«Я вообще пишу исключительно для себя…»
5 апреля, 2021 9:14 дп
Валерий Зеленогорский
Татьяна Хохрина:
Сегодня исполнился бы 72 года удивительному, талантливейшему и ни с кем не сравнимому ВАЛЕРИЮ ЗЕЛЕНОГОРСКОМУ (Гринбергу), совершенно особому человеку здесь на Фейсбуке и в моей жизни последних лет. Второй раз я пишу это поздравление другу, которого уже нет. В прошлом феврале Валеры не стало. Вернее, его не стало с нами, потому что там, в других и, наверное, лучших пределах он будет жить вечно. По крайней мере это было бы справедливо. Вы будете смеяться, но мне иногда кажется, что Валерин уход был таким потрясением, что неудивительно, что за ним последовал этот проклятый коронавирус, в корне изменив нашу жизнь. Во всяком случае такой сюжет Валера вполне мог бы придумать! Место, которое занимал Валера в Фейсбуке, в литературе и в наших сердцах пусто и не думаю, что кем-то может заполниться. Слишком уж неповторимым и необыкновенным человеком был Валера. Такой талантливый, такой остроумный, так все понимающий про каждого человека и так способный влезть в его шкуру, он никогда не позволял себе встать хоть на ступеньку выше кого-то и посмотреть на него сверху с презрением. Он считал себя не совершеннее любого другого, поэтому смеясь он понимал и сочувствовал, легко представляя себя на чужом месте. Имея непревзойденное чувство юмора, он никогда никого не унижал своим смехом и понять человека мог как никто из нас.
Валеры ужасно не хватает. Не столько потому, что не над чем и не с кем поржать, сколько потому что ушел единомышленник и умный, тонкий, прямой и честный человек, рядом с которым было стыдно лицемерить, врать и прикидываться. Сколько раз за почти полтора года с его ухода, я ловлю себя на том, как смотрю на ситуацию каждого дня не только своими, но и Валериными глазами и мысленно говорю с ним об этом.
Сегодня мы побаиваемся общения и сидим по своим норам. Пожалуй, я просто буду считать, что Валера самоизолировался и встречает свой День рождения в очень узком кругу, но обязательно настанет день, когда мы встретимся снова…
…
Альфред Кох:
72 года назад родился мой друг Валера Гринберг, известный всем как писатель Валерий Зеленогорский.
На этот раз его день рождения выпал на католическую (она же и протестантская) Пасху. Так что мы с женой (которая его тоже очень любила) завтра будем отмечать не только воскресенье Господа нашего Иисуса Христа, но и рождение Валеры…
Что-то в этом есть… Этакий апофеоз «избранного народа»… Мда… Христос воскрес, а Валера — нет. И не воскреснет уже. Да, в общем, уже и не к чему. Скоро я и сам к нему отправлюсь… Чай, не мальчик. Поживу-поживу, да и к Валере отправлюсь. Все веселее…
Эй, Валера! Не кисни! Все нормально. Мы тебя помним и любим. Не сомневайся. Как мы без тебя? Хуже, чем с тобой. Но как-то обвыклись.
Только иногда такая тоска вдруг как нахлынет… Так что-то зачешется в глазах, защекочет в горле, что замолчишь, возьмешь паузу, отвернешь глаза, посмотришь на стенку… И вроде отпустит. Как-то так.
С днем рождения, дружок мой.
…
Игорь Свинаренко:
Гринберг — яркий, заметный, ни на кого не похожий. Никого не слушал! Что правильно. У него много преданных читателей. Жаль, что он начал писать поздно. Мы его уговаривали изложить на бумаге застольные рассказы. Долго — и он сделал это. Терпение и труд!
…
И вот его старое интервью которое я взял когда-то у него для журнала «Медведь».
Валерий Гринберг: Мне нравится все, что я пишу
Гринберг — не очень молодой, а напротив, очень взрослый человек. Правда, совершенно нетронутый сединой. Я однажды присутствовал при попытке его разоблачения: «А, ты красишься!» Нет, говорит. А ну, расстегни рубашку! Расстегнул. И там, на груди, был тот же колер растительности — южный, цыганский. Когда начинаешь расспрашивать Гринберга про жизнь, про то, как и почему он стал писателем, и выяснять, что в его текстах правда, что вымысел, он пытается вслед за Маяковским настаивать на том, что интересен своими текстами, а не жизнью…
Однако, загнанный в угол неумолимыми аргументами, честно признает, соглашается: Маяковский если чем и интересен, так уж точно не пролетарской риторикой, но тем, что он при советской власти ездил в Париж и в Штаты, жил с Лилей и Осей Бриками, участвовал в большевицком подполье, а потом катался по Москве на личной иномарке, у него были бабки, и в итоге он так драматично и загадочно застрелился… Соглашаясь, Валера оправдывается, что это его первое интервью. Хотя на самом деле это не очень интервью, мы просто сидим в ресторане и пьем водку. С пивом. Я с юности с опаской смотрел на это сочетание напитков и всячески его избегал — но теперь, поддавшись литературному влиянию и человеческому обаянию Гринберга, сдался и решил: буду запивать пшеничную ячменным, а там будь что будет…
После второй рюмки я требую от Гринберга, чтоб он мне рассказал об особенностях своего творческого пути и метода. Вздохнув, он начинает:
— Мне всегда нравился Хемингуэй, он начинал без предисловий. И еще нравилась фраза, которой Юрий Олеша начал роман «Зависть»: «По утрам он пел в клозете». Вот и у меня десять лет назад появилась фраза… Я говорил, что пишу роман, и начало такое: «В лесу было накурено». И Вова Григорьев, который тогда еще был не замминистра, а простой издатель, говорил: «Ну вот, у тебя уже есть роман, состоящий из одной строки». Но я никогда не помышлял о писательстве. По одной причине: я сам книгочей, много чего прочитал в юности, у меня было огромное уважение к пишущим людям. И я думал: ну, разве я могу сосуществовать на бумаге параллельно с людьми, которых я безмерно уважаю? Такой у меня был комплекс. К примеру, я читаю Сорокина и Пелевина, но лично с ними не знаком. У меня никогда не было желания познакомиться с писателем. Робость какая-то, они ж небожители. Плетение словес я в те годы считал большим даром… Сейчас понимаю, что это не так. Но тогда я думал: «Писать? Нет, ни за что!» Я мог только что-то рассказать. За столом. Мне говорили: эти истории, они занятные, запиши их! Я садился, брал ручку, писал три строчки, — а дальше что? Я не знал, что делать, как описывать ситуацию…
И вот вышли мои первые три книги. Люди, которые меня много лет знают — мой брат и сверстники — удивляются: «Зачем ты написал, что ты — сексуальный террорист? Мы никогда за тобой такого не замечали». Я им говорю, что это фантазия, мифологизация, это приписывание себе того чего не было. У меня все время в голове крутится кино про себя, я постоянно веду с собой внутренний диалог, придумываю, что бы я сказал в той или иной ситуации, передним умом — или задним. Ни с того ни с сего я начинаю представлять себе: а если б мне сейчас позвонила моя девушка, из прошлой жизни, и сказала: «Здравствуй, Валерий. А у меня папа умер». Я б ее спросил, не нужна ли ей помощь. И я придумываю, что мы с ней едем покупать венки. Постоянно у меня в голове возникают картины, причем не для дела, а просто так, без всякой выгоды и практической пользы. Я не сюжет сочиняю в голове, а жизнь свою… Это было всегда. Хотя, надо сказать, в каких-то рассказах изображены реальные ситуации и сюжеты из моей жизни. Что-то я уже описал, что-то — еще нет.
Как известно, у каждого писателя — свой круг тем. Вот меня, вы будете смеяться, всегда волновал вопрос нравственного выбора. К примеру, я после института пошел в армию. По моральным соображениям! Чтоб никто не говорил: а, евреи выкручиваются. Ребята, которые рядом жили, все шли служить. У нас было неприлично косить от армии. После армии, когда я с дипломом экономиста работал в Витебске, в вычислительном центре НИИ, сложилась еще одна ситуация, которой я горжусь. Меня назначили зав. сектором по алгоритмике, добавили к окладу 15 рублей, что было очень существенно. И вот вдруг в мой сектор пришел новый сотрудник. Я быстро понял, что в вычислительной технике этот парень разбирается лучше, чем я, — что, в общем, было нетрудно. Вдобавок я к тому времени успел понять, что не могу руководить людьми. Я не мог сказать многодетной матери: «Значит, так, бросай детей и езжай в колхоз на неделю!». То есть сказать я мог, но она возражала, рассказывала о своих обстоятельствах, я с ней соглашался и в результате сам ехал в колхоз. Точно так же взносы в Красный Крест за весь сектор я платил из своих денег, потому что люди посылали меня и были правы. И вот я пошел к своему начальнику, с которым мы периодически выпивали, и говорю ему: «Виталий, поменяй нас местами с этим парнем, он лучше меня знает программирование, я чувствую себя неловко, на меня это давит». Начальник сопротивлялся, объяснял мне, что я неправ, но я настоял на своем. Он разжаловал меня в пользу того парня, правда, сохранил мне мою прежнюю зарплату. Такое компромиссное решение. Когда оно было принято, у меня сразу упал камень с души. Про все это я, может, когда-нибудь напишу…
Помню, в НИИ я выступал на каких-то конференциях, занимался экономическими исследованиями по поводу перспектив станкостроения. Смешно, что их ценили другие ученые. Потом как нужный народному хозяйству специалист, как светило науки я был приглашен на флагман отечественного станкостроения — завод «50 лет Октября», это на Нижегородской, недалеко от Птичьего рынка. Я сделал карьеру…
Первый мой контакт с миром литературы случился в то время, когда я еще жил в Витебске. Я однажды отвез в Москву, в журнал «Юность», несколько рассказов. Прямо с улицы пришел к зав. отделом сатиры и юмора, — это был Славкин — он меня принял нормально, и через пару месяцев в журнале вышел рассказ. Это произвело эффект взрыва в нашем маленьком городе. Автор этих рассказов немедленно прославился на весь Витебск. Но это был, увы, не я, а мой товарищ Алик Крумер, который потом уехал в Израиль.
Но не прошло и тридцати лет с того дня, как я тоже стал писателем.
— О! С чем я тебя и поздравляю. Постой, ты писать начал когда «Альфа-Банке» работал?
— Нет, нет. После.
— Это легко объяснить. Я думаю, это связано с писательскими амбициями Петра Авена, который давно планирует войти в большую литературу. Ты не мог вот так поперед батька… Он же не пишет пока… Кстати, а чего ты ушел из банка? Поругался с Авеном?
— Я не ругался, не. Это было мое решение, связанное с тем, что банк изменил стратегию. У них раньше была региональная программа, по всей стране они открывались новые отделения. Частью этой политики была культурная программа — это когда проводились презентации новых офисов…
— Пьянка, звезды, концерт?
— Да. Но это закончилось. После того как было решено с открытия отделений в регионах переключиться на создание сети «Альфа-Банк-Экспресс» в Москве. Предмета сотрудничества не стало, я сказал, что работы нет и потому мне лучше уйти.
— Ага, и сейчас ты занимаешься тем же самым, но как ПБОЮЛ.
— Можно и так сказать. Или ИТД.
— Расскажи, вот как это происходило. Это что, привезти артистов и пусть себе поют, а ты расписался в ведомости и от нечего делать бухаешь в сторонке?
— Нет, что ты, там же нужен креатив. К примеру, Демидовский ужин в Екатеринбурге… В зале филармонии накрывается стол, меню с литературной основе, — иногда выдуманной. К примеру, приносят одну картофелину и три икринки черные. В меню объясняется, что в свое время Демидову разрешили выпускать ядра и дробь, и в честь этого события придумано такое блюдо…
— А в каком диапазоне ты работаешь? Что тебе самому нравится из музыки?
— Для меня музыка как культурная среда отсутствует. Я занимаюсь этим, но у меня чисто коммерческий подход. Что бы ни хотели люди, я на это вообще не реагирую. Сердючка так Сердючка, Рома Зверь — пожалуйста. «Уматурман» всем нравится, а мне — нет…
Ну, что значит — уровень? Работа есть работа. Когда я вывозил в провинцию народных артистов, которые, все помнят, выступали на банкетах у Брежнева, у гостей была иллюзия, что они приобщаются к высшему обществу. Но если бы мне пришлось организовать выступление Михаила Круга, в какой-то другой компании — я б это сделал; ну а что, это тоже работа. В этой профессии так: можно написать одну хорошую песню как Юра Лоза — и хватит, это я про «Мой маленький плот». И он с этой песней живет и будет жить много лет, дай Бог ему здоровья, и эта песня будет его кормить. Так это хорошо! А есть люди, у которых нет ни одной хорошей песни!
Хочешь, я скажу насчет Лепса? Я увидел его сразу после того, как его перевезли из Сочи, где он был на подхвате, пел в ресторанах. Он поет очень страстно. Но поет он довольно плоско. Но он, конечно, поет лучше чем Буйнов. Он носитель мужского начала, у него великолепные песни — «Крыса-ревность». А многим нравится, когда мужчина надевает обтягивающие брюки.
Вот на 25-летие Высоцкого поставили десять песен — так я заплакал, когда услышал их по радио. Помню, я жил в двушке и слушал «Кони привередливые». И мне первая жена говорила — хер ты пойдешь в букинистический магазин. Пока не помоешь пол. И я ставил «Кони привередливые» и драил пол. Шарил под кроватями и слушал: «Чуть помедленнее кони». Та песня мне давала драйв охуенный. Хотя мне музыка в хуй не уперлась.
Я Высоцкого видел в спектакле один раз, «Павшие и живые». Я не считал его крупным актером. Но с этим делом, с песнями… Знал он три аккорда или пять, не имеет значения. Без разговоров. А потом весь день на радио они обсуждали его личную жизнь. Мне все равно — был ли он наркоманом, пиздил ли он Влади… К делу отношения не имеет.
— Какой у тебя был верхний уровень и какой — нижний? По организации мероприятий?
— Верх — это когда я, работая в банке, участвовал в организации концерта Элтона Джона. Он пел для 600 человек, сольный концерт в Царском селе, который через Интернет транслировался на весь мир. А нижний уровень был такой. В 1993 году женился один председатель банка. Поручает мне все организовать. Я спрашиваю: какая нужна программа? Он говорит: пригласи, кого считаешь нужным, ну, там, артистов, певцов… И вот начинается свадьба. Невеста весь вечер сидела в баре, ни разу не поднялась в зал. Я спрашиваю у заказчика — может, что-то не так? Артисты не те, может? Он говорит: да это меня вообще не волнует. Артисты вообще пусть уйдут, они мне совершенно не нужны, а ты тут сядь и расскажи что-нибудь. Я тебя пригласил для того, чтоб ты рассказал те истории, которые я в твоем исполнении слышал однажды за столом, когда мы в одной компании во МХАТе выпивали. Но я не мог тебе это прямо сказать, и попросил позвать каких-нибудь певцов… Вот это было для меня неожиданностью. Но я вспомнил, как все было в тот раз, про который он вспомнил. После спектакля у Бори Краснова мы собрались в «Вудстоке», в нижнем кафе, и я рассказывал истории типа «Секс в небольшом городе». Этот человек, значит, там был и запомнил меня, а после нашел и предложил мне как бы спродюсировать свою свадьбу… Короче, выгнали артистов, не помню уж,кто там был. Но они не обиделись, деньги ведь получили. Ну, я сел и рассказал свои истории. Меня это немножко покоробило…
— А потом настал момент, когда ты наконец изложил одну из этих историй на бумаге. И что? Наутро проснулся знаменитым? Или как? С этого момента поподробнее.
— Я сел и написал семистраничный рассказ, от руки, а после набил его сам на компьютере. Клавиатуру я в принципе освоил, но я никак не мог запомнить, где там запятая, что затормозило процесс. Написал — и позвонил Арканову. Говорю: «Аркадий Михалыч! Тут такая история… Если ты мне скажешь, что это херня, то…» Посылаю. Он мне звонит через три часа и говорит: «Значит, так: все нормально. Можно печатать. Вреда не будет». Ну, Арканов — это авторитет, практикующий литератор, который столько за 40 лет написал… Я принес свой первый рассказ в журнал «Медведь». Ну и началось.
— Ты пока пишешь рассказы. А как насчет большой книги?
— Нет, у меня темперамента хватает только на 10 страниц. Когда я читаю чей-нибудь роман — Камю, допустим — то я если встречаю персонажа, который впервые появился на 12-й странице, и на 98-й он появляется из-за церкви, и за ним идет история, — я удивляюсь: как можно держать это все в башке?!
— Ну ладно, а сценарий? Из всех искусств важнейшим ведь является кино…
— Я говорил про это со сценаристом Бородянским, у которого 40 фильмов не самых плохих. Как это делается? Мне интересно. Он сказал, что не надо писать сценарий по кадрам, нужно сначала придумать персонажей, потом включать их в сцены и вовлекать в диалоги. Но у меня ощущение, что у меня не получаются диалоги. Ну вот как люди разговаривают? Мы сидим разговариваем, перескакивая с темы на тему, и если это записать на диктофон а потом расшифровать — неужели наш пиздеж может быть кому-то интересен? Неужели он может иметь самостоятельную ценность? Ну конечно, если речь не идет о компромате… Для меня образец диалога — это разговор Траволты с черным, в «Криминальном чтиве», когда они едут в машине. И черный цитирует Библию, идут комментарии, — огромная смысловая нагрузка. Какой до безумия насыщенный диалог! А они ведь едут убивать людей! Но я понимаю, что таких диалогов нет в природе… И тем не менее я попробовал написать схему сценария. Я взял лист бумаги и нарисовал домик. Разграфил его на квадратики, это квартиры. И заполнил их людьми. Здесь у меня живет нефтяник из Сургута, здесь — ветеран войны с внучкой… Потом, значит, подложил историй под них. Женщина-профессор живет с дочкой, которой она передала своего молодого человека. Потом дочка отставного полковника КГБ начинает жить с диссидентом из третьей квартиры. Думаю, путь правильный: населить персонажами дом, а потом их переебать между собой. У меня не только диалогов нет. У меня еще и пейзажей нет, описания обстановки, в которой это все происходит, нет. И я хочу понять — правильно это или неправильно? Может, персонажу не хватает опоры? А еще я хотел бы из «Сергея Сергеевича и Маши» сделать как бы такой «Осенний марафон» — 2. Объясню почему. Выход этого фильма в ту пору совпал с моим уходом из дома. И проблемы Бузыкина были очень мне понятны. Вообще фильм был мне очень по теме. Тогда на искусство смотрели иначе, в нем искали ответ. Поскольку получить его от людей, которые окружали меня, было невозможно. Когда ты страдаешь, то как сказать своему другу: «Понимаешь, я не знаю, как бросить ребенка, жену и уйти в никуда». Это была проблема. А сейчас хоть что читай — никаких ответов на мои вопросы не существует. Сегодня другая жизнь. Сейчас человек, который зарабатывает, может спокойно съехать из дома, купить новую квартиру и безболезненно, не обижая одну семью, начать жить с другой. Другая ситуация, и моральная и социальная!
— А как изменилась твоя жизнь с тех пор как ты стал писателем? Люди тебя иначе стали воспринимать?
— Ничего не изменилось. Люди, которые меня давно знают — они не удивлены. Никакого трепета. Ну вот у меня два брата, которые за мной такого не знали, и они мне говорят: зачем ты написал, что папа крепко пил? И что за это у тебя за сексуальные приключения, о которых мы не знали? Им я открылся с неожиданной стороны. Один человек сказал: «Боже мой, «Сергей Сергеич и Маша» — это же моя история! Я же только что расстался с девушкой!» Я ему говорю — ты что, сдурел, какие девушки, у тебя же диабет!
— А твоим знакомым женщинам льстит, что они общаются с литератором?
— Ни одна женщина из тех, кого я знал раньше, не изменила ко мне отношения. Вот раньше, когда человек издавал книгу или две, то, конечно была бы совершенно другая реакция на него. Да и не обязательно было публиковать. «Он пишет в стол», — это уже звучало. «У него вышла тетрадка в Самиздате, мы вам дадим на одну ночь». Один мой знакомый говорит: «Я пишу только для того, чтоб мне девушки давали». Ну и как, спрашиваю, есть в этом смысле движение? Есть, отвечает, но уже хочется денег. В общем, никого мои писания не удивили, да и сам я не удивляюсь тому, что вижу свой текст напечатанным на бумаге, никакого оргазма не было по этому поводу. Главное, чтоб мне не было стыдно за написанное… И все-таки есть одна важная вещь, которая изменилась в моей жизни. Писание дало мне возможность перестать играть. Я считаю, это очень важно.
— А что игра для тебя значила, насколько это тебя занимало?
— Есть две причины, по которым люди начинают играть. Либо у них уже не стоит так как раньше, либо у них нет дела, которое бы их занимало. Человек часто не может найти себе созидательное занятие, особенно это касается людей, которым деньги упали откуда-то неожиданно и он вынужден был приобрести дорогие привычки.
— У тебя какой случай из этих двух?
— У меня случай такой: работа, которой я занимаюсь, не требует ежедневных усилий. Ну, взять к примеру вывоз Кировского балета в другую страну. Раньше это отнимало много усилий, а сейчас все просто. Технологически это может сделать нормальная секретарша. Тебе остается только встретиться с человеком, который за все платит, и получить с него деньги. Таких работ в месяц всего две, и времени остается полно. Картина такая: вечером ты выпил, утром встал, помылся, позавтракал, и нужно себе найти занятие. Выходишь из комнаты, небритый, с похмелюги, а тут жена ходит… Даже если она тебя не трогает, все равно как-то глупо сидеть дома. Надо уехать, а куда? Можно поехать обедать… У меня была группа, которая жила по этой схеме. Обед, переходящий в ужин, потом, значит, десант высаживался в казино. Вообще людей инфицировать несложно. Это легко — взять и подсадить на что-то. И я подсел. Стал ездить в казино. И для меня это стало проблемой. Как-то я был на дне рождения, выпил, а оттуда зашел в казино и… проиграл все что было. А дома у меня лежат деньги на программу «День металлурга». В 4 утра я еду домой, беру эти деньги, возвращаюсь в Golden Palace и… засаживаю 40 тысяч. 40! Вернулся домой и думаю: ни хера себе, хорошо выступил… Что делать? Слава Богу, так сложились обстоятельства, что пришла работа. Видно, Бог дал команду, чтоб мне эти деньги вернули. И когда я начал писать, то спрыгнул с казино. Я конечно могу пойти сыграть, но это уже не то… Игра — я считаю, это страшней чем наркомания. С наркотиками, там есть физическая граница: человек потерял здоровье или сдох. А здесь, с игрой, границ нет. Игра давала мне сильные ощущения. Когда человек начинает играть, его социальная жизнь вообще не волнует. Жена, дети, работа — ничего ему не надо. Я видел людей, которые уходили в игру… Они звонили, им подвозили деньги — ну не самосвалами, но портфелями. Потом деньги снова кончаются. Ничего не волнует, вот везите сейчас еще портфель, и все. Человек начинает встречаться с исключительно с девушками-крупье, которые работают в вип-зале. Человек 24 часа не выходит из зала, ему крупье уже и жена и сестра, и секретарша, все разговоры, все общение — только с ней.
Я фаталист по натуре и думаю, что все происходит в то время, в которое оно должно происходить. Да, да! У меня такое ощущение. Главное — не надо упускать шанс. Всегда есть знаки, которые надо замечать. Например, когда у меня в первом браке возник роман с нынешней женой, я три года мучился, не мог уйти из дома. Всякие себе устраивал искусственные препятствия, чтобы не уйти: у меня же была маленькая дочка. А потом в один прекрасный день я пришел домой в неурочное время и мне сказали — иди на хер отсюда. И я ушел — без одежды, без ничего. В никуда. Это было совершенно просто и естественно. И я, домашний мальчик, который никогда не жил даже в коммунальной квартире — вдруг оказался в рабочем общежитии, где люди пили с утра до ночи, били друг друга головой об стенку. Просто так, для радости. Темой их раздора не была литература, и ксенофобии у них не было, — они просто поработали и теперь выпивали. В удобства они ходил так, будто там место не обозначено. Где сел, там и навалил. И я жил там… Если б я себе такую картинку будущего представил, я б никогда не ушел! Но оказалось, что жизнь богаче вымысла. И — ничего!
Я часто вспоминаю службу в армии. Я там добился должности писаря, но она меня не удовлетворила, хотелось лучшей доли. После я попал в саперную роту, где меня начали терзать, и я воспринял это не как наказание, а как судьбу. Я всегда на это так смотрел. Когда был путч 91-го года, я спокойно подумал — ну все, этот период жизни кончился, будем жить в новых обстоятельствах. Вот и сейчас я готов к перемене участи. Когда снова заиграет «Лебединое озеро», я буду знать, что мне делать: двигаться потихоньку к заводу автоматических линий. «Вот я, не забыли? Готов возглавить плановый отдел». Буду опять сдавать ленинский зачет, — или принимать.
Мне-то нравится все, что я пишу. И чем больше я читаю себя, тем больше мне нравится. Я вообще пишу исключительно для себя…
Валерий Зеленогорский
Татьяна Хохрина:
Сегодня исполнился бы 72 года удивительному, талантливейшему и ни с кем не сравнимому ВАЛЕРИЮ ЗЕЛЕНОГОРСКОМУ (Гринбергу), совершенно особому человеку здесь на Фейсбуке и в моей жизни последних лет. Второй раз я пишу это поздравление другу, которого уже нет. В прошлом феврале Валеры не стало. Вернее, его не стало с нами, потому что там, в других и, наверное, лучших пределах он будет жить вечно. По крайней мере это было бы справедливо. Вы будете смеяться, но мне иногда кажется, что Валерин уход был таким потрясением, что неудивительно, что за ним последовал этот проклятый коронавирус, в корне изменив нашу жизнь. Во всяком случае такой сюжет Валера вполне мог бы придумать! Место, которое занимал Валера в Фейсбуке, в литературе и в наших сердцах пусто и не думаю, что кем-то может заполниться. Слишком уж неповторимым и необыкновенным человеком был Валера. Такой талантливый, такой остроумный, так все понимающий про каждого человека и так способный влезть в его шкуру, он никогда не позволял себе встать хоть на ступеньку выше кого-то и посмотреть на него сверху с презрением. Он считал себя не совершеннее любого другого, поэтому смеясь он понимал и сочувствовал, легко представляя себя на чужом месте. Имея непревзойденное чувство юмора, он никогда никого не унижал своим смехом и понять человека мог как никто из нас.
Валеры ужасно не хватает. Не столько потому, что не над чем и не с кем поржать, сколько потому что ушел единомышленник и умный, тонкий, прямой и честный человек, рядом с которым было стыдно лицемерить, врать и прикидываться. Сколько раз за почти полтора года с его ухода, я ловлю себя на том, как смотрю на ситуацию каждого дня не только своими, но и Валериными глазами и мысленно говорю с ним об этом.
Сегодня мы побаиваемся общения и сидим по своим норам. Пожалуй, я просто буду считать, что Валера самоизолировался и встречает свой День рождения в очень узком кругу, но обязательно настанет день, когда мы встретимся снова…
…
Альфред Кох:
72 года назад родился мой друг Валера Гринберг, известный всем как писатель Валерий Зеленогорский.
На этот раз его день рождения выпал на католическую (она же и протестантская) Пасху. Так что мы с женой (которая его тоже очень любила) завтра будем отмечать не только воскресенье Господа нашего Иисуса Христа, но и рождение Валеры…
Что-то в этом есть… Этакий апофеоз «избранного народа»… Мда… Христос воскрес, а Валера — нет. И не воскреснет уже. Да, в общем, уже и не к чему. Скоро я и сам к нему отправлюсь… Чай, не мальчик. Поживу-поживу, да и к Валере отправлюсь. Все веселее…
Эй, Валера! Не кисни! Все нормально. Мы тебя помним и любим. Не сомневайся. Как мы без тебя? Хуже, чем с тобой. Но как-то обвыклись.
Только иногда такая тоска вдруг как нахлынет… Так что-то зачешется в глазах, защекочет в горле, что замолчишь, возьмешь паузу, отвернешь глаза, посмотришь на стенку… И вроде отпустит. Как-то так.
С днем рождения, дружок мой.
…
Игорь Свинаренко:
Гринберг — яркий, заметный, ни на кого не похожий. Никого не слушал! Что правильно. У него много преданных читателей. Жаль, что он начал писать поздно. Мы его уговаривали изложить на бумаге застольные рассказы. Долго — и он сделал это. Терпение и труд!
…
И вот его старое интервью которое я взял когда-то у него для журнала «Медведь».
Валерий Гринберг: Мне нравится все, что я пишу
Гринберг — не очень молодой, а напротив, очень взрослый человек. Правда, совершенно нетронутый сединой. Я однажды присутствовал при попытке его разоблачения: «А, ты красишься!» Нет, говорит. А ну, расстегни рубашку! Расстегнул. И там, на груди, был тот же колер растительности — южный, цыганский. Когда начинаешь расспрашивать Гринберга про жизнь, про то, как и почему он стал писателем, и выяснять, что в его текстах правда, что вымысел, он пытается вслед за Маяковским настаивать на том, что интересен своими текстами, а не жизнью…
Однако, загнанный в угол неумолимыми аргументами, честно признает, соглашается: Маяковский если чем и интересен, так уж точно не пролетарской риторикой, но тем, что он при советской власти ездил в Париж и в Штаты, жил с Лилей и Осей Бриками, участвовал в большевицком подполье, а потом катался по Москве на личной иномарке, у него были бабки, и в итоге он так драматично и загадочно застрелился… Соглашаясь, Валера оправдывается, что это его первое интервью. Хотя на самом деле это не очень интервью, мы просто сидим в ресторане и пьем водку. С пивом. Я с юности с опаской смотрел на это сочетание напитков и всячески его избегал — но теперь, поддавшись литературному влиянию и человеческому обаянию Гринберга, сдался и решил: буду запивать пшеничную ячменным, а там будь что будет…
После второй рюмки я требую от Гринберга, чтоб он мне рассказал об особенностях своего творческого пути и метода. Вздохнув, он начинает:
— Мне всегда нравился Хемингуэй, он начинал без предисловий. И еще нравилась фраза, которой Юрий Олеша начал роман «Зависть»: «По утрам он пел в клозете». Вот и у меня десять лет назад появилась фраза… Я говорил, что пишу роман, и начало такое: «В лесу было накурено». И Вова Григорьев, который тогда еще был не замминистра, а простой издатель, говорил: «Ну вот, у тебя уже есть роман, состоящий из одной строки». Но я никогда не помышлял о писательстве. По одной причине: я сам книгочей, много чего прочитал в юности, у меня было огромное уважение к пишущим людям. И я думал: ну, разве я могу сосуществовать на бумаге параллельно с людьми, которых я безмерно уважаю? Такой у меня был комплекс. К примеру, я читаю Сорокина и Пелевина, но лично с ними не знаком. У меня никогда не было желания познакомиться с писателем. Робость какая-то, они ж небожители. Плетение словес я в те годы считал большим даром… Сейчас понимаю, что это не так. Но тогда я думал: «Писать? Нет, ни за что!» Я мог только что-то рассказать. За столом. Мне говорили: эти истории, они занятные, запиши их! Я садился, брал ручку, писал три строчки, — а дальше что? Я не знал, что делать, как описывать ситуацию…
И вот вышли мои первые три книги. Люди, которые меня много лет знают — мой брат и сверстники — удивляются: «Зачем ты написал, что ты — сексуальный террорист? Мы никогда за тобой такого не замечали». Я им говорю, что это фантазия, мифологизация, это приписывание себе того чего не было. У меня все время в голове крутится кино про себя, я постоянно веду с собой внутренний диалог, придумываю, что бы я сказал в той или иной ситуации, передним умом — или задним. Ни с того ни с сего я начинаю представлять себе: а если б мне сейчас позвонила моя девушка, из прошлой жизни, и сказала: «Здравствуй, Валерий. А у меня папа умер». Я б ее спросил, не нужна ли ей помощь. И я придумываю, что мы с ней едем покупать венки. Постоянно у меня в голове возникают картины, причем не для дела, а просто так, без всякой выгоды и практической пользы. Я не сюжет сочиняю в голове, а жизнь свою… Это было всегда. Хотя, надо сказать, в каких-то рассказах изображены реальные ситуации и сюжеты из моей жизни. Что-то я уже описал, что-то — еще нет.
Как известно, у каждого писателя — свой круг тем. Вот меня, вы будете смеяться, всегда волновал вопрос нравственного выбора. К примеру, я после института пошел в армию. По моральным соображениям! Чтоб никто не говорил: а, евреи выкручиваются. Ребята, которые рядом жили, все шли служить. У нас было неприлично косить от армии. После армии, когда я с дипломом экономиста работал в Витебске, в вычислительном центре НИИ, сложилась еще одна ситуация, которой я горжусь. Меня назначили зав. сектором по алгоритмике, добавили к окладу 15 рублей, что было очень существенно. И вот вдруг в мой сектор пришел новый сотрудник. Я быстро понял, что в вычислительной технике этот парень разбирается лучше, чем я, — что, в общем, было нетрудно. Вдобавок я к тому времени успел понять, что не могу руководить людьми. Я не мог сказать многодетной матери: «Значит, так, бросай детей и езжай в колхоз на неделю!». То есть сказать я мог, но она возражала, рассказывала о своих обстоятельствах, я с ней соглашался и в результате сам ехал в колхоз. Точно так же взносы в Красный Крест за весь сектор я платил из своих денег, потому что люди посылали меня и были правы. И вот я пошел к своему начальнику, с которым мы периодически выпивали, и говорю ему: «Виталий, поменяй нас местами с этим парнем, он лучше меня знает программирование, я чувствую себя неловко, на меня это давит». Начальник сопротивлялся, объяснял мне, что я неправ, но я настоял на своем. Он разжаловал меня в пользу того парня, правда, сохранил мне мою прежнюю зарплату. Такое компромиссное решение. Когда оно было принято, у меня сразу упал камень с души. Про все это я, может, когда-нибудь напишу…
Помню, в НИИ я выступал на каких-то конференциях, занимался экономическими исследованиями по поводу перспектив станкостроения. Смешно, что их ценили другие ученые. Потом как нужный народному хозяйству специалист, как светило науки я был приглашен на флагман отечественного станкостроения — завод «50 лет Октября», это на Нижегородской, недалеко от Птичьего рынка. Я сделал карьеру…
Первый мой контакт с миром литературы случился в то время, когда я еще жил в Витебске. Я однажды отвез в Москву, в журнал «Юность», несколько рассказов. Прямо с улицы пришел к зав. отделом сатиры и юмора, — это был Славкин — он меня принял нормально, и через пару месяцев в журнале вышел рассказ. Это произвело эффект взрыва в нашем маленьком городе. Автор этих рассказов немедленно прославился на весь Витебск. Но это был, увы, не я, а мой товарищ Алик Крумер, который потом уехал в Израиль.
Но не прошло и тридцати лет с того дня, как я тоже стал писателем.
— О! С чем я тебя и поздравляю. Постой, ты писать начал когда «Альфа-Банке» работал?
— Нет, нет. После.
— Это легко объяснить. Я думаю, это связано с писательскими амбициями Петра Авена, который давно планирует войти в большую литературу. Ты не мог вот так поперед батька… Он же не пишет пока… Кстати, а чего ты ушел из банка? Поругался с Авеном?
— Я не ругался, не. Это было мое решение, связанное с тем, что банк изменил стратегию. У них раньше была региональная программа, по всей стране они открывались новые отделения. Частью этой политики была культурная программа — это когда проводились презентации новых офисов…
— Пьянка, звезды, концерт?
— Да. Но это закончилось. После того как было решено с открытия отделений в регионах переключиться на создание сети «Альфа-Банк-Экспресс» в Москве. Предмета сотрудничества не стало, я сказал, что работы нет и потому мне лучше уйти.
— Ага, и сейчас ты занимаешься тем же самым, но как ПБОЮЛ.
— Можно и так сказать. Или ИТД.
— Расскажи, вот как это происходило. Это что, привезти артистов и пусть себе поют, а ты расписался в ведомости и от нечего делать бухаешь в сторонке?
— Нет, что ты, там же нужен креатив. К примеру, Демидовский ужин в Екатеринбурге… В зале филармонии накрывается стол, меню с литературной основе, — иногда выдуманной. К примеру, приносят одну картофелину и три икринки черные. В меню объясняется, что в свое время Демидову разрешили выпускать ядра и дробь, и в честь этого события придумано такое блюдо…
— А в каком диапазоне ты работаешь? Что тебе самому нравится из музыки?
— Для меня музыка как культурная среда отсутствует. Я занимаюсь этим, но у меня чисто коммерческий подход. Что бы ни хотели люди, я на это вообще не реагирую. Сердючка так Сердючка, Рома Зверь — пожалуйста. «Уматурман» всем нравится, а мне — нет…
Ну, что значит — уровень? Работа есть работа. Когда я вывозил в провинцию народных артистов, которые, все помнят, выступали на банкетах у Брежнева, у гостей была иллюзия, что они приобщаются к высшему обществу. Но если бы мне пришлось организовать выступление Михаила Круга, в какой-то другой компании — я б это сделал; ну а что, это тоже работа. В этой профессии так: можно написать одну хорошую песню как Юра Лоза — и хватит, это я про «Мой маленький плот». И он с этой песней живет и будет жить много лет, дай Бог ему здоровья, и эта песня будет его кормить. Так это хорошо! А есть люди, у которых нет ни одной хорошей песни!
Хочешь, я скажу насчет Лепса? Я увидел его сразу после того, как его перевезли из Сочи, где он был на подхвате, пел в ресторанах. Он поет очень страстно. Но поет он довольно плоско. Но он, конечно, поет лучше чем Буйнов. Он носитель мужского начала, у него великолепные песни — «Крыса-ревность». А многим нравится, когда мужчина надевает обтягивающие брюки.
Вот на 25-летие Высоцкого поставили десять песен — так я заплакал, когда услышал их по радио. Помню, я жил в двушке и слушал «Кони привередливые». И мне первая жена говорила — хер ты пойдешь в букинистический магазин. Пока не помоешь пол. И я ставил «Кони привередливые» и драил пол. Шарил под кроватями и слушал: «Чуть помедленнее кони». Та песня мне давала драйв охуенный. Хотя мне музыка в хуй не уперлась.
Я Высоцкого видел в спектакле один раз, «Павшие и живые». Я не считал его крупным актером. Но с этим делом, с песнями… Знал он три аккорда или пять, не имеет значения. Без разговоров. А потом весь день на радио они обсуждали его личную жизнь. Мне все равно — был ли он наркоманом, пиздил ли он Влади… К делу отношения не имеет.
— Какой у тебя был верхний уровень и какой — нижний? По организации мероприятий?
— Верх — это когда я, работая в банке, участвовал в организации концерта Элтона Джона. Он пел для 600 человек, сольный концерт в Царском селе, который через Интернет транслировался на весь мир. А нижний уровень был такой. В 1993 году женился один председатель банка. Поручает мне все организовать. Я спрашиваю: какая нужна программа? Он говорит: пригласи, кого считаешь нужным, ну, там, артистов, певцов… И вот начинается свадьба. Невеста весь вечер сидела в баре, ни разу не поднялась в зал. Я спрашиваю у заказчика — может, что-то не так? Артисты не те, может? Он говорит: да это меня вообще не волнует. Артисты вообще пусть уйдут, они мне совершенно не нужны, а ты тут сядь и расскажи что-нибудь. Я тебя пригласил для того, чтоб ты рассказал те истории, которые я в твоем исполнении слышал однажды за столом, когда мы в одной компании во МХАТе выпивали. Но я не мог тебе это прямо сказать, и попросил позвать каких-нибудь певцов… Вот это было для меня неожиданностью. Но я вспомнил, как все было в тот раз, про который он вспомнил. После спектакля у Бори Краснова мы собрались в «Вудстоке», в нижнем кафе, и я рассказывал истории типа «Секс в небольшом городе». Этот человек, значит, там был и запомнил меня, а после нашел и предложил мне как бы спродюсировать свою свадьбу… Короче, выгнали артистов, не помню уж,кто там был. Но они не обиделись, деньги ведь получили. Ну, я сел и рассказал свои истории. Меня это немножко покоробило…
— А потом настал момент, когда ты наконец изложил одну из этих историй на бумаге. И что? Наутро проснулся знаменитым? Или как? С этого момента поподробнее.
— Я сел и написал семистраничный рассказ, от руки, а после набил его сам на компьютере. Клавиатуру я в принципе освоил, но я никак не мог запомнить, где там запятая, что затормозило процесс. Написал — и позвонил Арканову. Говорю: «Аркадий Михалыч! Тут такая история… Если ты мне скажешь, что это херня, то…» Посылаю. Он мне звонит через три часа и говорит: «Значит, так: все нормально. Можно печатать. Вреда не будет». Ну, Арканов — это авторитет, практикующий литератор, который столько за 40 лет написал… Я принес свой первый рассказ в журнал «Медведь». Ну и началось.
— Ты пока пишешь рассказы. А как насчет большой книги?
— Нет, у меня темперамента хватает только на 10 страниц. Когда я читаю чей-нибудь роман — Камю, допустим — то я если встречаю персонажа, который впервые появился на 12-й странице, и на 98-й он появляется из-за церкви, и за ним идет история, — я удивляюсь: как можно держать это все в башке?!
— Ну ладно, а сценарий? Из всех искусств важнейшим ведь является кино…
— Я говорил про это со сценаристом Бородянским, у которого 40 фильмов не самых плохих. Как это делается? Мне интересно. Он сказал, что не надо писать сценарий по кадрам, нужно сначала придумать персонажей, потом включать их в сцены и вовлекать в диалоги. Но у меня ощущение, что у меня не получаются диалоги. Ну вот как люди разговаривают? Мы сидим разговариваем, перескакивая с темы на тему, и если это записать на диктофон а потом расшифровать — неужели наш пиздеж может быть кому-то интересен? Неужели он может иметь самостоятельную ценность? Ну конечно, если речь не идет о компромате… Для меня образец диалога — это разговор Траволты с черным, в «Криминальном чтиве», когда они едут в машине. И черный цитирует Библию, идут комментарии, — огромная смысловая нагрузка. Какой до безумия насыщенный диалог! А они ведь едут убивать людей! Но я понимаю, что таких диалогов нет в природе… И тем не менее я попробовал написать схему сценария. Я взял лист бумаги и нарисовал домик. Разграфил его на квадратики, это квартиры. И заполнил их людьми. Здесь у меня живет нефтяник из Сургута, здесь — ветеран войны с внучкой… Потом, значит, подложил историй под них. Женщина-профессор живет с дочкой, которой она передала своего молодого человека. Потом дочка отставного полковника КГБ начинает жить с диссидентом из третьей квартиры. Думаю, путь правильный: населить персонажами дом, а потом их переебать между собой. У меня не только диалогов нет. У меня еще и пейзажей нет, описания обстановки, в которой это все происходит, нет. И я хочу понять — правильно это или неправильно? Может, персонажу не хватает опоры? А еще я хотел бы из «Сергея Сергеевича и Маши» сделать как бы такой «Осенний марафон» — 2. Объясню почему. Выход этого фильма в ту пору совпал с моим уходом из дома. И проблемы Бузыкина были очень мне понятны. Вообще фильм был мне очень по теме. Тогда на искусство смотрели иначе, в нем искали ответ. Поскольку получить его от людей, которые окружали меня, было невозможно. Когда ты страдаешь, то как сказать своему другу: «Понимаешь, я не знаю, как бросить ребенка, жену и уйти в никуда». Это была проблема. А сейчас хоть что читай — никаких ответов на мои вопросы не существует. Сегодня другая жизнь. Сейчас человек, который зарабатывает, может спокойно съехать из дома, купить новую квартиру и безболезненно, не обижая одну семью, начать жить с другой. Другая ситуация, и моральная и социальная!
— А как изменилась твоя жизнь с тех пор как ты стал писателем? Люди тебя иначе стали воспринимать?
— Ничего не изменилось. Люди, которые меня давно знают — они не удивлены. Никакого трепета. Ну вот у меня два брата, которые за мной такого не знали, и они мне говорят: зачем ты написал, что папа крепко пил? И что за это у тебя за сексуальные приключения, о которых мы не знали? Им я открылся с неожиданной стороны. Один человек сказал: «Боже мой, «Сергей Сергеич и Маша» — это же моя история! Я же только что расстался с девушкой!» Я ему говорю — ты что, сдурел, какие девушки, у тебя же диабет!
— А твоим знакомым женщинам льстит, что они общаются с литератором?
— Ни одна женщина из тех, кого я знал раньше, не изменила ко мне отношения. Вот раньше, когда человек издавал книгу или две, то, конечно была бы совершенно другая реакция на него. Да и не обязательно было публиковать. «Он пишет в стол», — это уже звучало. «У него вышла тетрадка в Самиздате, мы вам дадим на одну ночь». Один мой знакомый говорит: «Я пишу только для того, чтоб мне девушки давали». Ну и как, спрашиваю, есть в этом смысле движение? Есть, отвечает, но уже хочется денег. В общем, никого мои писания не удивили, да и сам я не удивляюсь тому, что вижу свой текст напечатанным на бумаге, никакого оргазма не было по этому поводу. Главное, чтоб мне не было стыдно за написанное… И все-таки есть одна важная вещь, которая изменилась в моей жизни. Писание дало мне возможность перестать играть. Я считаю, это очень важно.
— А что игра для тебя значила, насколько это тебя занимало?
— Есть две причины, по которым люди начинают играть. Либо у них уже не стоит так как раньше, либо у них нет дела, которое бы их занимало. Человек часто не может найти себе созидательное занятие, особенно это касается людей, которым деньги упали откуда-то неожиданно и он вынужден был приобрести дорогие привычки.
— У тебя какой случай из этих двух?
— У меня случай такой: работа, которой я занимаюсь, не требует ежедневных усилий. Ну, взять к примеру вывоз Кировского балета в другую страну. Раньше это отнимало много усилий, а сейчас все просто. Технологически это может сделать нормальная секретарша. Тебе остается только встретиться с человеком, который за все платит, и получить с него деньги. Таких работ в месяц всего две, и времени остается полно. Картина такая: вечером ты выпил, утром встал, помылся, позавтракал, и нужно себе найти занятие. Выходишь из комнаты, небритый, с похмелюги, а тут жена ходит… Даже если она тебя не трогает, все равно как-то глупо сидеть дома. Надо уехать, а куда? Можно поехать обедать… У меня была группа, которая жила по этой схеме. Обед, переходящий в ужин, потом, значит, десант высаживался в казино. Вообще людей инфицировать несложно. Это легко — взять и подсадить на что-то. И я подсел. Стал ездить в казино. И для меня это стало проблемой. Как-то я был на дне рождения, выпил, а оттуда зашел в казино и… проиграл все что было. А дома у меня лежат деньги на программу «День металлурга». В 4 утра я еду домой, беру эти деньги, возвращаюсь в Golden Palace и… засаживаю 40 тысяч. 40! Вернулся домой и думаю: ни хера себе, хорошо выступил… Что делать? Слава Богу, так сложились обстоятельства, что пришла работа. Видно, Бог дал команду, чтоб мне эти деньги вернули. И когда я начал писать, то спрыгнул с казино. Я конечно могу пойти сыграть, но это уже не то… Игра — я считаю, это страшней чем наркомания. С наркотиками, там есть физическая граница: человек потерял здоровье или сдох. А здесь, с игрой, границ нет. Игра давала мне сильные ощущения. Когда человек начинает играть, его социальная жизнь вообще не волнует. Жена, дети, работа — ничего ему не надо. Я видел людей, которые уходили в игру… Они звонили, им подвозили деньги — ну не самосвалами, но портфелями. Потом деньги снова кончаются. Ничего не волнует, вот везите сейчас еще портфель, и все. Человек начинает встречаться с исключительно с девушками-крупье, которые работают в вип-зале. Человек 24 часа не выходит из зала, ему крупье уже и жена и сестра, и секретарша, все разговоры, все общение — только с ней.
Я фаталист по натуре и думаю, что все происходит в то время, в которое оно должно происходить. Да, да! У меня такое ощущение. Главное — не надо упускать шанс. Всегда есть знаки, которые надо замечать. Например, когда у меня в первом браке возник роман с нынешней женой, я три года мучился, не мог уйти из дома. Всякие себе устраивал искусственные препятствия, чтобы не уйти: у меня же была маленькая дочка. А потом в один прекрасный день я пришел домой в неурочное время и мне сказали — иди на хер отсюда. И я ушел — без одежды, без ничего. В никуда. Это было совершенно просто и естественно. И я, домашний мальчик, который никогда не жил даже в коммунальной квартире — вдруг оказался в рабочем общежитии, где люди пили с утра до ночи, били друг друга головой об стенку. Просто так, для радости. Темой их раздора не была литература, и ксенофобии у них не было, — они просто поработали и теперь выпивали. В удобства они ходил так, будто там место не обозначено. Где сел, там и навалил. И я жил там… Если б я себе такую картинку будущего представил, я б никогда не ушел! Но оказалось, что жизнь богаче вымысла. И — ничего!
Я часто вспоминаю службу в армии. Я там добился должности писаря, но она меня не удовлетворила, хотелось лучшей доли. После я попал в саперную роту, где меня начали терзать, и я воспринял это не как наказание, а как судьбу. Я всегда на это так смотрел. Когда был путч 91-го года, я спокойно подумал — ну все, этот период жизни кончился, будем жить в новых обстоятельствах. Вот и сейчас я готов к перемене участи. Когда снова заиграет «Лебединое озеро», я буду знать, что мне делать: двигаться потихоньку к заводу автоматических линий. «Вот я, не забыли? Готов возглавить плановый отдел». Буду опять сдавать ленинский зачет, — или принимать.
Мне-то нравится все, что я пишу. И чем больше я читаю себя, тем больше мне нравится. Я вообще пишу исключительно для себя…