«Я ненавижу всех по очереди…»
1 февраля, 2021 5:25 пп
Tanya Loskutova
Tanya Loskutova, 2014 г.:
АНТИСЕМИТЫ
» Твоя бродяга опять у антисемитов пасется» .
» Танька, не смей у антисемитов квас пить, расти не будешь!» Танька, ходи к Чекалиным, он в МГБ работает, в суп чужой плеваться не будет…» Это- моя бабушка. В нашей московской коммуналке- я самая мелкая. Со мной никто не считается. Бабушка говорит, подрастешь, тогда и рот свой поганый для путного чего-нибудь разевать будешь…
Во мне путного ничего нет. Поэтому я не хочу расти, что бы не опозориться.
Когда кому-нибудь надо поругаться он выходит в коридор. Коридор буквой» Г» и это удобно. Когда кричишь и тебя не слышат, хочется на глухого напрыгнуть. Дядя Вася Попов — Антисемит наскакивает на всех, ему можно, потому что он — инвалид войны. Поэтому у него не хватает одной руки.
Когда в длинной палочке буквы» Г» становится тесно, я перемещаюсь в короткую и слушаю про соседей всякие интересные вещи… Тетя Груня, воровка, на сливочном
масле жарит картошку, так- то каждый дурак может, и сиротинку к себе переманывает; дядя Вася не инвалид вовсе, а пьяный под трамвай свалился, ваша сопливая
моего Валентина дураком зовет, а он через год инженером будет и на голую вашу бабку в ванной через. окно в уборной смотреть не собирается…..
Я люблю коридор. Соседи ненавидят отчима. Еще больше ненавидят мою еврейскую бабушку. Иногда ненавидят мою маму. Это когда она сером жакете с плечиками, в шляпке с хвостом и в Красной Москве уходит в редакцию и весь двор сейчас будет на нее глазеть, потому что другой такой в нашем переулке нет.
Не ненавидят только меня. Я ненавижу всех по очереди. Я очень сообразительная, только никому этого не говорю. Когда они все только начинают друг на друга шипеть, я уже знаю на чью сторону бежать. Я быстро вспоминаю, кто мне сегодня особенно насолил и встаю на другую сторону . Я понимаю, что мой голос никому не нужен. Но я- довесок, маленький моральный разновес, и я, как зверек, чувствую что от меня может зависеть исход войны.
Я прижимаюсь спиной к временному другу, тот обнимает меня за голову, общий тон словесной баталии заметно смягчается, все с завистью смотрят на счастливчика, потому что сироту пригреть хочет каждый…
Вечером, лежа в коридоре на бабкином сундуке, я стараюсь осмыслить слышанное накануне.
Я никому не верю и моя стратегия очень проста- не вдаваясь в детали, вынести каждому факту свой вердикт. О том, как обернуть все это себе на пользу, я подумаю завтра…
Итак. Дядя Вася с фамилией Попов — Антисемит- это понятно. Я уже знаю что некоторым мало одной фамилии и они записывают себе несколько:
Мамин-Сибиряк, Маркс-Энгельс, тетя Груня — Попова- Антисемит.
Бабушка, конечно, хуже всех. Жалуется на нас с мамой во дворе, таскает меня к своей полоумной сестре, говорит по общему телефону на еврейском языке…
Правда про язык говорят соседи, а мама смеется, что de курица — не язык, а бабушка не хочет что б соседи знали что у нее в кастрюле.
Дядя Вася все-таки инвалид войны. Потому что в старину трамваев не было.
С мамой понятнее всего. Ее ненавидят правильно: она- красавица и я бы ее тоже ненавидела, если бы она не была мамой. А пока у меня к ней только одна претензия
— хвостик на шляпке. Мне за него немного стыдно, и когда на него особенно смотрят на улице, я тут же поправляю резинку на чулке, чтоб все думали, что это чужая мама.
Тетягрунин сын Валька не очень дурак. Хотя подглядывает в ванную за всеми: за мамой, за бабушкой и даже за мной. Я его не выдаю. Если бы я, стоя на унитазе в уборной доставала до окошка в ванную, я бы делала то же самое — я никогда не видела голых, потому что в нашей комнате — 14 метров мы, все шесть человек, раздевались по очереди.
Я не ненавидела только эмгебешника Чекалина, он был самый тихий, меньше всех говорил по телефону, потому что кашлял кровью в платок и в трубку получался лай . Из слов помню только: Есть… Умгу,Тчна, Есть, Тктчна, Ессть. Гласных на мой взгляд, не хватало, но там, с другой стороны его жалели и делали вид, что понимают.
А дальше я расскажу бегом. Потому что главное — всегда коротко.
В общем, я выросла. Я произвела ревизию в своей
голове. Полочки для мыслей в моей голове я поменяла местами, выбросила лишнее… Так что много полочек оказались пустыми. На некоторых я даже написала: «Для угрызений совести». Чтобы не перепутать.
У Поповых — Антисемитов я отрезала вторую часть, она осталась на полочке с биркой «символы».
Они провожали вместе с другими соседями маму, когда ее в очередной раз вызывали то на Петровку, то на Лубянку. Ненавидимый бабушкой отчим, считавшийся
недостойной заменой моему отцу, много лет вместе с мамой разыскивал следы отца среди бывших сидельцев. Маме я простила » хвостик». Тем более, когда узнала что много лет мама писала о моде, у нее был изысканный вкус, а шляпки она сооружала по
ночам» буквально из велосипедных частей» .
Я всю жизнь провела в поисках отца, я так любила его, я гордилась своей с ним схожестью, когда мама смеялась, что я так же глупо держу бутерброд, что никогда (?) не пьянею, что мои прямые волосы курчавятся когда я их не мою, и, и, и …….
Я узнала, что папа похоронен в Бутово…
И не знаю, любил бы он меня так, как мой отчим?..
А ведь всю жизнь между нами стояла очередная свинская фраза: «Ты мне не отец, и не смей на меня кричать…»
Бабушка умерла внезапно, дома. Мама которую бабушка изводила всю жизнь, потрясенно молчала до самых похорон. На ее лице долго держалось неуместное выражение досады, или обиды….
Как будто в их беззлобной войне неожиданно последнее слово осталось за бабушкой…
Она не просто не плакала, но, казалось, и не собиралась этого делать до самого конца…
На Еврейском кладбище Востряково люди в черных лапсердаках весело и наскоро узнавали у нас про «жизненные вехи» Марии Ароновны… Веха оказалась одна — работа, работа, работа…
Плакальщикам было скушно, им хотелось честно заработать свои гроши… Поэтому они расцветили свою речь такими словами как» всеми любимая»,» посвятила свою жизнь»,» надолго останется «, и т. д.
Похоронами занимались мы с отчимом . Они с мамой к тому времени расстались, он приезжал погулять с маленьким Алешкой, к которому успел присохнуть…
Да и не было у нас такой привычки — далеко отпускать близких людей… Да еще добровольно…
Расписаны они с мамой не были. Он завелся у нас, когда вызванная в очередной раз » куда надо «, мама получила совет: Если хотите, что бы дочка училась в
Москве — выходите замуж… Мама хотела.
Но со штампом в паспорте торопиться не стали… На случай, если вернется мой отец…
Отойдя от могилы мы стали озираться по сторонам в поисках чего- то приметного, чтобы запомнить место.
Глаз долго ни за что не цеплялся…
И вдруг слева из- за оградки, шагах в пятидесяти от нас сверкнул ярким нахальным куполом огромный памятник. Мама иронично скривила рот и машинально двинулсь в сторону этого шедевра кладбищенской архитектуры…
Вдруг мы услышали сдавленный поначалу крик. Он расправлялся на лету , крепчал , прерывался, переходил на хрип….
Мы бросились к упавшей на бок маме, она показывала
рукой вперед, где под слепящим глаза куполом, во всю
ширину серого гранита огромными черными буквами
было написано одно слово: ПОПОВЫ.
Можно написать здесь про издевательство судьбы, про неискоренимость антисемитизма…. Или что — нибудь шукшинское, мол, снаружи оно так, а копни глубже — там такое, исконное, истинное… Но я не буду . К тому же , я так и не знаю, был ли бабушкин символ антисемитизма — безрукий дядя Вася со своей тетей Груней, антисемитом или нет…
Мама перестала плакать только дома. Но здесь я тоже ничего не могу сказать. Потому что о чем она плакала, мне неизвестно.
Ненавидимый бабушкой отчим посадил на могиле
березку…
Tanya Loskutova
Tanya Loskutova, 2014 г.:
АНТИСЕМИТЫ
» Твоя бродяга опять у антисемитов пасется» .
» Танька, не смей у антисемитов квас пить, расти не будешь!» Танька, ходи к Чекалиным, он в МГБ работает, в суп чужой плеваться не будет…» Это- моя бабушка. В нашей московской коммуналке- я самая мелкая. Со мной никто не считается. Бабушка говорит, подрастешь, тогда и рот свой поганый для путного чего-нибудь разевать будешь…
Во мне путного ничего нет. Поэтому я не хочу расти, что бы не опозориться.
Когда кому-нибудь надо поругаться он выходит в коридор. Коридор буквой» Г» и это удобно. Когда кричишь и тебя не слышат, хочется на глухого напрыгнуть. Дядя Вася Попов — Антисемит наскакивает на всех, ему можно, потому что он — инвалид войны. Поэтому у него не хватает одной руки.
Когда в длинной палочке буквы» Г» становится тесно, я перемещаюсь в короткую и слушаю про соседей всякие интересные вещи… Тетя Груня, воровка, на сливочном
масле жарит картошку, так- то каждый дурак может, и сиротинку к себе переманывает; дядя Вася не инвалид вовсе, а пьяный под трамвай свалился, ваша сопливая
моего Валентина дураком зовет, а он через год инженером будет и на голую вашу бабку в ванной через. окно в уборной смотреть не собирается…..
Я люблю коридор. Соседи ненавидят отчима. Еще больше ненавидят мою еврейскую бабушку. Иногда ненавидят мою маму. Это когда она сером жакете с плечиками, в шляпке с хвостом и в Красной Москве уходит в редакцию и весь двор сейчас будет на нее глазеть, потому что другой такой в нашем переулке нет.
Не ненавидят только меня. Я ненавижу всех по очереди. Я очень сообразительная, только никому этого не говорю. Когда они все только начинают друг на друга шипеть, я уже знаю на чью сторону бежать. Я быстро вспоминаю, кто мне сегодня особенно насолил и встаю на другую сторону . Я понимаю, что мой голос никому не нужен. Но я- довесок, маленький моральный разновес, и я, как зверек, чувствую что от меня может зависеть исход войны.
Я прижимаюсь спиной к временному другу, тот обнимает меня за голову, общий тон словесной баталии заметно смягчается, все с завистью смотрят на счастливчика, потому что сироту пригреть хочет каждый…
Вечером, лежа в коридоре на бабкином сундуке, я стараюсь осмыслить слышанное накануне.
Я никому не верю и моя стратегия очень проста- не вдаваясь в детали, вынести каждому факту свой вердикт. О том, как обернуть все это себе на пользу, я подумаю завтра…
Итак. Дядя Вася с фамилией Попов — Антисемит- это понятно. Я уже знаю что некоторым мало одной фамилии и они записывают себе несколько:
Мамин-Сибиряк, Маркс-Энгельс, тетя Груня — Попова- Антисемит.
Бабушка, конечно, хуже всех. Жалуется на нас с мамой во дворе, таскает меня к своей полоумной сестре, говорит по общему телефону на еврейском языке…
Правда про язык говорят соседи, а мама смеется, что de курица — не язык, а бабушка не хочет что б соседи знали что у нее в кастрюле.
Дядя Вася все-таки инвалид войны. Потому что в старину трамваев не было.
С мамой понятнее всего. Ее ненавидят правильно: она- красавица и я бы ее тоже ненавидела, если бы она не была мамой. А пока у меня к ней только одна претензия
— хвостик на шляпке. Мне за него немного стыдно, и когда на него особенно смотрят на улице, я тут же поправляю резинку на чулке, чтоб все думали, что это чужая мама.
Тетягрунин сын Валька не очень дурак. Хотя подглядывает в ванную за всеми: за мамой, за бабушкой и даже за мной. Я его не выдаю. Если бы я, стоя на унитазе в уборной доставала до окошка в ванную, я бы делала то же самое — я никогда не видела голых, потому что в нашей комнате — 14 метров мы, все шесть человек, раздевались по очереди.
Я не ненавидела только эмгебешника Чекалина, он был самый тихий, меньше всех говорил по телефону, потому что кашлял кровью в платок и в трубку получался лай . Из слов помню только: Есть… Умгу,Тчна, Есть, Тктчна, Ессть. Гласных на мой взгляд, не хватало, но там, с другой стороны его жалели и делали вид, что понимают.
А дальше я расскажу бегом. Потому что главное — всегда коротко.
В общем, я выросла. Я произвела ревизию в своей
голове. Полочки для мыслей в моей голове я поменяла местами, выбросила лишнее… Так что много полочек оказались пустыми. На некоторых я даже написала: «Для угрызений совести». Чтобы не перепутать.
У Поповых — Антисемитов я отрезала вторую часть, она осталась на полочке с биркой «символы».
Они провожали вместе с другими соседями маму, когда ее в очередной раз вызывали то на Петровку, то на Лубянку. Ненавидимый бабушкой отчим, считавшийся
недостойной заменой моему отцу, много лет вместе с мамой разыскивал следы отца среди бывших сидельцев. Маме я простила » хвостик». Тем более, когда узнала что много лет мама писала о моде, у нее был изысканный вкус, а шляпки она сооружала по
ночам» буквально из велосипедных частей» .
Я всю жизнь провела в поисках отца, я так любила его, я гордилась своей с ним схожестью, когда мама смеялась, что я так же глупо держу бутерброд, что никогда (?) не пьянею, что мои прямые волосы курчавятся когда я их не мою, и, и, и …….
Я узнала, что папа похоронен в Бутово…
И не знаю, любил бы он меня так, как мой отчим?..
А ведь всю жизнь между нами стояла очередная свинская фраза: «Ты мне не отец, и не смей на меня кричать…»
Бабушка умерла внезапно, дома. Мама которую бабушка изводила всю жизнь, потрясенно молчала до самых похорон. На ее лице долго держалось неуместное выражение досады, или обиды….
Как будто в их беззлобной войне неожиданно последнее слово осталось за бабушкой…
Она не просто не плакала, но, казалось, и не собиралась этого делать до самого конца…
На Еврейском кладбище Востряково люди в черных лапсердаках весело и наскоро узнавали у нас про «жизненные вехи» Марии Ароновны… Веха оказалась одна — работа, работа, работа…
Плакальщикам было скушно, им хотелось честно заработать свои гроши… Поэтому они расцветили свою речь такими словами как» всеми любимая»,» посвятила свою жизнь»,» надолго останется «, и т. д.
Похоронами занимались мы с отчимом . Они с мамой к тому времени расстались, он приезжал погулять с маленьким Алешкой, к которому успел присохнуть…
Да и не было у нас такой привычки — далеко отпускать близких людей… Да еще добровольно…
Расписаны они с мамой не были. Он завелся у нас, когда вызванная в очередной раз » куда надо «, мама получила совет: Если хотите, что бы дочка училась в
Москве — выходите замуж… Мама хотела.
Но со штампом в паспорте торопиться не стали… На случай, если вернется мой отец…
Отойдя от могилы мы стали озираться по сторонам в поисках чего- то приметного, чтобы запомнить место.
Глаз долго ни за что не цеплялся…
И вдруг слева из- за оградки, шагах в пятидесяти от нас сверкнул ярким нахальным куполом огромный памятник. Мама иронично скривила рот и машинально двинулсь в сторону этого шедевра кладбищенской архитектуры…
Вдруг мы услышали сдавленный поначалу крик. Он расправлялся на лету , крепчал , прерывался, переходил на хрип….
Мы бросились к упавшей на бок маме, она показывала
рукой вперед, где под слепящим глаза куполом, во всю
ширину серого гранита огромными черными буквами
было написано одно слово: ПОПОВЫ.
Можно написать здесь про издевательство судьбы, про неискоренимость антисемитизма…. Или что — нибудь шукшинское, мол, снаружи оно так, а копни глубже — там такое, исконное, истинное… Но я не буду . К тому же , я так и не знаю, был ли бабушкин символ антисемитизма — безрукий дядя Вася со своей тетей Груней, антисемитом или нет…
Мама перестала плакать только дома. Но здесь я тоже ничего не могу сказать. Потому что о чем она плакала, мне неизвестно.
Ненавидимый бабушкой отчим посадил на могиле
березку…