«В пятой палатке играли в гестап…»
7 февраля, 2016 10:53 пп
Олег Утицин
Олег Утицин:
Асхаб, с помощью родственников, прямо с заснеженных гор спустился в студенты журфака МГУ в те далёкие советские времена прошлого века.
Он был немногословен, даже молчалив. Скорее всего потому, что по-русски говорил с сильным акцентом.
А тут ещё военная кафедра, а там — спецперевод. Пытка! На русском языке надобно сочинить текст обращения к недобитому американскому врагу из «Энской» американской дивизии, расквартированной и разгромленной советскими войсками на территории ФРГ («ролевые игры» конца 70-х годов прошлого века — авт.) и убедить этого врага сдаться на милость победителя.
А потом перевести этот текст на потенциально-вражеский английский язык и начать со слова «сдавайся» (surrender) и далее по тексту точечно талдычить это слово, пока враг не сдастся и Америка не капитулирует, в конце-то концов, сколько можно уже.
И вот, «разбор помётов» на военной кафедре, курс спецперевода. Боевой полковник, с сединой ещё от второй мировой, как рассказывал. Зачитывает работы студентов и их переводы и выставляет оценки.
Кстати, когда мы спросили на одном из семинаров этого полковника — что самое страшное на войне? Бомбёжки, наверное? Так же по телевизору показывают?
— Нет, — ответил — танковая атака…
Ну, в общем, не понять, если не попал…
Итак, полковник берёт из стопки очередной листок и произносит:
— Теперь студент Асхаб, так, мнэ-э…. Так, (пауза), мнэ-э, в принципе всё неплохо, НО!
Слово «НО» полковник именно воскликнул, и даже палец поднял к потолку и даже паузу театральную сделал, дабы сосредоточить наше внимание на важном…
НО! Эту паузу нарушил друг мой Колька (помните, кино такое было советское, «Друг мой Колька»? Сценаристам нынешним предлагаю за возвышенные гонорары сделать римейк — «Друг мой, сколько?» — авт.)
И вот друг мой Колька внёс реплику: «Да, Асхаб, всё хорошо, но почему ты после каждого слова surrender пишешь Вах!
Народ заржал, Асхаб промолчал…
Он вообще замкнутый человек был, как и многие горцы, которые тогда с нами учились. Но нам малоинтересны были причины такой замкнутости. Как и сейчас, впрочем…
Ну и подтрунивали над Асхабом, конечно, да и над другими гостями с Кавказа, как без этого? Мы же русские)))
И вот, нелёгкая журналистская судьба забросила нас в военные лагеря под Ковровым, 1980-й год, сразу говорю, там многие побывали. Джо Дассен умер, пока мы там были, Высоцкий за ним.
Двое, кажется, из лагерников, ранее служившие, забили болт на всю секретность и на пару дней в самоход рванули на похороны Высоцкого. Остальные не осмелились, да и не очень-то и стремились, хотя скорбили под полой, по-мужски так, по военному…
Песни пели покойного под гитару — солидаризировались. Он-то, Высоцкий, поймёт, остальные вряд ли. И водку пили втихаря, помню, за упокой в одной из палаток, где песни и гитара.
Про водку тоже смешно, меня замполит кафедры военной попросил выступить с лекцией про восточные единоборства с демонстрацией.
Прочитал лекцию, продемонстрировали демонстрацию, кстати, с участием друга Кольки, он выше меня на полторы головы, ему смотрибельно так ногой в голову бить…
Но во время лекции, я как человек, сдуру пытающийся всю дорогу сеять разумное, доброе, вечное, ляпнул пару фраз про удары со сбросом внутренней энергии.
После показухи ко мне индивидуально подошёл замполит и ухватившись за пуговицу на моей гимнастёрке поинтересовался: «Что за энергия такая? Да ещё и внутренняя? Уставом не предусмотренная?»
Он дотошный такой замполит был. Он до многих доташнивался. Работа такая. Ну, я ему объяснил, что про внутреннюю энергию трендеть можно много и без толку, пока сам ея не почувствуешь.
— Ну как это?
— Ну у вас крепкий же пресс, товарищ замполит? Мундирчик расстегните, я вам в пресс простой удар сделаю, а потом, для сравнения — со сбросом. И тогда внутренние ощущения вам всё и подскажут…
— Замполит отвёл меня в близлежащие сосны от чужих глаз долой, и расстегнул мундир. Ну я его и треснул чутка кентусами в пресс. Он выдохнул, как я его и учил прежде.
— Ну вот. Больно же только мышцам?
— Ну да.
— А теперь внимательнее к тому, что в животе происходит. — и ударил слегка, чуть коснувшись, со сбросом.
— Ну? — спрашиваю.
— Что ну? Ничего вообще…
— В животе ничего не чувствуете?
— Нет. Давай ещё..
Ну я и дал ещё. Еле дотронулся, но души вложил.
Он сказал «Ой» и ушёл.
На три дня он пропал, и врачи не могли определить диагноз.
А мужики-то из-за сосен подглядывали, и три пузыря водки мне выкатили. По пузырю за каждый день отсутствия дотошного замполита.
И вот, сидели мы в палатке, Высоцкого поминали той самой водкой, энергетически заряженной, а потом ребята стали частушки на ходу сочинять, и среди них была такая:
«В пятой палатке играли в гестап
Зверски замучен дневальный Асхаб»
Асхаб и правда был дневальным в ту ночь. И опять же молчаливым был.
Друг мой Колька смеялся громко.
Потом был день, когда нас повели на стрельбище, палить по мишеням из ПМ. Разбили на группы по пять человек, по три патрона в ладошки насыпали каждому и посадили на травку зелёную ждать очереди своей на целкость.
Солнышко светит, птички поют, пистолеты стреляют, земля под жопой тёплая… Счастье. Небо голубое, безоблачное.
— Вот! — вдруг разговорился Асхаб, — Мине три патрона дали для ПМ. Два из них я точно цель буду поражать. А третий патрон прямо тебе, Коля, в лоб попаду…
И замолчал.
И уставился в небо мечтательно.
Мы посмеялись, конечно. Но когда перестали, Коля заинтересовался:
— Асхаб, ты кончай нах такие шутки… Асхаб смотрел в небо, там перистые облака появились, я тоже обратил на них внимание в тот момент.
— Э! — крикнул Коля, разрушив миросозерцание. — Э! Ты что, бля, серъёзно, что ль?
Мы все смотрели на Асхаба.
Асхаб смотрел в небо.
Что-то там ему было интереснее всего земного.
— Ты совсем мудак, что ли?! — Коля уже орал, вскочив на ноги и бегая перед Асхабом, пытаясь привлечь его взор.
Асхаб молчал.
— Вы хоть скажите ему что-нибудь! — это Коля уже к нам.
А чего сказать-то? Нет, конечно, мы начали думать чего сказать, но Коля в эту минуту послал нас нах и побежал к командирам просить, чтобы его перевели в другую пятёрку.
Один из офицеров предложил Коле мотивировать просьбу.
Коля мотивировал так примерно:
— Этот, Асхаб, бля, он меня пристрелить собирается.
Офицер, тоже с боевым опытом за плечами, скрыл свою встревоженность холодной невозмутимостью. Подошёл к сидящему на травке Асхабу. Посмотрел на него. Тот смотрел на небо (вот точно чего-то видел там), потом посмотрел на Колю и спросил:
—Этот?
— Этот, этот, — сказал Коля.
— Ммм, — сказал офицер (хотя тогда никакого МММ ещё не было и в помине) и тоже посмотрел туда, куда смотрел Асхаб.
— Да, этот может, — отчеканил офицер.
И ушёл.
Коля побежал за ним…
Его перевели в другую пятёрку…
Прошло время. Наступила золотая осень. Мы с Колей выходили с Журфака пива попить. И! Асхаб навстречу! Давно не виделись, обрадовались друг-другу, заобмнимались, по плечам похлопали.
— Как жизьн, ребята? — спросил Асхаб.
— Нормально, — говорю.
— Коля, у тебя как? — спрашивает Асхаб.
— Да заебись всё, — улыбается Коля.
— А. — говорит Асхаб и , хлопнув Колю по груди, добавляет негромко:
— Это благодаря мне…
Олег Утицин
Олег Утицин:
Асхаб, с помощью родственников, прямо с заснеженных гор спустился в студенты журфака МГУ в те далёкие советские времена прошлого века.
Он был немногословен, даже молчалив. Скорее всего потому, что по-русски говорил с сильным акцентом.
А тут ещё военная кафедра, а там — спецперевод. Пытка! На русском языке надобно сочинить текст обращения к недобитому американскому врагу из «Энской» американской дивизии, расквартированной и разгромленной советскими войсками на территории ФРГ («ролевые игры» конца 70-х годов прошлого века — авт.) и убедить этого врага сдаться на милость победителя.
А потом перевести этот текст на потенциально-вражеский английский язык и начать со слова «сдавайся» (surrender) и далее по тексту точечно талдычить это слово, пока враг не сдастся и Америка не капитулирует, в конце-то концов, сколько можно уже.
И вот, «разбор помётов» на военной кафедре, курс спецперевода. Боевой полковник, с сединой ещё от второй мировой, как рассказывал. Зачитывает работы студентов и их переводы и выставляет оценки.
Кстати, когда мы спросили на одном из семинаров этого полковника — что самое страшное на войне? Бомбёжки, наверное? Так же по телевизору показывают?
— Нет, — ответил — танковая атака…
Ну, в общем, не понять, если не попал…
Итак, полковник берёт из стопки очередной листок и произносит:
— Теперь студент Асхаб, так, мнэ-э…. Так, (пауза), мнэ-э, в принципе всё неплохо, НО!
Слово «НО» полковник именно воскликнул, и даже палец поднял к потолку и даже паузу театральную сделал, дабы сосредоточить наше внимание на важном…
НО! Эту паузу нарушил друг мой Колька (помните, кино такое было советское, «Друг мой Колька»? Сценаристам нынешним предлагаю за возвышенные гонорары сделать римейк — «Друг мой, сколько?» — авт.)
И вот друг мой Колька внёс реплику: «Да, Асхаб, всё хорошо, но почему ты после каждого слова surrender пишешь Вах!
Народ заржал, Асхаб промолчал…
Он вообще замкнутый человек был, как и многие горцы, которые тогда с нами учились. Но нам малоинтересны были причины такой замкнутости. Как и сейчас, впрочем…
Ну и подтрунивали над Асхабом, конечно, да и над другими гостями с Кавказа, как без этого? Мы же русские)))
И вот, нелёгкая журналистская судьба забросила нас в военные лагеря под Ковровым, 1980-й год, сразу говорю, там многие побывали. Джо Дассен умер, пока мы там были, Высоцкий за ним.
Двое, кажется, из лагерников, ранее служившие, забили болт на всю секретность и на пару дней в самоход рванули на похороны Высоцкого. Остальные не осмелились, да и не очень-то и стремились, хотя скорбили под полой, по-мужски так, по военному…
Песни пели покойного под гитару — солидаризировались. Он-то, Высоцкий, поймёт, остальные вряд ли. И водку пили втихаря, помню, за упокой в одной из палаток, где песни и гитара.
Про водку тоже смешно, меня замполит кафедры военной попросил выступить с лекцией про восточные единоборства с демонстрацией.
Прочитал лекцию, продемонстрировали демонстрацию, кстати, с участием друга Кольки, он выше меня на полторы головы, ему смотрибельно так ногой в голову бить…
Но во время лекции, я как человек, сдуру пытающийся всю дорогу сеять разумное, доброе, вечное, ляпнул пару фраз про удары со сбросом внутренней энергии.
После показухи ко мне индивидуально подошёл замполит и ухватившись за пуговицу на моей гимнастёрке поинтересовался: «Что за энергия такая? Да ещё и внутренняя? Уставом не предусмотренная?»
Он дотошный такой замполит был. Он до многих доташнивался. Работа такая. Ну, я ему объяснил, что про внутреннюю энергию трендеть можно много и без толку, пока сам ея не почувствуешь.
— Ну как это?
— Ну у вас крепкий же пресс, товарищ замполит? Мундирчик расстегните, я вам в пресс простой удар сделаю, а потом, для сравнения — со сбросом. И тогда внутренние ощущения вам всё и подскажут…
— Замполит отвёл меня в близлежащие сосны от чужих глаз долой, и расстегнул мундир. Ну я его и треснул чутка кентусами в пресс. Он выдохнул, как я его и учил прежде.
— Ну вот. Больно же только мышцам?
— Ну да.
— А теперь внимательнее к тому, что в животе происходит. — и ударил слегка, чуть коснувшись, со сбросом.
— Ну? — спрашиваю.
— Что ну? Ничего вообще…
— В животе ничего не чувствуете?
— Нет. Давай ещё..
Ну я и дал ещё. Еле дотронулся, но души вложил.
Он сказал «Ой» и ушёл.
На три дня он пропал, и врачи не могли определить диагноз.
А мужики-то из-за сосен подглядывали, и три пузыря водки мне выкатили. По пузырю за каждый день отсутствия дотошного замполита.
И вот, сидели мы в палатке, Высоцкого поминали той самой водкой, энергетически заряженной, а потом ребята стали частушки на ходу сочинять, и среди них была такая:
«В пятой палатке играли в гестап
Зверски замучен дневальный Асхаб»
Асхаб и правда был дневальным в ту ночь. И опять же молчаливым был.
Друг мой Колька смеялся громко.
Потом был день, когда нас повели на стрельбище, палить по мишеням из ПМ. Разбили на группы по пять человек, по три патрона в ладошки насыпали каждому и посадили на травку зелёную ждать очереди своей на целкость.
Солнышко светит, птички поют, пистолеты стреляют, земля под жопой тёплая… Счастье. Небо голубое, безоблачное.
— Вот! — вдруг разговорился Асхаб, — Мине три патрона дали для ПМ. Два из них я точно цель буду поражать. А третий патрон прямо тебе, Коля, в лоб попаду…
И замолчал.
И уставился в небо мечтательно.
Мы посмеялись, конечно. Но когда перестали, Коля заинтересовался:
— Асхаб, ты кончай нах такие шутки… Асхаб смотрел в небо, там перистые облака появились, я тоже обратил на них внимание в тот момент.
— Э! — крикнул Коля, разрушив миросозерцание. — Э! Ты что, бля, серъёзно, что ль?
Мы все смотрели на Асхаба.
Асхаб смотрел в небо.
Что-то там ему было интереснее всего земного.
— Ты совсем мудак, что ли?! — Коля уже орал, вскочив на ноги и бегая перед Асхабом, пытаясь привлечь его взор.
Асхаб молчал.
— Вы хоть скажите ему что-нибудь! — это Коля уже к нам.
А чего сказать-то? Нет, конечно, мы начали думать чего сказать, но Коля в эту минуту послал нас нах и побежал к командирам просить, чтобы его перевели в другую пятёрку.
Один из офицеров предложил Коле мотивировать просьбу.
Коля мотивировал так примерно:
— Этот, Асхаб, бля, он меня пристрелить собирается.
Офицер, тоже с боевым опытом за плечами, скрыл свою встревоженность холодной невозмутимостью. Подошёл к сидящему на травке Асхабу. Посмотрел на него. Тот смотрел на небо (вот точно чего-то видел там), потом посмотрел на Колю и спросил:
—Этот?
— Этот, этот, — сказал Коля.
— Ммм, — сказал офицер (хотя тогда никакого МММ ещё не было и в помине) и тоже посмотрел туда, куда смотрел Асхаб.
— Да, этот может, — отчеканил офицер.
И ушёл.
Коля побежал за ним…
Его перевели в другую пятёрку…
Прошло время. Наступила золотая осень. Мы с Колей выходили с Журфака пива попить. И! Асхаб навстречу! Давно не виделись, обрадовались друг-другу, заобмнимались, по плечам похлопали.
— Как жизьн, ребята? — спросил Асхаб.
— Нормально, — говорю.
— Коля, у тебя как? — спрашивает Асхаб.
— Да заебись всё, — улыбается Коля.
— А. — говорит Асхаб и , хлопнув Колю по груди, добавляет негромко:
— Это благодаря мне…