«Яйца и селёдку у ней можно на пианино поставить…»
9 июля, 2018 8:57 дп
Tanya Loskutova
Репутация
У Даши муж.
У Анюты муж и любовник.
У Марины два любовника и бывший муж.
Если считать его визиты, то, можно считать, три.
У Валечки только муж. При вопросах «что так?», отшучивается: «Я мужа люблю». Подруги тоже шутят: «Все любят мужа!».
Любовник Валечке не только не нужен, но даже примерить на себя такую возможность Валечке страшно. Именно поэтому она думает об этом всё чаще и чаще.
Но не так часто, как об этом говорят её подруги.
В общем, намекают, что с ней не о чем говорить.
Про то, как Валечка бежала по рельсам впереди электрички, давно забыли. Ну, опаздывала с дачи на работу… Ну, срезала часть пути по кукурузному полю…
Ну, выскочила на пути раньше, чем электричка тронулась. Почему бежала от неё, а не к ней, объясняла резонно: «Я же помнила в какую сторону Москва, туда и побежала…
Логично? Логично…
Любовника нашли среди ботаников… Не в смысле ботаник, в смысле как Валечка.
В общем, сразу было ясно, что он тоже побежал бы от поезда в сторону большого города.
Знакомиться с ним заранее Валечка отказалась. На мероприятие она выделила один вечер и одну ночь. Иначе всё это называлось бы «отношениями». А ей хотелось приключения, эпизода… Чтобы запомнились все детали, отрепетировать «небрежный» рассказ об этом.
Ну, там нужные паузы, ещё что-нибудь со значением.
Главное, ключи от «хаты» лежали в валечкиной варежке, холодили пальцы и мешали сосредоточиться на будущем.
Про «хату» — отдельно.
Это была старая московская коммуналка (зато «в центре»). У незнакомой Валечке подруги её подруги была там своя комната 3х3,5 кв.м. Вход в неё был из кухни. Раньше это называлось «комнатой для прислуги». Все, кому было не лень, одинаково восклицали: «Хорошо раньше жили прислуги!». И одинаково вскидывали бровь. Как бы иронично!
Вторая дверь из кухни вела на чёрный ход. Через который, наверное, выходила прислуга по своим небарским делам.
Про остальные (7, 8 или 10?) комнат неинтересно. А интересно, наоборот, было, что жильцы были дружны необыкновенно.
Они жили здесь с рождения, всё, о чём можно было ссориться, состоялось, дом сносить не собирались Потому жили они дружно, как живут люди обречённые не расставаться «пока смерть не разлучит их».
Ну, а сейчас была ранняя Пасха, вполне зимний морозец, весеннее настроение, ожидание чего-то, и лёгкая печаль от подозрения, что это чего-то не сбудется и на этот раз.
Короче, всё как у людей. В кухне на всехних столах с клеёнчатыми скатёрками — тазы с винегретом, бледнокрасные яйца, бумажные цветы воткнуты в «Оливье», сыр и колбаса — не порезаны, «чтоб не заветрились».
А все жильцы, опять же, «как люди», с утра поспешили в Загорск, постоять в церкви, сотый раз подивиться бывшей колоколенке, а теперь колодцу со святой водой. «А помните эту легенду, на каком месте это построили? Какая тебе легенда мне ещё вон когда бабка рассказывала». И так до вечерней службы. Постоять, проникнуться, куличи обратно же освятить заранее, пасху, хорошо что холод, творог не скиснет. Заутреня, потом на электричке «в Москву, в Москву».
У Валечки два ключа на верёвочке — от квартиры и от собственно «хаты».
Хотелось, чтобы всё это скорей кончилось… А главное, из-за холода и протекающего носа она так и не рассмотрела своего ботаника. Вытирала нос варежкой, не разу не подняв головы.
В комнате «для прислуги» всё тоже оказалось, как у людей. На стене — Цветаева с поделённым на две части лицом — чёрную и белую. Есенин с чубом, Маяковский с губой (нижней, разумеется). На мгновение Валечке показалось, что чего-то не хватает…
Но Хемингуэй оказался на стенке напротив — в шерстяном жабо крупной вязки.
На столике бутылка Фетяски в плетёном получехле. Почему-то три чашки (интересно, что подруга подруги себе вообразила?)… пять конфет Кара-Кум, банка сайры, сырок Дружба, что-то в томате… Открывалка, ножик, чайная ложка…
Лишним на этой картинке казался ботаник. Нагнувшись, но не став от этого ниже, он деловито разшнуровывал ботинки.
Некстати, Валечка вспомнила, что при слове «носки» подруги всегда смеялись. Ну, конечно. Нельзя позволять чтобы он оставался в носках. Но если я попрошу их снять прямо сейчас, он может подумать, что… Додумывать не хотелось.
Хотелось с чего-то начать. Он залихватски, но неуклюже, вскрыл вздувшуюся банку с чем-то в томате, оно выстрелило ему на рубашку, лицо и пиджак…
Оба хрипло смеялись. Даже дольше, чем это выглядело смешным.
Это пустяшное происшествие очеловечило ситуацию, они стали немного ближе друг другу.
Пока ботаник стягивал гаслтук, она машинально теребила молнию на своём джемпере.
Рассятёгивая пуговку на манжете, ботаник невольно посмотрел на часы.
— О, — рассмеялся он, — пока мы болтали под Фетяску, кто-то уже час как воскрес…
И тут же, как возмездие за кощунственное «кто-то» в коридоре, а потом и в кухне, прямо за тонкой дверью, послышался невообразимый шум. Это промёрзшие в Загорске до костей соседи решили вернуться засветло. «И без нас, авось, воскреснет» — дружно, как всегда, решили они.
У окаменевших «любовников» мысли окаменели тоже: зачем мысли, когда и так всё ясно…
За дверью кто-то произнёс: «Вовка, а ну не лезь руками в винегрет! Ну-ка все по комнатам, переодеваемся, моем руки и таскаем всё в Сонькину комнату, яйца и селёдку, у ней можно на пианино поставить, и, вообще, метраж»…
Поверила ли Валечка в этот момент в Бога, я не знаю. Я бы лично поверила сразу во всех, о которых слышала.
Сунув ботанику в руки его пальто, ушанку, пиджак, она вывернула голову в слегка приокрытую дверь наподобие телескопа… Выволокла ботаниково тело на кухню, открыла засов на двери к чёрному ходу, сунула в мёртвые руки ботинки 46-го размера, бесшумно закрыла спасительную дверь на задвижку и впорхнула в «комнату для прислуги».
Никогда ещё Валечка не спала так сладко! Поэтому когда она услышала за дверью шум посильнее, чем накануне, ей показалось, что это сон. Спавшие не менее сладко, чем Валечка, соседи, проснулись от страшного стука в давно бездействующую дверь на чёрный ход.
Стучали руками, ногами, а может быть даже бились головой. Догадка о том, что этого не может быть, так как чёрный ход вот уже лет десять, как намертво заколочен со двора, явилась дружным жильцам, как всегда , одновременно.
Вызванная милиция, открыв по команде старшего дверь, увидела окровавленного гражданина с окровавленным ножом в трясущихся двух пальцах, без обуви, в пыльном пальто и широченной улыбкой человека, чудом избежавшего смерти. «Ботаник», наверное, подумал каждый из жильцов.
Смывая холодной водой что-то томатное с рубашки гостя, кто-то спросил, а зачем, собственно нож. Ответ ботаника всех удовлетворил: «Так открывалка-то оказалась тупая!»
А главное, никому не было интересно как ботаник здесь оказался. Может, дружная квартира (в центре Москвы!) видала и не такое, может, проводив милицию и гостя, опять же дружно все решили пойти доспать. Кто-то, зевнув, произнёс: «Понятно, что в такой темноте не только ботинки потерять можно, лампочки-то на этажах мы сами скрутили лет десять назад». Да, нелюбопытный у нас народ! Правда, говорят, что ещё и ленивый. Но про это я ничего не знаю, врать не буду.
А при чём здесь репутация?
Лет 20 назад встретила я здесь ранее знакомую из «тех самых времён». И через несколько минут скучных общих воспоминаний, лицо знакомой оживилось, и она спросила меня:
«А как там поживает эта, как её, ну, которая вечно своих любовников на чёрных лестницах прятала?»
Вот так и живём: мы — отдельно, а репутация — отдельно…
Если бы я это поняла раньше, сроду бы не стала писать про эту ерунду…
Tanya Loskutova
Репутация
У Даши муж.
У Анюты муж и любовник.
У Марины два любовника и бывший муж.
Если считать его визиты, то, можно считать, три.
У Валечки только муж. При вопросах «что так?», отшучивается: «Я мужа люблю». Подруги тоже шутят: «Все любят мужа!».
Любовник Валечке не только не нужен, но даже примерить на себя такую возможность Валечке страшно. Именно поэтому она думает об этом всё чаще и чаще.
Но не так часто, как об этом говорят её подруги.
В общем, намекают, что с ней не о чем говорить.
Про то, как Валечка бежала по рельсам впереди электрички, давно забыли. Ну, опаздывала с дачи на работу… Ну, срезала часть пути по кукурузному полю…
Ну, выскочила на пути раньше, чем электричка тронулась. Почему бежала от неё, а не к ней, объясняла резонно: «Я же помнила в какую сторону Москва, туда и побежала…
Логично? Логично…
Любовника нашли среди ботаников… Не в смысле ботаник, в смысле как Валечка.
В общем, сразу было ясно, что он тоже побежал бы от поезда в сторону большого города.
Знакомиться с ним заранее Валечка отказалась. На мероприятие она выделила один вечер и одну ночь. Иначе всё это называлось бы «отношениями». А ей хотелось приключения, эпизода… Чтобы запомнились все детали, отрепетировать «небрежный» рассказ об этом.
Ну, там нужные паузы, ещё что-нибудь со значением.
Главное, ключи от «хаты» лежали в валечкиной варежке, холодили пальцы и мешали сосредоточиться на будущем.
Про «хату» — отдельно.
Это была старая московская коммуналка (зато «в центре»). У незнакомой Валечке подруги её подруги была там своя комната 3х3,5 кв.м. Вход в неё был из кухни. Раньше это называлось «комнатой для прислуги». Все, кому было не лень, одинаково восклицали: «Хорошо раньше жили прислуги!». И одинаково вскидывали бровь. Как бы иронично!
Вторая дверь из кухни вела на чёрный ход. Через который, наверное, выходила прислуга по своим небарским делам.
Про остальные (7, 8 или 10?) комнат неинтересно. А интересно, наоборот, было, что жильцы были дружны необыкновенно.
Они жили здесь с рождения, всё, о чём можно было ссориться, состоялось, дом сносить не собирались Потому жили они дружно, как живут люди обречённые не расставаться «пока смерть не разлучит их».
Ну, а сейчас была ранняя Пасха, вполне зимний морозец, весеннее настроение, ожидание чего-то, и лёгкая печаль от подозрения, что это чего-то не сбудется и на этот раз.
Короче, всё как у людей. В кухне на всехних столах с клеёнчатыми скатёрками — тазы с винегретом, бледнокрасные яйца, бумажные цветы воткнуты в «Оливье», сыр и колбаса — не порезаны, «чтоб не заветрились».
А все жильцы, опять же, «как люди», с утра поспешили в Загорск, постоять в церкви, сотый раз подивиться бывшей колоколенке, а теперь колодцу со святой водой. «А помните эту легенду, на каком месте это построили? Какая тебе легенда мне ещё вон когда бабка рассказывала». И так до вечерней службы. Постоять, проникнуться, куличи обратно же освятить заранее, пасху, хорошо что холод, творог не скиснет. Заутреня, потом на электричке «в Москву, в Москву».
У Валечки два ключа на верёвочке — от квартиры и от собственно «хаты».
Хотелось, чтобы всё это скорей кончилось… А главное, из-за холода и протекающего носа она так и не рассмотрела своего ботаника. Вытирала нос варежкой, не разу не подняв головы.
В комнате «для прислуги» всё тоже оказалось, как у людей. На стене — Цветаева с поделённым на две части лицом — чёрную и белую. Есенин с чубом, Маяковский с губой (нижней, разумеется). На мгновение Валечке показалось, что чего-то не хватает…
Но Хемингуэй оказался на стенке напротив — в шерстяном жабо крупной вязки.
На столике бутылка Фетяски в плетёном получехле. Почему-то три чашки (интересно, что подруга подруги себе вообразила?)… пять конфет Кара-Кум, банка сайры, сырок Дружба, что-то в томате… Открывалка, ножик, чайная ложка…
Лишним на этой картинке казался ботаник. Нагнувшись, но не став от этого ниже, он деловито разшнуровывал ботинки.
Некстати, Валечка вспомнила, что при слове «носки» подруги всегда смеялись. Ну, конечно. Нельзя позволять чтобы он оставался в носках. Но если я попрошу их снять прямо сейчас, он может подумать, что… Додумывать не хотелось.
Хотелось с чего-то начать. Он залихватски, но неуклюже, вскрыл вздувшуюся банку с чем-то в томате, оно выстрелило ему на рубашку, лицо и пиджак…
Оба хрипло смеялись. Даже дольше, чем это выглядело смешным.
Это пустяшное происшествие очеловечило ситуацию, они стали немного ближе друг другу.
Пока ботаник стягивал гаслтук, она машинально теребила молнию на своём джемпере.
Рассятёгивая пуговку на манжете, ботаник невольно посмотрел на часы.
— О, — рассмеялся он, — пока мы болтали под Фетяску, кто-то уже час как воскрес…
И тут же, как возмездие за кощунственное «кто-то» в коридоре, а потом и в кухне, прямо за тонкой дверью, послышался невообразимый шум. Это промёрзшие в Загорске до костей соседи решили вернуться засветло. «И без нас, авось, воскреснет» — дружно, как всегда, решили они.
У окаменевших «любовников» мысли окаменели тоже: зачем мысли, когда и так всё ясно…
За дверью кто-то произнёс: «Вовка, а ну не лезь руками в винегрет! Ну-ка все по комнатам, переодеваемся, моем руки и таскаем всё в Сонькину комнату, яйца и селёдку, у ней можно на пианино поставить, и, вообще, метраж»…
Поверила ли Валечка в этот момент в Бога, я не знаю. Я бы лично поверила сразу во всех, о которых слышала.
Сунув ботанику в руки его пальто, ушанку, пиджак, она вывернула голову в слегка приокрытую дверь наподобие телескопа… Выволокла ботаниково тело на кухню, открыла засов на двери к чёрному ходу, сунула в мёртвые руки ботинки 46-го размера, бесшумно закрыла спасительную дверь на задвижку и впорхнула в «комнату для прислуги».
Никогда ещё Валечка не спала так сладко! Поэтому когда она услышала за дверью шум посильнее, чем накануне, ей показалось, что это сон. Спавшие не менее сладко, чем Валечка, соседи, проснулись от страшного стука в давно бездействующую дверь на чёрный ход.
Стучали руками, ногами, а может быть даже бились головой. Догадка о том, что этого не может быть, так как чёрный ход вот уже лет десять, как намертво заколочен со двора, явилась дружным жильцам, как всегда , одновременно.
Вызванная милиция, открыв по команде старшего дверь, увидела окровавленного гражданина с окровавленным ножом в трясущихся двух пальцах, без обуви, в пыльном пальто и широченной улыбкой человека, чудом избежавшего смерти. «Ботаник», наверное, подумал каждый из жильцов.
Смывая холодной водой что-то томатное с рубашки гостя, кто-то спросил, а зачем, собственно нож. Ответ ботаника всех удовлетворил: «Так открывалка-то оказалась тупая!»
А главное, никому не было интересно как ботаник здесь оказался. Может, дружная квартира (в центре Москвы!) видала и не такое, может, проводив милицию и гостя, опять же дружно все решили пойти доспать. Кто-то, зевнув, произнёс: «Понятно, что в такой темноте не только ботинки потерять можно, лампочки-то на этажах мы сами скрутили лет десять назад». Да, нелюбопытный у нас народ! Правда, говорят, что ещё и ленивый. Но про это я ничего не знаю, врать не буду.
А при чём здесь репутация?
Лет 20 назад встретила я здесь ранее знакомую из «тех самых времён». И через несколько минут скучных общих воспоминаний, лицо знакомой оживилось, и она спросила меня:
«А как там поживает эта, как её, ну, которая вечно своих любовников на чёрных лестницах прятала?»
Вот так и живём: мы — отдельно, а репутация — отдельно…
Если бы я это поняла раньше, сроду бы не стала писать про эту ерунду…