Женщина-ветер, или Ненаглядное пособие
6 февраля, 2022 12:16 пп
Валерий Зеленогорский
Игорь Бродский поделился
Валерий Зеленогорский:
И. была женщиной яркой, знающей себе цену и совершенно несчастной. Сегодня ей почти 50, ее лицо и тело еще влекут достаточно охотников до спелой вишни, но сдать себя в лизинг без любви придуманной и прочитанной сил уже нет. Страшно неловко оказаться в объятиях чужого человека, который не помнит и не знает ее, – вдруг он увидит сегодняшним своим взглядом искусную подтяжку кожи, легкую дряблость груди, вызывающую еще совсем недавно слюноотделение у всего стада, не увидит того, чем гордилась, глядя в зеркало, еще совсем недавно. Молодость давала эту гладкость и шелковистость бесплатно, цену этому понять можно только тогда, когда это уходит. Усилия по сохранению былой прелести настолько масштабны, что результат не может радовать так, как первый сладкий вздох после оргазма, который теперь случается так редко и поэтому безумно желанен. Есть всё, все свидетельства успеха – деньги, состоявшаяся карьера, но нет человека, который может оценить сделанное титаническим трудом, неукротимой волей, страстным желанием доказать себе и всем, что ты смогла всё пройти, вынести и победить.
Первый муж появился двадцать лет назад. Любви с ним большой не было: несколько жарких ночей на турбазе в Туапсе, песни у костра, разъезд по домам, он – в Москву, она – в свой Кишинев, вялая переписка с рассказами и воспоминаниями. Мама-стоматолог, заслушав отчет любимого сына, решила, что девушка хорошая, из своих, нам подходит и надо ее брать. А то еще немного, и ее сынок, запутавшийся с женщиной – коллегой мамочки, погибнет в лапах этой мегеры с двумя детьми и парализованной бабушкой в их пропахшей болезнями и вчерашним борщом двушке на Сходненской, куда он ездил как ненормальный уже семь месяцев, изображая мужа, папу и няньку для бабушки. Маме денег было не жалко, а вот сын был один, и отдавать его этой твари из 28-го кабинета было невыносимо. Сына нужно было спасать, и спасать немедленно. Таким образом он оказался на турбазе в Туапсе, где встретил И., двадцатипятилетнюю студентку из Кишинева с мамой, папой и братом-скрипачом, будущим то ли Ойстрахом, то ли еще каким-то еврейским гением. И. была талантлива, но на гения не тянула, а в семье не может быть две звезды. Для этой роли выбрали брата, а И. была второй, любимой, конечно, но второго сорта. И. совершенно не сопротивлялась их выбору, понимала, что самой придется ползти, грызть камни и добиваться желаемого. Желала она много – успеха, любви, детей и счастья в виде полной чаши, которую она сама наполнит и выпьет со своим мужчиной, которого она представляла с лицом А. Делона и мудростью Ж. Габена. Такой мужчина у нее был один раз на комсомольском слете в Одессе в двадцать лет. Слет был в пансионате одесского порта, мужчина оказался доцентом из Новосибирского академгородка, молодой ученый лет сорока, специалист по поэзии вагантов, с седым «ежиком», как у Габена, и руками Делона, раздевавшими ее бережно и нежно. Слет закончился внезапно, как сигареты под утро. Доцент уехал в Новосибирск к жене и поэзии вагантов, не оставив ей ни телефона, ни надежды. Вместо полной чаши пришлось выпить горсть назепама, но умереть не дали подруги по комнате. Пришлось жить дальше и ждать двойной портрет героя-мужчины, он не пришел позднее, таких в ее жизни не появилось, а вот в Туапсе маменькин сынок из Москвы давал шанс переехать на другую площадку, куда, по слухам, такие залетали. И. по настоянию мамы-стоматолога приехала в Москву, была представлена родне потомственных стоматологов, зубы у нее были хорошие, и она была принята в семью без предварительных условий. Из Кишинева она привезла немного одежды, сервиз «Мадонна», чешские стаканы и сережки бабушки со сломанными креплениями, вырванные когда-то у бабушки из ушей революционными матросами. Однокомнатная в Чертанове была райским местом, дедушка мужа умер в ней за год до ее приезда на диване, где она начала новую жизнь с не Габеном-Делоном (далее НГД). Мама подарила НГД красную «трешку» «Жигулей», купила постельное белье и отдала свои неношеные румынские сапоги И. (слава богу, всего на размер больше), и новая семья молодых зажила в холе и неге. Сынок учился в «керосинке» без энтузиазма, стипендию не получал, пил пиво и жарился в преферанс с такими же баранами, которые не хотели идти в армию. Мама-стоматолог раз в неделю загружала сумки с едой и чистым бельем для детей и каждый вечер звонила им, получала отчет от И., хорошо ли с ней ее мальчику. И. училась в МГУ на журналистике, жадно впитывая все, что видела вокруг. Увидев в кафе «Националя» Ю. Роста, звезду журналистики тех лет, подумала, что вот он, Габен-Делон, но, увы, Рост не заметил ее, не рассмотрел ее блеск и талант и прошел мимо своего счастья. К концу учебы она уже работала корреспондентом в «МК», где каждый был гений и суперзвезда, много времени проводила в буфете «МК», там много пили, ели говяжьи сардельки и заводили романы.
Перемены в стране совпали с расцветом И. как женщины. Ее муж НГД вел себя корректно, домой никого не водил, иногда бегал на «Сходненскую» к своей мегере, которую любил, несмотря на маменькины стоны. И. он тоже не обижал, супружеский долг исполнял исправно, но самой большой его страстью был видеомагнитофон «ВМ-12», он ночами смотрел кассеты, а днем спал, в институт не ходил. И. моталась по Москве, рыла землю, заводила связи с разными людьми, работала как лошадь, чаша уже у нее была наполовину полной, так как основным ее принципом был сокрушительный оптимизм. Она иногда разбивала себе сердце с разными негодяями, которые беззастенчиво пользовались ее телом в «Жигулях» ее мужа, которые она лихо водила по Москве. Внезапно пришел 91-й год, мама-стоматолог как-то не донесла сумки с едой до дома – обширный инфаркт и конец благосостоянию и беззаботной жизни. НГД сразу сдулся, стал невыносимым, требовал еды, которой не стало в стране, чистых трусов, а сам лежал на диване, перестал спать с И. и только ночью под «ВМ?12» дрочил до посинения под «Девять с половиной недель» и «Глубокую глотку». Больше его не интересовало ничего. Она боролась с ним, таскала к знакомым, пыталась спасти брак, честно исполняла свои женские обязанности. Ей было очень тяжело, но мальчик потерял маму, жизненные ориентиры и однажды ночью, пока она сидела в редакции, сбежал с магнитофоном «ВМ-12» и кучей кассет в мамину квартиру и заперся в ней переждать до лучших времен. Он до сих пор сидит в ней, размордевший, с пультом в руке, больной гипертонией и бешеной злобой на всех, кто помешал ему жить, как он хотел. И. стала жить без него и как-то вздохнула: перестал висеть груз в виде капризного мужика – бессмысленный груз, тянущий вниз.
Начались будни капитализма, все закипело. И. ухватила время за хвост, начала работать в рекламе. Люди, которых она за это время засушила в своем гербарии, вдруг проснулись и стали полезными. Появились деньги и партнер – мужчина средних лет, 99 % Габена-Делона. Он был женат, но свободен по убеждениям, они вместе делали любимое дело, вместе ели, спали, строили планы, он обещал ей ребенка, которого И. страстно желала. Ездили, как все тогда, на Канары и Кипр, пересели с «Жигулей» на «мерседесы». Вместо сломанных сережек появились настоящие камни, строилась квартира на Патриарших. Габен-Делон все обещал, обещал ребенка, но все откладывал: то путч, то дефолт, то жена болеет. На выходные он уходил домой, она зверела, надевала свои бесчисленные платья, которые вываливались из шкафов, камни, зажигала свет во всех комнатах, выпивала коньяку и ехала в «Красную шапочку» с отвращением умной и достойной женщины. Эти мальчики были ей не нужны, но сидеть дома во всем блеске и спиваться не было сил. Но приходил счастливый понедельник, они снова вцеплялись друг в друга, дербанили бюджеты, закрывались в обед в комнате отдыха, и опять он обещал ей сына, который будет украшением их союза, плодом любви и наградой за путь, выстраданный вместе.
Бизнес по причинам независящим стал вянуть, деньги текли, но река обмелела, жар стал выходить стремительно из их совместной печки, остывать, общее дело разваливалось вместе с порушенным бизнесом, стали возникать трещины в семье, которой вот-вот уже можно было жить. И. не хотела думать, что интерес к ней был, очевидно, слегка корыстным – считать себя дойной коровой, а не предметом обожания было ужасно. Дойная корова – это не образ для женщины, которая все может, все умеет, искусной в интриге и любви, держащей себя в желаемой форме, не позволяющей себе ни на секунду расслабиться даже в постели, где всегда ей было важно доминировать. Она серьезно относилась ко всему в любовных играх со своим партнером, она была мотором, всегда что-то изобретала, ей особенно удавались ролевые игры. Однажды она придумала для него на два выходных игру в террориста и пленную журналистку. Он терзал ее по ее сценарию, она сидела под кроватью в закутке и стонала так выразительно, что соседи снизу вызвали милицию, и когда приехал ОМОН, пришлось дать немало денег, чтобы они уехали, не застрелив ее любимого как бешеную собаку. Другой раз отличился и сам Делон-Габен: он спьяну сжег ее трусы в пепельнице и поливал ее вином за 2 тысячи у.е., а потом слизывал его с нее и причмокивал.
Игры закончились, ГД стал приходить реже, потом перестал вообще, его видели с девочками из агентства, которое он купил для новых проектов на TV. Летом в Каннах она, как член жюри рекламного фестиваля, встретила его в «Джиммисе» с блондинкой из сериала, и ей стало так больно, что воздух вытек из нее весь, и она на секунду потеряла сознание. Он был под сильным кайфом кокаина, который стал потреблять по новой моде, постоянно трогал нос. Девушка смотрела на нее с легким превосходством молодой дряни, которые всегда так смотрят на бывших жен и любовниц, их взгляды говорят им: «Ну что, кошелки, просрали? Уступите дорогу! Мы идем, дышим в затылок и скоро загрызем вас! Прочь с дороги!» Сдаваться этому напору молодых наглых тварей?! Да никогда! Пять раз бассейн, восемь раз зал, новые глаза, новые сиськи, подтяжки до треска на скулах – и опять в строю, не давая себе никаких поблажек. Не возьмем длиной ноги, возьмем другим – энергией, выдумкой, деньгами, наконец. Вытянем жилы, нервы, как канаты, пока держимся. Ночью в номере с видом на море, смыв с себя все и сняв корсет, давящий, как стальные обручи, И. стояла у окна с бокалом вина любимого красного цвета запекшейся крови и ничего не видела: не было яхт, проплывших в сторону Сен-Тропе, где ее любимый с группой своих топ-моделей двигал на верхней палубе дорожки через свернутую в трубочку купюру. Она сделала его сама, всего – от ногтей до кончиков волос, – все это произведение было ее заслугой, она научила его носить костюмы, зарабатывать деньги, научила стричь волосы и пользоваться ножом, научила, черт возьми, трахаться с удовольствием и фантазией, научила жить не как свинья, менять носки и рубашки два раза в день, ходить в начищенных ботинках, а не в стоптанных валенках и заячьем тулупе. Она научила его говорить, правильно ставить ударения, спать, в конце концов, без трусов и ходить походкой свободного человека. Теперь он, свободный, незакомплексованный, успешный, выбросил ее на помойку как ненужного свидетеля былой серости. Больно и невыносимо смотреть в даль уплывающего счастья, где ей нет места и никогда не будет.
И. долго еще стояла у окна, вспоминая все, что было у нее с ним за все эти годы. Закончилась вторая бутылка, она решила по многолетней привычке принять ванну перед сном, это расслабляло ее долгие годы в изматывающей гонке за призраками успеха. Она прошла в ванную, набрала воды, бросила сухих лепестков и чего-то пахнущего, легла с бокалом и сигаретой, и такая тоска смертная накатила на нее черной мглой, так жалко стало себя в первый раз за все годы, усталость накопленная навалилась свинцовой гирей, что рука ослабела, бокал разбился, вино окрасило воду цветом крови, она медленно взяла крупный осколок, не задумываясь ни на минуту, резко провела по запястью, и ее кровь смешалась с вином, и последнее, что она увидела, – это розовый малыш, убегающий в черную мглу.
Валерий Зеленогорский
Игорь Бродский поделился
Валерий Зеленогорский:
И. была женщиной яркой, знающей себе цену и совершенно несчастной. Сегодня ей почти 50, ее лицо и тело еще влекут достаточно охотников до спелой вишни, но сдать себя в лизинг без любви придуманной и прочитанной сил уже нет. Страшно неловко оказаться в объятиях чужого человека, который не помнит и не знает ее, – вдруг он увидит сегодняшним своим взглядом искусную подтяжку кожи, легкую дряблость груди, вызывающую еще совсем недавно слюноотделение у всего стада, не увидит того, чем гордилась, глядя в зеркало, еще совсем недавно. Молодость давала эту гладкость и шелковистость бесплатно, цену этому понять можно только тогда, когда это уходит. Усилия по сохранению былой прелести настолько масштабны, что результат не может радовать так, как первый сладкий вздох после оргазма, который теперь случается так редко и поэтому безумно желанен. Есть всё, все свидетельства успеха – деньги, состоявшаяся карьера, но нет человека, который может оценить сделанное титаническим трудом, неукротимой волей, страстным желанием доказать себе и всем, что ты смогла всё пройти, вынести и победить.
Первый муж появился двадцать лет назад. Любви с ним большой не было: несколько жарких ночей на турбазе в Туапсе, песни у костра, разъезд по домам, он – в Москву, она – в свой Кишинев, вялая переписка с рассказами и воспоминаниями. Мама-стоматолог, заслушав отчет любимого сына, решила, что девушка хорошая, из своих, нам подходит и надо ее брать. А то еще немного, и ее сынок, запутавшийся с женщиной – коллегой мамочки, погибнет в лапах этой мегеры с двумя детьми и парализованной бабушкой в их пропахшей болезнями и вчерашним борщом двушке на Сходненской, куда он ездил как ненормальный уже семь месяцев, изображая мужа, папу и няньку для бабушки. Маме денег было не жалко, а вот сын был один, и отдавать его этой твари из 28-го кабинета было невыносимо. Сына нужно было спасать, и спасать немедленно. Таким образом он оказался на турбазе в Туапсе, где встретил И., двадцатипятилетнюю студентку из Кишинева с мамой, папой и братом-скрипачом, будущим то ли Ойстрахом, то ли еще каким-то еврейским гением. И. была талантлива, но на гения не тянула, а в семье не может быть две звезды. Для этой роли выбрали брата, а И. была второй, любимой, конечно, но второго сорта. И. совершенно не сопротивлялась их выбору, понимала, что самой придется ползти, грызть камни и добиваться желаемого. Желала она много – успеха, любви, детей и счастья в виде полной чаши, которую она сама наполнит и выпьет со своим мужчиной, которого она представляла с лицом А. Делона и мудростью Ж. Габена. Такой мужчина у нее был один раз на комсомольском слете в Одессе в двадцать лет. Слет был в пансионате одесского порта, мужчина оказался доцентом из Новосибирского академгородка, молодой ученый лет сорока, специалист по поэзии вагантов, с седым «ежиком», как у Габена, и руками Делона, раздевавшими ее бережно и нежно. Слет закончился внезапно, как сигареты под утро. Доцент уехал в Новосибирск к жене и поэзии вагантов, не оставив ей ни телефона, ни надежды. Вместо полной чаши пришлось выпить горсть назепама, но умереть не дали подруги по комнате. Пришлось жить дальше и ждать двойной портрет героя-мужчины, он не пришел позднее, таких в ее жизни не появилось, а вот в Туапсе маменькин сынок из Москвы давал шанс переехать на другую площадку, куда, по слухам, такие залетали. И. по настоянию мамы-стоматолога приехала в Москву, была представлена родне потомственных стоматологов, зубы у нее были хорошие, и она была принята в семью без предварительных условий. Из Кишинева она привезла немного одежды, сервиз «Мадонна», чешские стаканы и сережки бабушки со сломанными креплениями, вырванные когда-то у бабушки из ушей революционными матросами. Однокомнатная в Чертанове была райским местом, дедушка мужа умер в ней за год до ее приезда на диване, где она начала новую жизнь с не Габеном-Делоном (далее НГД). Мама подарила НГД красную «трешку» «Жигулей», купила постельное белье и отдала свои неношеные румынские сапоги И. (слава богу, всего на размер больше), и новая семья молодых зажила в холе и неге. Сынок учился в «керосинке» без энтузиазма, стипендию не получал, пил пиво и жарился в преферанс с такими же баранами, которые не хотели идти в армию. Мама-стоматолог раз в неделю загружала сумки с едой и чистым бельем для детей и каждый вечер звонила им, получала отчет от И., хорошо ли с ней ее мальчику. И. училась в МГУ на журналистике, жадно впитывая все, что видела вокруг. Увидев в кафе «Националя» Ю. Роста, звезду журналистики тех лет, подумала, что вот он, Габен-Делон, но, увы, Рост не заметил ее, не рассмотрел ее блеск и талант и прошел мимо своего счастья. К концу учебы она уже работала корреспондентом в «МК», где каждый был гений и суперзвезда, много времени проводила в буфете «МК», там много пили, ели говяжьи сардельки и заводили романы.
Перемены в стране совпали с расцветом И. как женщины. Ее муж НГД вел себя корректно, домой никого не водил, иногда бегал на «Сходненскую» к своей мегере, которую любил, несмотря на маменькины стоны. И. он тоже не обижал, супружеский долг исполнял исправно, но самой большой его страстью был видеомагнитофон «ВМ-12», он ночами смотрел кассеты, а днем спал, в институт не ходил. И. моталась по Москве, рыла землю, заводила связи с разными людьми, работала как лошадь, чаша уже у нее была наполовину полной, так как основным ее принципом был сокрушительный оптимизм. Она иногда разбивала себе сердце с разными негодяями, которые беззастенчиво пользовались ее телом в «Жигулях» ее мужа, которые она лихо водила по Москве. Внезапно пришел 91-й год, мама-стоматолог как-то не донесла сумки с едой до дома – обширный инфаркт и конец благосостоянию и беззаботной жизни. НГД сразу сдулся, стал невыносимым, требовал еды, которой не стало в стране, чистых трусов, а сам лежал на диване, перестал спать с И. и только ночью под «ВМ?12» дрочил до посинения под «Девять с половиной недель» и «Глубокую глотку». Больше его не интересовало ничего. Она боролась с ним, таскала к знакомым, пыталась спасти брак, честно исполняла свои женские обязанности. Ей было очень тяжело, но мальчик потерял маму, жизненные ориентиры и однажды ночью, пока она сидела в редакции, сбежал с магнитофоном «ВМ-12» и кучей кассет в мамину квартиру и заперся в ней переждать до лучших времен. Он до сих пор сидит в ней, размордевший, с пультом в руке, больной гипертонией и бешеной злобой на всех, кто помешал ему жить, как он хотел. И. стала жить без него и как-то вздохнула: перестал висеть груз в виде капризного мужика – бессмысленный груз, тянущий вниз.
Начались будни капитализма, все закипело. И. ухватила время за хвост, начала работать в рекламе. Люди, которых она за это время засушила в своем гербарии, вдруг проснулись и стали полезными. Появились деньги и партнер – мужчина средних лет, 99 % Габена-Делона. Он был женат, но свободен по убеждениям, они вместе делали любимое дело, вместе ели, спали, строили планы, он обещал ей ребенка, которого И. страстно желала. Ездили, как все тогда, на Канары и Кипр, пересели с «Жигулей» на «мерседесы». Вместо сломанных сережек появились настоящие камни, строилась квартира на Патриарших. Габен-Делон все обещал, обещал ребенка, но все откладывал: то путч, то дефолт, то жена болеет. На выходные он уходил домой, она зверела, надевала свои бесчисленные платья, которые вываливались из шкафов, камни, зажигала свет во всех комнатах, выпивала коньяку и ехала в «Красную шапочку» с отвращением умной и достойной женщины. Эти мальчики были ей не нужны, но сидеть дома во всем блеске и спиваться не было сил. Но приходил счастливый понедельник, они снова вцеплялись друг в друга, дербанили бюджеты, закрывались в обед в комнате отдыха, и опять он обещал ей сына, который будет украшением их союза, плодом любви и наградой за путь, выстраданный вместе.
Бизнес по причинам независящим стал вянуть, деньги текли, но река обмелела, жар стал выходить стремительно из их совместной печки, остывать, общее дело разваливалось вместе с порушенным бизнесом, стали возникать трещины в семье, которой вот-вот уже можно было жить. И. не хотела думать, что интерес к ней был, очевидно, слегка корыстным – считать себя дойной коровой, а не предметом обожания было ужасно. Дойная корова – это не образ для женщины, которая все может, все умеет, искусной в интриге и любви, держащей себя в желаемой форме, не позволяющей себе ни на секунду расслабиться даже в постели, где всегда ей было важно доминировать. Она серьезно относилась ко всему в любовных играх со своим партнером, она была мотором, всегда что-то изобретала, ей особенно удавались ролевые игры. Однажды она придумала для него на два выходных игру в террориста и пленную журналистку. Он терзал ее по ее сценарию, она сидела под кроватью в закутке и стонала так выразительно, что соседи снизу вызвали милицию, и когда приехал ОМОН, пришлось дать немало денег, чтобы они уехали, не застрелив ее любимого как бешеную собаку. Другой раз отличился и сам Делон-Габен: он спьяну сжег ее трусы в пепельнице и поливал ее вином за 2 тысячи у.е., а потом слизывал его с нее и причмокивал.
Игры закончились, ГД стал приходить реже, потом перестал вообще, его видели с девочками из агентства, которое он купил для новых проектов на TV. Летом в Каннах она, как член жюри рекламного фестиваля, встретила его в «Джиммисе» с блондинкой из сериала, и ей стало так больно, что воздух вытек из нее весь, и она на секунду потеряла сознание. Он был под сильным кайфом кокаина, который стал потреблять по новой моде, постоянно трогал нос. Девушка смотрела на нее с легким превосходством молодой дряни, которые всегда так смотрят на бывших жен и любовниц, их взгляды говорят им: «Ну что, кошелки, просрали? Уступите дорогу! Мы идем, дышим в затылок и скоро загрызем вас! Прочь с дороги!» Сдаваться этому напору молодых наглых тварей?! Да никогда! Пять раз бассейн, восемь раз зал, новые глаза, новые сиськи, подтяжки до треска на скулах – и опять в строю, не давая себе никаких поблажек. Не возьмем длиной ноги, возьмем другим – энергией, выдумкой, деньгами, наконец. Вытянем жилы, нервы, как канаты, пока держимся. Ночью в номере с видом на море, смыв с себя все и сняв корсет, давящий, как стальные обручи, И. стояла у окна с бокалом вина любимого красного цвета запекшейся крови и ничего не видела: не было яхт, проплывших в сторону Сен-Тропе, где ее любимый с группой своих топ-моделей двигал на верхней палубе дорожки через свернутую в трубочку купюру. Она сделала его сама, всего – от ногтей до кончиков волос, – все это произведение было ее заслугой, она научила его носить костюмы, зарабатывать деньги, научила стричь волосы и пользоваться ножом, научила, черт возьми, трахаться с удовольствием и фантазией, научила жить не как свинья, менять носки и рубашки два раза в день, ходить в начищенных ботинках, а не в стоптанных валенках и заячьем тулупе. Она научила его говорить, правильно ставить ударения, спать, в конце концов, без трусов и ходить походкой свободного человека. Теперь он, свободный, незакомплексованный, успешный, выбросил ее на помойку как ненужного свидетеля былой серости. Больно и невыносимо смотреть в даль уплывающего счастья, где ей нет места и никогда не будет.
И. долго еще стояла у окна, вспоминая все, что было у нее с ним за все эти годы. Закончилась вторая бутылка, она решила по многолетней привычке принять ванну перед сном, это расслабляло ее долгие годы в изматывающей гонке за призраками успеха. Она прошла в ванную, набрала воды, бросила сухих лепестков и чего-то пахнущего, легла с бокалом и сигаретой, и такая тоска смертная накатила на нее черной мглой, так жалко стало себя в первый раз за все годы, усталость накопленная навалилась свинцовой гирей, что рука ослабела, бокал разбился, вино окрасило воду цветом крови, она медленно взяла крупный осколок, не задумываясь ни на минуту, резко провела по запястью, и ее кровь смешалась с вином, и последнее, что она увидела, – это розовый малыш, убегающий в черную мглу.