Живая книга о Ельцине. Глава 10. Залоговые аукционы. Часть 1
18 февраля, 2023 4:38 пп
Альфред Кох
Кох Альфред:
Прежде, чем продолжать эту книгу, я должен сделать некоторое авторское отступление. Дело в том, что начиная с лета 1995 года совершенно невозможно уже вести изложение событий не введя в число действующих фигур меня самого.
Я работал в правительстве Черномырдина начиная с августа 1993 года. Но пока я работал в должности заместителя председателя Госкомимущества, я имел мало влияния и был всего лишь свидетелем того, что происходило со страной и с нашим героем. Свидетелем я был, правда, хорошо осведомленным и находящимся близко к эпицентру, но все же по большей части — свидетелем.
Однако, после ухода в бессрочный отпуск Сергея Беляева, я был назначен и.о. председателя Госкомимущества и с этого момента стал непосредственным участником очень многих событий. Я не пытаюсь преувеличивать свою роль в том, что происходило со страной, но и уходить от острых вопросов и пытаться выдавать себя за статиста — тоже не собираюсь.
Я долго думал как сохранить стройность и выбранный с самого начала способ изложения и при этом рассказать о себе и своем участии в тех или иных событиях. И я решил, что буду писать о себе так же как и об остальных героях этой книги — в третьем лице. Я постараюсь сохранить максимально возможную в таких обстоятельствах объективность. Но заранее прошу прощения, если вам, дорогие читатели, покажется, что я, тем не менее, слишком пристрастен и необъективен. Согласитесь, в описании самого себя наивно рассчитывать на то, что это удастся в полной мере.
Но это все-таки лучше, чем ломать уже выбранную стилистику и переходить от книги-хроники к книге-мемуару. Все таки главный герой этой книги не я и выделять себя отдельным авторским “я” по сравнению с другими персонажами этой книги мне кажется неверным. Это смещает акценты и меняет жанр. Итак, с этой оговоркой, пожалуй продолжим наше изложение.
За несколько дней до того, как Ельцина свалил инфаркт, ему на стол легли бумаги, разработанные рабочей группой, которую создали решением правительства после известного выступления Потанина на его заседании. Это группа (возглавляемая Потаниным и Кохом) разработала необходимые документы, включая проект указа президента, позволяющие закладывать находящиеся в государственной собственности акции в обмен на кредиты.
Россия (а до этого — Советский Союз) к тому моменту уже девять лет находилась в тисках жесточайшего экономического кризиса. И если первые несколько лет, начиная с 1986 года (когда обвалились цены на нефть) кризис еще только набирал обороты и его сила как-то компенсировалась накопившимся за годы нефтяного благополучия жирком, то, когда этот жирок исчез, он ударил по стране во всю мощь. Цены на нефть годами не поднимались выше 20 долларов за баррель и они едва покрывали себестоимость нефти. Валютные запасы были на нуле, а бюджет был в десять раз меньше нынешнего. И тут, ко всем этим трудностям, Ельцин добавил еще и войну в Чечне.
Тот, кто следит за динамикой цен на нефть, знает, что такого длительного периода низких цен не было никогда в истории ни до, ни после этого страшного периода. И разумеется все эксперты (включая Черномырдина), были убеждены, что они вот-вот пойдут наверх. Так было всегда и не было никаких причин думать, почему в этот раз должно быть по другому. Цены и раньше иногда падали, но никогда не оставались такими низкими больше нескольких месяцев.
Поэтому многие в правительстве относились к необходимости закладывать акции крупных предприятий проще, чем к продаже: появятся деньги — вернем кредиты и акции вернутся к государству. Никто тогда не мог себе представить, что цены на нефть станут устойчиво выше 40 долларов за баррель лишь на рубеже 2003 — 2004 годов. Всем казалось, что прошедшие девять лет низких цен — это более, чем достаточно даже для такого подвижного и малопредсказуемого рынка, как рынок нефти.
Разумеется, левая оппозиция (коммунисты и аграрии) в Государственной Думе смотрела на этот вопрос иначе. В преддверии декабрьских выборов, она старалась максимально ослабить действующую власть, с тем чтобы на ее критике получить подавляющее большинство в парламенте. А после этого — триумфально выиграть президентские выборы.
Первый бой был дан при обсуждении бюджета. Оппозиция заняла четкую позицию: хотите чтобы мы проголосовали за бюджет? Нет проблем. Тогда принимайте нашу программу многомиллиардных субсидий сельскому хозяйству и запретите приватизацию нефтяной промышленности.
Одновременно, коммунисты потребовали установить задание по доходам от приватизации в размере совершенно нереальных 5 млрд. долларов.
Это была ловушка: не продавая акции нефтяных компаний выполнить такое задание было невозможно. Но мало этого, они потребовали прямо в законе о бюджете запретить в приватизации любых более-менее крупных предприятий участие иностранных инвесторов, называя это “распродажей Родины”. Их цель была ясна: тем самым они хотели похоронить даже самые призрачные надежды на то, что от приватизации удастся получить какие-то значимые суммы.
Правительство встало перед выбором: отказаться от предложений коммунистов и аграриев и жить без бюджета. Теоретически, действующее законодательство предусматривало такую возможность. Это называлось “Временное управление бюджетом”. В соответствии с этим правилом, Минфин обязан был выделять финансирование на каждый месяц 1995 года не больше, чем 1/12 доходов прошлого, 1994 года.
Это было абсолютно нереально. Во-первых, потому что инфляция в 1994 году составила 500%, а в 1995 году 280% и цифры в бюджете 1994 года были совершенно другого масштаба, чем в 1995 году.
А во-вторых, потому, что бюджет 1994 года не предусматривал тех очевидных особенностей, которые имеет бюджет воюющей страны. Невозможно вести финансирование войны по бюджету мирного времени. Это банальность.
Нарушение же правила “Временного управления бюджетом” являлось уголовным преступлением и квалифицировалось как растрата государственных средств и злоупотребление служебных положением.
Не было никаких сомнений в том, что доблестные правоохранительные органы с усердием взялись бы за правительство, получи они от депутатов сигнал о таком грубейшем нарушении бюджетной дисциплины. Такого рода деятельность была для них намного более привлекательной и безопасной, чем борьба с терроризмом и сепаратизмом в Чечне и не только там.
Уже к марту Черномырдин и Чубайс, понимая, что у них нет другого выхода, приняли все условия оппозиции и бюджет был принят со всеми этими фантастическими поправками.
Единственное, что удалось отбить, это прямой запрет на участие иностранных инвесторов в приватизации промышленности. Это было бы прямым нарушением договоренностей с МВФ.
Запрет на участие иностранных инвесторов в приватизации в явном виде не был записан в законе о бюджете, но об этом так много говорилось со всех трибун, что любой мало-мальски знакомый с политической ситуацией в России иностранный инвестор вряд ли решился бы на какие-то серьезные инвестиции в российские активы в 1995 году.
Посудите сами: кто вложит свои деньги в страну, которая ведет войну, в которой, судя по многочисленным опросам общественного мнения, коммунисты вот-вот выиграют сначала парламентские, а потом и президентские выборы и в которой парламент изо дня в день придумывает все новые и новые ограничения на иностранные инвестиции?
Причем тогда, в 1995 году, речь шла не о беззубых коммунистах, которые больше напоминают европейских социал-демократов. Тогда это были коммунисты старой, советской закалки. На их знаменах были написаны лозунги о примате государственной собственности и зловредности частной, о происках американского империализма, угрозах НАТО и запрете на “распродажу Родины” иностранцам.
Все эти обстоятельства еще больше подвигли правительство к идее залога акций вместо их продажи. Залог выглядел как временная мера и позволял привлечь в бюджет деньги, заложив акции нефтяных компаний. Действительно: уж коль законодатели запретили их продажу, то почему бы их не заложить?
Единственное условие, которое выдвинули “красные директора” через своих лоббистов (типа Вольского или Потанина) и через своего неформального представителя в правительстве, первого вице-премьера Сосковца, что до тех пор, пока акции находятся у них в залоге, они же ими и голосуют.
Это было для них выгодно: в этих условиях кредиторам нет необходимости сильно заботится о сроках погашения кредитов. Заемщик у них — государство, а покуда оно не вернуло деньги — управление акциями (а через них и предприятием) остается в их руках. Как вернут деньги — так и получат акции назад. Хоть через пять, хоть через десять лет. Даже если к тому времени кредиторы высосут из предприятия все соки.
Разумеется, это было невыгодно правительству: в результате этой схемы они оставляли у руля российской промышленности чрезвычайно неэффективных временщиков, которые не будут заботится о долговременных инвестициях в производство.
Но, во-первых, у правительства не было из чего выбирать, а во-вторых, это создавало стимулы вернуть кредиты как можно быстрее. Тем более (как мы уже писали выше) все эксперты в один голос говорили о том, что цены на нефть не могут долго оставаться такими низкими. А значит были серьезные основания считать, что следующий, 1996 год, в этом отношении будет более успешным, чем этот.
Так или иначе, но пакет документов о порядке кредитовании правительства под залог акций, находящихся в государственной собственности, поступил в администрацию президента как раз накануне ельцинского инфаркта. И покуда Ельцин лежал в больнице, им занялись чиновники его администрации. Прежде всего, его советник по экономическим вопросам, Александр Лившиц.
Главное дополнение, которое сделал Лившиц, заключалось в том, что он четко установил когда у кредитора наступает право продать залог: только со второй половины 1996 года, то есть строго после президентских выборов. Эта правка резко перевела дискуссию о залоге акций из экономической сферы в политическую.
В последствии, все наблюдатели обвиняли правительство том, что они покупали лояльность крупного бизнеса ставя его перед фактом: хочешь получить акции в собственность — помогай победить на президентских выборах нашему кандидату (по умолчанию предполагалось, что это будет Ельцин, хотя в тот момент он еще никак не обозначил своего желания участвовать в выборах).
Это обвинение в “игре на Ельцина” подогревалось еще и постоянной критикой приватизации со стороны коммунистов. У всех тогда сложилось впечатление, что приди коммунисты к власти и они сразу снова заберут все в государственную собственность. И коммунисты мало того, что не торопились разубеждать публику, так еще периодически делали заявления о необходимости национализации.
Вторая правка состояла в том, что он предложил ограничить срок действия указа только 1995 годом. Это было тоже сугубо политическое решение: в администрации президента хотели закончить с этим делом до того, как начнется президентская кампания, поскольку резонно полагали, что противники Ельцина воспользуются ею как поводом для очередного раунда обвинений Ельцина в “распродаже Родины”.
Но эта правка была совершенно неприемлема с экономических позиций. Действительно: когда кредитор знает, что государству остро нужны деньги и при этом оно может воспользоваться возможностью взять их под залог своих акций только до конца текущего года, его оптимальная стратегия состоит в том, чтобы оттянуть процесс до последнего, а потом поставить государство перед фактом: либо бери столько, сколько я предлагаю, либо не получишь ничего, поскольку “двери закрываются”.
Правительство (конкретно Кох и Чубайс) пытались убедить Лившица отказаться от его предложения. Но, он был непреклонен. Видимо, это было условие, которое он лишь озвучивал. Реально же это была позиция всей президентской команды, а именно — Президентского клуба.
И третья правка была совершенно скандальной: Лившиц предложил прямо написать в указе о том, что в программе кредитования правительства под залог акций не могут принимать участие иностранные инвесторы. Все, что с таким трудом Черномырдину и Чубайсу удалось отстоять в борьбе с оппозицией в Думе, было разом перечеркнуто в администрации президента.
Теперь правительству необходимо было воевать на два фронта: и с оппозицией в Думе и с бюрократами а администрации президента. Ситуация осложнялась еще и тем, что сам Ельцин был недоступен и не было никакого “рефери”, который мог бы разрешить такой спор.
Скоро стало ясно, что либо указ ляжет на стол президента в той форме, в которой его готова согласовать администрация президента, либо его не будет вовсе. Все аргументы правительства о катастрофическом дефиците средств и плачевном положении воюющей армии не производили на чиновников ельцинской администрации никакого впечатления: они отвечали, что финансирование государственных расходов — это проблема правительства, а они решают политические задачи и готовят президенту на подпись документы с единственной целью его не “подставить” и не могут нести ему “сырые бумаги”.
Технической стороной “проталкивания” этих бумаг в Кремле занимался Кох.
Он постоянно докладывал Чубайсу и Черномырдину о возникающих проблемах, те пытались ему помочь, но все их попытки были по большей части напрасны. К середине августа правительство согласилось со всеми правками администрации президента и указ наконец пошел на подпись Ельцину.
Тем временем в стране разразился банковский кризис. Первый банковский кризис в истории постсоветской России. Схлопнулся рынок межбанковского кредитования. Банки лавинообразно закрывали лимиты друг на друга и к концу месяца многие банки разорились. В этих условиях лишь ограниченное число банков остались способными кредитовать правительство.
Консорциум, который в переговорах с правительством представлял Потанин, разумеется, собирался использовать кредиты входящих в него банков для того, чтобы участвовать в залоговых аукционах. Зачастую это были сами банки либо со стоящими за их спиной “красными директорами”, либо даже и без них. И вот вкупе с правками администрации президента, банковский кризис сильно уменьшил число желающих кредитовать правительство.
И хотя все бумаги по залоговым аукционам давно уже лежали на столе у Ельцина, до них у него все никак не доходили руки. Дело в том, что после инфаркта Ельцина выписали из больницы лишь к концу июля, но по требованию врачей он должен был проходить реабилитационный период в загородном санатории и под строгим контролем врачей. Все медики были категорически против того, чтобы он выходил на работу по меньшей мере до октября.
Ельцин и вправду себя плохо чувствовал. Глава его администрации Сергей Филатов в своих мемуарах пишет, что в августе он имел разговор с Ельциным, в котором тот в самой категорической форме отказывался от участия в президентских выборах 1996 года. Он говорил, что очень устал, болен и “соскучился по семье”. Публично он в этот период появлялся крайне редко. Можно вспомнить только его заранее записанное выступление по телевидению, посвященное очередной годовщине августовского путча 1991 года.
И вот 31 августа он встретился с “группой ведущих банкиров”, на которой он и анонсировал подписание указа о залоговых аукционах. На эту встречу были приглашены руководители ряда банков: Владимир Гусинский (Мост-банк), Яков Дубенецкий (Промстройбанк), Наталья Раевская (Автобанк), Сергей Родионов («Империал»), Гарегин Тосунян (Технобанк), Михаил Ходорковский (МЕНАТЕП). Вот что писал тогда “Коммерсант” об этой встрече:
«Коснувшись инициативы Консорциума банков, предложившего правительству кредит под залог государственных пакетов акций крупнейших промышленных предприятий, Борис Ельцин заметил: ‘У меня появились сомнения в отношении финансовых возможностей банков: если у вас возникают проблемы при взаимодействии друг с другом, где гарантия, что не возникнут проблемы в отношениях между вами и государством?”
Затем президент сообщил банкирам о том, что проект соответствующего указа о передаче им акций крупнейших промышленных предприятий у него под рукой. И если банкиры сумеют убедить его, что доверять им можно, документ будет подписан незамедлительно.
Здесь надо отметить одну тонкость: дело в том, что банки для встречи с Ельциным подбирались для того, чтобы обсудить последствия банковского кризиса, а не залоговые аукционы. И из всех приглашенных к нему банкиров только Ходорковский и Родионов понимали о чем идет речь. Остальные даже и не мыслили ни о каких кредитах правительству, настолько тяжело по ним прошелся этот кризис.
Ельцин же предложил проект указа не членам потанинского консорциума, собственно придумавшим эту схему, а другим банкирам. По мнению экспертов Ъ, эта странность свидетельствовала о том, что последние события на финансовом рынке дезориентировали власть, которая в тот моменту уже не понимала, на кого же надо ставить.
Поэтому и с указом случилась некоторая неловкость. Документ этот давно и с нетерпением ожидался банками, вокруг него шла долгая закулисная борьба. И видимо, по замыслу президентской команды указ должен был стать козырной картой в сложной предвыборной игре власти и банков.
Наконец президент, фигурально выражаясь, протягивает указ банкам… и рука его повисает в воздухе. Потому как ситуация в банковском мире изменилась за последнюю неделю до неузнаваемости. Многим банкам теперь было не до акций, не до кредитов правительству и не до финансирования предвыборных кампаний.
Не смотря на то, что широкий жест (которые так любил Ельцин) не удался, он все-таки в тот же день подписал этот указ. После всех затяжек и подковерных схваток, на всю организацию и проведение предусмотренных этим указом аукционов на право предоставить правительству кредит под залог государственных акций оставалось четыре месяца.
В любом другом случае никто, ни Черномырдин, ни Чубайс, ни Кох никогда бы не стали даже пытаться организовать такого рода масштабные операции с собственностью в столь короткий срок. Но обстоятельства были настолько чрезвычайны, что им ничего не оставалось, кроме как пожертвовать своей репутацией ради “пользы дела”.
В Чечне к тому времени стало ясно, что мирные переговоры, которые инициировал Черномырдин после теракта в Буденновске, зашли в тупик и никакого прекращения боевых действий в реальности не произошло. Силовики саботировали выполнение даже тех договоренностей, на которые они сами шли на переговорах с чеченцами. А полномочий заставить их у Черномырдина не было.
Впрочем, мы уже об этом много раз писали. (Справедливости ради нужно сказать, что и чеченцы тоже не горели желанием разоружаться и возвращаться к мирной жизни).
Идея Черномырдина была очевидна: самый простой способ решить проблему нехватки денег на войну — эту войну прекратить. Поэтому он с таким энтузиазмом ухватился за возможность мирного урегулирования, которая (если бы Ельцин это процесс поддержал) возникла после событий в Буденновске. И судя по тому, что Ельцин уволил всех силовиков, виновных в том, что они допустили эту трагедию, надежды на такую поддержку президента у Черномырдина были.
Но ельцинский инфаркт спутал все карты: силовики опять почувствовали, что контроль за ними ослаб и начали играть свою игру. Особенно в этом преуспели чиновники МВД, у которых новым министром стал известный нам генерал Куликов — командующий внутренними войсками.
Эти войска и были главной причиной того, что чеченское сопротивление продолжалось. Каждая карательная экспедиция, организованная генералами МВД, лишь порождала новый всплеск ненависти чеченцев и желания продолжать войну. А генералы лишь разводили руками и говорили, что другого способа борьбы с террористами не существует.
Среди всех заметных участников переговорного процесса с обеих сторон, кроме Черномырдина, лишь еще Аслан Масхадов пытался как-то его реанимировать и сохранить хоть какие-то договоренности. Но через некоторое время и он сдался и снова возглавил штаб дудаевского сопротивления. К началу осени маховик войны опять начал потихоньку раскручиваться.
В этих условиях Черномырдин и его правительство окончательно поняли: альтернативы залоговым аукционам нет. Войну остановить не удалось. А миллиард долларов на войну (это был минимум, необходимый позарез) взять больше негде.
В это же самое время в Президентском клубе происходили совершенно другие процессы.
Там вдруг выяснилось, что Березовский никак не собирается выполнять свою часть договоренностей относительно ОРТ. Он фактически саботировал пиар-кампанию провластной партии “Наш дом Россия” объясняя, что он руководит коммерческим телевизионным каналом и если какая-то партия хочет, чтобы ОРТ ее поддерживало, то пусть платит деньги.
И вообще, канал безнадежно убыточен, его, Березовского, денег для покрытия убытков явно не хватает, думская кампания фактически уже проиграна и спасти ситуацию за сентябрь — ноябрь уже невозможно. И поэтому единственное, о чем нужно думать всерьез, так это о предстоящих меньше чем через год президентских выборах.
В это время в окружении Березовского появился Роман Абрамович. Он к тому времени был уже крупным нефтетрейдером и горел желанием участвовать в приватизации нефтяных компаний. Он имел долгие и плодотворные отношения с добывающим предприятием “Ноябрьскнефтегаз”, которую возглавлял авторитетный нефтяник Виктор Городилов.
Предприятие “Ноябрьскнефтегаз” входила в состав вертикально интегрированной нефтяной компании “Роснефть” и было ее основным добывающим предприятием, а “Роснефть” была включена в список компаний, приватизация которых была запрещена.
Березовский решил приватизировать “Ноябрьскнефтегаз” даже не смотря на запрет его приватизации. Для этих целей он решил вычленить его и Омский НПЗ из состава “Роснефти”, создать новую компанию “Сибнефть” и успеть выставить ее на залоговый аукцион.
Черномырдин был категорически против, поскольку и “Ноябрьскнефтегаз” и Омский НПЗ были ключевыми предприятиями “Роснефти”. Без них “Роснефть” превращалась в третьеразрядную компанию с небольшой добычей и разбросанными по всей стране сбытами и небольшими НПЗ. Такая компания не могла нормально функционировать.
Но Березовский убедил своих партнеров по Президентскому клубу в том, что “Сибнефть” ему необходима как источник средств для финансирования ОРТ. И что без этого ни о какой эффективной медийной поддержке президентской кампании 1996 года не может быть и речи. Поэтому они решили действовать через голову правительства и подписать указ о создании “Сибнефти” у Ельцина без согласования с Черномырдиным.
Хочется особо подчеркнуть, что все эти действия Березовского и его коллег — не досужие выдумки и сплетни, а сведения от самих Березовского и Абрамовича. Именно так они описывали перипетии создания “Сибнефти” в своих показаниях на процессе «Березовский против Абрамовича» в Лондоне в 2012 году.
Именно летом 1995 года и начался конфликт между Березовским и Черномырдиным и именно сопротивление Черномырдина созданию “Сибнефти” и привело к отказу Березовского в медийной поддержке партии “Наш дом Россия”, лидером которой и первым номером в списке был Черномырдин.
Вся история с “Сибнефтью” ярко демонстрирует тогдашнее состояние Ельцина. Разумеется, Ельцину не рассказали всю подоплеку принятого им против воли Черномырдина решения о создании “Сибнефти”.
Ему не рассказали, что Березовский требует создать для него нефтяную компанию и что в противном случае он отказывается финансировать ОРТ. (Хотя мы помним, что при создании ОРТ, главным аргументом Березовского, с которым Юмашев пришел к Ельцину за поддержкой, было обязательство Березовского финансировать ОРТ самостоятельно, без помощи государства).
Ельцину не рассказали, что в связи с конфликтом с премьером, Березовский умыл руки и саботирует предвыборную кампанию провластной партии и, тем самым, открывает дорогу коммунистам к победе на думских выборах.
Ему не рассказали, что созданием “Сибнефти” фактически разрушается правительственная концепция создания вертикально-интегрированной компании “Роснефть”.
Ничего этого ему не сказали. Но, сославшись на действительное плохое самочувствие Ельцина, этого не дали рассказать и Черномырдину, попросту не пустив его в Ельцину!
Нетрудно себе представить в каком состоянии и удовлетворившись какими объяснениями, 24 августа Ельцин подписал указ о создании “Сибнефти” даже не обратив внимание на то, что Черномырдин его не завизировал.
И почти сразу же после подписания 31 августа указа о залоговых аукционах, Ельцин подписал еще один указ, включивший “Сибнефть” в перечень предприятий, акции которых должны быть выставлены на залоговые аукционы.
Можно с уверенностью сказать, что после инфаркта, которому предшествовал длительный запой, Ельцин уже не был способен к систематической работе. Начиная с лета 1995 года он уже никогда не был так собран и сосредоточен, как это было в 1991 — 1993 годах. Это был уже совсем другой человек.
Ельцин еще продолжал делать какие-то ритуальные жесты и выступать с речами, написанными его спичрайтерами. Но все это была лишь тень того сгустка воли и напора, каким он запомнился большинству его соратников, которые были рядом с ним в начале 90-х. Да, впрочем, и всем нам.
Так, например, 1 сентября он выступил с заранее приготовленной речью на “Форуме демократической прессы”, в которой дежурно присягнул демократическим ценностям, свободе слова и правам человека, сокрушался по поводу давления на журналистов и предложил себя в качестве их защитника.
Такого рода ельцинские выступления неизменно пользовались популярностью и люди (особенно — журналисты) им верили. Ельцин это знал и никогда не упускал возможности публично поклясться в верности идеалам демократии. Честно говоря, даже те, кто работал в правительстве, продолжали тешить себя иллюзиями и гнать от себя смутные подозрения.
Истинное положение вещей знал очень ограниченный круг лиц. И большинство руководителей министерств и ведомств в их число не входили. Хотя, разумеется, до членов правительства (многие из которых видели Ельцина только на официальных мероприятиях и то — издалека) доходили тревожные слухи о реальном состоянии президента, но они, так же как и многие другие люди, так много вложили в него своих надежд и так много в своей судьбе поставили на него, что им было просто страшно взглянуть правде в глаза.
Полная правда постепенно всплывает только сейчас, когда начинают становится доступными документы, которые раньше были засекречены. И когда начинают говорить те, кто был очевидцем и участником тогдашних событий в ближнем кругу Ельцина.
Естественно, что в этих воспоминаниях полно либо чернухи (Коржаков), либо — апологетики (Юмашев). И наша задача постараться нарисовать более-менее объективную картину. Хотя мы отдаем себе отчет в том, что мы тоже не можем претендовать на истину в последней инстанции.
А жизнь шла дальше. 13 сентября неизвестные обстреляли из гранатомета посольство США в Москве. Американцы были в шоке. Клинтон не мог поверить, что в стране, которой Америка помогает вырваться из кризиса, есть люди, которые так ее ненавидят. Ельцин уверил его в том, что преступники будут найдены и примерно наказаны.
Но никого не нашли. Инцидент заболтали, а дыру в стене посольства — замазали. Этот теракт несколько охладил американо-российские отношения и стал еще одним аргументом для тех людей на Западе, кто говорил, что русским верить нельзя, что это волк в овечьей шкуре и что как только они расправят плечи, холодная война начнется вновь. И нельзя сказать, что Россия не давала повод так думать. Даже в такое, тяжелое для нее время.
Альфред Кох
Кох Альфред:
Прежде, чем продолжать эту книгу, я должен сделать некоторое авторское отступление. Дело в том, что начиная с лета 1995 года совершенно невозможно уже вести изложение событий не введя в число действующих фигур меня самого.
Я работал в правительстве Черномырдина начиная с августа 1993 года. Но пока я работал в должности заместителя председателя Госкомимущества, я имел мало влияния и был всего лишь свидетелем того, что происходило со страной и с нашим героем. Свидетелем я был, правда, хорошо осведомленным и находящимся близко к эпицентру, но все же по большей части — свидетелем.
Однако, после ухода в бессрочный отпуск Сергея Беляева, я был назначен и.о. председателя Госкомимущества и с этого момента стал непосредственным участником очень многих событий. Я не пытаюсь преувеличивать свою роль в том, что происходило со страной, но и уходить от острых вопросов и пытаться выдавать себя за статиста — тоже не собираюсь.
Я долго думал как сохранить стройность и выбранный с самого начала способ изложения и при этом рассказать о себе и своем участии в тех или иных событиях. И я решил, что буду писать о себе так же как и об остальных героях этой книги — в третьем лице. Я постараюсь сохранить максимально возможную в таких обстоятельствах объективность. Но заранее прошу прощения, если вам, дорогие читатели, покажется, что я, тем не менее, слишком пристрастен и необъективен. Согласитесь, в описании самого себя наивно рассчитывать на то, что это удастся в полной мере.
Но это все-таки лучше, чем ломать уже выбранную стилистику и переходить от книги-хроники к книге-мемуару. Все таки главный герой этой книги не я и выделять себя отдельным авторским “я” по сравнению с другими персонажами этой книги мне кажется неверным. Это смещает акценты и меняет жанр. Итак, с этой оговоркой, пожалуй продолжим наше изложение.
За несколько дней до того, как Ельцина свалил инфаркт, ему на стол легли бумаги, разработанные рабочей группой, которую создали решением правительства после известного выступления Потанина на его заседании. Это группа (возглавляемая Потаниным и Кохом) разработала необходимые документы, включая проект указа президента, позволяющие закладывать находящиеся в государственной собственности акции в обмен на кредиты.
Россия (а до этого — Советский Союз) к тому моменту уже девять лет находилась в тисках жесточайшего экономического кризиса. И если первые несколько лет, начиная с 1986 года (когда обвалились цены на нефть) кризис еще только набирал обороты и его сила как-то компенсировалась накопившимся за годы нефтяного благополучия жирком, то, когда этот жирок исчез, он ударил по стране во всю мощь. Цены на нефть годами не поднимались выше 20 долларов за баррель и они едва покрывали себестоимость нефти. Валютные запасы были на нуле, а бюджет был в десять раз меньше нынешнего. И тут, ко всем этим трудностям, Ельцин добавил еще и войну в Чечне.
Тот, кто следит за динамикой цен на нефть, знает, что такого длительного периода низких цен не было никогда в истории ни до, ни после этого страшного периода. И разумеется все эксперты (включая Черномырдина), были убеждены, что они вот-вот пойдут наверх. Так было всегда и не было никаких причин думать, почему в этот раз должно быть по другому. Цены и раньше иногда падали, но никогда не оставались такими низкими больше нескольких месяцев.
Поэтому многие в правительстве относились к необходимости закладывать акции крупных предприятий проще, чем к продаже: появятся деньги — вернем кредиты и акции вернутся к государству. Никто тогда не мог себе представить, что цены на нефть станут устойчиво выше 40 долларов за баррель лишь на рубеже 2003 — 2004 годов. Всем казалось, что прошедшие девять лет низких цен — это более, чем достаточно даже для такого подвижного и малопредсказуемого рынка, как рынок нефти.
Разумеется, левая оппозиция (коммунисты и аграрии) в Государственной Думе смотрела на этот вопрос иначе. В преддверии декабрьских выборов, она старалась максимально ослабить действующую власть, с тем чтобы на ее критике получить подавляющее большинство в парламенте. А после этого — триумфально выиграть президентские выборы.
Первый бой был дан при обсуждении бюджета. Оппозиция заняла четкую позицию: хотите чтобы мы проголосовали за бюджет? Нет проблем. Тогда принимайте нашу программу многомиллиардных субсидий сельскому хозяйству и запретите приватизацию нефтяной промышленности.
Одновременно, коммунисты потребовали установить задание по доходам от приватизации в размере совершенно нереальных 5 млрд. долларов.
Это была ловушка: не продавая акции нефтяных компаний выполнить такое задание было невозможно. Но мало этого, они потребовали прямо в законе о бюджете запретить в приватизации любых более-менее крупных предприятий участие иностранных инвесторов, называя это “распродажей Родины”. Их цель была ясна: тем самым они хотели похоронить даже самые призрачные надежды на то, что от приватизации удастся получить какие-то значимые суммы.
Правительство встало перед выбором: отказаться от предложений коммунистов и аграриев и жить без бюджета. Теоретически, действующее законодательство предусматривало такую возможность. Это называлось “Временное управление бюджетом”. В соответствии с этим правилом, Минфин обязан был выделять финансирование на каждый месяц 1995 года не больше, чем 1/12 доходов прошлого, 1994 года.
Это было абсолютно нереально. Во-первых, потому что инфляция в 1994 году составила 500%, а в 1995 году 280% и цифры в бюджете 1994 года были совершенно другого масштаба, чем в 1995 году.
А во-вторых, потому, что бюджет 1994 года не предусматривал тех очевидных особенностей, которые имеет бюджет воюющей страны. Невозможно вести финансирование войны по бюджету мирного времени. Это банальность.
Нарушение же правила “Временного управления бюджетом” являлось уголовным преступлением и квалифицировалось как растрата государственных средств и злоупотребление служебных положением.
Не было никаких сомнений в том, что доблестные правоохранительные органы с усердием взялись бы за правительство, получи они от депутатов сигнал о таком грубейшем нарушении бюджетной дисциплины. Такого рода деятельность была для них намного более привлекательной и безопасной, чем борьба с терроризмом и сепаратизмом в Чечне и не только там.
Уже к марту Черномырдин и Чубайс, понимая, что у них нет другого выхода, приняли все условия оппозиции и бюджет был принят со всеми этими фантастическими поправками.
Единственное, что удалось отбить, это прямой запрет на участие иностранных инвесторов в приватизации промышленности. Это было бы прямым нарушением договоренностей с МВФ.
Запрет на участие иностранных инвесторов в приватизации в явном виде не был записан в законе о бюджете, но об этом так много говорилось со всех трибун, что любой мало-мальски знакомый с политической ситуацией в России иностранный инвестор вряд ли решился бы на какие-то серьезные инвестиции в российские активы в 1995 году.
Посудите сами: кто вложит свои деньги в страну, которая ведет войну, в которой, судя по многочисленным опросам общественного мнения, коммунисты вот-вот выиграют сначала парламентские, а потом и президентские выборы и в которой парламент изо дня в день придумывает все новые и новые ограничения на иностранные инвестиции?
Причем тогда, в 1995 году, речь шла не о беззубых коммунистах, которые больше напоминают европейских социал-демократов. Тогда это были коммунисты старой, советской закалки. На их знаменах были написаны лозунги о примате государственной собственности и зловредности частной, о происках американского империализма, угрозах НАТО и запрете на “распродажу Родины” иностранцам.
Все эти обстоятельства еще больше подвигли правительство к идее залога акций вместо их продажи. Залог выглядел как временная мера и позволял привлечь в бюджет деньги, заложив акции нефтяных компаний. Действительно: уж коль законодатели запретили их продажу, то почему бы их не заложить?
Единственное условие, которое выдвинули “красные директора” через своих лоббистов (типа Вольского или Потанина) и через своего неформального представителя в правительстве, первого вице-премьера Сосковца, что до тех пор, пока акции находятся у них в залоге, они же ими и голосуют.
Это было для них выгодно: в этих условиях кредиторам нет необходимости сильно заботится о сроках погашения кредитов. Заемщик у них — государство, а покуда оно не вернуло деньги — управление акциями (а через них и предприятием) остается в их руках. Как вернут деньги — так и получат акции назад. Хоть через пять, хоть через десять лет. Даже если к тому времени кредиторы высосут из предприятия все соки.
Разумеется, это было невыгодно правительству: в результате этой схемы они оставляли у руля российской промышленности чрезвычайно неэффективных временщиков, которые не будут заботится о долговременных инвестициях в производство.
Но, во-первых, у правительства не было из чего выбирать, а во-вторых, это создавало стимулы вернуть кредиты как можно быстрее. Тем более (как мы уже писали выше) все эксперты в один голос говорили о том, что цены на нефть не могут долго оставаться такими низкими. А значит были серьезные основания считать, что следующий, 1996 год, в этом отношении будет более успешным, чем этот.
Так или иначе, но пакет документов о порядке кредитовании правительства под залог акций, находящихся в государственной собственности, поступил в администрацию президента как раз накануне ельцинского инфаркта. И покуда Ельцин лежал в больнице, им занялись чиновники его администрации. Прежде всего, его советник по экономическим вопросам, Александр Лившиц.
Главное дополнение, которое сделал Лившиц, заключалось в том, что он четко установил когда у кредитора наступает право продать залог: только со второй половины 1996 года, то есть строго после президентских выборов. Эта правка резко перевела дискуссию о залоге акций из экономической сферы в политическую.
В последствии, все наблюдатели обвиняли правительство том, что они покупали лояльность крупного бизнеса ставя его перед фактом: хочешь получить акции в собственность — помогай победить на президентских выборах нашему кандидату (по умолчанию предполагалось, что это будет Ельцин, хотя в тот момент он еще никак не обозначил своего желания участвовать в выборах).
Это обвинение в “игре на Ельцина” подогревалось еще и постоянной критикой приватизации со стороны коммунистов. У всех тогда сложилось впечатление, что приди коммунисты к власти и они сразу снова заберут все в государственную собственность. И коммунисты мало того, что не торопились разубеждать публику, так еще периодически делали заявления о необходимости национализации.
Вторая правка состояла в том, что он предложил ограничить срок действия указа только 1995 годом. Это было тоже сугубо политическое решение: в администрации президента хотели закончить с этим делом до того, как начнется президентская кампания, поскольку резонно полагали, что противники Ельцина воспользуются ею как поводом для очередного раунда обвинений Ельцина в “распродаже Родины”.
Но эта правка была совершенно неприемлема с экономических позиций. Действительно: когда кредитор знает, что государству остро нужны деньги и при этом оно может воспользоваться возможностью взять их под залог своих акций только до конца текущего года, его оптимальная стратегия состоит в том, чтобы оттянуть процесс до последнего, а потом поставить государство перед фактом: либо бери столько, сколько я предлагаю, либо не получишь ничего, поскольку “двери закрываются”.
Правительство (конкретно Кох и Чубайс) пытались убедить Лившица отказаться от его предложения. Но, он был непреклонен. Видимо, это было условие, которое он лишь озвучивал. Реально же это была позиция всей президентской команды, а именно — Президентского клуба.
И третья правка была совершенно скандальной: Лившиц предложил прямо написать в указе о том, что в программе кредитования правительства под залог акций не могут принимать участие иностранные инвесторы. Все, что с таким трудом Черномырдину и Чубайсу удалось отстоять в борьбе с оппозицией в Думе, было разом перечеркнуто в администрации президента.
Теперь правительству необходимо было воевать на два фронта: и с оппозицией в Думе и с бюрократами а администрации президента. Ситуация осложнялась еще и тем, что сам Ельцин был недоступен и не было никакого “рефери”, который мог бы разрешить такой спор.
Скоро стало ясно, что либо указ ляжет на стол президента в той форме, в которой его готова согласовать администрация президента, либо его не будет вовсе. Все аргументы правительства о катастрофическом дефиците средств и плачевном положении воюющей армии не производили на чиновников ельцинской администрации никакого впечатления: они отвечали, что финансирование государственных расходов — это проблема правительства, а они решают политические задачи и готовят президенту на подпись документы с единственной целью его не “подставить” и не могут нести ему “сырые бумаги”.
Технической стороной “проталкивания” этих бумаг в Кремле занимался Кох.
Он постоянно докладывал Чубайсу и Черномырдину о возникающих проблемах, те пытались ему помочь, но все их попытки были по большей части напрасны. К середине августа правительство согласилось со всеми правками администрации президента и указ наконец пошел на подпись Ельцину.
Тем временем в стране разразился банковский кризис. Первый банковский кризис в истории постсоветской России. Схлопнулся рынок межбанковского кредитования. Банки лавинообразно закрывали лимиты друг на друга и к концу месяца многие банки разорились. В этих условиях лишь ограниченное число банков остались способными кредитовать правительство.
Консорциум, который в переговорах с правительством представлял Потанин, разумеется, собирался использовать кредиты входящих в него банков для того, чтобы участвовать в залоговых аукционах. Зачастую это были сами банки либо со стоящими за их спиной “красными директорами”, либо даже и без них. И вот вкупе с правками администрации президента, банковский кризис сильно уменьшил число желающих кредитовать правительство.
И хотя все бумаги по залоговым аукционам давно уже лежали на столе у Ельцина, до них у него все никак не доходили руки. Дело в том, что после инфаркта Ельцина выписали из больницы лишь к концу июля, но по требованию врачей он должен был проходить реабилитационный период в загородном санатории и под строгим контролем врачей. Все медики были категорически против того, чтобы он выходил на работу по меньшей мере до октября.
Ельцин и вправду себя плохо чувствовал. Глава его администрации Сергей Филатов в своих мемуарах пишет, что в августе он имел разговор с Ельциным, в котором тот в самой категорической форме отказывался от участия в президентских выборах 1996 года. Он говорил, что очень устал, болен и “соскучился по семье”. Публично он в этот период появлялся крайне редко. Можно вспомнить только его заранее записанное выступление по телевидению, посвященное очередной годовщине августовского путча 1991 года.
И вот 31 августа он встретился с “группой ведущих банкиров”, на которой он и анонсировал подписание указа о залоговых аукционах. На эту встречу были приглашены руководители ряда банков: Владимир Гусинский (Мост-банк), Яков Дубенецкий (Промстройбанк), Наталья Раевская (Автобанк), Сергей Родионов («Империал»), Гарегин Тосунян (Технобанк), Михаил Ходорковский (МЕНАТЕП). Вот что писал тогда “Коммерсант” об этой встрече:
«Коснувшись инициативы Консорциума банков, предложившего правительству кредит под залог государственных пакетов акций крупнейших промышленных предприятий, Борис Ельцин заметил: ‘У меня появились сомнения в отношении финансовых возможностей банков: если у вас возникают проблемы при взаимодействии друг с другом, где гарантия, что не возникнут проблемы в отношениях между вами и государством?”
Затем президент сообщил банкирам о том, что проект соответствующего указа о передаче им акций крупнейших промышленных предприятий у него под рукой. И если банкиры сумеют убедить его, что доверять им можно, документ будет подписан незамедлительно.
Здесь надо отметить одну тонкость: дело в том, что банки для встречи с Ельциным подбирались для того, чтобы обсудить последствия банковского кризиса, а не залоговые аукционы. И из всех приглашенных к нему банкиров только Ходорковский и Родионов понимали о чем идет речь. Остальные даже и не мыслили ни о каких кредитах правительству, настолько тяжело по ним прошелся этот кризис.
Ельцин же предложил проект указа не членам потанинского консорциума, собственно придумавшим эту схему, а другим банкирам. По мнению экспертов Ъ, эта странность свидетельствовала о том, что последние события на финансовом рынке дезориентировали власть, которая в тот моменту уже не понимала, на кого же надо ставить.
Поэтому и с указом случилась некоторая неловкость. Документ этот давно и с нетерпением ожидался банками, вокруг него шла долгая закулисная борьба. И видимо, по замыслу президентской команды указ должен был стать козырной картой в сложной предвыборной игре власти и банков.
Наконец президент, фигурально выражаясь, протягивает указ банкам… и рука его повисает в воздухе. Потому как ситуация в банковском мире изменилась за последнюю неделю до неузнаваемости. Многим банкам теперь было не до акций, не до кредитов правительству и не до финансирования предвыборных кампаний.
Не смотря на то, что широкий жест (которые так любил Ельцин) не удался, он все-таки в тот же день подписал этот указ. После всех затяжек и подковерных схваток, на всю организацию и проведение предусмотренных этим указом аукционов на право предоставить правительству кредит под залог государственных акций оставалось четыре месяца.
В любом другом случае никто, ни Черномырдин, ни Чубайс, ни Кох никогда бы не стали даже пытаться организовать такого рода масштабные операции с собственностью в столь короткий срок. Но обстоятельства были настолько чрезвычайны, что им ничего не оставалось, кроме как пожертвовать своей репутацией ради “пользы дела”.
В Чечне к тому времени стало ясно, что мирные переговоры, которые инициировал Черномырдин после теракта в Буденновске, зашли в тупик и никакого прекращения боевых действий в реальности не произошло. Силовики саботировали выполнение даже тех договоренностей, на которые они сами шли на переговорах с чеченцами. А полномочий заставить их у Черномырдина не было.
Впрочем, мы уже об этом много раз писали. (Справедливости ради нужно сказать, что и чеченцы тоже не горели желанием разоружаться и возвращаться к мирной жизни).
Идея Черномырдина была очевидна: самый простой способ решить проблему нехватки денег на войну — эту войну прекратить. Поэтому он с таким энтузиазмом ухватился за возможность мирного урегулирования, которая (если бы Ельцин это процесс поддержал) возникла после событий в Буденновске. И судя по тому, что Ельцин уволил всех силовиков, виновных в том, что они допустили эту трагедию, надежды на такую поддержку президента у Черномырдина были.
Но ельцинский инфаркт спутал все карты: силовики опять почувствовали, что контроль за ними ослаб и начали играть свою игру. Особенно в этом преуспели чиновники МВД, у которых новым министром стал известный нам генерал Куликов — командующий внутренними войсками.
Эти войска и были главной причиной того, что чеченское сопротивление продолжалось. Каждая карательная экспедиция, организованная генералами МВД, лишь порождала новый всплеск ненависти чеченцев и желания продолжать войну. А генералы лишь разводили руками и говорили, что другого способа борьбы с террористами не существует.
Среди всех заметных участников переговорного процесса с обеих сторон, кроме Черномырдина, лишь еще Аслан Масхадов пытался как-то его реанимировать и сохранить хоть какие-то договоренности. Но через некоторое время и он сдался и снова возглавил штаб дудаевского сопротивления. К началу осени маховик войны опять начал потихоньку раскручиваться.
В этих условиях Черномырдин и его правительство окончательно поняли: альтернативы залоговым аукционам нет. Войну остановить не удалось. А миллиард долларов на войну (это был минимум, необходимый позарез) взять больше негде.
В это же самое время в Президентском клубе происходили совершенно другие процессы.
Там вдруг выяснилось, что Березовский никак не собирается выполнять свою часть договоренностей относительно ОРТ. Он фактически саботировал пиар-кампанию провластной партии “Наш дом Россия” объясняя, что он руководит коммерческим телевизионным каналом и если какая-то партия хочет, чтобы ОРТ ее поддерживало, то пусть платит деньги.
И вообще, канал безнадежно убыточен, его, Березовского, денег для покрытия убытков явно не хватает, думская кампания фактически уже проиграна и спасти ситуацию за сентябрь — ноябрь уже невозможно. И поэтому единственное, о чем нужно думать всерьез, так это о предстоящих меньше чем через год президентских выборах.
В это время в окружении Березовского появился Роман Абрамович. Он к тому времени был уже крупным нефтетрейдером и горел желанием участвовать в приватизации нефтяных компаний. Он имел долгие и плодотворные отношения с добывающим предприятием “Ноябрьскнефтегаз”, которую возглавлял авторитетный нефтяник Виктор Городилов.
Предприятие “Ноябрьскнефтегаз” входила в состав вертикально интегрированной нефтяной компании “Роснефть” и было ее основным добывающим предприятием, а “Роснефть” была включена в список компаний, приватизация которых была запрещена.
Березовский решил приватизировать “Ноябрьскнефтегаз” даже не смотря на запрет его приватизации. Для этих целей он решил вычленить его и Омский НПЗ из состава “Роснефти”, создать новую компанию “Сибнефть” и успеть выставить ее на залоговый аукцион.
Черномырдин был категорически против, поскольку и “Ноябрьскнефтегаз” и Омский НПЗ были ключевыми предприятиями “Роснефти”. Без них “Роснефть” превращалась в третьеразрядную компанию с небольшой добычей и разбросанными по всей стране сбытами и небольшими НПЗ. Такая компания не могла нормально функционировать.
Но Березовский убедил своих партнеров по Президентскому клубу в том, что “Сибнефть” ему необходима как источник средств для финансирования ОРТ. И что без этого ни о какой эффективной медийной поддержке президентской кампании 1996 года не может быть и речи. Поэтому они решили действовать через голову правительства и подписать указ о создании “Сибнефти” у Ельцина без согласования с Черномырдиным.
Хочется особо подчеркнуть, что все эти действия Березовского и его коллег — не досужие выдумки и сплетни, а сведения от самих Березовского и Абрамовича. Именно так они описывали перипетии создания “Сибнефти” в своих показаниях на процессе «Березовский против Абрамовича» в Лондоне в 2012 году.
Именно летом 1995 года и начался конфликт между Березовским и Черномырдиным и именно сопротивление Черномырдина созданию “Сибнефти” и привело к отказу Березовского в медийной поддержке партии “Наш дом Россия”, лидером которой и первым номером в списке был Черномырдин.
Вся история с “Сибнефтью” ярко демонстрирует тогдашнее состояние Ельцина. Разумеется, Ельцину не рассказали всю подоплеку принятого им против воли Черномырдина решения о создании “Сибнефти”.
Ему не рассказали, что Березовский требует создать для него нефтяную компанию и что в противном случае он отказывается финансировать ОРТ. (Хотя мы помним, что при создании ОРТ, главным аргументом Березовского, с которым Юмашев пришел к Ельцину за поддержкой, было обязательство Березовского финансировать ОРТ самостоятельно, без помощи государства).
Ельцину не рассказали, что в связи с конфликтом с премьером, Березовский умыл руки и саботирует предвыборную кампанию провластной партии и, тем самым, открывает дорогу коммунистам к победе на думских выборах.
Ему не рассказали, что созданием “Сибнефти” фактически разрушается правительственная концепция создания вертикально-интегрированной компании “Роснефть”.
Ничего этого ему не сказали. Но, сославшись на действительное плохое самочувствие Ельцина, этого не дали рассказать и Черномырдину, попросту не пустив его в Ельцину!
Нетрудно себе представить в каком состоянии и удовлетворившись какими объяснениями, 24 августа Ельцин подписал указ о создании “Сибнефти” даже не обратив внимание на то, что Черномырдин его не завизировал.
И почти сразу же после подписания 31 августа указа о залоговых аукционах, Ельцин подписал еще один указ, включивший “Сибнефть” в перечень предприятий, акции которых должны быть выставлены на залоговые аукционы.
Можно с уверенностью сказать, что после инфаркта, которому предшествовал длительный запой, Ельцин уже не был способен к систематической работе. Начиная с лета 1995 года он уже никогда не был так собран и сосредоточен, как это было в 1991 — 1993 годах. Это был уже совсем другой человек.
Ельцин еще продолжал делать какие-то ритуальные жесты и выступать с речами, написанными его спичрайтерами. Но все это была лишь тень того сгустка воли и напора, каким он запомнился большинству его соратников, которые были рядом с ним в начале 90-х. Да, впрочем, и всем нам.
Так, например, 1 сентября он выступил с заранее приготовленной речью на “Форуме демократической прессы”, в которой дежурно присягнул демократическим ценностям, свободе слова и правам человека, сокрушался по поводу давления на журналистов и предложил себя в качестве их защитника.
Такого рода ельцинские выступления неизменно пользовались популярностью и люди (особенно — журналисты) им верили. Ельцин это знал и никогда не упускал возможности публично поклясться в верности идеалам демократии. Честно говоря, даже те, кто работал в правительстве, продолжали тешить себя иллюзиями и гнать от себя смутные подозрения.
Истинное положение вещей знал очень ограниченный круг лиц. И большинство руководителей министерств и ведомств в их число не входили. Хотя, разумеется, до членов правительства (многие из которых видели Ельцина только на официальных мероприятиях и то — издалека) доходили тревожные слухи о реальном состоянии президента, но они, так же как и многие другие люди, так много вложили в него своих надежд и так много в своей судьбе поставили на него, что им было просто страшно взглянуть правде в глаза.
Полная правда постепенно всплывает только сейчас, когда начинают становится доступными документы, которые раньше были засекречены. И когда начинают говорить те, кто был очевидцем и участником тогдашних событий в ближнем кругу Ельцина.
Естественно, что в этих воспоминаниях полно либо чернухи (Коржаков), либо — апологетики (Юмашев). И наша задача постараться нарисовать более-менее объективную картину. Хотя мы отдаем себе отчет в том, что мы тоже не можем претендовать на истину в последней инстанции.
А жизнь шла дальше. 13 сентября неизвестные обстреляли из гранатомета посольство США в Москве. Американцы были в шоке. Клинтон не мог поверить, что в стране, которой Америка помогает вырваться из кризиса, есть люди, которые так ее ненавидят. Ельцин уверил его в том, что преступники будут найдены и примерно наказаны.
Но никого не нашли. Инцидент заболтали, а дыру в стене посольства — замазали. Этот теракт несколько охладил американо-российские отношения и стал еще одним аргументом для тех людей на Западе, кто говорил, что русским верить нельзя, что это волк в овечьей шкуре и что как только они расправят плечи, холодная война начнется вновь. И нельзя сказать, что Россия не давала повод так думать. Даже в такое, тяжелое для нее время.