Я, КГБ, мой внутренний голос и прокурор Первомайского района
4 января, 2022 3:44 пп
Мэйдэй
Игорь Бродский поделился
Владимир Рабинович:
— Ну что, Рабинович, не унимаемся?
Здесь прокурор сделал риторическую паузу и заодно проглотил слюну.
— Любить советскую власть мы вас заставить не можем, но уважать советский закон мы вас заставим.
Я подумал, что он смог бы без пауз, если ему поставить слюноотсос. А какой пафос! Ну да, они же на своем сраном юрфаке изучают ораторское искусство. А говорит как бы не мне, а этому пожилому склеротику в дедероновом костюме. Он здесь главный, а этот молодой — шестерка при нем: бумагу подать, записать, напомнить. А вот назначение этого четвертого мне непонятно. Подождем, сейчас все выяснится. Старец в дедероне отрекомендовался: “Полковник Комитета Государственной Безопасности Сергеев …”
— Юрий Владимирович, – дополнил я. У этих *******, после того как пришел Андропов, появилась новая муля — шифроваться Юриями Владимировичами. И я понял, что попал, когда он изумленно вскинул брови.
— Полковник КГБ тобой занимается. Гордись, Рабинович, ты попал в историю, — сказал мне вечный распиздяй — внутренний голос.
— Паспорт с собой? – спросила шестерка (навскидку старший лейтенант). Я добыл из кармана паспорт и, чтобы не показать дрожи в руках, кинул ему через стол на папку с бумагами. Вышло дерзко. Внутренний голос хохотнул. Гебешники переглянулись, а сам я от ужаса покрылся холодным потом.
Неделю назад в нашем доме был обыск. На автобусе с борисовскими номерами приехали 7 опричников в штатском и в милицейской форме майор, как генерал на свадьбе. Он и открывал мероприятие:
«Согласно постановлению будет произведен обыск, оставайтесь на своих местах, предъявите добровольно золото-валюту, литературу, наркотики.»
Потом уже майор стоял в стороне и ни во что не вмешивался. Когда штатские на кухне стали нюхать из баночек со специями, моя мама спросила: «Скажите, что вы ищете, я вам сама покажу где это лежит?»
Ну да, подумал я, покажи им, мамуля, где у тебя хранится анаша…
К 1984 году я собрал и запустил по Минску целую библиотеку самиздата. Дома старался больше одной книги не держать. Но случилось так, что из Москвы привезли «Дар» Набокова. На неделю. Это была какая-то затертая пятая копия с чернильными поправками там, где букв уже и не разобрать. Снимать ксерокс с такого экземпляра не имело смысла. Я разделил книгу на две части и отдал в работу двум машинисткам. Первой, пожилой тетке, которая провела за машинкой всю свою жизнь, можно было смело доверять, ей было все равно, что печатать. 12 копеек страница. В содержание текста она никогда не вникала. А вот со второй, молоденькой симпатичной рыжей девочкой по кличке Лиса, из хорошей, вполне лояльной и даже консервативной еврейской семьи, но с обязательными собраниями сочинений Фейхтвангера и Эренбурга в книжном шкафу, я тогда крутил роман. Она, собственно, и машинисткой никакой не была, а просто взялась помогать нашему безнадежному делу за почитать, и опьяненная знакомством и любовью с таким офуительным поцем как я, писала стихи, слушала музыку, танцевала… Понятно, что дело у нее двигалось медленно, и в какой-то момент у меня оказались четыре хорошего качества машинописных копии «Дар» Набокова, часть вторая, которые за неделю напечатала старая машинистка. Я не знал, что мне с этим делать. Сбрасывать вторую часть книги читателям на руки без первой, не имело смысла. Не соединишь их потом вместе, пойди найди потом эту вторую часть, когда появится первая. Сколько раз приходилось мне встречать такие разделенные навсегда книги в самиздате.
Эти четыре копии второй части, без названия, без указания автора, изъятые из моего письменного стола во время обыска, лежали теперь перед тем самым чмырем, должность и роль которого в веселом прокурорском спектакле я пока не установил. Он перебирал листочки, вычитывал, шевеля губами, и делал широкие закладки, на которых что-то писал.
— Бля, да это же какой-то эксперт, – догадался внутренний голос, — Опять нас посадят, — сказал он мне.
Я вспомнил, как в первый раз, пять лет назад, меня ввели в прокурорский кабинет, о как это было страшно в первый раз, и ***ная рожа городской прокурор, сидя за огромным, как Красная площадь столом, сказал: «Я вас арестовываю, Рабинович», и красиво расписался на какой-то уже готовой бумаге. И в тот же момент сопровождающие ментовские лица подхватили меня под белы рученьки, усадили в машину и отвезли на Володарку.
Сейчас, во второй раз, мне было уже не так страшно, но было жалко родителей, молодую жену и совсем маленького еще сына. И я решил не дразнить этих фуесосов и не залупаться с ними, а прикинулся шлангом.
— А что я такого сделал? — спросили мы в унисон с внутренним голосом так, что никто ничего не заметил.
— Как что! — деланно завопил из своего угла прокурор Первомайского района, — Вы систематически распространяете клеветнические измышления собственного сочинения, порочащие наш общественный и государственный строй.
— Измышления собственного сочинения? Клава, я фуею, — сказал внутренний голос. Мне показалось, что он сказал это слишком громко. Возникла пауза.
— Владимир Борисович, — вдруг сказал с обидой полковник, вы хоть понимаете, что делаете, вы нашему отделу портите статистику. У нас в республике нет политических осужденных. А вы, молодой еще человек, выросший и воспитанный в советской стране, — Он заглянул в бумажку, — Окончили пединститут, служили в армии, работали на производстве, чего вы хочете?
— Я бы, с вашего позволения, уехал в Израиль.
— Заявление в ОВИР подавали?
— Подавал.
— Ну, и что?
— Отказали.
— Значит, ваш выезд в Израиль считается нецелесообразным.
— А какая ваша цель? — раньше, чем я успел что-то сказать, спросил внутренний голос.
— Смотри, — сказал мне внутренний голос, — cейчас он пи…данет: «Наша цель – коммунизм», а я спрошу: «Так что же вы, бля, без меня коммунизм не можете построить?»
Но полковник замолчал, сбитый с толку репликой, и я услышал, как он в старческом забытьи чавкнул съемным протезом.
Прокурор был моложе и в реакции быстрее:
— Должен вас предупредить, Рабинович, что ваши действия подвпадают под статью 191 прим УК БССР…
— Волга подвпадает в Каспийское море. – сказал внутренний голос.
И в этом момент произошло нечто, что полностью изменило внутренний ход событий. Лейтенантик или старший лейтенантик, тот который состоял шестеркой при склеротичном полковнике, закончил заполнять свой, отпечатанный типографским способом бланк, и протянул мне паспорт. Я думаю, что в нем сработал обыкновенный бюрократический инстинкт: желание избавиться от лишних бумаг, отдал документ и больше за него ответственности не несешь.
— Паспорт вернули, значит, арестовывать не будут, — сказал внутренний голос и окончательно оборзел:
— А почему клеветнические? — спросил он вызывающе.
— Почему клеветнические! — оперно воскликнул прокурор и сделал знак чмырю-эксперту. Эксперт оказался дОцентом с кафедры филфака БГУ. Не знаю, чего он там в носу преподавал, но с литературным русским у него были проблемы. Носил он распространенную в западной Беларусии фамилию Мисуна, что по-грузински означает «сходи пописяй». Когда он начал читать из Набокова с твердыми ‘ч’ и ‘г’, я понял что сейчас обосцусь от смеха. Так бы оно и вышло, но чувак вдруг запутался в сложной набоковской, на полстраницы, конструкции и замолчал.
Должен признаться, что я и сам несколько увлекся этой постановкой, и встретившись взглядом с прокурором, понял, что согласно внутреннему ходу театрального действия для полковника КГБ Сергеева, я должен подать примирительную реплику, но внутренний голос меня опередил:
— А почему собственного сочинения?
— Умница, еврей! — телепатировал мне прокурор и тут же подхватил:
— Напрасно, Владимир Борисович, вы держите нас за дураков. Вот отправленное в 1979 году письмо двоюродной сестре в Израиль. Вы признаете авторство?
— Признаю – сознался я.
— Нифуя себе, они хранили это письмо 6 лет, — сказал внутренний голос.
— Наша экспертиза произвела стилистический анализ текста и установила, что это письмо и эта, с позволения сказать, литература, — он взвесил в руках четыре экземпляра второй части, — принадлежат одному автору.
— Ну, сказал внутренний голос, — такого подарка я от них не ожидал.
Я сдержал чувства и только спросил:
— Чего вы от меня хотите?
— Мы хотим, чтобы вы чистосердечно раскаялись в содеянном и дали нам письменное обещание больше не нарушать закон.
Лейтенант положил передо мной типографски отпечатанный двойной лист. На первой странице были вписаны мои персональные данные. Дальше от моего имени шло как бы заявление, суть которого сводилась к следующему: распространял клевету и больше этого делать не буду. Выглядело все не страшно, но в самом деле эту бумагу подписывать было ни в коем случае нельзя. Подписав, я признавал, что знаю о том, что распространяю клевету и знаю о том, что то, что я распространяю, есть клевета. И в случае рецидива, это давало ментам возможность меня сразу же, без церемоний, посадить. На последней странице внизу мелкими буквами:
Отпечатано в типографии издательства ЦК КПБ 50 000 экз.
— Нифуя себе тираж для Белорусии, — сказал внутренний голос. Значит, мы не одиноки, значит, нас много. Тьмы и тьмы. Вот найти бы остальных и устроить им тут, блядь, революцию.
— Заглохни, мишугене, — сказал я ему, если ты хочешь, чтобы нас отсюда выпустили.
— Ладно, — согласился я, — так и быть, подпишу эту бумагу, но с одним условием, вы (я обратился к гражданину полковнику) дадите мне справку, что автором этой книги являюсь я, Рабинович Владимир Борисович , еврей, 1950 года рождения, тюремная кличка Волоха-фельдмаршал. Эта книга называется «Дар». Автор ее — Владимир Набоков. У вас на руках вторая часть, а я вам еще принесу первую.
Владимир Владимирович Набоков русский и американский писатель родился 10 апреля 1899 года… и я прочитал им маленькую лекцию о жизни и творчестве. В конце внутренний голос припи…дел: «А за книгу Дар Владимиру Набокову в 1953 году была присуждена Нобелевская премия.»
Нобелевская премия их доконала.
— Нет. Мы таких справок не даем, – поспешно сказал прокурор.
— Ну, а на нет и суда нет. Я, в таком случае, ничего подписывать не буду, — сказал внутренний голос, — На этом позвольте откланяться.
— Что ты делаешь, — сказал я ему, — зачем ты их злишь.
— Не сцы в сапог, не делай пыли, — сказал мне мой внутренний голос, — Ты что, не видишь, что мы их сломали.
Он встал и направился к выходу.
— Я вас не отпускаю! – крикнул прокурор.
— Вы в каком качестве меня сюда пригласили? Если в качестве подозреваемого, обвиняемого или свидетеля, то по какому делу? — спросил у них внутренний голос.
— Мы вас вызвали для беседы, — сказал прокурор.
— А если для беседы, то позвольте мне эту беседу закончить.
Прокурор посмотрел на полковника. Полковник вяло махнул рукой: пусть идет, надоел. Было заметно, что он сильно устал.
Мы шли по Ленинскому проспекту на восток. И внутренний голос говорил мне, что власть сегодня такая же тупая и дряхлая, как этот полковник. И напрасно я их так боюсь.
Возле центрального входа в Ботанический сад я остановился и купил две порции шоколадного мороженого за 28 копеек каждую. Себе и внутреннему голосу.
Мэйдэй
Игорь Бродский поделился
Владимир Рабинович:
— Ну что, Рабинович, не унимаемся?
Здесь прокурор сделал риторическую паузу и заодно проглотил слюну.
— Любить советскую власть мы вас заставить не можем, но уважать советский закон мы вас заставим.
Я подумал, что он смог бы без пауз, если ему поставить слюноотсос. А какой пафос! Ну да, они же на своем сраном юрфаке изучают ораторское искусство. А говорит как бы не мне, а этому пожилому склеротику в дедероновом костюме. Он здесь главный, а этот молодой — шестерка при нем: бумагу подать, записать, напомнить. А вот назначение этого четвертого мне непонятно. Подождем, сейчас все выяснится. Старец в дедероне отрекомендовался: “Полковник Комитета Государственной Безопасности Сергеев …”
— Юрий Владимирович, – дополнил я. У этих *******, после того как пришел Андропов, появилась новая муля — шифроваться Юриями Владимировичами. И я понял, что попал, когда он изумленно вскинул брови.
— Полковник КГБ тобой занимается. Гордись, Рабинович, ты попал в историю, — сказал мне вечный распиздяй — внутренний голос.
— Паспорт с собой? – спросила шестерка (навскидку старший лейтенант). Я добыл из кармана паспорт и, чтобы не показать дрожи в руках, кинул ему через стол на папку с бумагами. Вышло дерзко. Внутренний голос хохотнул. Гебешники переглянулись, а сам я от ужаса покрылся холодным потом.
Неделю назад в нашем доме был обыск. На автобусе с борисовскими номерами приехали 7 опричников в штатском и в милицейской форме майор, как генерал на свадьбе. Он и открывал мероприятие:
«Согласно постановлению будет произведен обыск, оставайтесь на своих местах, предъявите добровольно золото-валюту, литературу, наркотики.»
Потом уже майор стоял в стороне и ни во что не вмешивался. Когда штатские на кухне стали нюхать из баночек со специями, моя мама спросила: «Скажите, что вы ищете, я вам сама покажу где это лежит?»
Ну да, подумал я, покажи им, мамуля, где у тебя хранится анаша…
К 1984 году я собрал и запустил по Минску целую библиотеку самиздата. Дома старался больше одной книги не держать. Но случилось так, что из Москвы привезли «Дар» Набокова. На неделю. Это была какая-то затертая пятая копия с чернильными поправками там, где букв уже и не разобрать. Снимать ксерокс с такого экземпляра не имело смысла. Я разделил книгу на две части и отдал в работу двум машинисткам. Первой, пожилой тетке, которая провела за машинкой всю свою жизнь, можно было смело доверять, ей было все равно, что печатать. 12 копеек страница. В содержание текста она никогда не вникала. А вот со второй, молоденькой симпатичной рыжей девочкой по кличке Лиса, из хорошей, вполне лояльной и даже консервативной еврейской семьи, но с обязательными собраниями сочинений Фейхтвангера и Эренбурга в книжном шкафу, я тогда крутил роман. Она, собственно, и машинисткой никакой не была, а просто взялась помогать нашему безнадежному делу за почитать, и опьяненная знакомством и любовью с таким офуительным поцем как я, писала стихи, слушала музыку, танцевала… Понятно, что дело у нее двигалось медленно, и в какой-то момент у меня оказались четыре хорошего качества машинописных копии «Дар» Набокова, часть вторая, которые за неделю напечатала старая машинистка. Я не знал, что мне с этим делать. Сбрасывать вторую часть книги читателям на руки без первой, не имело смысла. Не соединишь их потом вместе, пойди найди потом эту вторую часть, когда появится первая. Сколько раз приходилось мне встречать такие разделенные навсегда книги в самиздате.
Эти четыре копии второй части, без названия, без указания автора, изъятые из моего письменного стола во время обыска, лежали теперь перед тем самым чмырем, должность и роль которого в веселом прокурорском спектакле я пока не установил. Он перебирал листочки, вычитывал, шевеля губами, и делал широкие закладки, на которых что-то писал.
— Бля, да это же какой-то эксперт, – догадался внутренний голос, — Опять нас посадят, — сказал он мне.
Я вспомнил, как в первый раз, пять лет назад, меня ввели в прокурорский кабинет, о как это было страшно в первый раз, и ***ная рожа городской прокурор, сидя за огромным, как Красная площадь столом, сказал: «Я вас арестовываю, Рабинович», и красиво расписался на какой-то уже готовой бумаге. И в тот же момент сопровождающие ментовские лица подхватили меня под белы рученьки, усадили в машину и отвезли на Володарку.
Сейчас, во второй раз, мне было уже не так страшно, но было жалко родителей, молодую жену и совсем маленького еще сына. И я решил не дразнить этих фуесосов и не залупаться с ними, а прикинулся шлангом.
— А что я такого сделал? — спросили мы в унисон с внутренним голосом так, что никто ничего не заметил.
— Как что! — деланно завопил из своего угла прокурор Первомайского района, — Вы систематически распространяете клеветнические измышления собственного сочинения, порочащие наш общественный и государственный строй.
— Измышления собственного сочинения? Клава, я фуею, — сказал внутренний голос. Мне показалось, что он сказал это слишком громко. Возникла пауза.
— Владимир Борисович, — вдруг сказал с обидой полковник, вы хоть понимаете, что делаете, вы нашему отделу портите статистику. У нас в республике нет политических осужденных. А вы, молодой еще человек, выросший и воспитанный в советской стране, — Он заглянул в бумажку, — Окончили пединститут, служили в армии, работали на производстве, чего вы хочете?
— Я бы, с вашего позволения, уехал в Израиль.
— Заявление в ОВИР подавали?
— Подавал.
— Ну, и что?
— Отказали.
— Значит, ваш выезд в Израиль считается нецелесообразным.
— А какая ваша цель? — раньше, чем я успел что-то сказать, спросил внутренний голос.
— Смотри, — сказал мне внутренний голос, — cейчас он пи…данет: «Наша цель – коммунизм», а я спрошу: «Так что же вы, бля, без меня коммунизм не можете построить?»
Но полковник замолчал, сбитый с толку репликой, и я услышал, как он в старческом забытьи чавкнул съемным протезом.
Прокурор был моложе и в реакции быстрее:
— Должен вас предупредить, Рабинович, что ваши действия подвпадают под статью 191 прим УК БССР…
— Волга подвпадает в Каспийское море. – сказал внутренний голос.
И в этом момент произошло нечто, что полностью изменило внутренний ход событий. Лейтенантик или старший лейтенантик, тот который состоял шестеркой при склеротичном полковнике, закончил заполнять свой, отпечатанный типографским способом бланк, и протянул мне паспорт. Я думаю, что в нем сработал обыкновенный бюрократический инстинкт: желание избавиться от лишних бумаг, отдал документ и больше за него ответственности не несешь.
— Паспорт вернули, значит, арестовывать не будут, — сказал внутренний голос и окончательно оборзел:
— А почему клеветнические? — спросил он вызывающе.
— Почему клеветнические! — оперно воскликнул прокурор и сделал знак чмырю-эксперту. Эксперт оказался дОцентом с кафедры филфака БГУ. Не знаю, чего он там в носу преподавал, но с литературным русским у него были проблемы. Носил он распространенную в западной Беларусии фамилию Мисуна, что по-грузински означает «сходи пописяй». Когда он начал читать из Набокова с твердыми ‘ч’ и ‘г’, я понял что сейчас обосцусь от смеха. Так бы оно и вышло, но чувак вдруг запутался в сложной набоковской, на полстраницы, конструкции и замолчал.
Должен признаться, что я и сам несколько увлекся этой постановкой, и встретившись взглядом с прокурором, понял, что согласно внутреннему ходу театрального действия для полковника КГБ Сергеева, я должен подать примирительную реплику, но внутренний голос меня опередил:
— А почему собственного сочинения?
— Умница, еврей! — телепатировал мне прокурор и тут же подхватил:
— Напрасно, Владимир Борисович, вы держите нас за дураков. Вот отправленное в 1979 году письмо двоюродной сестре в Израиль. Вы признаете авторство?
— Признаю – сознался я.
— Нифуя себе, они хранили это письмо 6 лет, — сказал внутренний голос.
— Наша экспертиза произвела стилистический анализ текста и установила, что это письмо и эта, с позволения сказать, литература, — он взвесил в руках четыре экземпляра второй части, — принадлежат одному автору.
— Ну, сказал внутренний голос, — такого подарка я от них не ожидал.
Я сдержал чувства и только спросил:
— Чего вы от меня хотите?
— Мы хотим, чтобы вы чистосердечно раскаялись в содеянном и дали нам письменное обещание больше не нарушать закон.
Лейтенант положил передо мной типографски отпечатанный двойной лист. На первой странице были вписаны мои персональные данные. Дальше от моего имени шло как бы заявление, суть которого сводилась к следующему: распространял клевету и больше этого делать не буду. Выглядело все не страшно, но в самом деле эту бумагу подписывать было ни в коем случае нельзя. Подписав, я признавал, что знаю о том, что распространяю клевету и знаю о том, что то, что я распространяю, есть клевета. И в случае рецидива, это давало ментам возможность меня сразу же, без церемоний, посадить. На последней странице внизу мелкими буквами:
Отпечатано в типографии издательства ЦК КПБ 50 000 экз.
— Нифуя себе тираж для Белорусии, — сказал внутренний голос. Значит, мы не одиноки, значит, нас много. Тьмы и тьмы. Вот найти бы остальных и устроить им тут, блядь, революцию.
— Заглохни, мишугене, — сказал я ему, если ты хочешь, чтобы нас отсюда выпустили.
— Ладно, — согласился я, — так и быть, подпишу эту бумагу, но с одним условием, вы (я обратился к гражданину полковнику) дадите мне справку, что автором этой книги являюсь я, Рабинович Владимир Борисович , еврей, 1950 года рождения, тюремная кличка Волоха-фельдмаршал. Эта книга называется «Дар». Автор ее — Владимир Набоков. У вас на руках вторая часть, а я вам еще принесу первую.
Владимир Владимирович Набоков русский и американский писатель родился 10 апреля 1899 года… и я прочитал им маленькую лекцию о жизни и творчестве. В конце внутренний голос припи…дел: «А за книгу Дар Владимиру Набокову в 1953 году была присуждена Нобелевская премия.»
Нобелевская премия их доконала.
— Нет. Мы таких справок не даем, – поспешно сказал прокурор.
— Ну, а на нет и суда нет. Я, в таком случае, ничего подписывать не буду, — сказал внутренний голос, — На этом позвольте откланяться.
— Что ты делаешь, — сказал я ему, — зачем ты их злишь.
— Не сцы в сапог, не делай пыли, — сказал мне мой внутренний голос, — Ты что, не видишь, что мы их сломали.
Он встал и направился к выходу.
— Я вас не отпускаю! – крикнул прокурор.
— Вы в каком качестве меня сюда пригласили? Если в качестве подозреваемого, обвиняемого или свидетеля, то по какому делу? — спросил у них внутренний голос.
— Мы вас вызвали для беседы, — сказал прокурор.
— А если для беседы, то позвольте мне эту беседу закончить.
Прокурор посмотрел на полковника. Полковник вяло махнул рукой: пусть идет, надоел. Было заметно, что он сильно устал.
Мы шли по Ленинскому проспекту на восток. И внутренний голос говорил мне, что власть сегодня такая же тупая и дряхлая, как этот полковник. И напрасно я их так боюсь.
Возле центрального входа в Ботанический сад я остановился и купил две порции шоколадного мороженого за 28 копеек каждую. Себе и внутреннему голосу.