику – или правую. Это была традиционная для него роль резонёра, которая не могла принести ему удачи на президентских выборах, поскольку такого рода позицию всегда поддерживает не больше 10% электората.
Возможно, эта предвыборная тактика хороша для парламентских выборов, где всякий результат выше 5% считается удачей. Но на президентских выборах, когда набрать нужно больше половины голосов избирателей, этот подход обречён на поражение. Именно это, слушая Явлинского, и поняли ведущие российские бизнесмены. Им стало совершенно ясно, что у Зюганова он президентские выборы выиграть не сможет, и делать на него ставку нельзя.
Борис Березовский первым решил действовать. Вот как об этом он рассказывал в интервью “Коммерсанту”: “Я тогда поймал себя на мысли, что очень хорошо помнил все те слова, которые Зюганов произносил. Всю эту околесицу, лишённую смысла, логики. Мне казалось, что всё это безвозвратно осталось в прошлом, что всеми жизнями за коммунистический эксперимент уже заплачено. Но самым шокирующим был энтузиазм, с которым ему внимали крупные западные бизнесмены и политики. Они уже сделали свою ставку. Исторический опыт им ничего не подсказывал….
Я вернулся в свой номер в гостинице Sun Star Park Hotel, снял трубку и позвонил Володе Гусинскому. Надо признаться, он немедленно откликнулся на моё предложение встретиться и поговорить. И вполне разделял те эмоции, которые испытывал и я. Это был тот самый момент, когда жёсткая конкуренция, разделявшая нас, отошла на второй план перед той опасностью, которая безусловно нас сплачивала.
Нам не пришлось тратить время, чтобы научиться говорить на общем языке. Взаимопонимание было полным: угроза возвращения коммунистов требует единства противодействия. Гусинский был не единственным, с кем я переговорил в Давосе. Столь же остро чувствовали ситуацию Володя Виноградов, Миша Ходорковский, Чубайс, Явлинский, Лужков.”
Помимо перечисленных Березовский переговорил и с Джорджем Соросом, который не верил в возможность победы Ельцина. По воспоминаниям Березовского, Сорос прямым текстом сказал: “Вы совершаете ошибку, что не уезжаете из России. У меня есть примеры, как отрывали головы людям, которых я знал, и которые цеплялись за свои деньги и оставались в странах, где совершались перевороты. Не заблуждайтесь, мы все прекрасно понимаем, что у вашего президента нет шансов”. Это воспоминание о Соросе подтверждают и Анатолий Чубайс с Михаилом Ходорковским, которые тоже слышали этот его разговор с Березовским.
Чубайс позже, в одном из интервью, вспоминал, что чувствовал себя тогда “омерзительно… Дело даже не самом Зюганове. Он, в принципе, вёл себя объяснимо: хотел нравиться. Омерзительно в том смысле, что десятки моих, я не скажу друзей, но, по крайней мере, товарищей, хороших знакомых из числа крупнейших лидеров западного бизнеса… в целом – здравых людей… в той ситуации настолько, говоря по-русски, прогнулись, настолько облизывали Зюганова, настолько демонстративно танцевали вокруг него, что на это было просто мерзко смотреть.
Да, действительно: это был январь-февраль 1996 года, когда шансы Зюганова на победу были равны почти 100%. Почти всем было понятно, что это безумие: пытаться бороться за Ельцина. Но всё-таки было уж совсем мерзко смотреть на то, как западные лидеры бизнеса мгновенно переориентировались.”
В последний день форума, 5 февраля, Чубайс дал пресс-конференцию. По оценке практически всех присутствовавших он был в тот момент главным, а может и единственным, серьёзным оппонентом Зюганова. Он сравнил то, что говорил Зюганов в Давосе с тем, что было написано в последней программе КПРФ, и с тем, что Зюганов говорил дома, в России.
В частности, Чубайс зачитал выдержку из программы КПРФ, принятой год назад, в которой прямо сказано, что “необходимо возвратить народу и взять под государственный контроль имущество, присвоенное вопреки общественным интересам.” Чубайс саркастически заметил, что “соответствие интересам” будет, очевидно, устанавливаться самими коммунистами. И “мы хорошо знаем эту их практику”.
Далее в программе КПРФ было написано, что “на первом этапе сохранится многоукладность экономики, по постепенно начнут доминировать общественные формы собственности”. Коммунисты же “будут добиваться конфискации и национализации имущества…”
Чубайс также привёл выдержку из интервью самого Зюганова газете “Правда”. В нём лидер российских коммунистов говорил: “заграничные эмиссары из МВФ и прочих мировых финансовых центров ведут себя в России как гауляйтеры, а доллары ударили по российской экономике сильнее фашистских танков и самолётов”. Чубайс при этом заметил, что это был тот же самый Зюганов, который здесь, в Давосе, страстно искал встречи с руководством МВФ и получил её!
Чубайс обратил внимание присутствовавших, что в российской политике были и ещё более радикальные силы. Например, движение Анпилова “Трудовая Россия”, которое вообще стояло на позициях сталинизма. И Анпилов не скрывал, что Зюганов был и их кандидатом тоже.
Одним словом, сказал Чубайс, существовали два Зюганова: “выездная модель” и “для внутреннего употребления”. Один Зюганов призывал западных инвесторов вкладывать деньги в Россию (которую он вот-вот возглавит), а другой Зюганов намеревался у национальных инвесторов собственность конфисковывать.
Чубайс предупредил всех западных инвесторов, что политика, которую намеревался проводить Зюганов, неизбежно приведёт к кровопролитию. И если эти инвесторы поверят Зюганову, то тогда они должны будут разделить с ним ответственность и за это кровь.
Первым, с чего, по мнению Чубайса, начнёт Зюганов, будет установление контроля над СМИ. “Ибо его система двойных стандартов не может существовать в условиях свободы слова”. В заключение своего выступления, Чубайс назвал Зюганова “обычным коммунистическим лжецом”, призвал не верить ни одному его слову и оценил очень высоко шансы на коммунистический реванш в России.
Отвечая на вопросы, Чубайс коснулся и своей отставки. Он не стал скрывать, что у него были разногласия с той политикой, которую в последнее время хотел проводить Ельцин. Он говорил о том, что принят ряд расходных решений, на которые не было денег. Прежде всего – это были расходы на Чечню, точнее, на войну в ней. А это составляло около 10% всех расходов бюджета. Это означало, что нужно было резко сократить другие расходы, которые и так уже были снижены ниже допустимых пределов. Из-за бюджетного кризиса мог рухнуть рынок ГКО. А неизбежный за этим банковский кризис приведёт к коллапсу всей финансовой системы.
Хотя он прямо об этом не сказал, причина его отставки стала всем понятна: его отставки требовали у Ельцина силовики, которым казалось, что Чубайс – это единственное препятствие между ними и бюджетными деньгами. И что без Чубайса с одним Черномырдиным они легко бы сладили. А Ельцин в этом вопросе занял сторону силовиков.
Уже на форуме, в Давосе, Березовский активно начал встречаться со всеми крупными российскими бизнесменами, которые туда приехали. Мы уже писали, что он встретился с Гусинским, который к тому времени уже обладал заметным влиянием в медиапространстве. Помимо канала НТВ, который, правда, тогда вещал ещё в дециметровом диапазоне (но уже имел большую аудиторию), у него в собственности была радиостанция “Эхо Москвы”, популярная тогда газета “Сегодня” и еженедельник “Семь дней”.
Помимо Гусинского он встретился с Ходорковским (Юкос), Виноградовым (Инкомбанк), а позже, уже в Москве, – с Потаниным (Онэксимбанк), Фридманом и Авеном (Альфа-групп), Смоленским (банк Столичный) и некоторыми другими бизнесменами. Он даже встретился с Явлинским и Лужковым.
Но главная встреча у него была всё-таки с Чубайсом. Вот как сам Березовский описывает весь контекст этой встречи: “…Я видел слабость Ельцина, слабость реформаторов в целом, которые были уже неспособны противостоять напору «левых». Они, по существу, проиграли в 1996-м битву за власть. Но оставались люди, и я в том числе, которым было что терять. Быть может, и жизнь. И тогда именно я инициировал союз реформаторов и “олигархов”, и этот союз помог одержать победу. Реформаторы одни, сами по себе, были не в состоянии победить Зюганова. А “олигархи” в одиночку тоже были не в состоянии победить Зюганова. Только их союз обеспечил победу….
….Гусинский был не единственным, с кем я переговорил в Давосе. Столь же остро чувствовали ситуацию Володя Виноградов, Миша Ходорковский, Явлинский, Лужков. Чубайс, жёстко прокомментировавший на своей знаменитой пресс-конференции восторги по поводу так называемого обновлённого коммунизма, выразил то, о чём все мы думали. Чубайс тогда был практически не у дел, получил, правда, несколько предложений и обдумывал их. И всё же мне показалось, что ему с сожалением приходилось обдумывать эти предложения.
Я встретился с Чубайсом с глазу на глаз. Потом, наверное, он разговаривал и с другими. Я тогда предложил ему попытаться создать некую группу из нас. Даже не то чтобы группу. Я просил объединить нас. Мы все ему доверяли. Я имею в виду финансовую элиту. Мы точно знали, что со всеми нами у него были абсолютно формальные отношения, когда он был на государевой службе. Наверное, это было главным – мы не сомневались в его порядочности. Плюс ум, сила, организаторские способности. Он был единственной и единодушно выбранной фигурой. И нужно сказать, у Чубайса действительно есть способности. Может быть, он не лучший генератор идей, но что касается анализа, он это делает точнее и быстрее других.
Он мгновенно воспринял то, о чём мы говорили, сказал, что это потрясающе интересно. Потом спросил: «Вы это серьёзно?» Я сказал, что серьёзно. Он обещал, что будет над этим думать – объединить нас всех, чтобы создать, скажем так, интеллектуальный центр, противостоящий оппозиции. Так что новый интеллектуальный центр начал складываться в Давосе.”
Вернувшись в Москву, Березовский развил бурную деятельность. Во-первых, он встретился с Коржаковым и рассказал ему о своём замысле по объединению крупных бизнесменов для поддержки Ельцина. Разумеется, он также рассказал, что теперь Гусинский – их союзник, и прежней вражды нет. Коржаков удивился: “Как же ты можешь сегодня просить убить человека, а завтра дружить с ним?” (Кстати, из этой фразы Коржакова можно хорошо понять, какие нравы царили в Президентском клубе, пусть даже на чисто вербальном уровне).
Удивившись, Коржаков, тем не менее, не стал мешать Березовскому. Скорее всего, он не придал значения этому проекту и считал свою позицию рядом с Ельциным непоколебимой. Его картина мира была проста и понятна. Есть избирательный штаб Ельцина. Его возглавляет Сосковец. Ельцин, уволив Козырева, Филатова и Чубайса, уже определился со своей командой. Это были близкие и понятные Коржакову люди типа Егорова. Представить себе, что что-то может радикально измениться, он не мог. Впрочем, тогда никто и не предполагал, что такие изменения станут реальностью.
Пока Березовский с Чубайсом формировали свою команду, Ельцин действовал по заранее намеченному плану и 15 февраля, будучи с визитом в Екатеринбурге, наконец, публично объявил о своём решении баллотироваться в президенты. Через несколько дней была обнародована информация о том, что он сформировал свой избирательный штаб во главе с Сосковцом (до этих пор штаб существовал неформально).
Таким образом, в окружении Ельцина одновременно начали функционировать два штаба: один официальный, во главе с Сосковцом, а второй – самодеятельный, во главе с Чубайсом. Разделились между этими штабами и два главных члена Президентского клуба: Коржаков, разумеется, поддерживал штаб Сосковца, а Юмашев (тоже разумеется) – штаб, созданный Березовским.
В штабе Сосковца никто (включая его самого) толком не знал, как проводить такого рода кампанию. Поэтому Сосковец начал работать по старинке: задействовав административный ресурс. Он стал названивать в региональные администрации и директорам заводов и требовать от них оказать поддержку Ельцину и агитировать за него граждан и в регионах, и трудовых коллективах. В одном из своих тогдашних интервью он простодушно выдал тот метод, с помощью которого он собирался привести Ельцина к победе: “Общественное начало работы сочетает все возможности влияния правительства на ход избирательной кампании”. Как написала по этому поводу “Общая Газета”: “Не очень по-русски, но в общем, понятно”.
Уволенный Ельциным бывший глава его администрации Филатов был взят Сосковцом в качестве заместителя штаба – для того, чтобы он “окучивал демократов”. Филатов рьяно взялся за эту работу и начал её с того, что набрал кучу именитых россиян, которые начали высказываться в поддержку Ельцина.
Кроме этого, он принялся уговаривать различные демократические движения поддержать Ельцина. Вокруг кандидатуры действовавшего президента Филатов намеревался объединить “Демократическую Россию”, социал-демократов, республиканцев, Христианско-демократический союз, “Общее дело” Ирины Хакамады и даже “Партию экономической свободы” Константина Борового (неистового обличителя Кремля).
Но это всё были партии-лилипуты. Настоящую борьбу нужно было вести за поддержку крупнейшей в тот момент демократической партии – “Демократического выбора России” Гайдара (ДВР).
Но уставший от бесконечных ельцинских сдач Гайдар громко хлопнул дверью, заявив, что его расставание с президентом – “окончательное и бесповоротное”. Более того, на ближайшем съезде ДВР в мае, партия (после отказа Бориса Немцова) собиралась выдвинуть в президенты Виктора Черномырдина. И даже обратилась к нему с призывом “не уклоняться от оказанной чести”.
Чубайс подошёл к делу по-другому. Во-первых, была организована социологическая группа во главе с руководителем фонда “Общественное мнение” Александром Ослоном. Во-вторых, в штабе появился Игорь Малашенко – ближайший соратник Гусинского и прекрасный медиаменеджер. В-третьих, Юмашев привёл в штаб к Чубайсу (который стыдливо называли “Аналитической группой”) дочь Ельцина Татьяну (которая была одновременно и членом штаба Сосковца) и первого помощника президента, ещё свердловского его коллегу Виктора Илюшина. У “Аналитической группы” появился прямой контакт с Ельциным помимо Коржакова.
Штаб Чубайса (давайте для простоты будем называть его так, хотя мы понимаем, что помимо руководителя штаба Чубайса, важную роль там играли Березовский, Юмашев, Татьяна Ельцина, Гусинский, Малашенко и другие) разворачивал свою деятельность неторопливо и основательно, и первое время штаб Сосковца не видел в нём конкурента. Поэтому весь остаток февраля и середину марта они функционировали параллельно, не мешая друг другу.
Удивительно, но после того, как Ельцин официально объявил о своём выдвижении, его рейтинг начал расти. Некоторые объясняли это особенностями российского менталитета. Ведь не секрет, что в России люди испытывают некий трепет не к человеку, а к должности, которую он занимает. Стоит самому зряшному клерку занять высокую должность, как публика тут же начинает приписывать этому человеку несвойственные ему интеллект, мужество или даже коварство.
До тех пор, пока все были уверены в том, что Ельцин в этот раз не будет баллотироваться в президенты, его и не рассматривали как возможного кандидата. Но как только он заявил о своём желании участвовать в выборах, у него сразу появился гандикап перед остальными участниками “забега”.
Это преимущество объяснялось исключительно той должностью, которую он в этот момент занимал. И рост его рейтинга с 3% до почти 15% к началу марта многие наблюдатели объясняют именно этим. “Магия трона” дала Ельцину верных 10% роста рейтинга почти безо всяких усилий.
Хотя, возможно, сыграла свою роль и административная накачка, которую устроил Сосковец. Разумеется, возможности такого прямого использования административного ресурса для целей повышения популярности политика сугубо ограничены, но, тем не менее, они не нулевые. И какой-то прирост рейтинга простой обзвон региональных начальников и директоров заводов даёт. Но вряд ли этот метод ведения избирательной кампании мог бы привести Ельцина к победе.
Поднявшись до 15%, рейтинг Ельцина снова встал, и никакие усилия избирательного штаба Сосковца не могли поднять его выше. А этого было явно недостаточно, поскольку к тому моменту рейтинг Зюганова колебался в промежутке между 25 и 30%. А в спину Ельцину дышал Явлинский. В инерционном сценарии у Ельцина был риск вообще не выйти во второй тур. А даже если бы он и вышел, то почти гарантированно проиграл бы этот второй тур Зюганову.
В частных разговорах Коржаков и его друг Барсуков не скрывали, что вся эта затея с выборами им не нравилась. Они не видели в ней какого-то особого смысла, считали, что вся эта возня только отвлекала Ельцина от дела, и было бы лучше, если всё оставалось бы как есть ещё минимум пару лет. Они сумели внушить Ельцину мысль, что ему нужны были ещё два года, чтобы Россия вышла на путь устойчивого развития, и вот тогда уже можно было бы спокойно проводить все эти избирательные кампании, выборы, плебисциты, референдумы и прочие “всенародные голосования”.
Начиная с марта Ельцин, как сомнамбула, твердил, “Мне нужно ещё два года, мне нужно ещё два года…” Откуда взялась эта мистическая цифра? Почему именно два, а не три и не пять? Непонятно. Возможно, ему казалось, что два года – это половина президентского срока. Немного, но и немало. Затяжка с выборами на два года не вывела бы людей на улицу. Это была та граница, за которую, по ощущениям Ельцина, он мог себе позволить выйти, не вызвав серьёзного политического кризиса уровня осени 1993 года.
Разумеется, Ельцин всё ещё продолжал считать себя лидером демократических и рыночных реформ. Он всё ещё ощущал себя гарантом именно этого направления развития России. Он видел в этом свою миссию, и его харизматичная и сильная натура не хотела капитулировать и отдавать власть тем, кто ему противостоял все эти годы.
И хотя центр упомянутых выше реформ уже давно переместился из кабинета Ельцина в кабинет Черномырдина, а сам Ельцин всё больше становился ширмой для совсем других процессов, и влияли на него люди абсолютно других убеждений, внутреннее его уверенность в том, что он демократ и рыночник была непоколебима.
Ельцин и его команда силовиков чувствовали, что всё медленно, но верно шло к будущему его летнему поражению. И они не видели возможности радикально изменить этот негативный для них тренд. Подспудно в их головах утвердилась мысль, что выборы нужно либо вовсе отменить, либо, как минимум, передвинуть на несколько лет. В основном фигурировала цифра в два года.
Такие настроения президентского штаба не могли оставаться незамеченными. Помощники (Илюшин, Сатаров и другие) докладывали Ельцину о том, что Сосковец не знал, как вести такого рода избирательную кампанию, не понимал, зачем она, и исчерпал себя как руководитель штаба. 40% подписей, которые он собрал для выдвижения Ельцина в качестве кандидата в президенты, неизбежно будут признаны браком, с мест постоянно шла информация об административном давлении на работников заводов с целью принудить их отдать голоса за Ельцина, и таким путём кампания будет с треском проиграна.
Ельцин внешне никак на это не реагировал, но в какой-то момент устроил Сосковцу публичную выволочку, обвинив его ни много ни мало в том, что тот “ходит царём по Белому дому”. Вряд ли это было вполне справедливо, но так Ельцин выплеснул на него всю ту тревогу, в которой к середине марта находилось его окружение, и которая неизбежно передалась и ему.
Долго так продолжаться не могло. Назревал кризис. По Москве поползли слухи один ужаснее другого. “Сосковец с Коржаковым сговорились с Зюгановым и сдают ему Ельцина”, “Ельцин с Коржаковым задумали государственный переворот”. “Ельцин откажется от участия в гонке и выдвинет Черномырдина” и так далее. Страна замерла в ожидании чего-то драматического и масштабного.
И этот момент настал. 15 марта Государственная Дума приняла постановление “О юридической силе для Российской Федерации – России результатов референдума СССР 17 марта 1991 года по вопросу о сохранении Союза ССР”.
Помимо признания того, что результаты этого референдума по-прежнему имели юридическую силу, там был пункт 2 о том, “что должностные лица РСФСР подготовившие, подписавшие и ратифицировавшие решение о прекращении существования Союза ССР, грубо нарушили волеизъявление народов России о сохранении Союза ССР, выраженное на референдуме СССР 17 марта 1991 года”.
И пункт 3 о том, “что Соглашение о создании Содружества Независимых Государств от 8 декабря 1991 года, подписанное президентом РСФСР Б.Н.Ельциным и государственным секретарем Г.Э.Бурбулисом и не утверждённое Съездом народных депутатов РСФСР – высшим органом государственной власти РСФСР, не имело и не имеет юридической силы в части, относящейся к прекращению существования Союза ССР”.
Это была явная провокация со стороны коммунистов. Реализовать это постановление было невозможно, поскольку полной утопией было воссоздать вновь Союз ССР. Да и юридически это было абсолютно беспомощно, поскольку, если СССР по-прежнему существовал, то нелегитимной оказывалась сама Государственная Дума, принявшая это постановление.
И хотя всем было ясно, что коммунисты в ходе избирательной кампании попросту провоцировали Ельцина на какие-то неадекватные действия в надежде, что его необдуманные шаги каким-то образом повысят их рейтинг (или снизят рейтинг Ельцина), провокация удалась на славу: Ельцин пришёл в бешенство и собрал всех силовиков в Кремле.
Альфред Кох
Кох Альфред:
Отдельно хотелось бы отметить то, что кадровые перестановки Ельцина касались не только внутренней, но и внешней политики. Ещё в самом начале этого года, 5 января, сразу после того, как он сообщил Филатову о своём решении баллотироваться во второй раз, Ельцин отправил в отставку министра иностранных дел Андрея Козырева и назначил на его место директора службы внешней разведки (СВР) Евгения Примакова.
Слухи о скорой отставке Козырева ходили давно. Все знали, что Ельцин им недоволен. К тому же Козырев не был членом команд ни Чубайса, ни Черномырдина. Поэтому в тот момент эта отставка ни на кого не произвела должного впечатления. Все приняли то объяснение, которое неформально распространялось администрацией президента: Козырев был отправлен в отставку за недостаточную жёсткость в защите прав русскоязычного населения Латвии.
Но после того, как были уволены Филатов и Чубайс, а новые назначенцы, Егоров и Примаков, очевидно были людьми совершенно других убеждений, кадровый манёвр Ельцина обрёл понятный идеологический смысл. И если во внутренней политике замена Филатова на Егорова означала перенос акцента на силовые действия, то во внешней политике стало понятно, что Ельцин будет теперь стараться проводить менее проамериканскую и более независимую политику.
Почему Ельцин решил, что настала пора для такого манёвра? На этот счёт существует масса теорий. Скорее всего, это был связано с тем, то все больше общаясь с силовиками, он постепенно проникался их антиамериканизмом и нежеланием проводить политику дальнейшего разоружения. Те угрозы, которые видели военные в такой политике, стали казаться ему вполне реальными.
К тому же, пока шла война в Чечне, Ельцин не хотел иметь со своими военными никаких серьёзных разногласий. Возможно, хотя он и видел все их недостатки, он также понимал, что других силовиков у него нет. Наверняка и силовики тоже это понимали. И это была одна из причин, почему они так сопротивлялись миротворческим усилиям Черномырдина. Ведь если война закончится – их влияние на Ельцина станет значительно слабее.
При анализе причин, по которым Ельцин начал медленно отходить от прозападной политики и настаивать на праве России играть роль какого-то отдельного центра силы, нельзя сбрасывать со счетов и имперскую ментальность самого Ельцина. Какую бы внутреннюю работу по трансформации собственных взглядов он ни проводил, был он плоть от плоти административно-командной системы, имевшей глубокие исторические корни в прошлом России.
И он был человеком своего поколения, того образования и воспитания, которые неизбежно делали любого россиянина природным империалистом. Человеком, который считал чем-то само собой разумевшимся и не нуждавшимся в каких-то дополнительных доказательствах то, что Россия – это одна из великих держав, глобальный игрок, который имеет право на позицию по любому вопросу мировой политики. И тот факт, что Россия — это не СССР, ничего в этом его представлении не менял.
Можно привести ещё много объяснений, почему Ельцин в начале 1996 года изменил свою политику. Но мы лишь констатируем этот факт. А поиск причин этого поворота мы оставляем более профессиональным исследователям.
Ельцинская трансформация не осталась незамеченной. 22 января на НТВ в эфире у Евгения Киселева (программа “Герой дня”) выступил Егор Гайдар, который от имени своей партии, от своего имени, от имени Отто Лациса и Сергея Ковалёва призвал Ельцина не выставлять свою кандидатуру на выборах президента. Он также заявил (уже вполне официально), что он и его сторонники более не поддерживали Ельцина и переходили к нему в оппозицию.
2 февраля в швейцарском Давосе начался традиционный ежегодный международный экономический форум. Из России на него приехали 70 человек. Главной российской звездой Давоса был руководитель КПРФ и главный соперник Ельцина на президентских выборах – Геннадий Зюганов.
На выступление Зюганова собрались руководители крупнейших западных компаний, нобелевские лауреаты по экономике, ведущие политики и, разумеется, российские бизнесмены. Зюганов презентовал публике экспортный вариант своей программы. Он пытался представить себя как обычного социал-демократа, неотличимого от своих европейских коллег из левого лагеря. Социально-ориентированная рыночная экономика, высокие налоги, поддержка профсоюзов, права трудящихся, государственный контроль и, если необходимо, то и национализация крупной индустрии и инфраструктуры, – всё это не было чем-то таким, что могло всерьёз напугать западный капитал.
Такого рода колебания были привычными для западной политики. На смену правым политикам всегда приходили левые и наоборот. К тому же, за несколько месяцев до этого, 19 ноября, в Польше президентские выборы выиграл лидер польских социал-демократов (наследников польских коммунистов – Польской объединённой рабочей партии) Александр Квасьневский. И выиграл он у символа польской борьбы с коммунизмом и лидера “Солидарности” – Леха Валенсы.
И ничего страшного не произошло. По Варшаве не ездили воронки, людей не тащили в застенки охранки, у них не отнимали собственность, не вводили ценового регулирования и карточного распределения. Напротив, Квасьневский продолжил политику интеграции Польши в Европу, рыночные преобразования и, в конечном итоге, привёл Польшу в ЕС и НАТО.
Западным наблюдателям казалось естественным, что после периода радикальных правых реформ, после “бури и натиска” капитализма, в России (как и в любой нормальной европейской стране) должен настать период некоего левого “ренессанса”, когда больше внимания уделялось бы заботе о малообеспеченных гражданах, социальных программах и прочей левой тематике. Именно такими глазами они и смотрели на Зюганова. А Зюганову хватило ума именно так себя в Давосе и презентовать.
Выступавший после Зюганова Явлинский не оставил после себя никакого впечатления. Он, как обычно, много критиковал и власть, и коммунистов, и НДР, и КПРФ, но сам ничего конкретного не предлагал, а был “за всё хорошее, против всего плохого”. Наблюдатели заметили, что он критиковал Ельцина даже сильнее, чем Зюганов.
Явлинский пообещал объединить все “антитоталитарные” силы России и стать единым кандидатом от этого блока. Но так и не объяснил, кто в него войдет, кроме его партии “Яблоко”. Забегая вперед, скажем, что он так этот блок и не создал.
Слушатели даже не смогли толком понять какую политику он предлагал: продолжение рыночных реформ или их сворачивание. Левую политику – или правую. Это была традиционная для него роль резонёра, которая не могла принести ему удачи на президентских выборах, поскольку такого рода позицию всегда поддерживает не больше 10% электората.
Возможно, эта предвыборная тактика хороша для парламентских выборов, где всякий результат выше 5% считается удачей. Но на президентских выборах, когда набрать нужно больше половины голосов избирателей, этот подход обречён на поражение. Именно это, слушая Явлинского, и поняли ведущие российские бизнесмены. Им стало совершенно ясно, что у Зюганова он президентские выборы выиграть не сможет, и делать на него ставку нельзя.
Борис Березовский первым решил действовать. Вот как об этом он рассказывал в интервью “Коммерсанту”: “Я тогда поймал себя на мысли, что очень хорошо помнил все те слова, которые Зюганов произносил. Всю эту околесицу, лишённую смысла, логики. Мне казалось, что всё это безвозвратно осталось в прошлом, что всеми жизнями за коммунистический эксперимент уже заплачено. Но самым шокирующим был энтузиазм, с которым ему внимали крупные западные бизнесмены и политики. Они уже сделали свою ставку. Исторический опыт им ничего не подсказывал….
Я вернулся в свой номер в гостинице Sun Star Park Hotel, снял трубку и позвонил Володе Гусинскому. Надо признаться, он немедленно откликнулся на моё предложение встретиться и поговорить. И вполне разделял те эмоции, которые испытывал и я. Это был тот самый момент, когда жёсткая конкуренция, разделявшая нас, отошла на второй план перед той опасностью, которая безусловно нас сплачивала.
Нам не пришлось тратить время, чтобы научиться говорить на общем языке. Взаимопонимание было полным: угроза возвращения коммунистов требует единства противодействия. Гусинский был не единственным, с кем я переговорил в Давосе. Столь же остро чувствовали ситуацию Володя Виноградов, Миша Ходорковский, Чубайс, Явлинский, Лужков.”
Помимо перечисленных Березовский переговорил и с Джорджем Соросом, который не верил в возможность победы Ельцина. По воспоминаниям Березовского, Сорос прямым текстом сказал: “Вы совершаете ошибку, что не уезжаете из России. У меня есть примеры, как отрывали головы людям, которых я знал, и которые цеплялись за свои деньги и оставались в странах, где совершались перевороты. Не заблуждайтесь, мы все прекрасно понимаем, что у вашего президента нет шансов”. Это воспоминание о Соросе подтверждают и Анатолий Чубайс с Михаилом Ходорковским, которые тоже слышали этот его разговор с Березовским.
Чубайс позже, в одном из интервью, вспоминал, что чувствовал себя тогда “омерзительно… Дело даже не самом Зюганове. Он, в принципе, вёл себя объяснимо: хотел нравиться. Омерзительно в том смысле, что десятки моих, я не скажу друзей, но, по крайней мере, товарищей, хороших знакомых из числа крупнейших лидеров западного бизнеса… в целом – здравых людей… в той ситуации настолько, говоря по-русски, прогнулись, настолько облизывали Зюганова, настолько демонстративно танцевали вокруг него, что на это было просто мерзко смотреть.
Да, действительно: это был январь-февраль 1996 года, когда шансы Зюганова на победу были равны почти 100%. Почти всем было понятно, что это безумие: пытаться бороться за Ельцина. Но всё-таки было уж совсем мерзко смотреть на то, как западные лидеры бизнеса мгновенно переориентировались.”
В последний день форума, 5 февраля, Чубайс дал пресс-конференцию. По оценке практически всех присутствовавших он был в тот момент главным, а может и единственным, серьёзным оппонентом Зюганова. Он сравнил то, что говорил Зюганов в Давосе с тем, что было написано в последней программе КПРФ, и с тем, что Зюганов говорил дома, в России.
В частности, Чубайс зачитал выдержку из программы КПРФ, принятой год назад, в которой прямо сказано, что “необходимо возвратить народу и взять под государственный контроль имущество, присвоенное вопреки общественным интересам.” Чубайс саркастически заметил, что “соответствие интересам” будет, очевидно, устанавливаться самими коммунистами. И “мы хорошо знаем эту их практику”.
Далее в программе КПРФ было написано, что “на первом этапе сохранится многоукладность экономики, по постепенно начнут доминировать общественные формы собственности”. Коммунисты же “будут добиваться конфискации и национализации имущества…”
Чубайс также привёл выдержку из интервью самого Зюганова газете “Правда”. В нём лидер российских коммунистов говорил: “заграничные эмиссары из МВФ и прочих мировых финансовых центров ведут себя в России как гауляйтеры, а доллары ударили по российской экономике сильнее фашистских танков и самолётов”. Чубайс при этом заметил, что это был тот же самый Зюганов, который здесь, в Давосе, страстно искал встречи с руководством МВФ и получил её!
Чубайс обратил внимание присутствовавших, что в российской политике были и ещё более радикальные силы. Например, движение Анпилова “Трудовая Россия”, которое вообще стояло на позициях сталинизма. И Анпилов не скрывал, что Зюганов был и их кандидатом тоже.
Одним словом, сказал Чубайс, существовали два Зюганова: “выездная модель” и “для внутреннего употребления”. Один Зюганов призывал западных инвесторов вкладывать деньги в Россию (которую он вот-вот возглавит), а другой Зюганов намеревался у национальных инвесторов собственность конфисковывать.
Чубайс предупредил всех западных инвесторов, что политика, которую намеревался проводить Зюганов, неизбежно приведёт к кровопролитию. И если эти инвесторы поверят Зюганову, то тогда они должны будут разделить с ним ответственность и за это кровь.
Первым, с чего, по мнению Чубайса, начнёт Зюганов, будет установление контроля над СМИ. “Ибо его система двойных стандартов не может существовать в условиях свободы слова”. В заключение своего выступления, Чубайс назвал Зюганова “обычным коммунистическим лжецом”, призвал не верить ни одному его слову и оценил очень высоко шансы на коммунистический реванш в России.
Отвечая на вопросы, Чубайс коснулся и своей отставки. Он не стал скрывать, что у него были разногласия с той политикой, которую в последнее время хотел проводить Ельцин. Он говорил о том, что принят ряд расходных решений, на которые не было денег. Прежде всего – это были расходы на Чечню, точнее, на войну в ней. А это составляло около 10% всех расходов бюджета. Это означало, что нужно было резко сократить другие расходы, которые и так уже были снижены ниже допустимых пределов. Из-за бюджетного кризиса мог рухнуть рынок ГКО. А неизбежный за этим банковский кризис приведёт к коллапсу всей финансовой системы.
Хотя он прямо об этом не сказал, причина его отставки стала всем понятна: его отставки требовали у Ельцина силовики, которым казалось, что Чубайс – это единственное препятствие между ними и бюджетными деньгами. И что без Чубайса с одним Черномырдиным они легко бы сладили. А Ельцин в этом вопросе занял сторону силовиков.
Уже на форуме, в Давосе, Березовский активно начал встречаться со всеми крупными российскими бизнесменами, которые туда приехали. Мы уже писали, что он встретился с Гусинским, который к тому времени уже обладал заметным влиянием в медиапространстве. Помимо канала НТВ, который, правда, тогда вещал ещё в дециметровом диапазоне (но уже имел большую аудиторию), у него в собственности была радиостанция “Эхо Москвы”, популярная тогда газета “Сегодня” и еженедельник “Семь дней”.
Помимо Гусинского он встретился с Ходорковским (Юкос), Виноградовым (Инкомбанк), а позже, уже в Москве, – с Потаниным (Онэксимбанк), Фридманом и Авеном (Альфа-групп), Смоленским (банк Столичный) и некоторыми другими бизнесменами. Он даже встретился с Явлинским и Лужковым.
Но главная встреча у него была всё-таки с Чубайсом. Вот как сам Березовский описывает весь контекст этой встречи: “…Я видел слабость Ельцина, слабость реформаторов в целом, которые были уже неспособны противостоять напору «левых». Они, по существу, проиграли в 1996-м битву за власть. Но оставались люди, и я в том числе, которым было что терять. Быть может, и жизнь. И тогда именно я инициировал союз реформаторов и “олигархов”, и этот союз помог одержать победу. Реформаторы одни, сами по себе, были не в состоянии победить Зюганова. А “олигархи” в одиночку тоже были не в состоянии победить Зюганова. Только их союз обеспечил победу….
….Гусинский был не единственным, с кем я переговорил в Давосе. Столь же остро чувствовали ситуацию Володя Виноградов, Миша Ходорковский, Явлинский, Лужков. Чубайс, жёстко прокомментировавший на своей знаменитой пресс-конференции восторги по поводу так называемого обновлённого коммунизма, выразил то, о чём все мы думали. Чубайс тогда был практически не у дел, получил, правда, несколько предложений и обдумывал их. И всё же мне показалось, что ему с сожалением приходилось обдумывать эти предложения.
Я встретился с Чубайсом с глазу на глаз. Потом, наверное, он разговаривал и с другими. Я тогда предложил ему попытаться создать некую группу из нас. Даже не то чтобы группу. Я просил объединить нас. Мы все ему доверяли. Я имею в виду финансовую элиту. Мы точно знали, что со всеми нами у него были абсолютно формальные отношения, когда он был на государевой службе. Наверное, это было главным – мы не сомневались в его порядочности. Плюс ум, сила, организаторские способности. Он был единственной и единодушно выбранной фигурой. И нужно сказать, у Чубайса действительно есть способности. Может быть, он не лучший генератор идей, но что касается анализа, он это делает точнее и быстрее других.
Он мгновенно воспринял то, о чём мы говорили, сказал, что это потрясающе интересно. Потом спросил: «Вы это серьёзно?» Я сказал, что серьёзно. Он обещал, что будет над этим думать – объединить нас всех, чтобы создать, скажем так, интеллектуальный центр, противостоящий оппозиции. Так что новый интеллектуальный центр начал складываться в Давосе.”
Вернувшись в Москву, Березовский развил бурную деятельность. Во-первых, он встретился с Коржаковым и рассказал ему о своём замысле по объединению крупных бизнесменов для поддержки Ельцина. Разумеется, он также рассказал, что теперь Гусинский – их союзник, и прежней вражды нет. Коржаков удивился: “Как же ты можешь сегодня просить убить человека, а завтра дружить с ним?” (Кстати, из этой фразы Коржакова можно хорошо понять, какие нравы царили в Президентском клубе, пусть даже на чисто вербальном уровне).
Удивившись, Коржаков, тем не менее, не стал мешать Березовскому. Скорее всего, он не придал значения этому проекту и считал свою позицию рядом с Ельциным непоколебимой. Его картина мира была проста и понятна. Есть избирательный штаб Ельцина. Его возглавляет Сосковец. Ельцин, уволив Козырева, Филатова и Чубайса, уже определился со своей командой. Это были близкие и понятные Коржакову люди типа Егорова. Представить себе, что что-то может радикально измениться, он не мог. Впрочем, тогда никто и не предполагал, что такие изменения станут реальностью.
Пока Березовский с Чубайсом формировали свою команду, Ельцин действовал по заранее намеченному плану и 15 февраля, будучи с визитом в Екатеринбурге, наконец, публично объявил о своём решении баллотироваться в президенты. Через несколько дней была обнародована информация о том, что он сформировал свой избирательный штаб во главе с Сосковцом (до этих пор штаб существовал неформально).
Таким образом, в окружении Ельцина одновременно начали функционировать два штаба: один официальный, во главе с Сосковцом, а второй – самодеятельный, во главе с Чубайсом. Разделились между этими штабами и два главных члена Президентского клуба: Коржаков, разумеется, поддерживал штаб Сосковца, а Юмашев (тоже разумеется) – штаб, созданный Березовским.
В штабе Сосковца никто (включая его самого) толком не знал, как проводить такого рода кампанию. Поэтому Сосковец начал работать по старинке: задействовав административный ресурс. Он стал названивать в региональные администрации и директорам заводов и требовать от них оказать поддержку Ельцину и агитировать за него граждан и в регионах, и трудовых коллективах. В одном из своих тогдашних интервью он простодушно выдал тот метод, с помощью которого он собирался привести Ельцина к победе: “Общественное начало работы сочетает все возможности влияния правительства на ход избирательной кампании”. Как написала по этому поводу “Общая Газета”: “Не очень по-русски, но в общем, понятно”.
Уволенный Ельциным бывший глава его администрации Филатов был взят Сосковцом в качестве заместителя штаба – для того, чтобы он “окучивал демократов”. Филатов рьяно взялся за эту работу и начал её с того, что набрал кучу именитых россиян, которые начали высказываться в поддержку Ельцина.
Кроме этого, он принялся уговаривать различные демократические движения поддержать Ельцина. Вокруг кандидатуры действовавшего президента Филатов намеревался объединить “Демократическую Россию”, социал-демократов, республиканцев, Христианско-демократический союз, “Общее дело” Ирины Хакамады и даже “Партию экономической свободы” Константина Борового (неистового обличителя Кремля).
Но это всё были партии-лилипуты. Настоящую борьбу нужно было вести за поддержку крупнейшей в тот момент демократической партии – “Демократического выбора России” Гайдара (ДВР).
Но уставший от бесконечных ельцинских сдач Гайдар громко хлопнул дверью, заявив, что его расставание с президентом – “окончательное и бесповоротное”. Более того, на ближайшем съезде ДВР в мае, партия (после отказа Бориса Немцова) собиралась выдвинуть в президенты Виктора Черномырдина. И даже обратилась к нему с призывом “не уклоняться от оказанной чести”.
Чубайс подошёл к делу по-другому. Во-первых, была организована социологическая группа во главе с руководителем фонда “Общественное мнение” Александром Ослоном. Во-вторых, в штабе появился Игорь Малашенко – ближайший соратник Гусинского и прекрасный медиаменеджер. В-третьих, Юмашев привёл в штаб к Чубайсу (который стыдливо называли “Аналитической группой”) дочь Ельцина Татьяну (которая была одновременно и членом штаба Сосковца) и первого помощника президента, ещё свердловского его коллегу Виктора Илюшина. У “Аналитической группы” появился прямой контакт с Ельциным помимо Коржакова.
Штаб Чубайса (давайте для простоты будем называть его так, хотя мы понимаем, что помимо руководителя штаба Чубайса, важную роль там играли Березовский, Юмашев, Татьяна Ельцина, Гусинский, Малашенко и другие) разворачивал свою деятельность неторопливо и основательно, и первое время штаб Сосковца не видел в нём конкурента. Поэтому весь остаток февраля и середину марта они функционировали параллельно, не мешая друг другу.
Удивительно, но после того, как Ельцин официально объявил о своём выдвижении, его рейтинг начал расти. Некоторые объясняли это особенностями российского менталитета. Ведь не секрет, что в России люди испытывают некий трепет не к человеку, а к должности, которую он занимает. Стоит самому зряшному клерку занять высокую должность, как публика тут же начинает приписывать этому человеку несвойственные ему интеллект, мужество или даже коварство.
До тех пор, пока все были уверены в том, что Ельцин в этот раз не будет баллотироваться в президенты, его и не рассматривали как возможного кандидата. Но как только он заявил о своём желании участвовать в выборах, у него сразу появился гандикап перед остальными участниками “забега”.
Это преимущество объяснялось исключительно той должностью, которую он в этот момент занимал. И рост его рейтинга с 3% до почти 15% к началу марта многие наблюдатели объясняют именно этим. “Магия трона” дала Ельцину верных 10% роста рейтинга почти безо всяких усилий.
Хотя, возможно, сыграла свою роль и административная накачка, которую устроил Сосковец. Разумеется, возможности такого прямого использования административного ресурса для целей повышения популярности политика сугубо ограничены, но, тем не менее, они не нулевые. И какой-то прирост рейтинга простой обзвон региональных начальников и директоров заводов даёт. Но вряд ли этот метод ведения избирательной кампании мог бы привести Ельцина к победе.
Поднявшись до 15%, рейтинг Ельцина снова встал, и никакие усилия избирательного штаба Сосковца не могли поднять его выше. А этого было явно недостаточно, поскольку к тому моменту рейтинг Зюганова колебался в промежутке между 25 и 30%. А в спину Ельцину дышал Явлинский. В инерционном сценарии у Ельцина был риск вообще не выйти во второй тур. А даже если бы он и вышел, то почти гарантированно проиграл бы этот второй тур Зюганову.
В частных разговорах Коржаков и его друг Барсуков не скрывали, что вся эта затея с выборами им не нравилась. Они не видели в ней какого-то особого смысла, считали, что вся эта возня только отвлекала Ельцина от дела, и было бы лучше, если всё оставалось бы как есть ещё минимум пару лет. Они сумели внушить Ельцину мысль, что ему нужны были ещё два года, чтобы Россия вышла на путь устойчивого развития, и вот тогда уже можно было бы спокойно проводить все эти избирательные кампании, выборы, плебисциты, референдумы и прочие “всенародные голосования”.
Начиная с марта Ельцин, как сомнамбула, твердил, “Мне нужно ещё два года, мне нужно ещё два года…” Откуда взялась эта мистическая цифра? Почему именно два, а не три и не пять? Непонятно. Возможно, ему казалось, что два года – это половина президентского срока. Немного, но и немало. Затяжка с выборами на два года не вывела бы людей на улицу. Это была та граница, за которую, по ощущениям Ельцина, он мог себе позволить выйти, не вызвав серьёзного политического кризиса уровня осени 1993 года.
Разумеется, Ельцин всё ещё продолжал считать себя лидером демократических и рыночных реформ. Он всё ещё ощущал себя гарантом именно этого направления развития России. Он видел в этом свою миссию, и его харизматичная и сильная натура не хотела капитулировать и отдавать власть тем, кто ему противостоял все эти годы.
И хотя центр упомянутых выше реформ уже давно переместился из кабинета Ельцина в кабинет Черномырдина, а сам Ельцин всё больше становился ширмой для совсем других процессов, и влияли на него люди абсолютно других убеждений, внутреннее его уверенность в том, что он демократ и рыночник была непоколебима.
Ельцин и его команда силовиков чувствовали, что всё медленно, но верно шло к будущему его летнему поражению. И они не видели возможности радикально изменить этот негативный для них тренд. Подспудно в их головах утвердилась мысль, что выборы нужно либо вовсе отменить, либо, как минимум, передвинуть на несколько лет. В основном фигурировала цифра в два года.
Такие настроения президентского штаба не могли оставаться незамеченными. Помощники (Илюшин, Сатаров и другие) докладывали Ельцину о том, что Сосковец не знал, как вести такого рода избирательную кампанию, не понимал, зачем она, и исчерпал себя как руководитель штаба. 40% подписей, которые он собрал для выдвижения Ельцина в качестве кандидата в президенты, неизбежно будут признаны браком, с мест постоянно шла информация об административном давлении на работников заводов с целью принудить их отдать голоса за Ельцина, и таким путём кампания будет с треском проиграна.
Ельцин внешне никак на это не реагировал, но в какой-то момент устроил Сосковцу публичную выволочку, обвинив его ни много ни мало в том, что тот “ходит царём по Белому дому”. Вряд ли это было вполне справедливо, но так Ельцин выплеснул на него всю ту тревогу, в которой к середине марта находилось его окружение, и которая неизбежно передалась и ему.
Долго так продолжаться не могло. Назревал кризис. По Москве поползли слухи один ужаснее другого. “Сосковец с Коржаковым сговорились с Зюгановым и сдают ему Ельцина”, “Ельцин с Коржаковым задумали государственный переворот”. “Ельцин откажется от участия в гонке и выдвинет Черномырдина” и так далее. Страна замерла в ожидании чего-то драматического и масштабного.
И этот момент настал. 15 марта Государственная Дума приняла постановление “О юридической силе для Российской Федерации – России результатов референдума СССР 17 марта 1991 года по вопросу о сохранении Союза ССР”.
Помимо признания того, что результаты этого референдума по-прежнему имели юридическую силу, там был пункт 2 о том, “что должностные лица РСФСР подготовившие, подписавшие и ратифицировавшие решение о прекращении существования Союза ССР, грубо нарушили волеизъявление народов России о сохранении Союза ССР, выраженное на референдуме СССР 17 марта 1991 года”.
И пункт 3 о том, “что Соглашение о создании Содружества Независимых Государств от 8 декабря 1991 года, подписанное президентом РСФСР Б.Н.Ельциным и государственным секретарем Г.Э.Бурбулисом и не утверждённое Съездом народных депутатов РСФСР – высшим органом государственной власти РСФСР, не имело и не имеет юридической силы в части, относящейся к прекращению существования Союза ССР”.
Это была явная провокация со стороны коммунистов. Реализовать это постановление было невозможно, поскольку полной утопией было воссоздать вновь Союз ССР. Да и юридически это было абсолютно беспомощно, поскольку, если СССР по-прежнему существовал, то нелегитимной оказывалась сама Государственная Дума, принявшая это постановление.
И хотя всем было ясно, что коммунисты в ходе избирательной кампании попросту провоцировали Ельцина на какие-то неадекватные действия в надежде, что его необдуманные шаги каким-то образом повысят их рейтинг (или снизят рейтинг Ельцина), провокация удалась на славу: Ельцин пришёл в бешенство и собрал всех силовиков в Кремле.