«Выпьем? — спросил я…»
21 июля, 2018 9:49 дп
PHIL SUZEMKA
Phil Suzemka:
СКЛАДНОЙ
Серёга сидел у себя в снегах и от нечего делать переводил Элюара. Переводы Анкудинова его почему-то не устраивали. Что-то бубня под нос и сосредоточенно стукая себя карандашом по лбу, Серёга расхаживал в валенках от печки до стола и обратно. Время от времени он кидался к листку бумаги, чтоб записать на нём строчку, только что удачно выловленную им из того поэтического воздуха, что насыщал собою интеллектуальное пространство между столом и печкой.
— Выпьем? — спросил я.
Мы пересчитали деньги. С учётом того, что мне ещё было покупать обратный билет на электричку, выходило не очень. На две бутылки не хватало, а одну покупать — ну, какой толк с одной на двоих?..
— Пошли к Складному, — предложил Серёга. — Он, я знаю, как раз вчера пособие получил. Только надо решить, где устроимся. У меня родители коситься будут, а Складному сестра дома пить не даёт. Но что-нибудь придумаем.
Был февраль. Было холодно. Шёл снег. А за несколько дней до того проскочила небольшая оттепель и дороги под снегом были во льду. Мы с Серёгой шли, держась друг за друга, чтоб не упасть.
Я, не будучи местным, естественно, понятия не имел, что это за Складной такой. Если б мне хотя б сразу всё объяснили, не факт ещё, что я и пошёл бы. Я ведь даже когда увидел его, не понял, с чего это он дома в перчатках ходит. Какая разница? — Серёга дома в валенках, этот в перчатках. Может, у них тут так принято. Какое моё дело?..
— Витя меня звать! — сказал мне Складной и разулыбался. — Деньги есть, деньги есть! Серёг, достань там из хлебницы. Хорошо, что зашли, ко мне вообще не часто заходят. Что пить будем?
— Ну, не коньяк точно, — сказал я. — Чернил каких-нибудь купим.
— Тем более, февраль на дворе, — поддакнул Серёга, временно поражённый шедеврами мировой поэзии. — Февраль. Как говорится, достать чернил и плакать…
…Мы купили в местном магазинчике три бутылки «Абрикотина», ливерной колбасы, два сырка и пошли в парк, на летнюю эстраду: там какая-никакая, а крыша — всё лучше, чем со стаканом стоять под снегом в сугробе. Только ступеньки на эту эстраду, как выяснилось, тоже обледенели, как и вообще всё вокруг. Мы-то ничего, а вот Витя полез и тут же грохнулся.
Да как грохнулся! Лучше б мне такого в жизни не видеть! — у него руки и ноги из штанов и рукавов повылетали в разные стороны. Честно говоря, я от этой картины чуть вообще на тот свет трезвым не отправился! Не каждый день такое видишь.
— Блин! — огорчился Серёга. — Ну, ты даёшь, Складной! Разложился всё-таки. А как тебя складывать — я не знаю…
Витя, ёжась, лежал на снегу, моргал и улыбался.
— Простите, мужики, — продолжая улыбаться, извиняющимся тоном произнёс он. — Я не нарочно. Отнесите к сестре, она меня быстренько соберёт. Она меня с закрытыми глазами складывать умеет.
Оказалось, то, что я принял за руки и ноги — это всё протезы. На те, которые считались руками, были натянуты замеченные мною ещё при знакомстве старые чёрные перчатки, давно присохшие к этим рукам. Витя лет в шестнадцать попал под электричку, да так попал, что и руки потерял и ноги ему отрезало. Протезы, понятно, были советские, хрен пойми из чего сделаны. Если аккуратно ходить, ещё туда-сюда, держатся более-менее. А если вот как в тот раз на льду поскользнуться, то разложишься сто процентов. Он, соответственно, и разложился.
Я положил Витю на руки к Серёге, сам сгрёб Витькины деревяшки и мы понесли Складного к сестре. Витя лежал у Серёги на руках и, чувствуя себя неловко от того, что с ним возятся, пытался эту неловкость исправить:
— Ничего, Серёж, ничего, — шутил он. — Будешь вдруг падать — падай смело: дальше я уже не разложусь. Прямо на меня можешь падать, чтоб не больно…
…Сестра Витю обругала. И нас заодно с ним. А, пока она, ругаясь на всех троих, его складывала, Витя продолжал улыбаться, иногда поглядывая на меня с Серёгой:
— Ничего, ребят, ничего! Главное, «Абрикотин» не разбили. Я-то вообще не бьюсь, мне-то что будет! Ничего, ничего… Мне даже лучше, чем вам — у меня руки-ноги хотя бы не мёрзнут. Ничего!
— Ну вот! — сказала сестра, закончив процесс. — Почти как новый. Забирайте!
— Так, может, мы лучше тут выпьем? — неуверенно спросил Серёга. — А то там лёд, вдруг Витька опять…
— Я вам выпью! — повысила голос сестра. — И так один пьяница уже есть. Мне тут ещё вас не хватало!
Мы помогли Вите одеться и снова вышли с ним на улицу.
— Вы на неё не сердитесь, — опять попытался улыбнуться Витя. — Ей тоже нелегко. Она меня каждый вечер разбирает, каждое утро — складывает. Понять же можно! Вы только придерживайте меня сейчас, ладно? А то по два раза на дню раскладываться — перебор. Я её понимаю, а вы не сердитесь, она не со зла, устала она от меня…
— У отчаянья крыльев нет, — сказал Серёга.
— Ты это к чему?
— Я это ни к чему. Это из Элюара.
***
…Больше я Витю не видел и что с ним было дальше — не знаю. Вспоминаю его. Нечасто, но вспоминаю.
У меня вроде бы с руками и ногами пока всё в порядке. Но иногда на ровном, казалось бы, месте разложит так, что думаешь: теперь меня точно никому не собрать. Даже если готовишься — всё равно разлетаешься на такие мелкие кусочки, что потом не знаешь, с чего начинать сборку. Да и вообще не хочется её начинать: разломался, ну и чёрт со мной.
И вот тогда приходит на память Складной. Я вспоминаю застенчивую Витину улыбку, его неловкие шутки. И начинаю через силу снова складывать себя вместе, через «не могу» дотягиваться даже до тех осколков, которые не пойми куда отлетели. Просто, чтобы ничего не потерять. Чтобы снова стать целым. Вдруг, я себе ещё пригожусь? Я ж не знаю…
PHIL SUZEMKA
Phil Suzemka:
СКЛАДНОЙ
Серёга сидел у себя в снегах и от нечего делать переводил Элюара. Переводы Анкудинова его почему-то не устраивали. Что-то бубня под нос и сосредоточенно стукая себя карандашом по лбу, Серёга расхаживал в валенках от печки до стола и обратно. Время от времени он кидался к листку бумаги, чтоб записать на нём строчку, только что удачно выловленную им из того поэтического воздуха, что насыщал собою интеллектуальное пространство между столом и печкой.
— Выпьем? — спросил я.
Мы пересчитали деньги. С учётом того, что мне ещё было покупать обратный билет на электричку, выходило не очень. На две бутылки не хватало, а одну покупать — ну, какой толк с одной на двоих?..
— Пошли к Складному, — предложил Серёга. — Он, я знаю, как раз вчера пособие получил. Только надо решить, где устроимся. У меня родители коситься будут, а Складному сестра дома пить не даёт. Но что-нибудь придумаем.
Был февраль. Было холодно. Шёл снег. А за несколько дней до того проскочила небольшая оттепель и дороги под снегом были во льду. Мы с Серёгой шли, держась друг за друга, чтоб не упасть.
Я, не будучи местным, естественно, понятия не имел, что это за Складной такой. Если б мне хотя б сразу всё объяснили, не факт ещё, что я и пошёл бы. Я ведь даже когда увидел его, не понял, с чего это он дома в перчатках ходит. Какая разница? — Серёга дома в валенках, этот в перчатках. Может, у них тут так принято. Какое моё дело?..
— Витя меня звать! — сказал мне Складной и разулыбался. — Деньги есть, деньги есть! Серёг, достань там из хлебницы. Хорошо, что зашли, ко мне вообще не часто заходят. Что пить будем?
— Ну, не коньяк точно, — сказал я. — Чернил каких-нибудь купим.
— Тем более, февраль на дворе, — поддакнул Серёга, временно поражённый шедеврами мировой поэзии. — Февраль. Как говорится, достать чернил и плакать…
…Мы купили в местном магазинчике три бутылки «Абрикотина», ливерной колбасы, два сырка и пошли в парк, на летнюю эстраду: там какая-никакая, а крыша — всё лучше, чем со стаканом стоять под снегом в сугробе. Только ступеньки на эту эстраду, как выяснилось, тоже обледенели, как и вообще всё вокруг. Мы-то ничего, а вот Витя полез и тут же грохнулся.
Да как грохнулся! Лучше б мне такого в жизни не видеть! — у него руки и ноги из штанов и рукавов повылетали в разные стороны. Честно говоря, я от этой картины чуть вообще на тот свет трезвым не отправился! Не каждый день такое видишь.
— Блин! — огорчился Серёга. — Ну, ты даёшь, Складной! Разложился всё-таки. А как тебя складывать — я не знаю…
Витя, ёжась, лежал на снегу, моргал и улыбался.
— Простите, мужики, — продолжая улыбаться, извиняющимся тоном произнёс он. — Я не нарочно. Отнесите к сестре, она меня быстренько соберёт. Она меня с закрытыми глазами складывать умеет.
Оказалось, то, что я принял за руки и ноги — это всё протезы. На те, которые считались руками, были натянуты замеченные мною ещё при знакомстве старые чёрные перчатки, давно присохшие к этим рукам. Витя лет в шестнадцать попал под электричку, да так попал, что и руки потерял и ноги ему отрезало. Протезы, понятно, были советские, хрен пойми из чего сделаны. Если аккуратно ходить, ещё туда-сюда, держатся более-менее. А если вот как в тот раз на льду поскользнуться, то разложишься сто процентов. Он, соответственно, и разложился.
Я положил Витю на руки к Серёге, сам сгрёб Витькины деревяшки и мы понесли Складного к сестре. Витя лежал у Серёги на руках и, чувствуя себя неловко от того, что с ним возятся, пытался эту неловкость исправить:
— Ничего, Серёж, ничего, — шутил он. — Будешь вдруг падать — падай смело: дальше я уже не разложусь. Прямо на меня можешь падать, чтоб не больно…
…Сестра Витю обругала. И нас заодно с ним. А, пока она, ругаясь на всех троих, его складывала, Витя продолжал улыбаться, иногда поглядывая на меня с Серёгой:
— Ничего, ребят, ничего! Главное, «Абрикотин» не разбили. Я-то вообще не бьюсь, мне-то что будет! Ничего, ничего… Мне даже лучше, чем вам — у меня руки-ноги хотя бы не мёрзнут. Ничего!
— Ну вот! — сказала сестра, закончив процесс. — Почти как новый. Забирайте!
— Так, может, мы лучше тут выпьем? — неуверенно спросил Серёга. — А то там лёд, вдруг Витька опять…
— Я вам выпью! — повысила голос сестра. — И так один пьяница уже есть. Мне тут ещё вас не хватало!
Мы помогли Вите одеться и снова вышли с ним на улицу.
— Вы на неё не сердитесь, — опять попытался улыбнуться Витя. — Ей тоже нелегко. Она меня каждый вечер разбирает, каждое утро — складывает. Понять же можно! Вы только придерживайте меня сейчас, ладно? А то по два раза на дню раскладываться — перебор. Я её понимаю, а вы не сердитесь, она не со зла, устала она от меня…
— У отчаянья крыльев нет, — сказал Серёга.
— Ты это к чему?
— Я это ни к чему. Это из Элюара.
…Больше я Витю не видел и что с ним было дальше — не знаю. Вспоминаю его. Нечасто, но вспоминаю.
У меня вроде бы с руками и ногами пока всё в порядке. Но иногда на ровном, казалось бы, месте разложит так, что думаешь: теперь меня точно никому не собрать. Даже если готовишься — всё равно разлетаешься на такие мелкие кусочки, что потом не знаешь, с чего начинать сборку. Да и вообще не хочется её начинать: разломался, ну и чёрт со мной.
И вот тогда приходит на память Складной. Я вспоминаю застенчивую Витину улыбку, его неловкие шутки. И начинаю через силу снова складывать себя вместе, через «не могу» дотягиваться даже до тех осколков, которые не пойми куда отлетели. Просто, чтобы ничего не потерять. Чтобы снова стать целым. Вдруг, я себе ещё пригожусь? Я ж не знаю…