«Запомнились мне две бабушки…»
3 февраля, 2022 11:26 дп
Валерий Зеленогорский
Игорь Бродский поделился
Текст написан 10 лет назад.
Валерий Зеленогорский:
Был я недавно в Риге и видел два народа: живут они рядом, одни — граждане, другие — нет. Запомнились мне две бабушки: русская собирала подаяние у кафедрального собора, бывшем когда-то планетарием, сидела она с отрешенным лицом и никаким образом не призывала помочь ей выжить.
Она была ровесницей процессов по разгрому троцкистско-зиновьевского блока и оказалась уже в Латвии после войны, и почти вся жизнь ее прошла здесь, на чужой земле. Здесь она стала комсомолкой, ударницей коммунистического труда и обладательницей пенсии в 230 лат (почти 410 долларов).
Она не знает ни слова по-латышски, ей этот язык был не нужен, он не нужен ей и сейчас: побираться можно молча. Да и все латыши знают русский, молодые бойко говорят по-английски, многие знают немецкий, а теперь русский для них — второй иностранный, который они старательно учат по экономическим соображениям. Он перестал быть языком оккупантов, просто язык позволяющий заработать на жизнь.
230 лат — это мало по местным меркам, но с такой пенсией сидеть с протянутой рукой как-то странно. Если бы она переехала с такой пенсией в вологодскую глубинку, она была бы там королевой…
Латышская бабушка стояла с блюдечком по дороге к Домскому собору. Она была в национальном костюме, в глупой шляпке с вуалью и все время кружилась в каком-то бесконечном танце под магнитофончик, накрытый старой гардиной. Она кружилась беспрестанно с улыбкой на лице, и казалось, что это ее танец-праздник обретенной свободы. Может, эти бабушки когда-то учились в одной школе, может, они даже вместе крутили гайки на заводе РАФ или шили трусы на трикотажном комбинате всесоюзного значения в городе Огре. Сегодня судьба их развела, они обе пострадали от дикого капитализма, но настроение у них разное.
Я каждый день завтракал в одном и том же кафе, и меня обслуживала одна и та же девушка по имени Лейна. Она была спокойна и улыбчива, старательно говорила по-русски, и, когда я после пьянки пришел на завтрак на час позже, она сказала мне, что волновалась. Лейна рассказала мне, что ее друг поехал в Америку на заработки, что она зарабатывает 400 долларов и не жалуется на свою жизнь, просто рассказала — без намеков на чаевые. Я смотрел на ее спокойные уверенные движения, на ее ловкость и абсолютную уверенность, что у нее всё будет хорошо, и думал в это время о своих детях. Они, будучи прикрытыми домашней броней, ничего еще не сделали сами, и мне хочется, чтобы они делали свое дело, как Лейна со станции Асари по юрмальской дороге.
Еще я видел русских мужиков-пенсионеров, своих сверстников, брюзжащих на тамошнюю власть, сделавшую их гражданами второго сорта.
Они покупают контрабандную белорусскую солярку за 1 доллар (бензин сегодня в Латвии стоит 2 доллара), контрабандную белорусскую водку по 50 рублей и сигареты гродненского производства по 30 рублей, рыбачат, охотятся. В своих гаражах, в комнатках со старыми диванами в бывших смотровых ямах, вспоминают, как они держали за яйца этих местных полвека. И не могут простить, что их поперли из домов и квартир по закону о реституции; что они из огромных квартир и домов на улицах Дзирнаву и Кришьяна Барона оказались в спальных районах Риги. Не могут смотреть спокойно, как в КГБ Латвии сидят янки в своем звездно-полосатом посольстве. И вот они пьют в своих гаражах, проклиная Горбачева.
Русские из Москвы и регионов все чаще и больше покупают гражданство Евросоюза вместе с шикарными особняками в Юрмале и скромными «двушками» в пятиэтажках за цену комнаты-коммуналки в Москве.
Оккупация продолжается, но не на танках, а в банковских ячейках, русские желанны в ресторанах и барах, и каждая девушка в Латвии мечтает, что придет лето и приедет русский принц с огромным чемоданом денег, и каждая Золушка уедет в полночь не на тыкве, а на «Бентли» последней модели.
…А бабушка на улице Калькю все кружится в своей глупой шляпке, и танцу этому нет конца, она не знает ничего, что происходит вокруг, она танцует и поет беззубым ртом старую дайну, которой ее научила ее бабушка на хуторе под Цесисом во времена первой республики…
Валерий Зеленогорский
Игорь Бродский поделился
Текст написан 10 лет назад.
Валерий Зеленогорский:
Был я недавно в Риге и видел два народа: живут они рядом, одни — граждане, другие — нет. Запомнились мне две бабушки: русская собирала подаяние у кафедрального собора, бывшем когда-то планетарием, сидела она с отрешенным лицом и никаким образом не призывала помочь ей выжить.
Она была ровесницей процессов по разгрому троцкистско-зиновьевского блока и оказалась уже в Латвии после войны, и почти вся жизнь ее прошла здесь, на чужой земле. Здесь она стала комсомолкой, ударницей коммунистического труда и обладательницей пенсии в 230 лат (почти 410 долларов).
Она не знает ни слова по-латышски, ей этот язык был не нужен, он не нужен ей и сейчас: побираться можно молча. Да и все латыши знают русский, молодые бойко говорят по-английски, многие знают немецкий, а теперь русский для них — второй иностранный, который они старательно учат по экономическим соображениям. Он перестал быть языком оккупантов, просто язык позволяющий заработать на жизнь.
230 лат — это мало по местным меркам, но с такой пенсией сидеть с протянутой рукой как-то странно. Если бы она переехала с такой пенсией в вологодскую глубинку, она была бы там королевой…
Латышская бабушка стояла с блюдечком по дороге к Домскому собору. Она была в национальном костюме, в глупой шляпке с вуалью и все время кружилась в каком-то бесконечном танце под магнитофончик, накрытый старой гардиной. Она кружилась беспрестанно с улыбкой на лице, и казалось, что это ее танец-праздник обретенной свободы. Может, эти бабушки когда-то учились в одной школе, может, они даже вместе крутили гайки на заводе РАФ или шили трусы на трикотажном комбинате всесоюзного значения в городе Огре. Сегодня судьба их развела, они обе пострадали от дикого капитализма, но настроение у них разное.
Я каждый день завтракал в одном и том же кафе, и меня обслуживала одна и та же девушка по имени Лейна. Она была спокойна и улыбчива, старательно говорила по-русски, и, когда я после пьянки пришел на завтрак на час позже, она сказала мне, что волновалась. Лейна рассказала мне, что ее друг поехал в Америку на заработки, что она зарабатывает 400 долларов и не жалуется на свою жизнь, просто рассказала — без намеков на чаевые. Я смотрел на ее спокойные уверенные движения, на ее ловкость и абсолютную уверенность, что у нее всё будет хорошо, и думал в это время о своих детях. Они, будучи прикрытыми домашней броней, ничего еще не сделали сами, и мне хочется, чтобы они делали свое дело, как Лейна со станции Асари по юрмальской дороге.
Еще я видел русских мужиков-пенсионеров, своих сверстников, брюзжащих на тамошнюю власть, сделавшую их гражданами второго сорта.
Они покупают контрабандную белорусскую солярку за 1 доллар (бензин сегодня в Латвии стоит 2 доллара), контрабандную белорусскую водку по 50 рублей и сигареты гродненского производства по 30 рублей, рыбачат, охотятся. В своих гаражах, в комнатках со старыми диванами в бывших смотровых ямах, вспоминают, как они держали за яйца этих местных полвека. И не могут простить, что их поперли из домов и квартир по закону о реституции; что они из огромных квартир и домов на улицах Дзирнаву и Кришьяна Барона оказались в спальных районах Риги. Не могут смотреть спокойно, как в КГБ Латвии сидят янки в своем звездно-полосатом посольстве. И вот они пьют в своих гаражах, проклиная Горбачева.
Русские из Москвы и регионов все чаще и больше покупают гражданство Евросоюза вместе с шикарными особняками в Юрмале и скромными «двушками» в пятиэтажках за цену комнаты-коммуналки в Москве.
Оккупация продолжается, но не на танках, а в банковских ячейках, русские желанны в ресторанах и барах, и каждая девушка в Латвии мечтает, что придет лето и приедет русский принц с огромным чемоданом денег, и каждая Золушка уедет в полночь не на тыкве, а на «Бентли» последней модели.
…А бабушка на улице Калькю все кружится в своей глупой шляпке, и танцу этому нет конца, она не знает ничего, что происходит вокруг, она танцует и поет беззубым ртом старую дайну, которой ее научила ее бабушка на хуторе под Цесисом во времена первой республики…