«Все как будто ждут какого-то мгновенного счастья…»
8 мая, 2019 7:59 пп
Артём Липатов
Я был дурак дураком. 21 год, вечерний журфак, рок-н-ролл.
Только что отгремел фестиваль в Черноголовке — «Ноль», «ДДТ», «Нау»; я, как сказали бы теперь, был волонтером: в частности, на такси забирал из аэропорта клавишника «Помпилиуса» Лешу Хоменко.
Не помню, сколько тогда стоило такси от Домодедова до Черноголовки, но всю свою зарплату на этот фестиваль я благополучно потратил и ни секунды об этом не пожалел. Драйв был такой, что хватило аж до Подольска.
Спустя месяц в Москву приехали швейцарские журналисты, и каким-то образом я попал к ним в провожатые. Жан-Пьер, кажется, так звали корреспондента, был приветлив и любезен. Он интересовался новой Россией, причем не перипетиями политических баталий, а бодрой молодежной жизнью: роком, байкерами, хиппанами и прочими неформалами.
Я в меру ему способствовал — в частности, отвел его на квартирную репетицию группы «Чистая любовь» (с Силей на басу), возил на площадку в Лужниках, где тогда еще не благословенец Путина, а просто Саша Хирург выгуливал свою паству, ну и так далее.
Я ходил в джинсовой жилетке, на спине которой криво была вышита цитата из Шевчука «Хватит трепаться, наш козырь — террор!» и очень восторгался и всем происходящим, и дружелюбностью Жан-Пьера, и самим собой.
Когда швейцарцы уезжали, они устроили отвальную в «Интуристе», которого уже больше нет. Я впервые в жизни входил в эту обитель порока; швейцар на входе смерил меня профессионально-гэбэшным взглядом. Но в компании ставших уже совсем родными иностранцев я расслабился, люто накидался джин-тоником и вдруг стал спрашивать моего швейцарского визави о том, как ему тут нравится.
Мы стояли на балконе номера Жан-Пьера и курили. Под нами расстилалась улица Горького, переходящая в Красную площадь.
— У вас сейчас очень весело, — сказал Жан-Пьер. — И очень странно. Все как будто ждут какого-то мгновенного счастья — или делают что-то, чтоб оно наступило. К вам скоро поедут иностранцы — европейцы, американцы — за этим ощущением. Но они будут приезжать и уезжать, а вы останетесь здесь жить. И мгновенного счастья не будет, я так думаю. Через лет пять-шесть у вас будет очень непросто…
Я смеялся, пьяный дурак. Мне казалось — хуже, чем было, быть не может, а впереди только победа над аппаратчиками и «взойдет звездою русский рок».
Через полгода был Подольск. Через четыре — путч. Через пять — реформы денег. Через шесть — октябрь 93-го. Через тринадцать — Путин.
С одной стороны, дурак я был, что не поверил Жан-Пьеру. С другой стороны, я что, мог прожить свою жизнь как-то иначе?
Не мог. И лето 1987-го было офигительное.
Полное счастья и надежд
Артём Липатов
Я был дурак дураком. 21 год, вечерний журфак, рок-н-ролл.
Только что отгремел фестиваль в Черноголовке — «Ноль», «ДДТ», «Нау»; я, как сказали бы теперь, был волонтером: в частности, на такси забирал из аэропорта клавишника «Помпилиуса» Лешу Хоменко.
Не помню, сколько тогда стоило такси от Домодедова до Черноголовки, но всю свою зарплату на этот фестиваль я благополучно потратил и ни секунды об этом не пожалел. Драйв был такой, что хватило аж до Подольска.
Спустя месяц в Москву приехали швейцарские журналисты, и каким-то образом я попал к ним в провожатые. Жан-Пьер, кажется, так звали корреспондента, был приветлив и любезен. Он интересовался новой Россией, причем не перипетиями политических баталий, а бодрой молодежной жизнью: роком, байкерами, хиппанами и прочими неформалами.
Я в меру ему способствовал — в частности, отвел его на квартирную репетицию группы «Чистая любовь» (с Силей на басу), возил на площадку в Лужниках, где тогда еще не благословенец Путина, а просто Саша Хирург выгуливал свою паству, ну и так далее.
Я ходил в джинсовой жилетке, на спине которой криво была вышита цитата из Шевчука «Хватит трепаться, наш козырь — террор!» и очень восторгался и всем происходящим, и дружелюбностью Жан-Пьера, и самим собой.
Когда швейцарцы уезжали, они устроили отвальную в «Интуристе», которого уже больше нет. Я впервые в жизни входил в эту обитель порока; швейцар на входе смерил меня профессионально-гэбэшным взглядом. Но в компании ставших уже совсем родными иностранцев я расслабился, люто накидался джин-тоником и вдруг стал спрашивать моего швейцарского визави о том, как ему тут нравится.
Мы стояли на балконе номера Жан-Пьера и курили. Под нами расстилалась улица Горького, переходящая в Красную площадь.
— У вас сейчас очень весело, — сказал Жан-Пьер. — И очень странно. Все как будто ждут какого-то мгновенного счастья — или делают что-то, чтоб оно наступило. К вам скоро поедут иностранцы — европейцы, американцы — за этим ощущением. Но они будут приезжать и уезжать, а вы останетесь здесь жить. И мгновенного счастья не будет, я так думаю. Через лет пять-шесть у вас будет очень непросто…
Я смеялся, пьяный дурак. Мне казалось — хуже, чем было, быть не может, а впереди только победа над аппаратчиками и «взойдет звездою русский рок».
Через полгода был Подольск. Через четыре — путч. Через пять — реформы денег. Через шесть — октябрь 93-го. Через тринадцать — Путин.
С одной стороны, дурак я был, что не поверил Жан-Пьеру. С другой стороны, я что, мог прожить свою жизнь как-то иначе?
Не мог. И лето 1987-го было офигительное.
Полное счастья и надежд