«Запахло идеологической диверсией…»
7 ноября, 2019 1:39 пп
Валерий Зеленогорский
Былое.
Первая демонстрация, посвященная Октябрьскому Перевороту.
Я закончил школу, когда еще не было дезодорантов. В выпускном классе я первый раз влюбился и бросил школу.
Новые желания рвались наружу, как партизаны из горевшей избы.
Пришлось поступить на завод, и там состоялась моя первая демонстрация лояльности правящему режиму. На проходной завода, мне дали портрет Кириленко в одну руку, а в другую стакан, с напитком неизвестного тогда мне происхождения.
Налил мне его мой наставник, для придания пролетарской твердости моей бесхребетной интеллигентности и формирования рабочей косточки, тост был за гегемона, который победит во всем мире. Пить я не умел тогда вообще, но выпил ответственно, с пролетарской удалью и понял, что у меня открылся третий глаз и новый мир, в который я вошел, был ловушкой.
Свет в глазах померк, организм приказ принял, и я упал замертво вместе с Кириленко в грязь лицом, рядом со мной в ту же грязь упал член Политбюро, секретарь ЦК КПСС, Герой Социалистического Труда Андрей Павлович Кириленко. Запахло идеологической диверсией. Товарищи по работе отнесли меня в холодок, чтобы там я набрался сил перед выходом на построение. Бросить меня и дать тихо умереть было не в их силах. Все должны были пройти мимо трибуны. Однажды в таком строю, крякнул один пенсионер — орденоносец. Сил по дороге потерял много, так и донесли его до трибуны под руки крепкие ребята из сборочного цеха, никто не заметил потери бойца, и только сдувшийся шарик на спине ветерана обозначал его трагический финал. Мой случай был легче, я слава богу, не умер, только потерял сознание на время; был бледным и все время просил пить, как раненый матрос в фильме «Брестская крепость». Зазвенели фанфары, и колонны вышли на улицы нашего города с песнями под звон медных труб.
Меня под руки вели два крепких члена коллектива, команда которым была не потерять меня до мавзолея.
Мое лицо напоминало посмертную маску вождя скульптора Альтмана.
Ноги мои уже не цеплялись за мостовую, они вывернулись, лощеный верх новых ботинок давно был срезан камнями мостовой до носков. Носки, слава богу, были красными, и кровь со сбитых ног не бросалась в глаза радостным демонстрантам. Наступал финальный проход перед трибуной, оцепление уже стояло слева
и справа через каждый метр, сначала военные с повязками, а на самой площади уже бравые ребята в серых костюмах, которые переговаривались через рукава, и было слышно, как они говорят друг другу: «Сокол, Сокол, я Ястреб, выпускай «молокозавод», а за ним «депо»». Следом шло мое орденоносное предприятие.
Меня взбодрили парой ударов по щекам, и на минуту я пришел в сознание и даже пытался ответить на возглас трибуны «Да здравствует советская молодежь.»
Я почувствовал, что это обращение лично ко мне и попытался крикнуть «Ура!», но не вышло, организм исторг только остатки завтрака.
Так и захлебнулась в моей блевотине моя комсомольская юность.
Колонна миновали трибуну, все дошли до угла, там стояли грузовики для сбора флагов и плакатов, там бросили всех: меня, членов Политбюро, флаги и прикрепленные цветы на палках, которые только что были очень востребованы.
Вечером я доковылял на убитых туфлях с начисто сбитым верхом, носки тоже были стерты до ногтей.
Мама положила меня спать, я проснулся другим человеком.
Валерий Зеленогорский
Былое.
Первая демонстрация, посвященная Октябрьскому Перевороту.
Я закончил школу, когда еще не было дезодорантов. В выпускном классе я первый раз влюбился и бросил школу.
Новые желания рвались наружу, как партизаны из горевшей избы.
Пришлось поступить на завод, и там состоялась моя первая демонстрация лояльности правящему режиму. На проходной завода, мне дали портрет Кириленко в одну руку, а в другую стакан, с напитком неизвестного тогда мне происхождения.
Налил мне его мой наставник, для придания пролетарской твердости моей бесхребетной интеллигентности и формирования рабочей косточки, тост был за гегемона, который победит во всем мире. Пить я не умел тогда вообще, но выпил ответственно, с пролетарской удалью и понял, что у меня открылся третий глаз и новый мир, в который я вошел, был ловушкой.
Свет в глазах померк, организм приказ принял, и я упал замертво вместе с Кириленко в грязь лицом, рядом со мной в ту же грязь упал член Политбюро, секретарь ЦК КПСС, Герой Социалистического Труда Андрей Павлович Кириленко. Запахло идеологической диверсией. Товарищи по работе отнесли меня в холодок, чтобы там я набрался сил перед выходом на построение. Бросить меня и дать тихо умереть было не в их силах. Все должны были пройти мимо трибуны. Однажды в таком строю, крякнул один пенсионер — орденоносец. Сил по дороге потерял много, так и донесли его до трибуны под руки крепкие ребята из сборочного цеха, никто не заметил потери бойца, и только сдувшийся шарик на спине ветерана обозначал его трагический финал. Мой случай был легче, я слава богу, не умер, только потерял сознание на время; был бледным и все время просил пить, как раненый матрос в фильме «Брестская крепость». Зазвенели фанфары, и колонны вышли на улицы нашего города с песнями под звон медных труб.
Меня под руки вели два крепких члена коллектива, команда которым была не потерять меня до мавзолея.
Мое лицо напоминало посмертную маску вождя скульптора Альтмана.
Ноги мои уже не цеплялись за мостовую, они вывернулись, лощеный верх новых ботинок давно был срезан камнями мостовой до носков. Носки, слава богу, были красными, и кровь со сбитых ног не бросалась в глаза радостным демонстрантам. Наступал финальный проход перед трибуной, оцепление уже стояло слева
и справа через каждый метр, сначала военные с повязками, а на самой площади уже бравые ребята в серых костюмах, которые переговаривались через рукава, и было слышно, как они говорят друг другу: «Сокол, Сокол, я Ястреб, выпускай «молокозавод», а за ним «депо»». Следом шло мое орденоносное предприятие.
Меня взбодрили парой ударов по щекам, и на минуту я пришел в сознание и даже пытался ответить на возглас трибуны «Да здравствует советская молодежь.»
Я почувствовал, что это обращение лично ко мне и попытался крикнуть «Ура!», но не вышло, организм исторг только остатки завтрака.
Так и захлебнулась в моей блевотине моя комсомольская юность.
Колонна миновали трибуну, все дошли до угла, там стояли грузовики для сбора флагов и плакатов, там бросили всех: меня, членов Политбюро, флаги и прикрепленные цветы на палках, которые только что были очень востребованы.
Вечером я доковылял на убитых туфлях с начисто сбитым верхом, носки тоже были стерты до ногтей.
Мама положила меня спать, я проснулся другим человеком.