Возвращение героя
9 июня, 2022 4:26 пп
Мэйдэй
Прислали:
Санька Чалдонов был по-настоящему рад. Всё
устраивалось наилучшим образом. Утром приезжал
военком и всякая администрация. Наградили,
обещали помочь и выплатить деньги за ранение.
Весь день в дом приходили сельчане, поздравляли.
Вечером мать собирала застолье, но уже для
родственников.
В прошлом году Санька отслужил срочную и остался
по контракту. Обещали хорошие деньги, загадочно
намекая на «большие дела». Когда начались учения
возле украинской границы, Санька о будущем не
задумывался. А что о нём задумываться? Деньги
сулили немалые, остальное приложится.
Служба казалась ему лёгкой. Сначала Саньку
определили в водители. Дело привычное, крути себе
баранку, вот и всё. Их БТГ тогда стояла под
Белгородом. Потом, когда стали доползать слухи о
каких-то неувязках под Киевом, а на складах что-то
стало время от времени взрываться, Саньку перевели
в стрелки. Повышение, надо понимать. Обещали
учить всяким специальным навыкам, обращению с
оружием, но не успели. Вдруг их часть срочно
перебросили в Харьковскую область.
Под Изюм Санька ехал уже пулемётчиком. Но
доехать до линии фронта так и не довелось. Под
Купянском совершенно неожиданный налёт
украинской артиллерии разнёс их колонну в дым. Вся
авиация была не передке, обстрела никто не ожидал.
Многие погибли. Но Саньке опять повезло: его быстро
нашли и направили в эвакуацию. Вот сама эвакуация
оказалась делом долгим и муторным, в госпиталь под
Белгородом его привезли уже с начинающейся
гангреной. Молодой, сильно замученный врач,
мельком глянул на руку под отвратительно пахнущей
повязкой, что-то чёркнул в своих бумагах и коротко
бросил своим помощникам:
– Готовьте операционную.
После операции рука сначала страшно болела. Не
сразу Санька понял, что болит уже не рука, а культя.
И добро бы левая, а то правая, рабочая. От боли
спасали регулярные инъекции промедола, которые
кололи ему сердобольные медсёстры. Промедол
помогал и от расстройства чувств, но слабо, к тому же
его скоро отменили. Поначалу Чалдонов сильно
переживал, даже спать не мог. Как теперь жить без
руки? Молодой, крепкий парень, ехал на учения, а
стал инвалидом. Но потом Санька успокоился. С ним
в палате было много ребят, кто без ног, кто без рук, а
кто и без гениталий. Но даже таким завидовали: не
вернут назад, на смерть. Больше всего ценилась
потеря глаза: вроде как целый, а всё одно комиссуют.
Провалявшись в госпиталях полтора месяца, Санька
вернулся домой. Мать, Нина Фёдоровна, встретила
его в слезах. Но счастливая – всё-таки живой! У
Семёновны, вон, двое сыновей ушло контрактниками.
Поначалу слали деньги, вещи. А потом вернулся
только один, да и тот в гробу. Открывать гроб не
разрешили. Так и похоронили, не увидев кто там, сын
или кто другой. Слухи о закрытых гробах ходили
всякие, про части тела от разных людей и про
обгоревшие трупы, которые невозможно было
опознать. Второй же сын пропал без вести под
Киевом. Говорили, мол, может он пленный, позвони в
Киев, узнай. Но Семёновна страшно боялась и
терпеливо ждала официального уведомления.
Не успел Санька отдохнуть дома, как началось. На
следующее утро в их село, Малые Победы, прикатил
военком и привёз медаль. Неловко пожав левую руку,
он похлопал Саньку по плечу, пожелал «успешного
продолжения службы», запрыгнул в свой «газик» и
умчался. Местная администрация потопталась в
грязи возле сельсовета и тоже подалась в Ленино,
райцентр. Зато потянулись соседи и сельчане. Все
смотрели на Санькину медаль и думали про
обещанные ему деньги, часто вслух.
Но ничего, соседи разошлись, можно было отдохнуть
дол вечера. Смеркалось. Стали собираться свои.
Первым из райцентра на автобусе приехал дядя,
Ефим Чалдонов, невысокий. Ещё не старый мужчина,
со своей женой Валей, большой и крепкой, как
медведь. Дядька много лет работал трудовиком в
тамошней школе и слыл человеком рассудительным.
Жена же его, женщина крепкая, плечистая и строгая,
до сих пор трудилась в районной бухгалтерии и
слыла ценным работником.
Они оба стали помогать Нине Фёдоровне накрывать
нехитрый стол: варёная картошка, солёные огурцы,
квашеная капуста, селёдка, красная рыба в разных
видах, да китайская морковь с базара. На столе
водрузили множество бутылок китайской и
российской водки.
Санька сидел и смущённо улыбался. На груди чуть
кривовато висела новая медаль. Рукав нового
спортивного костюма был аккуратно подвёрнут. Такой
же костюм был на его брате, Кольке: Санька привёз с
Украины. Они тогда проходили какое-то село, и
братки на БТРах просто тараном разбили двери в
местном магазине. Все солдатики, как один,
бросились разбирать бесплатный товар. Всё равно
добру пропадать! Сгорит. Намокнет, или местные
растащат. Некоторые набили свои машины под
завязку, особенно офицеры. Санька же стеснялся, и
взял совсем немного: пару спортивных костюмов,
кроссовки, кофточку маме, телефоны брату и Зинке,
серьги Нюрке, да игрушку младшему, Федьке, в
интернат. Привёз он также маленький коврик, который
теперь красовался на телевизоре. Пачку гривен,
которые Санька прихватил из кассы, мать завернула
в тряпицу и зачем-то положила в комод, под тот же
телевизор. На всякий случай.
Колька старательно помогал: носил водку, встречал
гостей, отгонял от калитки собаку, вечно лающего
Шарика и следил за Барсиком, чтобы тот не стянул
рыбу со стола. Колька очень гордился братом. Герой!
Он и сам хотел пойти на войну, да по возрасту его не
брали. Шестнадцать, мол, неподходящий срок.
«Подожди, призовут и тебя,» – говорил военком, –
«Успеешь навоеваться!» Но Кольке тоже хотелось
привезти домой трофеев и быть главным героем в
деревне, а, может быть, и во всём районе. Чтобы
фотография его висела в школе, в холле напротив
входа. Да и выгодно. Деньги платят будь здоров. И,
опять же, трофеи. Много! Он украдкой похлопывал по
карману, где лежал новенький китайский телефон,
подарок от брата, да незаметно оглядывал себя в
зеркало: костюм был в самый раз, может быть только
немного великоват, а белые кроссовки смотрелись
просто отлично. На танцах в клубе все обзавидуются.
Вскоре появился участковый, Витька Растяев. Он не
был родственником Чалдоновых, но никогда не
пропускал случая посидеть за столом и пропустить
рюмочку. Закоренелый холостяк, весельчак и
выпивоха, он скорее походил на тамаду из райцентра,
чем на служителя правопорядка. Первый раз он
появился в доме давно, по какому-то пустяковому
делу, связанному с пьяной ссорой Чалдонова старшего. Второй раз он пришёл уже с известием о
нелепой смерти отца – тот увлекался подлёдным
ловом до поздней весны, и не смог добраться до
берега с большой льдины, оторвавшейся от ледового
поля у берега. Рыбалка у Чалдонова-отца, как и у
многих других жителей Малых Побед, требовала
большого количества антифриза, попросту водки и
спирта. На этот раз «антифриз» усыпил рыбака, не
дав ему своевременно покинуть льдину. Труп
утопленника по весне долго искали, да так и не
нашли. Нина Фёдоровна год не могла есть рыбу.
После этого Витька стал появляться у Чалдоновых по
поводу и без повода. Нина Фёдоровна относилась к
слабости участкового снисходительно. В конце-концов, именно он помог пристроить младшего,
Федьку, в интернат для детей с дефектами развития.
Ребёнок родился со сросшимися пальцами на ногах и
руках, с уплощенным, словно монгольским, личиком
и очень маленькой головой. Нина Фёдоровна
поплакала, а потом смирилась. Но возиться с с таким
дитём было нелегко, и когда участковый предложил
помочь поместить Федю в областной интернат имени
Макаренко, она легко согласилась.
Витька вошёл, как всегда радостный, уже в
гражданском.
– А, вот и наш герой! – громко воскликнул он, подходя
к Саньке.
Тот смущённо заулыбался и встал, приветствуя гостя.
– Да ты сиди, сиди! Нагуляешься ещё! – Витька
подмигнул и взялся за ближайшую бутылку. – Мы вот,
пока никто не видит, с тобой дерябнем по маленькой.
– Он умело, быстрым движением, разлил водку в фужеры,
до самых краёв. Ловко подхватив стакан, он
подождал, пока Санька неловко и осторожно
поднимет левой рукой свой, затем чокнулся и
произнёс:
– За победу!
Витька махнул содержимое одним глотком,
поморщился схватил с тарелки огурец и громко
захрустел им. Снова подмигнув, он направился в
сторону кухни, побалагурить с женщинами.
Вскоре появилась Нюрка, продавщица из сельпо. С
ней пришёл её гражданский муж, мрачный и высокий,
похожий на медведя Пётр. Поговаривали, что он
отсидел десять лет за убийство, но точно никто не
знал, а спросить боялись. Якобы освободившись,
Пётр устроился на китайский лесоповал возле
Больших Побед, где в ту пору работала Нюрка. Вот
тогда-то у неё и обнаружилась большая недостача.
Пётр, до этого захаживавший в магазин по своим
делам, молча заплатил за Нюрку всю недостачу, да
так и остался жить с продавщицей. Её перевели в
Малые Победы, а Пётр, уйдя с лесоповала,
пристроился грузчиком. Списаний на бой стало в два
раза больше, но никто из начальства не хотел
связываться с мрачным, малословным гигантом. Пётр
никому никогда не угрожал, говорил всегда мало и
сугубо по делу, рубаху на груди не рвал и блатными
замашками не щеголял. Но даже этим он наводил
страх на многих сельчан, в том числе и на
участкового.
Сама Нюрка первым браком была замужем за
двоюродным братом Саньки, Толиком. Тот был
водителем сельского грузовика, и однажды, будучи в
сильном подпитии, застрял в буран на заснеженной
дороге между Большими и Малыми Победами. Зима
была особо морозная, и Толик замёрз прямо в
кабине. Нюрка недолго поплакала и быстро вышла
замуж за какого-то забрёдшего золотоискателя. Не
успели они пожить вместе, как новый муж
засобирался на прииски. Уехал он – и как в воду
канул. Одни говорили, мол, сбежал с золотом к
другой. Вторые, более знающие, утверждали, что
нюркиного мужа зарезали в пьяной ссоре между
артельщиками. В любом случае, до появления Петра
жила одна одна. Детей у неё не было, и местные
женщины Нюрку недолюбливали, боясь за своих
мужей. Но когда появился Пётр, мужики Малых Побед
сразу озаботились, а жёны наоборот, приободрились.
Пётр молча поставил ящик вина возле стола, крепко
пожал руку Саньке и молча сел в углу. Нюрка же
пошла на кухню, к печи, помогать.
Вскоре появилась Зинка, племянница матери Саньки,
учительница начальных классов местной школы, а в
жизни – мать двух детей от разных мужей. Старший
сын, Ваня, был назван в честь в честь деда, а
младшая дочка, Виолетта, в честь какой-то героини из
сериала. Первый муж нелепо погиб на охоте,
нарвавшись на медведя-шатуна. Второй сел за
убийство – зарубил топором соседа, из ревности, да
так и сгинул в зоне.
Детей Зинка на вечер оставила дома, с матерью, а
сама, на правах родственницы, пришла вроде как
помочь Нине Фёдоровне. На самом деле Зинка тайно
мечтала выйти замуж за Саньку, пусть даже и
однорукого. Когда тот привёз ей с Украины китайский
телефон, она спрятала его подальше, чтобы никто не
прознал, особенно Нюрка.
Наконец приготовления были завершены, и вскоре на
столе появилось дымящееся блюдо котлет из
медвежатины и поднос, заполненный жареной
горбушей. Рядом высилась горка нарезанного хлеба,
миски с грибами, капуста, огурцы с помидорами и
прочая сельская снедь. Завершали композицию
многочисленные бутылки водки для мужчин, и вина
для женщин, завезённого по случаю в сельпо. Для
запивания еды и крепкого стояли банки с клюквенным
морсом и пластиковые бутылки с лимонадом
«Саяны».
– Садитесь, гости дорогие! – стала распоряжаться
хозяйка. – Всем хватает тарелок, рюмок да стаканов?
Стулья у всех есть? Кому мало, пусть садится на
лавку, возле окон. У нас всем места хватит.
– Щедрая вы душа, Фёдоровна! – произнёс
участковый, пристраиваясь между Зинкой и Нюркой. –
Мне бы такую жену!
– А что ж не женишься? – строго заметила сидящая
напротив Валентина Фёдоровна. – Невест тебе не
хватает?
– Вот поеду в Ленино и женюсь! Только Саньку
поздравим. Ефим Матвеич, – обратился Витька к
мужу Валентины, чтобы сменить тему, – Скажи что-нибудь проникновенное племяннику, как ты умеешь! А
остальные – наливайте! – он плеснул водку Зинке и
уже намеревался налить Нюрке, но та решительно
закрыла рюмку ладонью.
– Мне вина, – спокойным, но решительным голосом.
Пётр молча отвёл её руку, налил ей вина, а себе
плеснул водки.
– Проникновенное? – задумчиво откашлялся Ефим,
поднимаясь с рюмкой в руке без двух пальцев. – Что
ж, пожалуй можно. Да… – он на несколько секунд
задумался, а потом продолжил. – Вот смотрю я на
тебя, Александр, и радуюсь. Всем пошёл в отца.
Крепкий. Молодой. Вот ещё и герой теперь. Без руки-то оно неудобно, да жить можно. И жить неплохо!
Ежели руки правильно вставлены. Я вот много лет без
пальцев, а дома всё сделаю. И токарить могу, будь
здоров, и по хозяйству.
Валентина Фёдоровна нетерпеливо хмыкнула.
– А что? – оглянулся на неё муж. – Государство,
почитай, порой может и плюнуть на тебя, пенсию
урезать, а руки-то вот они! – он покрутил левой
свободной рукой в воздухе. – Всё своё возьмёшь.
Лишь бы была голова на плечах. Я вот тоже, когда
служил, всякое думал. А сейчас твёрдо могу сказать –
армия дурного не пожелает! И вот ты, как есть герой,
сидишь перед нами, а мы перед тобой… – Ефим стал
искать следующее слово.
– Стынет, Матвеич, – произнесла в неожиданно
возникшей паузе Валентина Фёдоровна.
– Ну вот, жена мне тут говорит, мол, стынет…
– Водка вскипит! – подмигнул участковый.
– Дайте же сказать человеку! – остановила их Нина
Фёдоровна.
– Да! Дайте сказать! – Ефим Матвеевич обвёл всех
сидящих за столом взглядом. – Вот сейчас вижу я вас
здесь, и сердце моё радуется. Санька – герой. Колька
– красавец растёт. Нина что твоя деталь, ни заусенца,
ни дефекта. Видел бы отец, порадовался бы! – он
кивнул в сторону портрета на стене. – И ты,
Александр, держи марку! Жизнь тебя обтесала, а ты
не дрейфь! Плюнь ей в глаза!
Валентина дёрнула мужа за рукав, отчего тот пролил
водку из рюмки.
– Дай договорить! — огрызнулся он на жену. – Так вот
это, Санька. Выпьем за твой подвиг. За твой героизм!
– За победу! – добавил Витька!
– Вот! За вот это вот всё дело! Будь здоров! – Ефим
выпел и сел.
Остальные выпили вместе с ним и стали накладывать
в тарелки еду.
– Берите котлеты, горячие! – засуетилась Нина
Фёдоровна. – Горбушу, картошечку, огурчики! Грибки.
Сами мариновали! Коля! – позвала она младшего
сына, уже тихонько налившего вторую рюмку. – Дай
Барсику рыбы на кухне! Совсем отбою нет. Так и
вертится под ногами! – она отодвинула громко
мяукающего сибирского кота. – И Шарику брось чего,
с утра только кашу и ел.
– Ладно, не подохнет, – проворчал Колька,
поднимаясь с лавки.
Саньке неудобно было есть левой рукой, и он всё
больше сидел так. Зина, видя что он не ест, спросила
его:
– А правда, что в армии пайки очень хорошие?
– Ничего так, – уклончиво ответил Санька. – Только во
время войны иногда снабжение плохое, кухни не
поспевают, и пайки тоже не всегда есть.
– Не война, а спецоперация, – пробубнил набитым
ртом Ефим Матвеевич.
– Ну да, учения, – кивнул Санька. – Так мы брали,
там, у людей, в магазинах…
– А дорого у них там? – спросила Зинка.
Нюрка фыркнула и уткнулась в тарелку.
– Ну мы, это…
– По закону военного времени! – весело
прокомментировал участковый, махая вилкой с
наколотым грибом. – Вжик! И мимо ведомости! Так,
Валентина Фёдоровна? – он подмигнул сидящей
напротив строгой бухгалтерше.
– На войне обычно каптёры платят за такое, когда у
населения закупаются, – авторитетно заметил Ефим
Матвеевич. – Или расписки дают.
– А что там за деньги? Доллары? – спросила Зинка.
– Гривны, – заметил мрачный Пётр.
– Точно, – кивнул Санька. И покраснел.
В этот момент за стол вернулся Колька.
– Слышь, Николя, поставь музыку! – обратился к нему
Витька. – Праздник всё-таки.
– Счас, – кивнул Колька, поднимаясь. Он поколдовал
над китайским музыкальным центром, купленным
Санькой по дороге назад в областном центре, и
поставил какую-то современный шлягер. Не успел он
сесть, как участковый снова дёрнул его:
– Зачем нам эта басурманщина на американском!
Поставь наше!
– Счас, – пробурчал Колька. Поковырявшись, он
выбрал песню Любе. «Расея, от Волги до Енисеяяя…»
затянул базарным охотнорядским голосом
Расторгуев.
– Вот, это по-нашенски! – удовлетворительно крякнул
Витька. – До Енисея Расея, а дальше, за Енисеем,
уже и мы живём!
– Это так, стихи просто, – заметил Ефим Матвеевич
рассудительно.
– Ну да, конечно, – быстро согласился Витька. –
Жисть она не стихи.
Над столом повисло молчание, было слышно только
звяканье вилок.
Заиграла песня Газманова «Вперёд, Россия!».
Участковый поднялся со стула.
– Станцевать бы. Чай, не похороны! – он подмигнул
Саньке и ловко выдернул Зинку из-за стола.
– Виктор, ну что вы в самом деле! – взвизгнула та. –
Дайте с человеком поговорить! – она вырвалась и
снова села за стол.
– Так уж и поговорить! Наговоритесь ещё, Зита и Гита!
– он положил руки на плечи Зинке и Нюрке.
Последняя повела плечом и сбросила руку. Пётр же
молча посмотрел на участкового так, что тот снял и
вторую. Смешавшись, он сел на своё место.
– Виктор Степанович, скажите тост, – обратилась к
нему Нина Фёдоровна.
– Тост? Это можно! – оживился Витька. Он налил
себе полную рюмку и поднялся.
– Солдатская быль, – объявил он.
Все перестали есть в ожидании рассказа. Ефим
отложил вилку и приготовился слушать. Только Пётр
угрюмо жевал, время от времени запивая мясо
водкой. Пил он не пьянея.
Участковый покосился на него и начал:
– Служил я, значится, на Урале, во внутренних
войсках. Охраняли мы одну зону… – Все почему-то
посмотрели на Петра. Тот всё так же молча жевал,
глядя в тарелку.
– Так вот, – продолжил участковый. – Там жена
начальника…
– Только без пошлостей, – предупредила Валентина
Фёдоровна.
– Ну что вы! – укоризненно ответил Витька. – Всё
будет в пределах протокола! Так вот, выступала она в
самодеятельности. И роль у неё, надо сказать, была
простая, но очень ответственная.
– Какая? – нетерпеливо спросила уже несколько
захмелевшая Зинка.
– Айн момент! Терпение! – Витька махнул полной
рюмкой, не пролив ни капли. – Так вот, мы все в
клубе, идёт спектакль. А она играет богиню…
– Индийскую? – не понял Ефим Матвеевич. – Синюю.
Многорукую?
– Индиана Джонс, – вставил Колька.
– Э, какой тебе Джонсон! – махнул на него дядя. –
При СССР атеизм был, только индийские фильмы и
показывали. А так никаких богинь. Только
перевыполнение плана.
– «Кубанские казаки», – ухмыльнулся участковый. – И
«Любовь Яровая».
– Дайте послушать! – перебила рассказчика Нина
Фёдоровна.
– Ну так слушайте. Играла она, жена то есть, богиню.
Только музейную, – пояснил Витька. – Вроде как
девушка с веслом, в греческом зале. Только без рук.
– Без рук? – удивилась Зинка. – А почему?
– Это у неё с веслом оторвали, пояснил участковый. –
Во время ограбления. Венера её звать.
– Милосская, – заметил мрачный Пётр.
Все посмотрели в его сторону. Он же продолжил есть.
– Во-во! – кивнул Витька. – Тобосская! Завернули её в
простыню, намазали лицо побелкой…
– Пудрой, – фыркнула Нюрка.
– Я не дама, таких подробностей не знаю. Хоть
хлоркой. В протоколе и не такое напишешь.
– А ты без протокола, так скажи, – подбодрил его
Ефим Матвеевич.
– Ну вы меня поняли. Стоит она, значит, вся белая, в
простыне – и без рук!
– А куда руки дели? – снова спросила Зинка.
20
– Я же сказал….
– Нет. Не у богини, а у этой женщины.
– Замотали простынкой. Вот и всё. Как смирительной
рубашкой.
– Она была сумасшедшая? – не поняла слегка
захмелевшая Зинка.
Нюрка фыркнула и сама налила себе вина.
– Нет. Просто роль такая, – пояснил Витька. – Вот.
Стоит она, а на сцену выходит капитан Денисов…Он
тоже играл бога или кого-то там древнего…
– Тоже без рук? – не успокаивалась Зинка.
– Нет, только в простыне, с инвентарным номером. А
перед выходом он, капитан то есть, очень нервничал
– в зале начальство сидело.
– Сидело? – не понял Ефим Матвеевич. – При
Андропове посадили?
– Нет. Сидели как зрители, в первом ряду, – пояснил
участковый. С проверкой приехали.
– А, – протянул Ефим разочарованно. – Надо было
тогда всех посадить, никакой бы перестройки с
Ельциным бы не было.
– С Горбачёвым, – поправил Пётр.
Все посмотрели в его сторону, только Зинка
посмотрела на Саньку и вздохнула. Она думала про
капитана без двух рук.
– Не важно! Горбачёв-шморобачёв… – отреагировал
Витька. – Капитан Денисов нервничал, и перед
выходом на сцену надрался как свинья. Он вышел и
стоит как остолоп. Ему говорить надо, а он слова
забыл. Начальник на него из зала смотрит, а капитан
пуще прежнего пугается. От страха он оступился,
запутавшись в простыне. И видим мы, как он падает
прямо на Венеру!
– На жену начальника! – ахнула Зинка, прикрывая рот
ладонью.
– Именно! – кивнул ей Витька. – А жена, даром что
богиня, не будь дурой, достала руки из-под простыни
да как вмажет Денисову!
– Вот так богиня без рук! – удовлетворённо крякнул
Ефим Матвеевич, залпом опрокидывая рюмку в рот.
– Куда гонишь, дурень! – ткнула его в бок Валентина
Фёдоровна. – Охолони!
Участковый тем временем продолжил:
– Капитан от неожиданности упал! И лежит он в этой
простыне, запутавшись, подняться может только на
карачки. Встанет – и снова падает. Зал просто умирал
со смеха!
За столом послышались смешки. Их перекрывало
гыгыканье захмелевшего Кольки. Санька улыбался.
– Приехавшая комиссия, сам генерал внутренних
войск, аж плакала от умиления.
– Целый генерал! – смеялась Зинка.
– Не просто целый, а здоровенный! Лицо цвета
петлиц, малиновое. Так вот этот генерал ржал на весь
зал этак тонко, пронзительно, как свинья, когда её
режут.
Все за столом засмеялись, представляя себе
описанную сцену. Все кроме Петра – тот сидел,
привалившись к бревенчатой стене и задумчиво
ковыряя вилкой в зубах.
– А где тост? – спросила Нина Фёдоровна,
отсмеявшись и утирая слезы на глазах.
– Сейчас будет, – заверил её Витька. – Мораль
следующая, Санька. Не знаю как у мужиков, а у
женщины главное, чтобы голова была, руки сами
найдутся. Так что не зевай, выбирай! – он выпил и
сел, довольный собой.
– Горько! – крикнул изрядно подвыпивший Ефим
Матвеевич.
– Замолчи, дурень! – ткнула его в бок жена. – Это же
не свадьба!
– Похороны? – удивлённо посмотрел на неё муж,
переведя затем удивлённый взгляд на Саньку.
– Ешь горячее! – жена положила мужу горбуши.
– Видеть её не могут! —отвернулся муж. – Вечная
горбуша! Хоть бы колбаски кусочек!
– Дочка пришлёт денег из Китая, купишь. А сейчас
ешь, что дают! – строго заметила жена.
Муж стал покорно ковырять вилкой рыбу.
– Ну что же, Пётр, теперь вы скажите, – обратилась
Нина Фёдоровна к гостю.
Тот провёл пятернёй по копне непослушных, тёмных
волос, взял в руку рюмку, сразу показавшейся в его
кулаке маленькой, и поднялся.
– Ну, что сказать… – шмыгнул он носом.
– Историю! – попросила Зинка.
– Историю? – задумался Пётр. – Ладно. Дело было
зимой, на лесоповале. Мужики подпилили
лиственницу, стали валить. А один не успел, в снегу
увяз. Вот эта вся балда на него и свалилась.
Зинка ахнула.
– Убило?
– Нет, не убило. Только привалило, сам выползти не
мог. Что мы только не делали. Снег рыли, ствол
пилили…
– Техникой надо было поднять, – заметил Ефим
Матвеевич. – Техника безопасности и техника они
завсегда рядом.
– Пробовали. Вязнет в снегу и всё тут. Всю ночь
возились, до утра. В конце концов он нам и говорит:
«Пилите руку, иначе помру.»
– Ужас! – всхлипнула Зинка.
Нюрка поёжилась.
– А пилить никто не хочет. Все боятся.
– Я бы ни за что не стала! – заметила Зинка.
– Человек же помрёт! – ответила ей Нюрка.
– В общем, взял я бензопилу и по руке ему.
Все за столом замерли и перестали есть.
– Кровища хлещет, конечно. Мы ему как могли
забинтовали, жгутом затянули, да ещё спиртом
прижгли.
– А как же он не умер от боли-то? – спросила наконец
изумлённая Зинка.
– Мы ему всю ночь до этого спирт давали. Доктор
потом сказал, мол, правильно поступили. Спасли ему
жизнь. Противошоковое.
– Героический поступок, – заметил Ефим Матвеевич.
– Наркомовские стограмм.
– Да какой там героический! – ответил ему Пётр. – Тут
дело в следующем. Мужик тот живёт теперь.
Торговлей занимается. В Дзержинском. А дело в чём?
Ты вот, Санька, на войне руку потерял. А мог бы и
голову. Так что не дрейфь, дело сыщется. Была бы
голова.
Пётр выпил и сел. И все выпили вместе с ним.
– А теперь брательник, Колька! – оживился
участковый. – Скажи тост!
– Рано ему ещё, мал пока! – заметила мать.
– Да какое рано! Взрослый уже! – Витька поднялся и
подошёл к Кольке, беря его за плечи. – Вон какой
вымахал! Давай, Колян, скажи брату добрые слова,
сделай приятное!
Колька поднялся, взял рюмку и, немного помявшись,
произнёс:
– Санька для меня старший брат…
– Это верно замечено! – отреагировал Ефим
Матвеевич.
– Ну, это… – продолжил Колька. – В общем, я тоже
хотел бы пойти воевать за родину и стать героем как
мой старший брат! – Колька покраснел и сел, забыв
выпить. Все остальные стали его наперебой хвалить,
а мать прослезилась, вытирая уголки глаз краем
передника.
– А что это мы сидим без телевизора? – вдруг
спохватился участковый. – Нельзя так, без новостей-то!
Он подошёл к телевизору и откинул коврик.
– Красивая накидка! – заметил Витька. – Из Китая?
– Это Санька привёз, – заметила мать.
– Купил?
– Трофей, – ответил Санька, побагровев до кончиков
ушей.
– Дорого, небось? – заметила Зинка.
– Да он же не платил! – засмеялся Витька.
– Просто так взял? – удивилась та.
– Нет, не просто так! Как трофей! – заметил Ефим
Матвеевич, подняв вилку. – Заслужил!
– Слышь, Колька, как он включается? – подозвал
участковый младшего брата. – И музыку приглуши.
«Аляску… Взад…» – визгливо тянуло Любе из
динамиков.
Колька поднялся, чуть качнувшись, убавил звук
музыки и включил телевизор.
– От это другое дело! – удовлетворённо заметил
участковый садясь на своё место и поворачиваясь к
экрану.
Шла пресс-конференция Министерства Обороны
Российской Федерации. Генерал Конашенков бодро
вещал об уничтожении украинских националистов.
– Так их! – откомментировал Ефим. – Всех с
фамилией на «ко»!
– Как это всех? – удивлённо посмотрел на него
Витька. – У нас начальник есть, майор Стеценко.
– А ты к нему присмотрись, – не унимался бывший
трудовик, размахивая рукой без пальцев. – А то у нас
тайга горит, взрывы всякие, диверсии.
– Это что же, майор Стеценко тайгу поджигает? –
недоумевал участковый.
– Валентина Матвиенко тоже с Украины, – заметил
Пётр. – Маршалы Тимошенко и Гречко. Брежнев был
украинец.
– Брежнев молдаванин! – стал запальчиво возражать
Ефим Матвеевич. – Посмотри на его бровищи! И
акцент у него какой! Украинец был Хрущев, он Крым
отдал!
За столом заспорили. Зинка же, пользуясь моментом,
спросила у Саньки.
– А ты много украинцев убил?
– Ни одного, – мотнул головой Санька. – Нас не
успели до фронта довезти. – Он выпил и налил снова.
– А страшно там?
– Очень, – честно признался Санька, теребя левой
рукой скатерть. – Но в госпитале ещё страшнее. – Он
опорожнил в рот очередную рюмку и взял в руку
огурец.
– Ой, мне знакомая медсестра из ленинской ЦРБ
рассказывала такие ужасы! Лекарств не хватает. Из-за санкций всё.
В это время за столом накалялся спор между
трудовиком и участковым.
– А почему же тогда наши Киев не захватили? –
спрашивал Матвеич.
– Потому что НАТО оружие даёт и боевиков шлёт, –
отвечал Витька.
– Э, нет, брат! Ты же сам сказал, что у вас даже
начальники оттуда! Это у нас предательство! Если бы
предателей расстреляли, давно бы покончили бы с
этой гнилью!
– Ты что, дед, просто так расстреливать людей
хочешь? – возражал Витька. – Мало войны? Сам
будешь стрелять или меня позовёшь?
– Спецоперация! И не просто так, а за дело!
Разворовали армию, планы западу передали! – не
унимался Ефим Матвеевич.
– А против кого воюют? – отвечал Витька. – Там же
бойня! Вон, на Саньку посмотри! Ему что, предатели
руку оторвали?
– Почему предатели? – нахмурился изрядно
подвыпивший Санька. – Врач мне операцию сделал,
отрезал. Иначе бы гангрена. Говорит, помер бы я.
– Во! А как в тебя попали? Как ранили-то? – спросил
Ефим, тыча в сторону пустого рукава.
– Ну как… Известно как. Украинская арта по нам
отработала, – пожал плечами Санька.
Медаль на груди тихо звякнула.
– Эвона! А кто ей сказал, что вы едете? Как есть
предатели. Я же говорю! Сдали вас Нате! Если бы не
предатели, был бы сейчас здоровый! А теперь НАТО
идёт на восток, целит ракеты на Москву!
– Со спутника их видели, точно я говорю, – не
соглашался Витька. – Сегодня со спутника можно всё
увидеть. Вот Саньку-то и запеленговали. Из космоса.
– Предатели сидят прямо в Кремле! — не успокаивался
трудовик. – В Кремле вырвать всю гниль! Рыба гниёт
с головы! – показал он на ненавистную горбушу. –
Надо как в Китае, расстреливать! Украл трудовой
рубль – и пуля в затылок! У меня дочка там,
рассказывала!
– Билеты на расстрелы покупала? – съязвил
участковый.
– Уймись уже, – одёргивала его жена мужа.
– Э, нет! Ты меня не останавливай! – распалялся
Ефим Матвеевич. – Тут дело государственной
важности! Предали Саньку! И нас вместе с ним!
– Да спутник это всё! И разговоры слушают со
спутника, даже секретные! – не отступал Витька. — Вот
мы тут сейчас болтаем, а американцы всё
записывают.
Зинка невольно посмотрела вверх, на крашеный
потолок с лампой в абажуре.
– Нужны им ваши разговоры! – скривившись,
заметила Нюрка.
– Да не наши, а секретные, дура! – повернулся к ней
трудовик, но, упёршись взглядом в немигающие глаза
Петра осёкся и как-то весь обмяк.
В пылу спора и застолья никто не заметил, как
Санька незаметно поднялся и вышел. Хватились
только через час, когда его уже долго не было.
Первая забеспокоилась Зинка.
– Что-то Сани долго нет, – заметила она.
– Курит, небось, – предположил Витька. – Колька,
посмотри на дворе.
– Нет его там, – сообщил пьяный Колька, выглянув в
приоткрытую дверь.
– Значит, по нужде отлучился, – авторитетно возразил
Ефим Матвеевич. – Пищеварение после ранения не
выправилось. Я вот тоже, после удаления
холецистита, жирное есть не могу. – Он с
отвращением посмотрел на остывшую горбушу в
тарелке.
– Слышь, Колька, проведай его там, замёрзнет ещё
наш герой. Простудится, – отдал указание Витька.
Колька исчез за дверью. Оттуда послышался лай
собаки, потом скуление, переходящее в вой. Спустя
минуту прибежал почти протрезвевший Колька.
– Заперся и не отвечает! – выпалил он, распахнув
дверь и не успев войти.
– Не отвечает… – медленно, почти членораздельно
проговорил Витька. – Может ушёл куда?
– Куда он мог уйти, без руки-то? – спросил Ефим
Матвеевич.
– Он же без руки, не без ноги! – возразила Валентина
Фёдоровна. – Идите, проверьте! Или вы не мужики?
– Мужики, отчего же не мужики? – бормотал её муж,
вылезая из-за стола и, покачиваясь, идя к дверям.
За ним пошёл Витька, а там и все остальные.
На дворе выл Шарик.
– Цыц! Ну-ка, заткнулся, собака Баскервилей! –
Витька наставил на него палец и «выстрелил», но
Шарик не унимался.
Все гурьбой двинулись к деревянному туалету на
заднем дворе, то и дело в темноте спотыкаясь о
поленья и колдобины. Наконец они дошли до цели
своего короткого путешествия.
– Саня, открой! – постучал в закрытую дверь Ефим
Матвеевич. – Это мы
– Чего это он откроет, если он там по личному делу, –
заплетающимся языком произнёс участковый.
– Дай-ка я, – выступил вперёд Пётр.
Он взялся за ручку и резко дёрнул на себя. Ручка
оказалась у него в ладони, и он отбросил её в
сторону. Шарик завизжал и на некоторое время умолк.
Пётр же, взявшись двумя руками за край дощатой
двери, рванул её, чуть не сорвав с петель. Она
приоткрылась, криво повиснув на одной нижней
петле.
Внутри было совсем темно.
– Неси фонарь, – повернулся Пётр к Кольке.
– Что? – не понял брат. Он стоял словно оглушённый.
– Фонарь неси, – ясно и громко произнёс Пётр. – И
побыстрее, – он подтолкнул Кольку в спину.
Сам же Пётр, дождавшись когда тот уйдёт, достал из
кармана зажигалку, щёлкнул ею и как мог осветил
внутренности нехитрого строения.
Первыми увидели белые кроссовки. Санька висел
таким образом, что они оказывались прямо в дырке.
– Как же он смог, с одной рукой-то? – в ужасе
просила Зинка.
– А вот так и смог. Надо будет, не так извернёшься, –
машинально ответил трудовик.
– Кому надо? – не поняла Зинка.
– Кому надо, – буркнул тот в ответ. – Людей звать
надо. Милицию. Может это вообще убивство.
– Милицию? – ошарашенно спросил участковый.
– Полицию, – пояснил Пётр. – Тебя. Свисти в свисток.
Витька машинально протянул руку к месту, где
должен был быть свисток, но не нашёл него. Тогда он
пошарил рукой у пояса – кобуры тоже не было. Всё
осталось дома.
Прибежал с фонарём Колька. Он посветил внутрь и
тут же выронил фонарь в грязь.
– Санька!… – прошептал он, не веря своим глазам.
– Из праха пришёл, в прах и вернёшься, – вдруг
произнёс Ефим Матвеевич, после чего добавил
обозлённым тоном: – Они за это ответят!
– Кто? – не понял участковый.
– Предатели! Или диверсанты. Ты чего стоишь? Иди,
лови их! – крикнул он Витьке в лицо.
– Кого? – одурело посмотрел на него участковый.
– Да диверсантов же! Украинских! Людей убивают, а
ты торчишь тут, как остолоп вкопанный!
Снова завыл Шарик. В унисон ему заплакали
женщины. В домах соседей стали отодвигать
занавески, пытаясь понять, что происходит во дворе у
Чалдоновых.
Из-за облаков вышла луна, осветив всю сцену. В доме
на часах пробило полночь. Из приоткрытой двери
дома доносилась песня Розенбаума:
“Святая Родина моя, твердыня разума, и веры,
Теряя голову сама, ты отдавала всё другим,
Добыв, бессмертие в боях, ты умерла довольно
скверно,
Взойдя, как лучшая из мам, в тот Беловежский
растуман
На упырёвские торги…»
Мэйдэй
Прислали:
Санька Чалдонов был по-настоящему рад. Всё
устраивалось наилучшим образом. Утром приезжал
военком и всякая администрация. Наградили,
обещали помочь и выплатить деньги за ранение.
Весь день в дом приходили сельчане, поздравляли.
Вечером мать собирала застолье, но уже для
родственников.
В прошлом году Санька отслужил срочную и остался
по контракту. Обещали хорошие деньги, загадочно
намекая на «большие дела». Когда начались учения
возле украинской границы, Санька о будущем не
задумывался. А что о нём задумываться? Деньги
сулили немалые, остальное приложится.
Служба казалась ему лёгкой. Сначала Саньку
определили в водители. Дело привычное, крути себе
баранку, вот и всё. Их БТГ тогда стояла под
Белгородом. Потом, когда стали доползать слухи о
каких-то неувязках под Киевом, а на складах что-то
стало время от времени взрываться, Саньку перевели
в стрелки. Повышение, надо понимать. Обещали
учить всяким специальным навыкам, обращению с
оружием, но не успели. Вдруг их часть срочно
перебросили в Харьковскую область.
Под Изюм Санька ехал уже пулемётчиком. Но
доехать до линии фронта так и не довелось. Под
Купянском совершенно неожиданный налёт
украинской артиллерии разнёс их колонну в дым. Вся
авиация была не передке, обстрела никто не ожидал.
Многие погибли. Но Саньке опять повезло: его быстро
нашли и направили в эвакуацию. Вот сама эвакуация
оказалась делом долгим и муторным, в госпиталь под
Белгородом его привезли уже с начинающейся
гангреной. Молодой, сильно замученный врач,
мельком глянул на руку под отвратительно пахнущей
повязкой, что-то чёркнул в своих бумагах и коротко
бросил своим помощникам:
– Готовьте операционную.
После операции рука сначала страшно болела. Не
сразу Санька понял, что болит уже не рука, а культя.
И добро бы левая, а то правая, рабочая. От боли
спасали регулярные инъекции промедола, которые
кололи ему сердобольные медсёстры. Промедол
помогал и от расстройства чувств, но слабо, к тому же
его скоро отменили. Поначалу Чалдонов сильно
переживал, даже спать не мог. Как теперь жить без
руки? Молодой, крепкий парень, ехал на учения, а
стал инвалидом. Но потом Санька успокоился. С ним
в палате было много ребят, кто без ног, кто без рук, а
кто и без гениталий. Но даже таким завидовали: не
вернут назад, на смерть. Больше всего ценилась
потеря глаза: вроде как целый, а всё одно комиссуют.
Провалявшись в госпиталях полтора месяца, Санька
вернулся домой. Мать, Нина Фёдоровна, встретила
его в слезах. Но счастливая – всё-таки живой! У
Семёновны, вон, двое сыновей ушло контрактниками.
Поначалу слали деньги, вещи. А потом вернулся
только один, да и тот в гробу. Открывать гроб не
разрешили. Так и похоронили, не увидев кто там, сын
или кто другой. Слухи о закрытых гробах ходили
всякие, про части тела от разных людей и про
обгоревшие трупы, которые невозможно было
опознать. Второй же сын пропал без вести под
Киевом. Говорили, мол, может он пленный, позвони в
Киев, узнай. Но Семёновна страшно боялась и
терпеливо ждала официального уведомления.
Не успел Санька отдохнуть дома, как началось. На
следующее утро в их село, Малые Победы, прикатил
военком и привёз медаль. Неловко пожав левую руку,
он похлопал Саньку по плечу, пожелал «успешного
продолжения службы», запрыгнул в свой «газик» и
умчался. Местная администрация потопталась в
грязи возле сельсовета и тоже подалась в Ленино,
райцентр. Зато потянулись соседи и сельчане. Все
смотрели на Санькину медаль и думали про
обещанные ему деньги, часто вслух.
Но ничего, соседи разошлись, можно было отдохнуть
дол вечера. Смеркалось. Стали собираться свои.
Первым из райцентра на автобусе приехал дядя,
Ефим Чалдонов, невысокий. Ещё не старый мужчина,
со своей женой Валей, большой и крепкой, как
медведь. Дядька много лет работал трудовиком в
тамошней школе и слыл человеком рассудительным.
Жена же его, женщина крепкая, плечистая и строгая,
до сих пор трудилась в районной бухгалтерии и
слыла ценным работником.
Они оба стали помогать Нине Фёдоровне накрывать
нехитрый стол: варёная картошка, солёные огурцы,
квашеная капуста, селёдка, красная рыба в разных
видах, да китайская морковь с базара. На столе
водрузили множество бутылок китайской и
российской водки.
Санька сидел и смущённо улыбался. На груди чуть
кривовато висела новая медаль. Рукав нового
спортивного костюма был аккуратно подвёрнут. Такой
же костюм был на его брате, Кольке: Санька привёз с
Украины. Они тогда проходили какое-то село, и
братки на БТРах просто тараном разбили двери в
местном магазине. Все солдатики, как один,
бросились разбирать бесплатный товар. Всё равно
добру пропадать! Сгорит. Намокнет, или местные
растащат. Некоторые набили свои машины под
завязку, особенно офицеры. Санька же стеснялся, и
взял совсем немного: пару спортивных костюмов,
кроссовки, кофточку маме, телефоны брату и Зинке,
серьги Нюрке, да игрушку младшему, Федьке, в
интернат. Привёз он также маленький коврик, который
теперь красовался на телевизоре. Пачку гривен,
которые Санька прихватил из кассы, мать завернула
в тряпицу и зачем-то положила в комод, под тот же
телевизор. На всякий случай.
Колька старательно помогал: носил водку, встречал
гостей, отгонял от калитки собаку, вечно лающего
Шарика и следил за Барсиком, чтобы тот не стянул
рыбу со стола. Колька очень гордился братом. Герой!
Он и сам хотел пойти на войну, да по возрасту его не
брали. Шестнадцать, мол, неподходящий срок.
«Подожди, призовут и тебя,» – говорил военком, –
«Успеешь навоеваться!» Но Кольке тоже хотелось
привезти домой трофеев и быть главным героем в
деревне, а, может быть, и во всём районе. Чтобы
фотография его висела в школе, в холле напротив
входа. Да и выгодно. Деньги платят будь здоров. И,
опять же, трофеи. Много! Он украдкой похлопывал по
карману, где лежал новенький китайский телефон,
подарок от брата, да незаметно оглядывал себя в
зеркало: костюм был в самый раз, может быть только
немного великоват, а белые кроссовки смотрелись
просто отлично. На танцах в клубе все обзавидуются.
Вскоре появился участковый, Витька Растяев. Он не
был родственником Чалдоновых, но никогда не
пропускал случая посидеть за столом и пропустить
рюмочку. Закоренелый холостяк, весельчак и
выпивоха, он скорее походил на тамаду из райцентра,
чем на служителя правопорядка. Первый раз он
появился в доме давно, по какому-то пустяковому
делу, связанному с пьяной ссорой Чалдонова старшего. Второй раз он пришёл уже с известием о
нелепой смерти отца – тот увлекался подлёдным
ловом до поздней весны, и не смог добраться до
берега с большой льдины, оторвавшейся от ледового
поля у берега. Рыбалка у Чалдонова-отца, как и у
многих других жителей Малых Побед, требовала
большого количества антифриза, попросту водки и
спирта. На этот раз «антифриз» усыпил рыбака, не
дав ему своевременно покинуть льдину. Труп
утопленника по весне долго искали, да так и не
нашли. Нина Фёдоровна год не могла есть рыбу.
После этого Витька стал появляться у Чалдоновых по
поводу и без повода. Нина Фёдоровна относилась к
слабости участкового снисходительно. В конце-концов, именно он помог пристроить младшего,
Федьку, в интернат для детей с дефектами развития.
Ребёнок родился со сросшимися пальцами на ногах и
руках, с уплощенным, словно монгольским, личиком
и очень маленькой головой. Нина Фёдоровна
поплакала, а потом смирилась. Но возиться с с таким
дитём было нелегко, и когда участковый предложил
помочь поместить Федю в областной интернат имени
Макаренко, она легко согласилась.
Витька вошёл, как всегда радостный, уже в
гражданском.
– А, вот и наш герой! – громко воскликнул он, подходя
к Саньке.
Тот смущённо заулыбался и встал, приветствуя гостя.
– Да ты сиди, сиди! Нагуляешься ещё! – Витька
подмигнул и взялся за ближайшую бутылку. – Мы вот,
пока никто не видит, с тобой дерябнем по маленькой.
– Он умело, быстрым движением, разлил водку в фужеры,
до самых краёв. Ловко подхватив стакан, он
подождал, пока Санька неловко и осторожно
поднимет левой рукой свой, затем чокнулся и
произнёс:
– За победу!
Витька махнул содержимое одним глотком,
поморщился схватил с тарелки огурец и громко
захрустел им. Снова подмигнув, он направился в
сторону кухни, побалагурить с женщинами.
Вскоре появилась Нюрка, продавщица из сельпо. С
ней пришёл её гражданский муж, мрачный и высокий,
похожий на медведя Пётр. Поговаривали, что он
отсидел десять лет за убийство, но точно никто не
знал, а спросить боялись. Якобы освободившись,
Пётр устроился на китайский лесоповал возле
Больших Побед, где в ту пору работала Нюрка. Вот
тогда-то у неё и обнаружилась большая недостача.
Пётр, до этого захаживавший в магазин по своим
делам, молча заплатил за Нюрку всю недостачу, да
так и остался жить с продавщицей. Её перевели в
Малые Победы, а Пётр, уйдя с лесоповала,
пристроился грузчиком. Списаний на бой стало в два
раза больше, но никто из начальства не хотел
связываться с мрачным, малословным гигантом. Пётр
никому никогда не угрожал, говорил всегда мало и
сугубо по делу, рубаху на груди не рвал и блатными
замашками не щеголял. Но даже этим он наводил
страх на многих сельчан, в том числе и на
участкового.
Сама Нюрка первым браком была замужем за
двоюродным братом Саньки, Толиком. Тот был
водителем сельского грузовика, и однажды, будучи в
сильном подпитии, застрял в буран на заснеженной
дороге между Большими и Малыми Победами. Зима
была особо морозная, и Толик замёрз прямо в
кабине. Нюрка недолго поплакала и быстро вышла
замуж за какого-то забрёдшего золотоискателя. Не
успели они пожить вместе, как новый муж
засобирался на прииски. Уехал он – и как в воду
канул. Одни говорили, мол, сбежал с золотом к
другой. Вторые, более знающие, утверждали, что
нюркиного мужа зарезали в пьяной ссоре между
артельщиками. В любом случае, до появления Петра
жила одна одна. Детей у неё не было, и местные
женщины Нюрку недолюбливали, боясь за своих
мужей. Но когда появился Пётр, мужики Малых Побед
сразу озаботились, а жёны наоборот, приободрились.
Пётр молча поставил ящик вина возле стола, крепко
пожал руку Саньке и молча сел в углу. Нюрка же
пошла на кухню, к печи, помогать.
Вскоре появилась Зинка, племянница матери Саньки,
учительница начальных классов местной школы, а в
жизни – мать двух детей от разных мужей. Старший
сын, Ваня, был назван в честь в честь деда, а
младшая дочка, Виолетта, в честь какой-то героини из
сериала. Первый муж нелепо погиб на охоте,
нарвавшись на медведя-шатуна. Второй сел за
убийство – зарубил топором соседа, из ревности, да
так и сгинул в зоне.
Детей Зинка на вечер оставила дома, с матерью, а
сама, на правах родственницы, пришла вроде как
помочь Нине Фёдоровне. На самом деле Зинка тайно
мечтала выйти замуж за Саньку, пусть даже и
однорукого. Когда тот привёз ей с Украины китайский
телефон, она спрятала его подальше, чтобы никто не
прознал, особенно Нюрка.
Наконец приготовления были завершены, и вскоре на
столе появилось дымящееся блюдо котлет из
медвежатины и поднос, заполненный жареной
горбушей. Рядом высилась горка нарезанного хлеба,
миски с грибами, капуста, огурцы с помидорами и
прочая сельская снедь. Завершали композицию
многочисленные бутылки водки для мужчин, и вина
для женщин, завезённого по случаю в сельпо. Для
запивания еды и крепкого стояли банки с клюквенным
морсом и пластиковые бутылки с лимонадом
«Саяны».
– Садитесь, гости дорогие! – стала распоряжаться
хозяйка. – Всем хватает тарелок, рюмок да стаканов?
Стулья у всех есть? Кому мало, пусть садится на
лавку, возле окон. У нас всем места хватит.
– Щедрая вы душа, Фёдоровна! – произнёс
участковый, пристраиваясь между Зинкой и Нюркой. –
Мне бы такую жену!
– А что ж не женишься? – строго заметила сидящая
напротив Валентина Фёдоровна. – Невест тебе не
хватает?
– Вот поеду в Ленино и женюсь! Только Саньку
поздравим. Ефим Матвеич, – обратился Витька к
мужу Валентины, чтобы сменить тему, – Скажи что-нибудь проникновенное племяннику, как ты умеешь! А
остальные – наливайте! – он плеснул водку Зинке и
уже намеревался налить Нюрке, но та решительно
закрыла рюмку ладонью.
– Мне вина, – спокойным, но решительным голосом.
Пётр молча отвёл её руку, налил ей вина, а себе
плеснул водки.
– Проникновенное? – задумчиво откашлялся Ефим,
поднимаясь с рюмкой в руке без двух пальцев. – Что
ж, пожалуй можно. Да… – он на несколько секунд
задумался, а потом продолжил. – Вот смотрю я на
тебя, Александр, и радуюсь. Всем пошёл в отца.
Крепкий. Молодой. Вот ещё и герой теперь. Без руки-то оно неудобно, да жить можно. И жить неплохо!
Ежели руки правильно вставлены. Я вот много лет без
пальцев, а дома всё сделаю. И токарить могу, будь
здоров, и по хозяйству.
Валентина Фёдоровна нетерпеливо хмыкнула.
– А что? – оглянулся на неё муж. – Государство,
почитай, порой может и плюнуть на тебя, пенсию
урезать, а руки-то вот они! – он покрутил левой
свободной рукой в воздухе. – Всё своё возьмёшь.
Лишь бы была голова на плечах. Я вот тоже, когда
служил, всякое думал. А сейчас твёрдо могу сказать –
армия дурного не пожелает! И вот ты, как есть герой,
сидишь перед нами, а мы перед тобой… – Ефим стал
искать следующее слово.
– Стынет, Матвеич, – произнесла в неожиданно
возникшей паузе Валентина Фёдоровна.
– Ну вот, жена мне тут говорит, мол, стынет…
– Водка вскипит! – подмигнул участковый.
– Дайте же сказать человеку! – остановила их Нина
Фёдоровна.
– Да! Дайте сказать! – Ефим Матвеевич обвёл всех
сидящих за столом взглядом. – Вот сейчас вижу я вас
здесь, и сердце моё радуется. Санька – герой. Колька
– красавец растёт. Нина что твоя деталь, ни заусенца,
ни дефекта. Видел бы отец, порадовался бы! – он
кивнул в сторону портрета на стене. – И ты,
Александр, держи марку! Жизнь тебя обтесала, а ты
не дрейфь! Плюнь ей в глаза!
Валентина дёрнула мужа за рукав, отчего тот пролил
водку из рюмки.
– Дай договорить! — огрызнулся он на жену. – Так вот
это, Санька. Выпьем за твой подвиг. За твой героизм!
– За победу! – добавил Витька!
– Вот! За вот это вот всё дело! Будь здоров! – Ефим
выпел и сел.
Остальные выпили вместе с ним и стали накладывать
в тарелки еду.
– Берите котлеты, горячие! – засуетилась Нина
Фёдоровна. – Горбушу, картошечку, огурчики! Грибки.
Сами мариновали! Коля! – позвала она младшего
сына, уже тихонько налившего вторую рюмку. – Дай
Барсику рыбы на кухне! Совсем отбою нет. Так и
вертится под ногами! – она отодвинула громко
мяукающего сибирского кота. – И Шарику брось чего,
с утра только кашу и ел.
– Ладно, не подохнет, – проворчал Колька,
поднимаясь с лавки.
Саньке неудобно было есть левой рукой, и он всё
больше сидел так. Зина, видя что он не ест, спросила
его:
– А правда, что в армии пайки очень хорошие?
– Ничего так, – уклончиво ответил Санька. – Только во
время войны иногда снабжение плохое, кухни не
поспевают, и пайки тоже не всегда есть.
– Не война, а спецоперация, – пробубнил набитым
ртом Ефим Матвеевич.
– Ну да, учения, – кивнул Санька. – Так мы брали,
там, у людей, в магазинах…
– А дорого у них там? – спросила Зинка.
Нюрка фыркнула и уткнулась в тарелку.
– Ну мы, это…
– По закону военного времени! – весело
прокомментировал участковый, махая вилкой с
наколотым грибом. – Вжик! И мимо ведомости! Так,
Валентина Фёдоровна? – он подмигнул сидящей
напротив строгой бухгалтерше.
– На войне обычно каптёры платят за такое, когда у
населения закупаются, – авторитетно заметил Ефим
Матвеевич. – Или расписки дают.
– А что там за деньги? Доллары? – спросила Зинка.
– Гривны, – заметил мрачный Пётр.
– Точно, – кивнул Санька. И покраснел.
В этот момент за стол вернулся Колька.
– Слышь, Николя, поставь музыку! – обратился к нему
Витька. – Праздник всё-таки.
– Счас, – кивнул Колька, поднимаясь. Он поколдовал
над китайским музыкальным центром, купленным
Санькой по дороге назад в областном центре, и
поставил какую-то современный шлягер. Не успел он
сесть, как участковый снова дёрнул его:
– Зачем нам эта басурманщина на американском!
Поставь наше!
– Счас, – пробурчал Колька. Поковырявшись, он
выбрал песню Любе. «Расея, от Волги до Енисеяяя…»
затянул базарным охотнорядским голосом
Расторгуев.
– Вот, это по-нашенски! – удовлетворительно крякнул
Витька. – До Енисея Расея, а дальше, за Енисеем,
уже и мы живём!
– Это так, стихи просто, – заметил Ефим Матвеевич
рассудительно.
– Ну да, конечно, – быстро согласился Витька. –
Жисть она не стихи.
Над столом повисло молчание, было слышно только
звяканье вилок.
Заиграла песня Газманова «Вперёд, Россия!».
Участковый поднялся со стула.
– Станцевать бы. Чай, не похороны! – он подмигнул
Саньке и ловко выдернул Зинку из-за стола.
– Виктор, ну что вы в самом деле! – взвизгнула та. –
Дайте с человеком поговорить! – она вырвалась и
снова села за стол.
– Так уж и поговорить! Наговоритесь ещё, Зита и Гита!
– он положил руки на плечи Зинке и Нюрке.
Последняя повела плечом и сбросила руку. Пётр же
молча посмотрел на участкового так, что тот снял и
вторую. Смешавшись, он сел на своё место.
– Виктор Степанович, скажите тост, – обратилась к
нему Нина Фёдоровна.
– Тост? Это можно! – оживился Витька. Он налил
себе полную рюмку и поднялся.
– Солдатская быль, – объявил он.
Все перестали есть в ожидании рассказа. Ефим
отложил вилку и приготовился слушать. Только Пётр
угрюмо жевал, время от времени запивая мясо
водкой. Пил он не пьянея.
Участковый покосился на него и начал:
– Служил я, значится, на Урале, во внутренних
войсках. Охраняли мы одну зону… – Все почему-то
посмотрели на Петра. Тот всё так же молча жевал,
глядя в тарелку.
– Так вот, – продолжил участковый. – Там жена
начальника…
– Только без пошлостей, – предупредила Валентина
Фёдоровна.
– Ну что вы! – укоризненно ответил Витька. – Всё
будет в пределах протокола! Так вот, выступала она в
самодеятельности. И роль у неё, надо сказать, была
простая, но очень ответственная.
– Какая? – нетерпеливо спросила уже несколько
захмелевшая Зинка.
– Айн момент! Терпение! – Витька махнул полной
рюмкой, не пролив ни капли. – Так вот, мы все в
клубе, идёт спектакль. А она играет богиню…
– Индийскую? – не понял Ефим Матвеевич. – Синюю.
Многорукую?
– Индиана Джонс, – вставил Колька.
– Э, какой тебе Джонсон! – махнул на него дядя. –
При СССР атеизм был, только индийские фильмы и
показывали. А так никаких богинь. Только
перевыполнение плана.
– «Кубанские казаки», – ухмыльнулся участковый. – И
«Любовь Яровая».
– Дайте послушать! – перебила рассказчика Нина
Фёдоровна.
– Ну так слушайте. Играла она, жена то есть, богиню.
Только музейную, – пояснил Витька. – Вроде как
девушка с веслом, в греческом зале. Только без рук.
– Без рук? – удивилась Зинка. – А почему?
– Это у неё с веслом оторвали, пояснил участковый. –
Во время ограбления. Венера её звать.
– Милосская, – заметил мрачный Пётр.
Все посмотрели в его сторону. Он же продолжил есть.
– Во-во! – кивнул Витька. – Тобосская! Завернули её в
простыню, намазали лицо побелкой…
– Пудрой, – фыркнула Нюрка.
– Я не дама, таких подробностей не знаю. Хоть
хлоркой. В протоколе и не такое напишешь.
– А ты без протокола, так скажи, – подбодрил его
Ефим Матвеевич.
– Ну вы меня поняли. Стоит она, значит, вся белая, в
простыне – и без рук!
– А куда руки дели? – снова спросила Зинка.
20
– Я же сказал….
– Нет. Не у богини, а у этой женщины.
– Замотали простынкой. Вот и всё. Как смирительной
рубашкой.
– Она была сумасшедшая? – не поняла слегка
захмелевшая Зинка.
Нюрка фыркнула и сама налила себе вина.
– Нет. Просто роль такая, – пояснил Витька. – Вот.
Стоит она, а на сцену выходит капитан Денисов…Он
тоже играл бога или кого-то там древнего…
– Тоже без рук? – не успокаивалась Зинка.
– Нет, только в простыне, с инвентарным номером. А
перед выходом он, капитан то есть, очень нервничал
– в зале начальство сидело.
– Сидело? – не понял Ефим Матвеевич. – При
Андропове посадили?
– Нет. Сидели как зрители, в первом ряду, – пояснил
участковый. С проверкой приехали.
– А, – протянул Ефим разочарованно. – Надо было
тогда всех посадить, никакой бы перестройки с
Ельциным бы не было.
– С Горбачёвым, – поправил Пётр.
Все посмотрели в его сторону, только Зинка
посмотрела на Саньку и вздохнула. Она думала про
капитана без двух рук.
– Не важно! Горбачёв-шморобачёв… – отреагировал
Витька. – Капитан Денисов нервничал, и перед
выходом на сцену надрался как свинья. Он вышел и
стоит как остолоп. Ему говорить надо, а он слова
забыл. Начальник на него из зала смотрит, а капитан
пуще прежнего пугается. От страха он оступился,
запутавшись в простыне. И видим мы, как он падает
прямо на Венеру!
– На жену начальника! – ахнула Зинка, прикрывая рот
ладонью.
– Именно! – кивнул ей Витька. – А жена, даром что
богиня, не будь дурой, достала руки из-под простыни
да как вмажет Денисову!
– Вот так богиня без рук! – удовлетворённо крякнул
Ефим Матвеевич, залпом опрокидывая рюмку в рот.
– Куда гонишь, дурень! – ткнула его в бок Валентина
Фёдоровна. – Охолони!
Участковый тем временем продолжил:
– Капитан от неожиданности упал! И лежит он в этой
простыне, запутавшись, подняться может только на
карачки. Встанет – и снова падает. Зал просто умирал
со смеха!
За столом послышались смешки. Их перекрывало
гыгыканье захмелевшего Кольки. Санька улыбался.
– Приехавшая комиссия, сам генерал внутренних
войск, аж плакала от умиления.
– Целый генерал! – смеялась Зинка.
– Не просто целый, а здоровенный! Лицо цвета
петлиц, малиновое. Так вот этот генерал ржал на весь
зал этак тонко, пронзительно, как свинья, когда её
режут.
Все за столом засмеялись, представляя себе
описанную сцену. Все кроме Петра – тот сидел,
привалившись к бревенчатой стене и задумчиво
ковыряя вилкой в зубах.
– А где тост? – спросила Нина Фёдоровна,
отсмеявшись и утирая слезы на глазах.
– Сейчас будет, – заверил её Витька. – Мораль
следующая, Санька. Не знаю как у мужиков, а у
женщины главное, чтобы голова была, руки сами
найдутся. Так что не зевай, выбирай! – он выпил и
сел, довольный собой.
– Горько! – крикнул изрядно подвыпивший Ефим
Матвеевич.
– Замолчи, дурень! – ткнула его в бок жена. – Это же
не свадьба!
– Похороны? – удивлённо посмотрел на неё муж,
переведя затем удивлённый взгляд на Саньку.
– Ешь горячее! – жена положила мужу горбуши.
– Видеть её не могут! —отвернулся муж. – Вечная
горбуша! Хоть бы колбаски кусочек!
– Дочка пришлёт денег из Китая, купишь. А сейчас
ешь, что дают! – строго заметила жена.
Муж стал покорно ковырять вилкой рыбу.
– Ну что же, Пётр, теперь вы скажите, – обратилась
Нина Фёдоровна к гостю.
Тот провёл пятернёй по копне непослушных, тёмных
волос, взял в руку рюмку, сразу показавшейся в его
кулаке маленькой, и поднялся.
– Ну, что сказать… – шмыгнул он носом.
– Историю! – попросила Зинка.
– Историю? – задумался Пётр. – Ладно. Дело было
зимой, на лесоповале. Мужики подпилили
лиственницу, стали валить. А один не успел, в снегу
увяз. Вот эта вся балда на него и свалилась.
Зинка ахнула.
– Убило?
– Нет, не убило. Только привалило, сам выползти не
мог. Что мы только не делали. Снег рыли, ствол
пилили…
– Техникой надо было поднять, – заметил Ефим
Матвеевич. – Техника безопасности и техника они
завсегда рядом.
– Пробовали. Вязнет в снегу и всё тут. Всю ночь
возились, до утра. В конце концов он нам и говорит:
«Пилите руку, иначе помру.»
– Ужас! – всхлипнула Зинка.
Нюрка поёжилась.
– А пилить никто не хочет. Все боятся.
– Я бы ни за что не стала! – заметила Зинка.
– Человек же помрёт! – ответила ей Нюрка.
– В общем, взял я бензопилу и по руке ему.
Все за столом замерли и перестали есть.
– Кровища хлещет, конечно. Мы ему как могли
забинтовали, жгутом затянули, да ещё спиртом
прижгли.
– А как же он не умер от боли-то? – спросила наконец
изумлённая Зинка.
– Мы ему всю ночь до этого спирт давали. Доктор
потом сказал, мол, правильно поступили. Спасли ему
жизнь. Противошоковое.
– Героический поступок, – заметил Ефим Матвеевич.
– Наркомовские стограмм.
– Да какой там героический! – ответил ему Пётр. – Тут
дело в следующем. Мужик тот живёт теперь.
Торговлей занимается. В Дзержинском. А дело в чём?
Ты вот, Санька, на войне руку потерял. А мог бы и
голову. Так что не дрейфь, дело сыщется. Была бы
голова.
Пётр выпил и сел. И все выпили вместе с ним.
– А теперь брательник, Колька! – оживился
участковый. – Скажи тост!
– Рано ему ещё, мал пока! – заметила мать.
– Да какое рано! Взрослый уже! – Витька поднялся и
подошёл к Кольке, беря его за плечи. – Вон какой
вымахал! Давай, Колян, скажи брату добрые слова,
сделай приятное!
Колька поднялся, взял рюмку и, немного помявшись,
произнёс:
– Санька для меня старший брат…
– Это верно замечено! – отреагировал Ефим
Матвеевич.
– Ну, это… – продолжил Колька. – В общем, я тоже
хотел бы пойти воевать за родину и стать героем как
мой старший брат! – Колька покраснел и сел, забыв
выпить. Все остальные стали его наперебой хвалить,
а мать прослезилась, вытирая уголки глаз краем
передника.
– А что это мы сидим без телевизора? – вдруг
спохватился участковый. – Нельзя так, без новостей-то!
Он подошёл к телевизору и откинул коврик.
– Красивая накидка! – заметил Витька. – Из Китая?
– Это Санька привёз, – заметила мать.
– Купил?
– Трофей, – ответил Санька, побагровев до кончиков
ушей.
– Дорого, небось? – заметила Зинка.
– Да он же не платил! – засмеялся Витька.
– Просто так взял? – удивилась та.
– Нет, не просто так! Как трофей! – заметил Ефим
Матвеевич, подняв вилку. – Заслужил!
– Слышь, Колька, как он включается? – подозвал
участковый младшего брата. – И музыку приглуши.
«Аляску… Взад…» – визгливо тянуло Любе из
динамиков.
Колька поднялся, чуть качнувшись, убавил звук
музыки и включил телевизор.
– От это другое дело! – удовлетворённо заметил
участковый садясь на своё место и поворачиваясь к
экрану.
Шла пресс-конференция Министерства Обороны
Российской Федерации. Генерал Конашенков бодро
вещал об уничтожении украинских националистов.
– Так их! – откомментировал Ефим. – Всех с
фамилией на «ко»!
– Как это всех? – удивлённо посмотрел на него
Витька. – У нас начальник есть, майор Стеценко.
– А ты к нему присмотрись, – не унимался бывший
трудовик, размахивая рукой без пальцев. – А то у нас
тайга горит, взрывы всякие, диверсии.
– Это что же, майор Стеценко тайгу поджигает? –
недоумевал участковый.
– Валентина Матвиенко тоже с Украины, – заметил
Пётр. – Маршалы Тимошенко и Гречко. Брежнев был
украинец.
– Брежнев молдаванин! – стал запальчиво возражать
Ефим Матвеевич. – Посмотри на его бровищи! И
акцент у него какой! Украинец был Хрущев, он Крым
отдал!
За столом заспорили. Зинка же, пользуясь моментом,
спросила у Саньки.
– А ты много украинцев убил?
– Ни одного, – мотнул головой Санька. – Нас не
успели до фронта довезти. – Он выпил и налил снова.
– А страшно там?
– Очень, – честно признался Санька, теребя левой
рукой скатерть. – Но в госпитале ещё страшнее. – Он
опорожнил в рот очередную рюмку и взял в руку
огурец.
– Ой, мне знакомая медсестра из ленинской ЦРБ
рассказывала такие ужасы! Лекарств не хватает. Из-за санкций всё.
В это время за столом накалялся спор между
трудовиком и участковым.
– А почему же тогда наши Киев не захватили? –
спрашивал Матвеич.
– Потому что НАТО оружие даёт и боевиков шлёт, –
отвечал Витька.
– Э, нет, брат! Ты же сам сказал, что у вас даже
начальники оттуда! Это у нас предательство! Если бы
предателей расстреляли, давно бы покончили бы с
этой гнилью!
– Ты что, дед, просто так расстреливать людей
хочешь? – возражал Витька. – Мало войны? Сам
будешь стрелять или меня позовёшь?
– Спецоперация! И не просто так, а за дело!
Разворовали армию, планы западу передали! – не
унимался Ефим Матвеевич.
– А против кого воюют? – отвечал Витька. – Там же
бойня! Вон, на Саньку посмотри! Ему что, предатели
руку оторвали?
– Почему предатели? – нахмурился изрядно
подвыпивший Санька. – Врач мне операцию сделал,
отрезал. Иначе бы гангрена. Говорит, помер бы я.
– Во! А как в тебя попали? Как ранили-то? – спросил
Ефим, тыча в сторону пустого рукава.
– Ну как… Известно как. Украинская арта по нам
отработала, – пожал плечами Санька.
Медаль на груди тихо звякнула.
– Эвона! А кто ей сказал, что вы едете? Как есть
предатели. Я же говорю! Сдали вас Нате! Если бы не
предатели, был бы сейчас здоровый! А теперь НАТО
идёт на восток, целит ракеты на Москву!
– Со спутника их видели, точно я говорю, – не
соглашался Витька. – Сегодня со спутника можно всё
увидеть. Вот Саньку-то и запеленговали. Из космоса.
– Предатели сидят прямо в Кремле! — не успокаивался
трудовик. – В Кремле вырвать всю гниль! Рыба гниёт
с головы! – показал он на ненавистную горбушу. –
Надо как в Китае, расстреливать! Украл трудовой
рубль – и пуля в затылок! У меня дочка там,
рассказывала!
– Билеты на расстрелы покупала? – съязвил
участковый.
– Уймись уже, – одёргивала его жена мужа.
– Э, нет! Ты меня не останавливай! – распалялся
Ефим Матвеевич. – Тут дело государственной
важности! Предали Саньку! И нас вместе с ним!
– Да спутник это всё! И разговоры слушают со
спутника, даже секретные! – не отступал Витька. — Вот
мы тут сейчас болтаем, а американцы всё
записывают.
Зинка невольно посмотрела вверх, на крашеный
потолок с лампой в абажуре.
– Нужны им ваши разговоры! – скривившись,
заметила Нюрка.
– Да не наши, а секретные, дура! – повернулся к ней
трудовик, но, упёршись взглядом в немигающие глаза
Петра осёкся и как-то весь обмяк.
В пылу спора и застолья никто не заметил, как
Санька незаметно поднялся и вышел. Хватились
только через час, когда его уже долго не было.
Первая забеспокоилась Зинка.
– Что-то Сани долго нет, – заметила она.
– Курит, небось, – предположил Витька. – Колька,
посмотри на дворе.
– Нет его там, – сообщил пьяный Колька, выглянув в
приоткрытую дверь.
– Значит, по нужде отлучился, – авторитетно возразил
Ефим Матвеевич. – Пищеварение после ранения не
выправилось. Я вот тоже, после удаления
холецистита, жирное есть не могу. – Он с
отвращением посмотрел на остывшую горбушу в
тарелке.
– Слышь, Колька, проведай его там, замёрзнет ещё
наш герой. Простудится, – отдал указание Витька.
Колька исчез за дверью. Оттуда послышался лай
собаки, потом скуление, переходящее в вой. Спустя
минуту прибежал почти протрезвевший Колька.
– Заперся и не отвечает! – выпалил он, распахнув
дверь и не успев войти.
– Не отвечает… – медленно, почти членораздельно
проговорил Витька. – Может ушёл куда?
– Куда он мог уйти, без руки-то? – спросил Ефим
Матвеевич.
– Он же без руки, не без ноги! – возразила Валентина
Фёдоровна. – Идите, проверьте! Или вы не мужики?
– Мужики, отчего же не мужики? – бормотал её муж,
вылезая из-за стола и, покачиваясь, идя к дверям.
За ним пошёл Витька, а там и все остальные.
На дворе выл Шарик.
– Цыц! Ну-ка, заткнулся, собака Баскервилей! –
Витька наставил на него палец и «выстрелил», но
Шарик не унимался.
Все гурьбой двинулись к деревянному туалету на
заднем дворе, то и дело в темноте спотыкаясь о
поленья и колдобины. Наконец они дошли до цели
своего короткого путешествия.
– Саня, открой! – постучал в закрытую дверь Ефим
Матвеевич. – Это мы
– Чего это он откроет, если он там по личному делу, –
заплетающимся языком произнёс участковый.
– Дай-ка я, – выступил вперёд Пётр.
Он взялся за ручку и резко дёрнул на себя. Ручка
оказалась у него в ладони, и он отбросил её в
сторону. Шарик завизжал и на некоторое время умолк.
Пётр же, взявшись двумя руками за край дощатой
двери, рванул её, чуть не сорвав с петель. Она
приоткрылась, криво повиснув на одной нижней
петле.
Внутри было совсем темно.
– Неси фонарь, – повернулся Пётр к Кольке.
– Что? – не понял брат. Он стоял словно оглушённый.
– Фонарь неси, – ясно и громко произнёс Пётр. – И
побыстрее, – он подтолкнул Кольку в спину.
Сам же Пётр, дождавшись когда тот уйдёт, достал из
кармана зажигалку, щёлкнул ею и как мог осветил
внутренности нехитрого строения.
Первыми увидели белые кроссовки. Санька висел
таким образом, что они оказывались прямо в дырке.
– Как же он смог, с одной рукой-то? – в ужасе
просила Зинка.
– А вот так и смог. Надо будет, не так извернёшься, –
машинально ответил трудовик.
– Кому надо? – не поняла Зинка.
– Кому надо, – буркнул тот в ответ. – Людей звать
надо. Милицию. Может это вообще убивство.
– Милицию? – ошарашенно спросил участковый.
– Полицию, – пояснил Пётр. – Тебя. Свисти в свисток.
Витька машинально протянул руку к месту, где
должен был быть свисток, но не нашёл него. Тогда он
пошарил рукой у пояса – кобуры тоже не было. Всё
осталось дома.
Прибежал с фонарём Колька. Он посветил внутрь и
тут же выронил фонарь в грязь.
– Санька!… – прошептал он, не веря своим глазам.
– Из праха пришёл, в прах и вернёшься, – вдруг
произнёс Ефим Матвеевич, после чего добавил
обозлённым тоном: – Они за это ответят!
– Кто? – не понял участковый.
– Предатели! Или диверсанты. Ты чего стоишь? Иди,
лови их! – крикнул он Витьке в лицо.
– Кого? – одурело посмотрел на него участковый.
– Да диверсантов же! Украинских! Людей убивают, а
ты торчишь тут, как остолоп вкопанный!
Снова завыл Шарик. В унисон ему заплакали
женщины. В домах соседей стали отодвигать
занавески, пытаясь понять, что происходит во дворе у
Чалдоновых.
Из-за облаков вышла луна, осветив всю сцену. В доме
на часах пробило полночь. Из приоткрытой двери
дома доносилась песня Розенбаума:
“Святая Родина моя, твердыня разума, и веры,
Теряя голову сама, ты отдавала всё другим,
Добыв, бессмертие в боях, ты умерла довольно
скверно,
Взойдя, как лучшая из мам, в тот Беловежский
растуман
На упырёвские торги…»