Живая книга о Ельцине
12 сентября, 2023 11:30 дп
Мэйдэй
Кох Альфред:
Глава 11. После выборов-1996. Часть 1
Дальнейшее жизнеописание Ельцина наталкивается на проблему достоверности тех или иных свидетельств. Дело в том, что весь последующий период времени, практически до самой своей отставки в новогоднюю ночь 31 декабря 1999 года, Ельцин вел довольно замкнутый образ жизни. Это, конечно, в первую очередь объяснялось состоянием его здоровья и вытекающей из этого крайне ограниченной работоспособности.
За его реальной каждодневной жизнью мог наблюдать очень ограниченный круг лиц. Ельцин, фактически, перестал быть публичным политиком. Информация о нем, прежде чем быть обнародованной, скрупулезно выверялась и фильтровалась, а публичные мероприятия с его участием были тщательно срежиссированными спектаклями.
Главная задача, которую решало его окружение, заключалась в том, чтобы выдать глубоко больного человека с ограниченными когнитивными способностями за бодрого и энергичного лидера, жесткой рукой реализующего свой глубоко продуманный план реформ и преобразований.
Нельзя сказать, что об этом периоде его жизни нет никаких свидетельств. Разумеется, они есть. Взять хоть его собственные мемуары (написание, правда, Юмашевым и оплаченные Березовским). Или интервью самого Юмашева. Есть еще заметки нынешней жены Юмашева Татьяны (Ельциной). Но сколько в них вымысла, а сколько правды определить невозможно.
Мы так никогда по-настоящему и не узнаем, как все обстояло на самом деле: был ли Ельцин в этот период его жизни глубоким физическим и ментальным инвалидом (как на этом настаивают его критики типа Коржакова и Зюганова) или, напротив, он был вполне работоспособным государственным деятелем в самом плодотворном для политика возрасте 60+ (как утверждает его тогдашнее близкое окружение).
Для того, чтобы избежать этих двух крайностей, мы будем пытаться найти какую-то золотую середину и в большей степени опираться на имеющиеся (правда в небольшом количестве) объективные данные, а не на свидетельства ближайшего окружения Ельцина.
Люди из тогдашнего ельцинского окружения (в прессе существует устоявшееся название этой группы лиц: «Семья») невольно ангажированы желанием снять с себя ответственность за принятые в этот период решения и переложить ее на плечи тяжело больного старика, тем более, что он уже теперь мертв. Ещё бы им этого не делать: ведь последствия этих решений оказались такими трагическими, что брать за них на себя ответственность решится не каждый.
Из воспоминаний участников тех событий нам известно, что сразу после выборов Ельцин предложил Малашенко возглавить его администрацию. Насколько Ельцин был в тот момент в состоянии делать такие предложения и в какой мере это было его осознанное решение, а в какой — просто кивок головы («делайте, что хотите, только оставьте меня в покое») — неизвестно.
Мы полагаем, что Ельцин, так редко встречался с Малашенко, что едва ли мог бы узнать его в лицо и поэтому не глядя согласился с рекомендациями Юмашева и Татьяны. Но пусть будет так как они говорят: Ельцин предложил Малашенко стать главой администрации. Это в данном случае тем более не важно, что Малашенко, не смотря на уговоры его коллег, все равно наотрез отказался.
Тогда «Семья» плюс Березовский и Гусинский накинулись на Чубайса и стали его уговаривать согласиться на эту должность. Госслужба совершенно не входила в планы Чубайса. Он со своими друзьями (Алексеем Кудриным, Максимом Бойко, Кохом и Евстафьевым) собирался создать инвестиционную компанию и заняться бизнесом. Поэтому естественно, что эти уговоры затянулись.
Кроме того, Чубайс (так же как и Малашенко) прекрасно понимал две вещи. Первая заключалась в том, что став руководителем Администрации президента, он неизбежно должен будет не только участвовать, но и даже руководить спектаклем, под названием “дееспособный Ельцин”. То есть, вводить в заблуждение страну и весь мир в отношении реального состояния президента.
Вряд ли такая перспектива сильно его прельщала. Тем более, что консультации с врачами не давали никаких шансов на то, что ситуация может как-то радикально измениться в результате лечения. Даже в случае хирургической операции на сосудах сердца улучшения возможны, но отнюдь не такие, которые позволят Ельцину полноценно вернуться к исполнению своих обязанностей.
Вторая вещь была несколько иного свойства. Ее хорошо выразил Малашенко, когда отказывался от предложения Березовского и Гусинского стать главой Администрации президента. В ответ на их настойчивые уговоры он им сказал как отрезал: «Да что вы меня уговариваете, вы что, не понимаете: если я приду в Кремль, первое, что я сделаю, так это вышвырну вас отовсюду, и вашей ноги не будет ни в Кремле, ни в Белом доме!»
Малашенко был прав. Эти два медиамагната стали, пожалуй, главной проблемой второго срока Ельцина. Во-первых, потому, что они к тому моменту уже контролировали почти весь медиарынок страны и их союз стал олигополией, управляющей практически всеми ключевыми СМИ. В этом отношении все это сильно напоминало старый фильм Орсона Уэллса “Гражданин Кейн”.
Во-вторых, они были убеждены, что это свое влияние они должны немедленно капитализировать, это нормально, так и должно быть и даже было бы глупо этим не воспользоваться. Всякий, кто сопротивлялся этим их стремлениям, воспринимался ими как враг и подлежал немедленному уничтожению. Они считали, что своей помощью Ельцину (которая и вправду была решающей для его победы) они заслужили право на компенсацию, размеры которой они могут определить самостоятельно, и задача правительства состоит лишь в юридическом оформлении их желаний.
И, наконец, в третьих, с этими их амбициями была полностью согласна “Семья” в лице Юмашева и Татьяны Ельциной. А влияние этих двух людей (которые вскоре вступили в брак) на больного Ельцина было решающим. Собственно, начиная с этого момента уже никто не имел на Ельцина никакого влияния кроме них, поскольку его контакты с внешним миром фактически только ими и ограничивались. Всякий раз, когда кому-то удавалось встретится и поговорить с Ельциным без их санкции и контроля, они это воспринимали как вызов и враждебную вылазку и старались в следующий раз такого человека близко к Ельцину не подпускать.
Разумеется, все это заворачивалось в упаковку заботы о здоровье “папы”: “Папа” себя плохо чувствует, ему нельзя волноваться, давайте мы с вами обсудим как и что вы с ним хотите обсудить и вместе подумаем как это лучше подать, чтобы ему не навредить… А этот вопрос мы с вами и без него решить можем, не будем его беспокоить по пустякам. А по этому вопросу вам лучше к Виктору Степановичу обратиться. Если хотите, я ему сейчас позвоню и он вас примет. Договорились? Вот и хорошо… И т.д.
Возможно, что для себя они так это и объясняли. Вряд ли их действия с самого начала были злонамеренными. А потом это уже стало рутиной и обычной процедурой… Как известно, благими намерениями вымощена дорога в ад.
Пока Чубайс размышлял над “предложением от которого нельзя отказаться”, 11 июля, в 9 часов утра, в Москве, в троллебуйсе, проезжавшем мимо кинотеатра “Россия”, взорвалась бомба. Серьезные ранения получили восемь человек. Выступивший в этот же день мэр Москвы Лужков обвинил в теракте чеченских сепаратистов.
На следующий день, 12 июля, в Москве, в 8 часов утра, опять в троллейбусе (на этот раз на проспекте Мира) произошел новый взрыв. От этого террористического акта пострадало уже 28 человек. Следственные органы, как не старались, виновников этих терактов так и не нашли. Но в народе вердикт был вынесен сразу: виноваты чеченцы. Разумеется, пресса подогревала эти подозрения.
15 июля своим указом Ельцин отправил в отставку руководителя своей администрации Николай Егорова. В тот же день он назначил на эту должность Анатолия Чубайса.
Через восемь месяцев, в возрасте 46 лет, проиграв осенью 1996 года выборы губернатора в родном Краснодарском крае, Егоров умрет от рака. Незадолго до смерти он даст интервью, в котором скажет, что обладает абсолютно точной информацией: Ельцин болен и не может исполнять своих обязанностей. Пресса прокомментирует это заявление как мелкую месть уволенного (вслед за своим другом Коржаковым) чиновника.
Самой главной задачей, которая встала перед новым главой администрации, была организации инаугурации Ельцина. Ее назначили на 9 августа: тянуть дальше уже было невозможно: истекал предусмотренный для этого конституцией 30-дневный срок с момента объявления официальных итогов выборов.
Задача была не из легких: нужно было привести Ельцина в относительный порядок с тем, чтобы он смог выдержать хотя бы получасовую процедуру. Для Ельцина, в том состоянии, в котором он в тот момент находился, это должно было стать подвигом на грани жизни и смерти. Нечего и говорить, как к такой перспективе отнеслись врачи. Они были в полном ужасе и снимали с себя всякую ответственность.
6 августа, в 5 часов утра, с юга, юго-востока и северо-востока в Грозный вошли чеченские отряды под общим командованием Аслана Масхадова. Началась ставшая знаменитой операция “Джихад”. Одновременно с Грозным чеченцы атаковали Аргун и Гудермес. В Аргуне завязался бой, а вот Гудермес федералы сдали без боя.
Гарнизон Грозного состоял из шести тысяч солдат внутренних войск МВД, которые (по предложению Доку Завгаева) в значительной степени были сформированы из местных чеченцев. И десяти тысяч военнослужащих Минобороны, располагавшихся на военных базах в Ханкале и на аэродроме “Северный”.
Внутренние войска были хаотично рассредоточены на блокпостах по всему городу. Чеченцы зашли в город скрыто, обходя блокпосты и по сигналу, одновременно, практически все их блокировали. Началось систематическое уничтожение блокпостов. Их обстреливали из пулеметов, минометов и закидывали гранатами.
Буквально через час чеченские боевики уже взяли вокзал и захватили несколько вагонов с оружием (прежде всего — огромное количество гранатометов). Это резко усилило их огневую мощь.
Еще через полчаса почти все чеченцы “завгаевского набора” перешли на сторону Масхадова. Таким образом, если в начале операции численность формирований Масхадова по разным оценкам колебалась от полутора до двух тысяч боевиков, то к полдню их было уже не меньше шести тысяч.
Войска Минобороны безучастно наблюдали за тем, как идет истребление их коллег из МВД. Лишь во второй половине следующего дня (7 августа) для деблокирования ключевых блокпостов в центр города были направлена армейская бронеколонна. Но время было упущено, чеченцы успели закрепиться в городе и из заранее подготовленных засад расстреляли эту колонну из гранатометов.
В этой ситуации, командованием федеральных сил (генерал Пуликовский) было принято решение отказаться от немедленного штурма города и сосредоточится на создании коридоров, по которым обеспечить выход военнослужащих МВД с блокпостов за город, в Ханкалу или в аэропорт Северный.
Насколько этот план удался, судить невозможно. Российское командование несколько раз направляло штурмовые отряды в центр Грозного для деблокирования окруженных там своих военных. Но все эти отряды были разбиты. Лишь на 6-й день боев, 11 августа 1996 года, одна из колонн из состава 205 мотострелковой бригады смогла пробиться в центральную часть города к комплексу правительственных зданий, в результате чего отсюда были вывезены раненые, журналисты и трупы погибших военнослужащих.
Не будет большой натяжкой сказать, что к 10 августа Масхадов практически полностью контролировал весь Грозный. Он разрешил российским военнослужащим беспрепятственно покинуть город при условии разоружения. Многие из них так и сделали.
Пуликовский вывел все войска (как армию, так и разбитые Масхадовым части МВД) за город и заявил, что тем самым он его окружил. Возможно, так оно и было. Но проверить это было невозможно. А после полутора лет войны, после “окружения Грозного в январе 1995 года” и “окружения Первомайского в январе 1996 года” такого рода утверждения российских генералов ничего кроме сарказма и горькой усмешки вызвать не могли.
Сам Пуликовский оказался во главе российской группировки относительно случайно: он замещал находившегося в отпуске генерала Тихомирова. Пуликовский отнюдь не был идеальным командующим.
Однажды, в январе 1995 года, он уже “брал” Грозный. Тогда он командовал группировкой “Север” и, сидя в Моздоке, отправлял на штурм Грозного свои войска, даже не понимая, что в реальности там происходит. Мы уже писали, что вся его группировка была полностью уничтожена в районе железнодорожного вокзала.
(Из-за с этой катастрофы, в отношении Пуликовского Главная Военная Прокуратура даже проводила расследование по подозрению в халатности, но не стала возбуждать уголовного дела, из-за вышедшей тогда амнистии в честь 50-летия Победы).
Пуликовский был, в то же время, трагической фигурой: его сын Алексей, будучи офицером российской армии, погиб в бою под Шатоем 14 декабря 1995 года. Разумеется, что генерал ненавидел своих противников и жаждал реванша. Ему казалось, что в этот раз они от него уже не уйдут.
13 августа Пуликовский выдвинул Масхадову ультиматум: в течении 48 часов выпустить все гражданское население, сложить оружие и выйти из города. В противном случае они будут уничтожены артиллерией и авиацией. Никто никого и ничего в очередной раз штурмовать уже не собирается.
Все это выглядело вполне устрашающе. Было лишь неизвестно, насколько в силах он выполнить свои угрозы. Разумеется, сами российские генералы считали (и до сих пор считают) что в тот момент это было им вполне по силам. Но наш опыт заставляет нас всегда оставаться скептиками в отношении их возможностей и талантов.
Тем временем, 9 августа состоялась инаугурация Ельцина. От громоздкой, пышной и долгой церемонии на Соборной площади Кремля, по понятным причинам, пришлось отказаться. Инаугурация прошла в Государственном Кремлевском дворце (в прошлом — “Государственный Кремлевский Дворец Съездов”).
Все уместилось в полчаса. Сама процедура была сведена к минимуму. Ельцин появился на сцене лишь для того, чтобы положив руку на конституцию, произнести короткую присягу. Принимал присягу председатель Конституционного Суда Туманов. В конце церемонии, стоящий на сцене Патриарх Алексий вдруг взял слово и (помимо прочего) произнес обреченно из Апостола Павла: “Всякая власть от Бога…” Это полностью совпало с тем, что подумали в этот момент все четыре с половиной тысячи приглашенных на инаугурацию гостей.
Таким образом, Чубайс, с трудом, но справился с задачей приведения к присяге лежачего больного. Причем так, чтобы все выглядело более-менее прилично и не вызвало ни чрезмерного возмущения одних, ни гомерического хохота других.
В этот же день правительство Черномырдина подало в отставку. Но уже на следующий день, 10 августа, в Государственную Думу поступило предложение от Ельцина вновь назначить Черномырдина председателем правительства. Кандидатура Черномырдина была тут же утверждена фактически без дебатов. Теперь перед Чубайсом и Черномырдиным стояла задача сформировать новое правительство.
Тем временем события в Чечне развивались все стремительнее. Уже 10 августа указом Ельцина Лебедь был назначен полномочным президента представителем в Чечне (вместо Лобова). И буквально на следующий день в сопровождении Березовского Лебедь прибыл в Грозный. В тот же день, вопреки возражениям военных, он провел неофициальные переговоры с Масхадовым.
Многие российские генералы (в частности Трошев и Куликов) говорят, что роль Лебедя в этот момент была крайне деструктивной, но, видимо, так не считал “коллективный Ельцин”, поскольку уже 14 августа, был подписан секретный указ президента, дающий Лебедю номинально неограниченные полномочия по вопросам чеченского урегулирования.
Полномочия эти, однако, были сильно ограничены действующей Конституцией и законами. Так, например, Лебедь не мог отстранить от работы никого с уровня замминистра и выше, поскольку это была креатура президента и премьера. Поэтому чрезвычайные полномочия Лебедя (при наличии оппонирующих ему Куликова и Родионова с их замами) носили фиктивный характер. Но, тем не менее, четко показывали отношение к нему в этом вопросе со стороны администрации президента.
Существует две точки зрения на ситуацию в российских войсках в этот момент. Одной из них придерживались Лебедь и сопровождавший его Березовский, а другой — генералы, возглавляемые Пуликовским и Куликовым.
Лебедь, по его собственным рассказам, посетив расположение российских войск, пришел в ужас от бардака, который там творится. Особенно его поразило состояние рядового и сержантского состава. Солдаты были грязные, голодные, почти у всех были вши. Многие были простужены, с пневмонией. Царили гепатит, дизентерия, многие страдали поносами.
Техника была либо разбитой, либо плохо отремонтированной, снабжение боеприпасами и ГСМ было из рук вон плохим. Не хватало самого необходимого: еды, воды, патронов, медикаментов, исправного транспорта. Современные средства связи фактически отсутствовали. Допотопные полевые рации выходили в эфир на волнах, которые легко прослушивались чеченцами. Новых карт не было. Воевали по картам середины семидесятых.
Офицерский состав погряз в коррупции, кругом царило пьянство, мародерство, порой — совершеннейший садизм по отношению к мирному населению. Русские военные ненавидели чеченцев, те, разумеется, платили им той же монетой.
Другую точку зрения выразил в своих мемуарах генерал Трошев: “Ну, увидел ты замурзанного бойца, к тому же оробевшего перед высоким московским чиновником. Он что — показатель боеспособности? Александр Иванович, видимо, ожидал увидеть вымытого и отполированного гвардейца, как в кремлевской роте почётного караула…
Да я (генерал!) порой на войне по нескольку суток не мылся и не брился. Не всегда была возможность, а главное — некогда. Поесть и то не успеваешь. И какой у меня после этого вид? Московский патруль арестовал бы! Не поверил бы, что генерал, — бомж какой-то… И ничего удивительного тут нет. Война — занятие грязное, в буквальном смысле слова…
Лебедю хотелось сиюминутной славы «миротворца». Вот, дескать, никто проблему Чечни разрешить не может уже почти два года, а он — сможет. Одним махом, одним росчерком пера, одним только видом своим и наскоком бонапартистским.
Мы все — в дерьме, а он — в белом. Ради непомерного честолюбия, ради создания имиджа «спасителя нации» он предал воюющую армию, предал павших в боях и их родных и близких, предал миллионы людей, ждавших от государства защиты перед беспределом бандитов…”
В изложении генералов тогдашняя российская группировка (как армейская, так и внутренних войск) вся, от генерала до последнего солдата, рвалась в бой и жаждала окончательно уничтожить окруженных ими в Грозном чеченских бандитов и террористов.
А Лебедь со своей миссией только мешал одержать победу, которая уже фактически была у них в руках. И, разумеется, у генералов не было ни малейших сомнений в том, что они в состоянии разгромить группировку Масхадова и для этого у них имеются все возможности.
Лебедь придерживался другой точки зрения. Он считал, что Грозный окружен лишь на бумаге. В действительности чеченцы могли спокойно входить и выходить из города. Лебедь сам встречался с Масхадовым на нейтральной территории, за пределами Грозного, и Масхадов потом спокойно вернулся в город и продолжил руководить своей группировкой.
Лебедь считал безумием артиллерийский обстрел города, в котором полно мирных жителей, при том, что эти жители, не смотря на все ультиматумы Пуликовского, уходить из города не собирались. Более того: Лебедь понимал, что в сложившейся обстановке отделить мирных жителей от чеченских боевиков попросту невозможно: все они, от безусого мальчишки до последнего старика готовы были изо всех сил помогать своим соплеменникам противостоять федералам.
Косвенно, правоту Лебедя подтверждает неясность с самим ультиматумом Пуликовского. Официальная российская военная историография утверждает, что 13 августа Пуликовский объявил Масхадову ультиматум. Он потребовал от чеченцев предоставить возможность мирным жителями выйти из города, а самим боевикам в течении 48 часов разоружиться и тоже покинуть город. Но будто бы прибывший в этот момент Лебедь отменил ультиматум и вступил с Масхадовым в переговоры.
Однако это противоречит официальным же сообщениям о том, что вернувшийся 20 августа из отпуска генерал Тихомиров подтвердил все приказы Пуликовского, а значит и ультиматум — тоже. Но как можно оставить в силе ультиматум, если Лебедь его уже неделю как отменил? И что же в таком случае отменил Лебедь? И отменял ли он вообще этот ультиматум?
Получается странная картина: 48-часовой ультиматум действовал больше, чем двое суток, но никто из чеченцев его выполнять даже и не подумал, а сам Пуликовский, не смотря на истечение сроков ультиматума, никакого артиллерийского обстрела Грозного так и не начал.
Это обстоятельство драматически противоречит рассказам Трошева и Пуликовского о том, что они были настроены самым решительным образом, а чеченцы сильно испугались, когда им был предъявлен ультиматум.
В этой мутной картине ясно было только одно: Лебедь, через голову военных, воспользовавшись неформальными каналами Березовского, вступил в прямой контакт с Масхадовым и между ними начались переговоры, причем довольно конструктивные.
Скорее всего, военные выдохнули с облегчением: никому не хотелось повторения страшного “новогоднего” штурма Грозного, тем более, в отсутствие Рохлина и его Волгоградского корпуса. Да и не было у армейских генералов особого желания “спасать” изгнанных из Грозного сотрудников ВВ МВД. Ведь не секрет, что между этими ведомствами всегда были не очень дружеские отношения.
К тому же, мы уже писали, что большая часть состава внутренних войск в Грозном перешла на сторону Масхадова, вообще непонятно, что из себя представляли те остатки грозненского гарнизона ВВ МВД, которым удалось выйти из города. Тем более, что большая их часть, по требованию чеченцев, перед уходом была вынуждена сдать оружие. В противном случае их бы просто уничтожили.
О том, что армия оставалась в стороне, в одном из своих интервью говорил и глава МВД Куликов: “….А в те дни насторожили странные совпадения. Нападение боевиков на Грозный и безучастное отношение к этому Министерства обороны. Я бросил в бой все резервы милиции, Внутренних войск. Звонил Лебедю, Родионову, умолял: «Дайте два армейских полка!» Но они даже роты не дали…”
Итак: изгнанные из Грозного остатки гарнизона были деморализованы и частично разоружены чеченцами. В этих условиях, даже если предположить, что ВВ МВД взяли Грозный в “кольцо”, то цена этому “кольцу” была не больше, чем такому же “кольцу” в Первомайском.
Однако и выглядеть побитыми кучкой вооруженных только легким оружием партизан российским генералам тоже не хотелось. Поэтому ими и была с энтузиазмом подхвачена версия о том, что они были готовы разорвать масхадовских бандитов в клочья, но приехал Лебедь и все отменил.
Как всегда в аналогичных ситуациях, миф о “предательском ударе ножом в спину” оказался самым подходящим для тех, кто не хотел признавать свою вину за очевидное поражение.
И, разумеется, самым главным адептом этого мифа был министр внутренних дел Куликов. Ведь это именно его подчиненные практически без сопротивления оставили Грозный Масхадову и, сдав оружие, бежали прочь.
Он довел свою полемику с Лебедем до такого накала, что Лебедь на своей пресс-конференции 16 августа потребовал от Ельцина снять с должности министра внутренних дел Анатолия Куликова и перепоручить секретарю СБ командование группировкой федеральных войск в Чечне: «Вам, Борис Николаевич, предстоит нелегкий выбор — либо Лебедь, либо Куликов…», «…двум пернатым в одной берлоге не ужиться»
Заметим, что за два месяца до этого, примерно в такой же манере Лебедь избавился от другого “пернатого” министра — Грачева… Видимо он и в этот раз рассчитывал на поддержку Ельцина. Но Ельцин был слишком болен, а принять решение без Ельцина в этот момент никто не решился.
Бесстрастная хроника фиксирует, что начиная с 14 августа боевые действия в Чечне фактически замерли. Официальная историография утверждает, что в этот день Лебедь договорился с Масхадовым о прекращении огня. Но почему прекратили огонь федералы — непонятно: ведь полномочий Лебедя ими командовать они не признавали. А иначе зачем было Лебедю требовать увольнения Куликова?
Как не крути, а остается только одно: федералы прекратили огонь лишь потому, что сами хотели его прекратить. Эта война всем осточертела и только амбиции генералов заставляли их искать “уважительные” причины ее окончания. И Лебедь казался им прекрасной фигурой, на которую можно было спихнуть весь позор своего поражения.
Лишь через три дня, 17 августа (еще до возвращения из отпуска Тихомирова) Пуликовский подписал приказ об официальном прекращении федеральными силами боевых действий на всей территории Чечни.
Таким образом, Тихомирову нечего было отменять по возвращении из отпуска 20 августа: пресловутого “ультиматума Пуликовского” уже не было. Он сам его отменил 17 августа. Впрочем, был ли этот ультиматум на самом деле — большой вопрос… Если даже он и был, то никаких последствий не имел и никто его выполнять не собирался. Ни чеченцы, ни федералы.
Так или иначе, но переговоры Лебедя с Масхадовым начались и в концу августа они достигли согласия по основным принципам урегулирования.
31 августа Александр Лебедь и Аслан Масхадов встретились в дагестанском Хасавюрте и подписали совместное заявление о «Принципах определения основ взаимоотношений между Российской Федерацией и Чеченской Республикой». Этот документ предусматривал вывод российской армии из республики и подписание между Россией и Чечней политического соглашения об «отложенном» статусе Чеченской Республики до конца 2001 года.
Разумеется, хасавюртовское соглашение с сепаратистами и признание де-факто независимости Ичкерии (давайте называть вещи своими именами) подверглись резкой критике со стороны левой оппозиции в Государственной Думе и отдельно — министра внутренних дел Куликова.
Куликов, видимо, решил, что роль сторонника “войны до победного конца” поможет ему в его политическом позиционировании. Заметим, что во всех предыдущих эпизодах (начиная с октябрьских событий в Москве в 1993 году) он не был так решителен, как в этот раз. Человек осторожный и, дипломатично выражаясь, нехрабрый, он стал вдруг чрезвычайно воинственным и боевитым.
По всей видимости, он понимал, что никто в Кремле на его крики о “предательстве” не отзовется и новой войны не начнет. А в таких обстоятельствах занимать позицию “ястреба” совершенно безопасно и даже политически выигрышно.
Мэйдэй
Кох Альфред:
Глава 11. После выборов-1996. Часть 1
Дальнейшее жизнеописание Ельцина наталкивается на проблему достоверности тех или иных свидетельств. Дело в том, что весь последующий период времени, практически до самой своей отставки в новогоднюю ночь 31 декабря 1999 года, Ельцин вел довольно замкнутый образ жизни. Это, конечно, в первую очередь объяснялось состоянием его здоровья и вытекающей из этого крайне ограниченной работоспособности.
За его реальной каждодневной жизнью мог наблюдать очень ограниченный круг лиц. Ельцин, фактически, перестал быть публичным политиком. Информация о нем, прежде чем быть обнародованной, скрупулезно выверялась и фильтровалась, а публичные мероприятия с его участием были тщательно срежиссированными спектаклями.
Главная задача, которую решало его окружение, заключалась в том, чтобы выдать глубоко больного человека с ограниченными когнитивными способностями за бодрого и энергичного лидера, жесткой рукой реализующего свой глубоко продуманный план реформ и преобразований.
Нельзя сказать, что об этом периоде его жизни нет никаких свидетельств. Разумеется, они есть. Взять хоть его собственные мемуары (написание, правда, Юмашевым и оплаченные Березовским). Или интервью самого Юмашева. Есть еще заметки нынешней жены Юмашева Татьяны (Ельциной). Но сколько в них вымысла, а сколько правды определить невозможно.
Мы так никогда по-настоящему и не узнаем, как все обстояло на самом деле: был ли Ельцин в этот период его жизни глубоким физическим и ментальным инвалидом (как на этом настаивают его критики типа Коржакова и Зюганова) или, напротив, он был вполне работоспособным государственным деятелем в самом плодотворном для политика возрасте 60+ (как утверждает его тогдашнее близкое окружение).
Для того, чтобы избежать этих двух крайностей, мы будем пытаться найти какую-то золотую середину и в большей степени опираться на имеющиеся (правда в небольшом количестве) объективные данные, а не на свидетельства ближайшего окружения Ельцина.
Люди из тогдашнего ельцинского окружения (в прессе существует устоявшееся название этой группы лиц: «Семья») невольно ангажированы желанием снять с себя ответственность за принятые в этот период решения и переложить ее на плечи тяжело больного старика, тем более, что он уже теперь мертв. Ещё бы им этого не делать: ведь последствия этих решений оказались такими трагическими, что брать за них на себя ответственность решится не каждый.
Из воспоминаний участников тех событий нам известно, что сразу после выборов Ельцин предложил Малашенко возглавить его администрацию. Насколько Ельцин был в тот момент в состоянии делать такие предложения и в какой мере это было его осознанное решение, а в какой — просто кивок головы («делайте, что хотите, только оставьте меня в покое») — неизвестно.
Мы полагаем, что Ельцин, так редко встречался с Малашенко, что едва ли мог бы узнать его в лицо и поэтому не глядя согласился с рекомендациями Юмашева и Татьяны. Но пусть будет так как они говорят: Ельцин предложил Малашенко стать главой администрации. Это в данном случае тем более не важно, что Малашенко, не смотря на уговоры его коллег, все равно наотрез отказался.
Тогда «Семья» плюс Березовский и Гусинский накинулись на Чубайса и стали его уговаривать согласиться на эту должность. Госслужба совершенно не входила в планы Чубайса. Он со своими друзьями (Алексеем Кудриным, Максимом Бойко, Кохом и Евстафьевым) собирался создать инвестиционную компанию и заняться бизнесом. Поэтому естественно, что эти уговоры затянулись.
Кроме того, Чубайс (так же как и Малашенко) прекрасно понимал две вещи. Первая заключалась в том, что став руководителем Администрации президента, он неизбежно должен будет не только участвовать, но и даже руководить спектаклем, под названием “дееспособный Ельцин”. То есть, вводить в заблуждение страну и весь мир в отношении реального состояния президента.
Вряд ли такая перспектива сильно его прельщала. Тем более, что консультации с врачами не давали никаких шансов на то, что ситуация может как-то радикально измениться в результате лечения. Даже в случае хирургической операции на сосудах сердца улучшения возможны, но отнюдь не такие, которые позволят Ельцину полноценно вернуться к исполнению своих обязанностей.
Вторая вещь была несколько иного свойства. Ее хорошо выразил Малашенко, когда отказывался от предложения Березовского и Гусинского стать главой Администрации президента. В ответ на их настойчивые уговоры он им сказал как отрезал: «Да что вы меня уговариваете, вы что, не понимаете: если я приду в Кремль, первое, что я сделаю, так это вышвырну вас отовсюду, и вашей ноги не будет ни в Кремле, ни в Белом доме!»
Малашенко был прав. Эти два медиамагната стали, пожалуй, главной проблемой второго срока Ельцина. Во-первых, потому, что они к тому моменту уже контролировали почти весь медиарынок страны и их союз стал олигополией, управляющей практически всеми ключевыми СМИ. В этом отношении все это сильно напоминало старый фильм Орсона Уэллса “Гражданин Кейн”.
Во-вторых, они были убеждены, что это свое влияние они должны немедленно капитализировать, это нормально, так и должно быть и даже было бы глупо этим не воспользоваться. Всякий, кто сопротивлялся этим их стремлениям, воспринимался ими как враг и подлежал немедленному уничтожению. Они считали, что своей помощью Ельцину (которая и вправду была решающей для его победы) они заслужили право на компенсацию, размеры которой они могут определить самостоятельно, и задача правительства состоит лишь в юридическом оформлении их желаний.
И, наконец, в третьих, с этими их амбициями была полностью согласна “Семья” в лице Юмашева и Татьяны Ельциной. А влияние этих двух людей (которые вскоре вступили в брак) на больного Ельцина было решающим. Собственно, начиная с этого момента уже никто не имел на Ельцина никакого влияния кроме них, поскольку его контакты с внешним миром фактически только ими и ограничивались. Всякий раз, когда кому-то удавалось встретится и поговорить с Ельциным без их санкции и контроля, они это воспринимали как вызов и враждебную вылазку и старались в следующий раз такого человека близко к Ельцину не подпускать.
Разумеется, все это заворачивалось в упаковку заботы о здоровье “папы”: “Папа” себя плохо чувствует, ему нельзя волноваться, давайте мы с вами обсудим как и что вы с ним хотите обсудить и вместе подумаем как это лучше подать, чтобы ему не навредить… А этот вопрос мы с вами и без него решить можем, не будем его беспокоить по пустякам. А по этому вопросу вам лучше к Виктору Степановичу обратиться. Если хотите, я ему сейчас позвоню и он вас примет. Договорились? Вот и хорошо… И т.д.
Возможно, что для себя они так это и объясняли. Вряд ли их действия с самого начала были злонамеренными. А потом это уже стало рутиной и обычной процедурой… Как известно, благими намерениями вымощена дорога в ад.
Пока Чубайс размышлял над “предложением от которого нельзя отказаться”, 11 июля, в 9 часов утра, в Москве, в троллебуйсе, проезжавшем мимо кинотеатра “Россия”, взорвалась бомба. Серьезные ранения получили восемь человек. Выступивший в этот же день мэр Москвы Лужков обвинил в теракте чеченских сепаратистов.
На следующий день, 12 июля, в Москве, в 8 часов утра, опять в троллейбусе (на этот раз на проспекте Мира) произошел новый взрыв. От этого террористического акта пострадало уже 28 человек. Следственные органы, как не старались, виновников этих терактов так и не нашли. Но в народе вердикт был вынесен сразу: виноваты чеченцы. Разумеется, пресса подогревала эти подозрения.
15 июля своим указом Ельцин отправил в отставку руководителя своей администрации Николай Егорова. В тот же день он назначил на эту должность Анатолия Чубайса.
Через восемь месяцев, в возрасте 46 лет, проиграв осенью 1996 года выборы губернатора в родном Краснодарском крае, Егоров умрет от рака. Незадолго до смерти он даст интервью, в котором скажет, что обладает абсолютно точной информацией: Ельцин болен и не может исполнять своих обязанностей. Пресса прокомментирует это заявление как мелкую месть уволенного (вслед за своим другом Коржаковым) чиновника.
Самой главной задачей, которая встала перед новым главой администрации, была организации инаугурации Ельцина. Ее назначили на 9 августа: тянуть дальше уже было невозможно: истекал предусмотренный для этого конституцией 30-дневный срок с момента объявления официальных итогов выборов.
Задача была не из легких: нужно было привести Ельцина в относительный порядок с тем, чтобы он смог выдержать хотя бы получасовую процедуру. Для Ельцина, в том состоянии, в котором он в тот момент находился, это должно было стать подвигом на грани жизни и смерти. Нечего и говорить, как к такой перспективе отнеслись врачи. Они были в полном ужасе и снимали с себя всякую ответственность.
6 августа, в 5 часов утра, с юга, юго-востока и северо-востока в Грозный вошли чеченские отряды под общим командованием Аслана Масхадова. Началась ставшая знаменитой операция “Джихад”. Одновременно с Грозным чеченцы атаковали Аргун и Гудермес. В Аргуне завязался бой, а вот Гудермес федералы сдали без боя.
Гарнизон Грозного состоял из шести тысяч солдат внутренних войск МВД, которые (по предложению Доку Завгаева) в значительной степени были сформированы из местных чеченцев. И десяти тысяч военнослужащих Минобороны, располагавшихся на военных базах в Ханкале и на аэродроме “Северный”.
Внутренние войска были хаотично рассредоточены на блокпостах по всему городу. Чеченцы зашли в город скрыто, обходя блокпосты и по сигналу, одновременно, практически все их блокировали. Началось систематическое уничтожение блокпостов. Их обстреливали из пулеметов, минометов и закидывали гранатами.
Буквально через час чеченские боевики уже взяли вокзал и захватили несколько вагонов с оружием (прежде всего — огромное количество гранатометов). Это резко усилило их огневую мощь.
Еще через полчаса почти все чеченцы “завгаевского набора” перешли на сторону Масхадова. Таким образом, если в начале операции численность формирований Масхадова по разным оценкам колебалась от полутора до двух тысяч боевиков, то к полдню их было уже не меньше шести тысяч.
Войска Минобороны безучастно наблюдали за тем, как идет истребление их коллег из МВД. Лишь во второй половине следующего дня (7 августа) для деблокирования ключевых блокпостов в центр города были направлена армейская бронеколонна. Но время было упущено, чеченцы успели закрепиться в городе и из заранее подготовленных засад расстреляли эту колонну из гранатометов.
В этой ситуации, командованием федеральных сил (генерал Пуликовский) было принято решение отказаться от немедленного штурма города и сосредоточится на создании коридоров, по которым обеспечить выход военнослужащих МВД с блокпостов за город, в Ханкалу или в аэропорт Северный.
Насколько этот план удался, судить невозможно. Российское командование несколько раз направляло штурмовые отряды в центр Грозного для деблокирования окруженных там своих военных. Но все эти отряды были разбиты. Лишь на 6-й день боев, 11 августа 1996 года, одна из колонн из состава 205 мотострелковой бригады смогла пробиться в центральную часть города к комплексу правительственных зданий, в результате чего отсюда были вывезены раненые, журналисты и трупы погибших военнослужащих.
Не будет большой натяжкой сказать, что к 10 августа Масхадов практически полностью контролировал весь Грозный. Он разрешил российским военнослужащим беспрепятственно покинуть город при условии разоружения. Многие из них так и сделали.
Пуликовский вывел все войска (как армию, так и разбитые Масхадовым части МВД) за город и заявил, что тем самым он его окружил. Возможно, так оно и было. Но проверить это было невозможно. А после полутора лет войны, после “окружения Грозного в январе 1995 года” и “окружения Первомайского в январе 1996 года” такого рода утверждения российских генералов ничего кроме сарказма и горькой усмешки вызвать не могли.
Сам Пуликовский оказался во главе российской группировки относительно случайно: он замещал находившегося в отпуске генерала Тихомирова. Пуликовский отнюдь не был идеальным командующим.
Однажды, в январе 1995 года, он уже “брал” Грозный. Тогда он командовал группировкой “Север” и, сидя в Моздоке, отправлял на штурм Грозного свои войска, даже не понимая, что в реальности там происходит. Мы уже писали, что вся его группировка была полностью уничтожена в районе железнодорожного вокзала.
(Из-за с этой катастрофы, в отношении Пуликовского Главная Военная Прокуратура даже проводила расследование по подозрению в халатности, но не стала возбуждать уголовного дела, из-за вышедшей тогда амнистии в честь 50-летия Победы).
Пуликовский был, в то же время, трагической фигурой: его сын Алексей, будучи офицером российской армии, погиб в бою под Шатоем 14 декабря 1995 года. Разумеется, что генерал ненавидел своих противников и жаждал реванша. Ему казалось, что в этот раз они от него уже не уйдут.
13 августа Пуликовский выдвинул Масхадову ультиматум: в течении 48 часов выпустить все гражданское население, сложить оружие и выйти из города. В противном случае они будут уничтожены артиллерией и авиацией. Никто никого и ничего в очередной раз штурмовать уже не собирается.
Все это выглядело вполне устрашающе. Было лишь неизвестно, насколько в силах он выполнить свои угрозы. Разумеется, сами российские генералы считали (и до сих пор считают) что в тот момент это было им вполне по силам. Но наш опыт заставляет нас всегда оставаться скептиками в отношении их возможностей и талантов.
Тем временем, 9 августа состоялась инаугурация Ельцина. От громоздкой, пышной и долгой церемонии на Соборной площади Кремля, по понятным причинам, пришлось отказаться. Инаугурация прошла в Государственном Кремлевском дворце (в прошлом — “Государственный Кремлевский Дворец Съездов”).
Все уместилось в полчаса. Сама процедура была сведена к минимуму. Ельцин появился на сцене лишь для того, чтобы положив руку на конституцию, произнести короткую присягу. Принимал присягу председатель Конституционного Суда Туманов. В конце церемонии, стоящий на сцене Патриарх Алексий вдруг взял слово и (помимо прочего) произнес обреченно из Апостола Павла: “Всякая власть от Бога…” Это полностью совпало с тем, что подумали в этот момент все четыре с половиной тысячи приглашенных на инаугурацию гостей.
Таким образом, Чубайс, с трудом, но справился с задачей приведения к присяге лежачего больного. Причем так, чтобы все выглядело более-менее прилично и не вызвало ни чрезмерного возмущения одних, ни гомерического хохота других.
В этот же день правительство Черномырдина подало в отставку. Но уже на следующий день, 10 августа, в Государственную Думу поступило предложение от Ельцина вновь назначить Черномырдина председателем правительства. Кандидатура Черномырдина была тут же утверждена фактически без дебатов. Теперь перед Чубайсом и Черномырдиным стояла задача сформировать новое правительство.
Тем временем события в Чечне развивались все стремительнее. Уже 10 августа указом Ельцина Лебедь был назначен полномочным президента представителем в Чечне (вместо Лобова). И буквально на следующий день в сопровождении Березовского Лебедь прибыл в Грозный. В тот же день, вопреки возражениям военных, он провел неофициальные переговоры с Масхадовым.
Многие российские генералы (в частности Трошев и Куликов) говорят, что роль Лебедя в этот момент была крайне деструктивной, но, видимо, так не считал “коллективный Ельцин”, поскольку уже 14 августа, был подписан секретный указ президента, дающий Лебедю номинально неограниченные полномочия по вопросам чеченского урегулирования.
Полномочия эти, однако, были сильно ограничены действующей Конституцией и законами. Так, например, Лебедь не мог отстранить от работы никого с уровня замминистра и выше, поскольку это была креатура президента и премьера. Поэтому чрезвычайные полномочия Лебедя (при наличии оппонирующих ему Куликова и Родионова с их замами) носили фиктивный характер. Но, тем не менее, четко показывали отношение к нему в этом вопросе со стороны администрации президента.
Существует две точки зрения на ситуацию в российских войсках в этот момент. Одной из них придерживались Лебедь и сопровождавший его Березовский, а другой — генералы, возглавляемые Пуликовским и Куликовым.
Лебедь, по его собственным рассказам, посетив расположение российских войск, пришел в ужас от бардака, который там творится. Особенно его поразило состояние рядового и сержантского состава. Солдаты были грязные, голодные, почти у всех были вши. Многие были простужены, с пневмонией. Царили гепатит, дизентерия, многие страдали поносами.
Техника была либо разбитой, либо плохо отремонтированной, снабжение боеприпасами и ГСМ было из рук вон плохим. Не хватало самого необходимого: еды, воды, патронов, медикаментов, исправного транспорта. Современные средства связи фактически отсутствовали. Допотопные полевые рации выходили в эфир на волнах, которые легко прослушивались чеченцами. Новых карт не было. Воевали по картам середины семидесятых.
Офицерский состав погряз в коррупции, кругом царило пьянство, мародерство, порой — совершеннейший садизм по отношению к мирному населению. Русские военные ненавидели чеченцев, те, разумеется, платили им той же монетой.
Другую точку зрения выразил в своих мемуарах генерал Трошев: “Ну, увидел ты замурзанного бойца, к тому же оробевшего перед высоким московским чиновником. Он что — показатель боеспособности? Александр Иванович, видимо, ожидал увидеть вымытого и отполированного гвардейца, как в кремлевской роте почётного караула…
Да я (генерал!) порой на войне по нескольку суток не мылся и не брился. Не всегда была возможность, а главное — некогда. Поесть и то не успеваешь. И какой у меня после этого вид? Московский патруль арестовал бы! Не поверил бы, что генерал, — бомж какой-то… И ничего удивительного тут нет. Война — занятие грязное, в буквальном смысле слова…
Лебедю хотелось сиюминутной славы «миротворца». Вот, дескать, никто проблему Чечни разрешить не может уже почти два года, а он — сможет. Одним махом, одним росчерком пера, одним только видом своим и наскоком бонапартистским.
Мы все — в дерьме, а он — в белом. Ради непомерного честолюбия, ради создания имиджа «спасителя нации» он предал воюющую армию, предал павших в боях и их родных и близких, предал миллионы людей, ждавших от государства защиты перед беспределом бандитов…”
В изложении генералов тогдашняя российская группировка (как армейская, так и внутренних войск) вся, от генерала до последнего солдата, рвалась в бой и жаждала окончательно уничтожить окруженных ими в Грозном чеченских бандитов и террористов.
А Лебедь со своей миссией только мешал одержать победу, которая уже фактически была у них в руках. И, разумеется, у генералов не было ни малейших сомнений в том, что они в состоянии разгромить группировку Масхадова и для этого у них имеются все возможности.
Лебедь придерживался другой точки зрения. Он считал, что Грозный окружен лишь на бумаге. В действительности чеченцы могли спокойно входить и выходить из города. Лебедь сам встречался с Масхадовым на нейтральной территории, за пределами Грозного, и Масхадов потом спокойно вернулся в город и продолжил руководить своей группировкой.
Лебедь считал безумием артиллерийский обстрел города, в котором полно мирных жителей, при том, что эти жители, не смотря на все ультиматумы Пуликовского, уходить из города не собирались. Более того: Лебедь понимал, что в сложившейся обстановке отделить мирных жителей от чеченских боевиков попросту невозможно: все они, от безусого мальчишки до последнего старика готовы были изо всех сил помогать своим соплеменникам противостоять федералам.
Косвенно, правоту Лебедя подтверждает неясность с самим ультиматумом Пуликовского. Официальная российская военная историография утверждает, что 13 августа Пуликовский объявил Масхадову ультиматум. Он потребовал от чеченцев предоставить возможность мирным жителями выйти из города, а самим боевикам в течении 48 часов разоружиться и тоже покинуть город. Но будто бы прибывший в этот момент Лебедь отменил ультиматум и вступил с Масхадовым в переговоры.
Однако это противоречит официальным же сообщениям о том, что вернувшийся 20 августа из отпуска генерал Тихомиров подтвердил все приказы Пуликовского, а значит и ультиматум — тоже. Но как можно оставить в силе ультиматум, если Лебедь его уже неделю как отменил? И что же в таком случае отменил Лебедь? И отменял ли он вообще этот ультиматум?
Получается странная картина: 48-часовой ультиматум действовал больше, чем двое суток, но никто из чеченцев его выполнять даже и не подумал, а сам Пуликовский, не смотря на истечение сроков ультиматума, никакого артиллерийского обстрела Грозного так и не начал.
Это обстоятельство драматически противоречит рассказам Трошева и Пуликовского о том, что они были настроены самым решительным образом, а чеченцы сильно испугались, когда им был предъявлен ультиматум.
В этой мутной картине ясно было только одно: Лебедь, через голову военных, воспользовавшись неформальными каналами Березовского, вступил в прямой контакт с Масхадовым и между ними начались переговоры, причем довольно конструктивные.
Скорее всего, военные выдохнули с облегчением: никому не хотелось повторения страшного “новогоднего” штурма Грозного, тем более, в отсутствие Рохлина и его Волгоградского корпуса. Да и не было у армейских генералов особого желания “спасать” изгнанных из Грозного сотрудников ВВ МВД. Ведь не секрет, что между этими ведомствами всегда были не очень дружеские отношения.
К тому же, мы уже писали, что большая часть состава внутренних войск в Грозном перешла на сторону Масхадова, вообще непонятно, что из себя представляли те остатки грозненского гарнизона ВВ МВД, которым удалось выйти из города. Тем более, что большая их часть, по требованию чеченцев, перед уходом была вынуждена сдать оружие. В противном случае их бы просто уничтожили.
О том, что армия оставалась в стороне, в одном из своих интервью говорил и глава МВД Куликов: “….А в те дни насторожили странные совпадения. Нападение боевиков на Грозный и безучастное отношение к этому Министерства обороны. Я бросил в бой все резервы милиции, Внутренних войск. Звонил Лебедю, Родионову, умолял: «Дайте два армейских полка!» Но они даже роты не дали…”
Итак: изгнанные из Грозного остатки гарнизона были деморализованы и частично разоружены чеченцами. В этих условиях, даже если предположить, что ВВ МВД взяли Грозный в “кольцо”, то цена этому “кольцу” была не больше, чем такому же “кольцу” в Первомайском.
Однако и выглядеть побитыми кучкой вооруженных только легким оружием партизан российским генералам тоже не хотелось. Поэтому ими и была с энтузиазмом подхвачена версия о том, что они были готовы разорвать масхадовских бандитов в клочья, но приехал Лебедь и все отменил.
Как всегда в аналогичных ситуациях, миф о “предательском ударе ножом в спину” оказался самым подходящим для тех, кто не хотел признавать свою вину за очевидное поражение.
И, разумеется, самым главным адептом этого мифа был министр внутренних дел Куликов. Ведь это именно его подчиненные практически без сопротивления оставили Грозный Масхадову и, сдав оружие, бежали прочь.
Он довел свою полемику с Лебедем до такого накала, что Лебедь на своей пресс-конференции 16 августа потребовал от Ельцина снять с должности министра внутренних дел Анатолия Куликова и перепоручить секретарю СБ командование группировкой федеральных войск в Чечне: «Вам, Борис Николаевич, предстоит нелегкий выбор — либо Лебедь, либо Куликов…», «…двум пернатым в одной берлоге не ужиться»
Заметим, что за два месяца до этого, примерно в такой же манере Лебедь избавился от другого “пернатого” министра — Грачева… Видимо он и в этот раз рассчитывал на поддержку Ельцина. Но Ельцин был слишком болен, а принять решение без Ельцина в этот момент никто не решился.
Бесстрастная хроника фиксирует, что начиная с 14 августа боевые действия в Чечне фактически замерли. Официальная историография утверждает, что в этот день Лебедь договорился с Масхадовым о прекращении огня. Но почему прекратили огонь федералы — непонятно: ведь полномочий Лебедя ими командовать они не признавали. А иначе зачем было Лебедю требовать увольнения Куликова?
Как не крути, а остается только одно: федералы прекратили огонь лишь потому, что сами хотели его прекратить. Эта война всем осточертела и только амбиции генералов заставляли их искать “уважительные” причины ее окончания. И Лебедь казался им прекрасной фигурой, на которую можно было спихнуть весь позор своего поражения.
Лишь через три дня, 17 августа (еще до возвращения из отпуска Тихомирова) Пуликовский подписал приказ об официальном прекращении федеральными силами боевых действий на всей территории Чечни.
Таким образом, Тихомирову нечего было отменять по возвращении из отпуска 20 августа: пресловутого “ультиматума Пуликовского” уже не было. Он сам его отменил 17 августа. Впрочем, был ли этот ультиматум на самом деле — большой вопрос… Если даже он и был, то никаких последствий не имел и никто его выполнять не собирался. Ни чеченцы, ни федералы.
Так или иначе, но переговоры Лебедя с Масхадовым начались и в концу августа они достигли согласия по основным принципам урегулирования.
31 августа Александр Лебедь и Аслан Масхадов встретились в дагестанском Хасавюрте и подписали совместное заявление о «Принципах определения основ взаимоотношений между Российской Федерацией и Чеченской Республикой». Этот документ предусматривал вывод российской армии из республики и подписание между Россией и Чечней политического соглашения об «отложенном» статусе Чеченской Республики до конца 2001 года.
Разумеется, хасавюртовское соглашение с сепаратистами и признание де-факто независимости Ичкерии (давайте называть вещи своими именами) подверглись резкой критике со стороны левой оппозиции в Государственной Думе и отдельно — министра внутренних дел Куликова.
Куликов, видимо, решил, что роль сторонника “войны до победного конца” поможет ему в его политическом позиционировании. Заметим, что во всех предыдущих эпизодах (начиная с октябрьских событий в Москве в 1993 году) он не был так решителен, как в этот раз. Человек осторожный и, дипломатично выражаясь, нехрабрый, он стал вдруг чрезвычайно воинственным и боевитым.
По всей видимости, он понимал, что никто в Кремле на его крики о “предательстве” не отзовется и новой войны не начнет. А в таких обстоятельствах занимать позицию “ястреба” совершенно безопасно и даже политически выигрышно.