«Ваша девочка?..»
29 апреля, 2019 5:50 дп
Ольга Роева
Самый смешной и одновременно позорный случай произошел со мной тоже в детстве. Закончив первый класс очень легко, но на одни тройки, я не ждала никакого подвоха и весело проводила лето в среде деревенских хулиганов. Мне было уютно и хорошо. Летом как всегда приехала мама. Ещё в аэропорту показавшаяся нам подозрительно разговорчивой и властной. Мне сразу сделали замечание по поводу обгрызанных ногтей и предъявили свои красивые ногти. У мамы действительно всегда были очень красивые длинные ногти. Но всегда какого- то ускользающего розового цвета. Этот розовый цвет доводил меня до истерики. И я уговаривала маму хоть раз накрасить ногти красным, чтобы мы пошли и показали их моей подружке Ире. Мама была для меня редкостью и я хвасталась ей на каждом шагу. Но этот невинный розовый цвет убивал меня. Он интуитивно ассоциировался с юностью. И никак со взрослой женщиной. И по тому, как упорно мама красила ногти в розовые оттенки, было понятно, что она никак не собирается порывать с этой беспокойной юностью, выходить замуж и привозить мне отца.
В общем, мама уже в аэропорту начала раздавать замечания и совать мне в лицо свои образцовые ногти. Нам с бабушкой это не очень понравилось. Казалось, что человек с ее туманным, незамужним прошлым мог бы вести себя и поскромней, во всяком случае не высовываться со своим маникюрищем. В конце концов, хоть мы и деревенщины, но понимаем, что даже эти божественные ногти никак не помогли моей маме зацепить и привезти упрямого отца. Кстати, старенького профессора математики. С одной стороны, бабушка очень гордилась тем, что у мамы в эти тяжелые перестроечные годы есть свой, персональный профессор. С другой стороны, говорили о нём всегда с грустью. Как о далёкой несбыточной мечте. Было понятно, что как бы мама не ходила по городу и не расставляла свои сети, старенький, вертлявый профессор всё равно от них убежит. По причине своей учёной хитрости и великолепного знания арифметики. Ситуация нервировала всех. Особенно от неё уставала мама, ведь в сети часто попадались и обычные работяги. Каждый раз их приходилось вылавливать и выбрасывать обратно в море, как унизительную добычу. Сейчас мне кажется, я правильно уловила нехитрую суть ситуации. Например, мой муж в своё время чуть не стал кандидатом экономических наук. И что? Женился только в 41. Можно сказать, вбежал в последний вагончик, ухватившись за первую попавшуюся проводницу. Думаю, если бы Слава стал профессором, венец безбрачия был бы уже необратим…
Вечером мы вдруг узнали, что мама и не собиралась больше расставлять свои сети. Отец ей не нужен, потому что теперь она — инспектор Налоговой полиции и у неё другие цели в жизни. После этого родители начали относиться к маме как к взрослой. В наших семейных разговорах появились тревожные для меня намёки на пользу школьного образования. Тут- то и вспомнили про мою позорную успеваемость и жалобы учителей. Поскольку в первый класс я пошла в 6 лет, тонкости ученической иерархии были мне непонятны. На все замечания взрослых я отвечала резвым матом. Во- первых, так вела переговоры бабушка. И вела, как мне казалось, успешно. Потому что все они заканчивались быстро, и в её пользу. А главное, матом всегда получалось короче. То есть, меня и так и так выгоняли из класса, но с матом эта позорная процедура занимала гораздо меньше времени. Как волшебное слово «пожалуйста». Раз — и перед тобой открыты все двери. В общем, школу я переносила без надрыва. Легко и радостно.
И тут выясняется, что в школе надо было нормально учиться. Как- то быстренько, за один месяц, мама решила забрать меня в Магадан. В аэропорту плакала бабушка, разрывался в причитаниях дедушка — мой самый преданный друг. А главное, всё было обставлено так, будто всё делается для моего же блага. Будто бабушка с дедушкой, исчерпав все доступные средства, устали уговаривать меня хорошо учиться. Поэтому ничего не остаётся, только ссылка на Колыму. И действительно, в Магадане не было большого дома с качелями, не было солнца, не было речки с камышами — ничего, что могло бы отвлечь меня от мученической учёбы. Покочевряжившись пару месяцев, я смирилась и наконец стала приносить в дом пятёрки. Но для материнского возмездия этого было мало. На случай, если и в моей жизни появится старенький, хитрый профессор( а так почти и случилось) меня вооружили музыкальной школой и художественной гимнастикой. И на всякий случай, с третьего класса отправили на секцию таэквон- до. Видимо, чтобы отрезать хитренькому профессору абсолютно все пути к бегству.
Летом я прилетела к бабушке совсем другим человеком. Мрачно — молчаливым и пристыженно интеллигентным. Именно таким, по рассказам взрослых, и следовало приезжать с «суровой Колымы». Облик издёрганного, замученного дитя должен был подкрепить претензии взрослых на загадочные «льготы для северян». А тогда только о них и говорили. Приехав в бабушке, я каждую субботу ходила в местный ДК заниматься на фортепиано. При этом, на меня напяливали идиотскую соломенную шляпку с чучелом какой-то общипанной птицы. С одной стороны, эта шляпа должна была сберечь меня от теплового удара, с другой — отпугнуть прежних друзей- хулиганов. При виде шляпы они как бы должны были вспомнить, что я приехала из города и моя мама – инспектор в Налоговой. Но они упорно не хотели этого вспоминать и поэтому метелили меня этой шляпой при каждом удобном случае.
Зато отношения с бабушкой и дедушкой стали ещё более доверительными и нежными. Я старалась с ними не расставаться, и при каждом удобном случае выводила разговор на мои отличные отметки в школе. Ведь ясно, что раз я научилась хорошо учиться, надо меня реабилитировать и забрать из Магадана обратно. Суровый урок усвоен. Дедушка с бабушкой с благодарностью приняли мою преданность, но как всякие деревенские люди, решили направить её в практическое русло. На пользу хозяйства. Однажды вечером меня позвали, выдали перчатки и секатор и сказали, что завтра на рассвете я должна поехать и обворовать колхоз. Рядом с деревней лежали зелёные поля колхозной кукурузы. Судя по тому, что у дороги поля стремительно лысели, колхозная кукуруза смущала не только нас. Рвали её не только ради початков. Сочные листья шли на корм коровам и свиньям. Это была идеальная добыча. В этом воровстве не было ничего такого: жители деревни считали, что колхозная кукуруза — необходимая и минимальная расплата за всё, что «сделал с нами Ельцин». Раньше кукурузу ездил воровать мой интеллигентный дедушка. Было видно, как нелегко ему это даётся. Перед каждым выездом он шнырял по дому, выдумывал себе разные дела и с гамлетовским безумием в глазах начинал вслух рассуждать, что пора бы наверно остановиться и не воровать. Или воровать не так активно. Но потом начинались вечерние новости. Дедушка смотрел их с особенной бдительностью, как бы что- то прикидывая и ожидая развязки. Наконец, на финальной заставке он яростно вставал и со словами «ладно, поеду!» уезжал воровать. То есть, если до начала новостей в нём ещё теплилась смутная надежда на праведную жизнь, то после — никаких сомнений не оставалось. Само правительство как бы подталкивало его отказаться от пути честного фермера.
И вот теперь в бой бросили меня. Я выполняла любую черную работу. Мне нравилось воровать — я воспринимала это как целую шпионскую миссию. Сначала надо было придумать маршрут, перехватить в лесополосе записки с указаниями, которые я сама себе оставляла. Потом грамотно спрятать в кустах велосипед и эту ненавистную шляпку. Воровать в этой дурацкой шляпе мне казалось верхом воровского позора. К тому же, раненое честолюбие нашей семьи, как бы требовало от меня воровать у правительства как можно больше. Это и подвело. В тот раз я решила привезти домой не один, а два мешка кукурузы. Добавлю, что тогда я уже вошла в возраст гормонального отупения. Рано расцвела, скажем так. Подозревая, что по дороге мне может встретиться любовь всей моей жизни — Дима Фалько, я надела самую красивую, кислотно- оранжевую майку. Любила фартануть на виражах. Так мы это называли.
И вот хожу по полю, ворую, пританцовываю даже. Постыдный образ жизни ещё не отягощает моей души. И вдруг облава. Машина, милиция, двое мужчин берут меня за уши и вытягивают из кукурузы. Думаю, если бы не оранжевая майка, никто бы и не остановился. Но видимо, милицию потряс не столько факт воровства, сколько его нахальная открытость. Отсутствие всякой попытки скрыться. Всё зло мира сконцентрировалось сейчас в этой яркой оранжевой точке.
— Ты чья?
— Ходоричей! – сказала я, как само собой разумеющиеся. Потому что, меня ругали за любое вранье.
Получалось, что воровать можно, а врать при этом нельзя. Этот парадокс воспитания частенько ставил меня в тупик. Было понятно, что ни к чему хорошему такие полумеры не приведут. И, вот, они действительно не привели. Или воровать и врать одновременно, или ничего!
— А, Ходоричи. Это бабы Нины что ли?- с любовью спросил дяденька и я поняла, что он — один из тех, кто постоянно покупает у бабушки водку.
Бабушку очень уважали за её творческие порывы в самогоноварении. Считали, что и человек она неплохой. Раз разрешает алкашам пить в долг. Сейчас я с некоторым ужасом понимаю, что эти алкаши запросто могли нас убить, ограбить или поджечь – что было даже принято в деревне. Но почему-то не поджигали. Один раз, мы увидели у себя в огороде уснувшего пьяницу дядю Пашу. Он считал себя вип- клиентом, и если ему не открывали перелезал через забор. В тот раз, видимо, не дополз. Силы оставили его прямо на пути к храму. Он так и замер на земле, в горизонтальном лихом галопе. Опять же, сейчас таинственно присматриваясь к тяготам своей жизни, я подозреваю, что всё к нам возвращается. Думаю, и попивающий муж достался мне не иначе, как в наказание за бабушку, спаивающую деревню.
Меня посадили в машину и повезли домой. С минуту бабушка смотрела в щель калитки, переговариваясь с милицией и изображая склеротическое забытье. Потом вышел дедушка. Калитку открыли. Но я как — то сразу поняла, что что- то не так. Оба смотрели на меня стеклянными не узнающими глазами и старались как бы не пускать меня на свою сторону.
— Нина Паловна, ваша девочка? Я же вам говорил уже, что днём у нас патруль… — сообщил милиционер как можно более осторожно и тихо.
— Какая девочка? Эта? Это не наша. Петя, скажи. Девочка, ты откуда?
Я промолчала. А Петя конечно сказал. Дедушка тоже покупал у бабушки водку.
Я даже не могу описать степень моей растерянности, когда меня якобы не узнали. Стояла и как двоечник у доски, глядела то на одного, то на другого. Мучительно ожидая, что мне кинут хоть какую- то подсказку.
— Ну, как не ваша? А чья тогда? — напирал милиционер, немного осмелев.
— Я больше не буду, — пропищала я.
Милиционер молча посмотрел на меня и тяжело вздохнул. Наглядно демонстрируя явное и несколько брезгливое недоверие к моим наследственным качествам. Было понятно, что с такой бабушкой он не оставляет мне никаких надежд на исправление. И никому из нас конечно же не верит.
— Слушайте, идите разбирайтесь сами с вашей колхозной кукурузой. Что б вы все там провалились! — махнула рукой бабушка и резко закрыла калитку, показывая, что власть милиционера не распространяется на территорию нашего двора.
Милиционер, видимо, благодарный бабушке за то, что ему не пришлось и дальше разыгрывать из себя дурака, сел в машину и качая головой уехал. Я же в полном отупении пошла обратно в поля, искать велосипед. Мелькнула идиотская мысль, что именно из-за отсутствия велосипеда подслеповатая бабушка меня и не опознала. Но куда и чем смотрел дедушка?
Тем летом я улетала на Колыму молча. Без лишних слёз. Вчитываясь в синий авиабилет, как в печальное послесловие своей горестной судьбы.
https://youtu.be/kNbc-v5U5gY
Ольга Роева
Самый смешной и одновременно позорный случай произошел со мной тоже в детстве. Закончив первый класс очень легко, но на одни тройки, я не ждала никакого подвоха и весело проводила лето в среде деревенских хулиганов. Мне было уютно и хорошо. Летом как всегда приехала мама. Ещё в аэропорту показавшаяся нам подозрительно разговорчивой и властной. Мне сразу сделали замечание по поводу обгрызанных ногтей и предъявили свои красивые ногти. У мамы действительно всегда были очень красивые длинные ногти. Но всегда какого- то ускользающего розового цвета. Этот розовый цвет доводил меня до истерики. И я уговаривала маму хоть раз накрасить ногти красным, чтобы мы пошли и показали их моей подружке Ире. Мама была для меня редкостью и я хвасталась ей на каждом шагу. Но этот невинный розовый цвет убивал меня. Он интуитивно ассоциировался с юностью. И никак со взрослой женщиной. И по тому, как упорно мама красила ногти в розовые оттенки, было понятно, что она никак не собирается порывать с этой беспокойной юностью, выходить замуж и привозить мне отца.
В общем, мама уже в аэропорту начала раздавать замечания и совать мне в лицо свои образцовые ногти. Нам с бабушкой это не очень понравилось. Казалось, что человек с ее туманным, незамужним прошлым мог бы вести себя и поскромней, во всяком случае не высовываться со своим маникюрищем. В конце концов, хоть мы и деревенщины, но понимаем, что даже эти божественные ногти никак не помогли моей маме зацепить и привезти упрямого отца. Кстати, старенького профессора математики. С одной стороны, бабушка очень гордилась тем, что у мамы в эти тяжелые перестроечные годы есть свой, персональный профессор. С другой стороны, говорили о нём всегда с грустью. Как о далёкой несбыточной мечте. Было понятно, что как бы мама не ходила по городу и не расставляла свои сети, старенький, вертлявый профессор всё равно от них убежит. По причине своей учёной хитрости и великолепного знания арифметики. Ситуация нервировала всех. Особенно от неё уставала мама, ведь в сети часто попадались и обычные работяги. Каждый раз их приходилось вылавливать и выбрасывать обратно в море, как унизительную добычу. Сейчас мне кажется, я правильно уловила нехитрую суть ситуации. Например, мой муж в своё время чуть не стал кандидатом экономических наук. И что? Женился только в 41. Можно сказать, вбежал в последний вагончик, ухватившись за первую попавшуюся проводницу. Думаю, если бы Слава стал профессором, венец безбрачия был бы уже необратим…
Вечером мы вдруг узнали, что мама и не собиралась больше расставлять свои сети. Отец ей не нужен, потому что теперь она — инспектор Налоговой полиции и у неё другие цели в жизни. После этого родители начали относиться к маме как к взрослой. В наших семейных разговорах появились тревожные для меня намёки на пользу школьного образования. Тут- то и вспомнили про мою позорную успеваемость и жалобы учителей. Поскольку в первый класс я пошла в 6 лет, тонкости ученической иерархии были мне непонятны. На все замечания взрослых я отвечала резвым матом. Во- первых, так вела переговоры бабушка. И вела, как мне казалось, успешно. Потому что все они заканчивались быстро, и в её пользу. А главное, матом всегда получалось короче. То есть, меня и так и так выгоняли из класса, но с матом эта позорная процедура занимала гораздо меньше времени. Как волшебное слово «пожалуйста». Раз — и перед тобой открыты все двери. В общем, школу я переносила без надрыва. Легко и радостно.
И тут выясняется, что в школе надо было нормально учиться. Как- то быстренько, за один месяц, мама решила забрать меня в Магадан. В аэропорту плакала бабушка, разрывался в причитаниях дедушка — мой самый преданный друг. А главное, всё было обставлено так, будто всё делается для моего же блага. Будто бабушка с дедушкой, исчерпав все доступные средства, устали уговаривать меня хорошо учиться. Поэтому ничего не остаётся, только ссылка на Колыму. И действительно, в Магадане не было большого дома с качелями, не было солнца, не было речки с камышами — ничего, что могло бы отвлечь меня от мученической учёбы. Покочевряжившись пару месяцев, я смирилась и наконец стала приносить в дом пятёрки. Но для материнского возмездия этого было мало. На случай, если и в моей жизни появится старенький, хитрый профессор( а так почти и случилось) меня вооружили музыкальной школой и художественной гимнастикой. И на всякий случай, с третьего класса отправили на секцию таэквон- до. Видимо, чтобы отрезать хитренькому профессору абсолютно все пути к бегству.
Летом я прилетела к бабушке совсем другим человеком. Мрачно — молчаливым и пристыженно интеллигентным. Именно таким, по рассказам взрослых, и следовало приезжать с «суровой Колымы». Облик издёрганного, замученного дитя должен был подкрепить претензии взрослых на загадочные «льготы для северян». А тогда только о них и говорили. Приехав в бабушке, я каждую субботу ходила в местный ДК заниматься на фортепиано. При этом, на меня напяливали идиотскую соломенную шляпку с чучелом какой-то общипанной птицы. С одной стороны, эта шляпа должна была сберечь меня от теплового удара, с другой — отпугнуть прежних друзей- хулиганов. При виде шляпы они как бы должны были вспомнить, что я приехала из города и моя мама – инспектор в Налоговой. Но они упорно не хотели этого вспоминать и поэтому метелили меня этой шляпой при каждом удобном случае.
Зато отношения с бабушкой и дедушкой стали ещё более доверительными и нежными. Я старалась с ними не расставаться, и при каждом удобном случае выводила разговор на мои отличные отметки в школе. Ведь ясно, что раз я научилась хорошо учиться, надо меня реабилитировать и забрать из Магадана обратно. Суровый урок усвоен. Дедушка с бабушкой с благодарностью приняли мою преданность, но как всякие деревенские люди, решили направить её в практическое русло. На пользу хозяйства. Однажды вечером меня позвали, выдали перчатки и секатор и сказали, что завтра на рассвете я должна поехать и обворовать колхоз. Рядом с деревней лежали зелёные поля колхозной кукурузы. Судя по тому, что у дороги поля стремительно лысели, колхозная кукуруза смущала не только нас. Рвали её не только ради початков. Сочные листья шли на корм коровам и свиньям. Это была идеальная добыча. В этом воровстве не было ничего такого: жители деревни считали, что колхозная кукуруза — необходимая и минимальная расплата за всё, что «сделал с нами Ельцин». Раньше кукурузу ездил воровать мой интеллигентный дедушка. Было видно, как нелегко ему это даётся. Перед каждым выездом он шнырял по дому, выдумывал себе разные дела и с гамлетовским безумием в глазах начинал вслух рассуждать, что пора бы наверно остановиться и не воровать. Или воровать не так активно. Но потом начинались вечерние новости. Дедушка смотрел их с особенной бдительностью, как бы что- то прикидывая и ожидая развязки. Наконец, на финальной заставке он яростно вставал и со словами «ладно, поеду!» уезжал воровать. То есть, если до начала новостей в нём ещё теплилась смутная надежда на праведную жизнь, то после — никаких сомнений не оставалось. Само правительство как бы подталкивало его отказаться от пути честного фермера.
И вот теперь в бой бросили меня. Я выполняла любую черную работу. Мне нравилось воровать — я воспринимала это как целую шпионскую миссию. Сначала надо было придумать маршрут, перехватить в лесополосе записки с указаниями, которые я сама себе оставляла. Потом грамотно спрятать в кустах велосипед и эту ненавистную шляпку. Воровать в этой дурацкой шляпе мне казалось верхом воровского позора. К тому же, раненое честолюбие нашей семьи, как бы требовало от меня воровать у правительства как можно больше. Это и подвело. В тот раз я решила привезти домой не один, а два мешка кукурузы. Добавлю, что тогда я уже вошла в возраст гормонального отупения. Рано расцвела, скажем так. Подозревая, что по дороге мне может встретиться любовь всей моей жизни — Дима Фалько, я надела самую красивую, кислотно- оранжевую майку. Любила фартануть на виражах. Так мы это называли.
И вот хожу по полю, ворую, пританцовываю даже. Постыдный образ жизни ещё не отягощает моей души. И вдруг облава. Машина, милиция, двое мужчин берут меня за уши и вытягивают из кукурузы. Думаю, если бы не оранжевая майка, никто бы и не остановился. Но видимо, милицию потряс не столько факт воровства, сколько его нахальная открытость. Отсутствие всякой попытки скрыться. Всё зло мира сконцентрировалось сейчас в этой яркой оранжевой точке.
— Ты чья?
— Ходоричей! – сказала я, как само собой разумеющиеся. Потому что, меня ругали за любое вранье.
Получалось, что воровать можно, а врать при этом нельзя. Этот парадокс воспитания частенько ставил меня в тупик. Было понятно, что ни к чему хорошему такие полумеры не приведут. И, вот, они действительно не привели. Или воровать и врать одновременно, или ничего!
— А, Ходоричи. Это бабы Нины что ли?- с любовью спросил дяденька и я поняла, что он — один из тех, кто постоянно покупает у бабушки водку.
Бабушку очень уважали за её творческие порывы в самогоноварении. Считали, что и человек она неплохой. Раз разрешает алкашам пить в долг. Сейчас я с некоторым ужасом понимаю, что эти алкаши запросто могли нас убить, ограбить или поджечь – что было даже принято в деревне. Но почему-то не поджигали. Один раз, мы увидели у себя в огороде уснувшего пьяницу дядю Пашу. Он считал себя вип- клиентом, и если ему не открывали перелезал через забор. В тот раз, видимо, не дополз. Силы оставили его прямо на пути к храму. Он так и замер на земле, в горизонтальном лихом галопе. Опять же, сейчас таинственно присматриваясь к тяготам своей жизни, я подозреваю, что всё к нам возвращается. Думаю, и попивающий муж достался мне не иначе, как в наказание за бабушку, спаивающую деревню.
Меня посадили в машину и повезли домой. С минуту бабушка смотрела в щель калитки, переговариваясь с милицией и изображая склеротическое забытье. Потом вышел дедушка. Калитку открыли. Но я как — то сразу поняла, что что- то не так. Оба смотрели на меня стеклянными не узнающими глазами и старались как бы не пускать меня на свою сторону.
— Нина Паловна, ваша девочка? Я же вам говорил уже, что днём у нас патруль… — сообщил милиционер как можно более осторожно и тихо.
— Какая девочка? Эта? Это не наша. Петя, скажи. Девочка, ты откуда?
Я промолчала. А Петя конечно сказал. Дедушка тоже покупал у бабушки водку.
Я даже не могу описать степень моей растерянности, когда меня якобы не узнали. Стояла и как двоечник у доски, глядела то на одного, то на другого. Мучительно ожидая, что мне кинут хоть какую- то подсказку.
— Ну, как не ваша? А чья тогда? — напирал милиционер, немного осмелев.
— Я больше не буду, — пропищала я.
Милиционер молча посмотрел на меня и тяжело вздохнул. Наглядно демонстрируя явное и несколько брезгливое недоверие к моим наследственным качествам. Было понятно, что с такой бабушкой он не оставляет мне никаких надежд на исправление. И никому из нас конечно же не верит.
— Слушайте, идите разбирайтесь сами с вашей колхозной кукурузой. Что б вы все там провалились! — махнула рукой бабушка и резко закрыла калитку, показывая, что власть милиционера не распространяется на территорию нашего двора.
Милиционер, видимо, благодарный бабушке за то, что ему не пришлось и дальше разыгрывать из себя дурака, сел в машину и качая головой уехал. Я же в полном отупении пошла обратно в поля, искать велосипед. Мелькнула идиотская мысль, что именно из-за отсутствия велосипеда подслеповатая бабушка меня и не опознала. Но куда и чем смотрел дедушка?
Тем летом я улетала на Колыму молча. Без лишних слёз. Вчитываясь в синий авиабилет, как в печальное послесловие своей горестной судьбы.
https://youtu.be/kNbc-v5U5gY