«…В привокзальном буфете города Шепетовка больше нет хрустальных бокалов (прошло уже 100 лет)»
25 июня, 2022 1:44 пп
Лена Пчёлкина
Лена Пчёлкина;
«Как закалялась сталь» — произведение безусловно значимое. Оно написано потомственным чернорабочим о потомственных чернорабочих и для потомственных чернорабочих. Ни до ни после в русской/советской литературе не было такого единения писателя, героев и читателей.
Можно сказать – это некоторая масонская ложа, в которой вместо мастерка, передника и перчаток основными ритуальными принадлежностями стали наган, и смутные мысли о последнем бое в голове.
Павка, как его создатель, настоящий кухаркин сын, то есть сын именно кухарки, а не какой-то эфемерной дурной неграмотной бабы. Он сын именно той, коей предсказано управлять государством. Свою бурную классовую борьбу он начал, насыпав священнику махры в тесто, за что был изгнан из учебного заведения и отправлен в люди. К слову будет сказано, меня за курение в школе (и владение сигаретами и спичками) много раз исключали из комсомола, но ни разу не приписывали моим слабостям марксистко-ленинского классового подхода. Собственно именно в людях наш Павка (читай его автор) сформулировал свою мечту. И отсюда начинается некая рождественская линия нашего романа. Линия исполнения желаний. Ему поручили мыть хрустальные бокалы в привокзальном буфете города Шепетовка. Наш герой был более чем последователен. И он выиграл, добился своего — в привокзальном буфете города Шепетовка больше нет хрустальных бокалов (прошло уже 100 лет). И я ставлю на то, что никогда не будет. Именно в этом уникальность романа- в исполнении мечты, причем исполнении практически молниеносном и на века. Известие, что скинули царя Павка воспринял с воодушевлением. Чем Николай II был виноват именно перед ним — совершенно неясно — вероятно именно император шепнул ему про то, как портить тесто махрой.
Далее, спасая такого же голодранца как он, по доносу Павка попадает к петлюровцам. Ему хватило гражданского мужества не обосраться или обосраться, но не до конца. Островский пишет, что Павке не был знаком страх обывателя, защищающего свой скарб (у него ничего не было), но обычный человеческий страх захватил его ледяной рукой, особенно когда он услышал от своего конвоира: «Чего его таскать, пане хорунжий? Пулю в спину, и кончено». Павке стало страшно. Однако Павке удается спастись, и он прячется у знакомой девушки Тони, в которую влюблен. К сожалению, она интеллигентка из «класса богатых»: дочь лесничего. Окончательно он разочаровывается в Тоне, когда на комсомольское собрание она приходит выряженной и расфранченной. То ли она посетила перед этим эпохальным событием Третьяковский проезд, то ли достала что-то из сундука. Но такой оскорбительный индивидуализм притупил Павлушино либидо. А куда же податься с таким обидами? Только в ЧК — там все такие же прекрасные ребята, оскорбленные чужой опрятностью. Страшно даже предположить, что бы случилось с миром, если бы эти господа узнали что-нибудь об эпиляции, ботоксе и силиконе. Социальная справедливость могла бы смести все на своем пути, включая Австралию и острова Зеленого Мыса. Вероятно, когда Павка прятался у Тони весь в говне и соплях, ему не было дела до ее гардероба. А, когда он понял, что опасность миновала всерьез разобиделся.
Женщина номер два — Рита- как-то нехитро вернула утерянное в вихрях яростных атак либидо, но Павка так перепугался нахлынувших чувств, что свалил с очередной комсомольской стройки, прикинувшись хворым. (На самом деле, он действительно был серьезно болен — просто его не правильно обследовали и диагностировали). Пашка справедливо считал, что делать ЭТО — не по-марксистски, не по-комсомольски и не по-товарищески. Это отрицание очевидного, даже при социальном требовании делать новых комсомольцев и марксистов, он донес до конца своей нехитрой и унылой жизни, видимо ему не было ни стыдно, ни больно. Борьба за освобождение человечества непонятно от чего, казалась важнее вздохов на скамейке. И умирая на узкой коеечке, вместе со своим автором. Он вспоминал махру, попово испорченное тесто, хрустальные, разбитые в пыль бокалы, построенную узкоколейку. Славные были денечки, отлично погуляли.
Лена Пчёлкина
Лена Пчёлкина;
«Как закалялась сталь» — произведение безусловно значимое. Оно написано потомственным чернорабочим о потомственных чернорабочих и для потомственных чернорабочих. Ни до ни после в русской/советской литературе не было такого единения писателя, героев и читателей.
Можно сказать – это некоторая масонская ложа, в которой вместо мастерка, передника и перчаток основными ритуальными принадлежностями стали наган, и смутные мысли о последнем бое в голове.
Павка, как его создатель, настоящий кухаркин сын, то есть сын именно кухарки, а не какой-то эфемерной дурной неграмотной бабы. Он сын именно той, коей предсказано управлять государством. Свою бурную классовую борьбу он начал, насыпав священнику махры в тесто, за что был изгнан из учебного заведения и отправлен в люди. К слову будет сказано, меня за курение в школе (и владение сигаретами и спичками) много раз исключали из комсомола, но ни разу не приписывали моим слабостям марксистко-ленинского классового подхода. Собственно именно в людях наш Павка (читай его автор) сформулировал свою мечту. И отсюда начинается некая рождественская линия нашего романа. Линия исполнения желаний. Ему поручили мыть хрустальные бокалы в привокзальном буфете города Шепетовка. Наш герой был более чем последователен. И он выиграл, добился своего — в привокзальном буфете города Шепетовка больше нет хрустальных бокалов (прошло уже 100 лет). И я ставлю на то, что никогда не будет. Именно в этом уникальность романа- в исполнении мечты, причем исполнении практически молниеносном и на века. Известие, что скинули царя Павка воспринял с воодушевлением. Чем Николай II был виноват именно перед ним — совершенно неясно — вероятно именно император шепнул ему про то, как портить тесто махрой.
Далее, спасая такого же голодранца как он, по доносу Павка попадает к петлюровцам. Ему хватило гражданского мужества не обосраться или обосраться, но не до конца. Островский пишет, что Павке не был знаком страх обывателя, защищающего свой скарб (у него ничего не было), но обычный человеческий страх захватил его ледяной рукой, особенно когда он услышал от своего конвоира: «Чего его таскать, пане хорунжий? Пулю в спину, и кончено». Павке стало страшно. Однако Павке удается спастись, и он прячется у знакомой девушки Тони, в которую влюблен. К сожалению, она интеллигентка из «класса богатых»: дочь лесничего. Окончательно он разочаровывается в Тоне, когда на комсомольское собрание она приходит выряженной и расфранченной. То ли она посетила перед этим эпохальным событием Третьяковский проезд, то ли достала что-то из сундука. Но такой оскорбительный индивидуализм притупил Павлушино либидо. А куда же податься с таким обидами? Только в ЧК — там все такие же прекрасные ребята, оскорбленные чужой опрятностью. Страшно даже предположить, что бы случилось с миром, если бы эти господа узнали что-нибудь об эпиляции, ботоксе и силиконе. Социальная справедливость могла бы смести все на своем пути, включая Австралию и острова Зеленого Мыса. Вероятно, когда Павка прятался у Тони весь в говне и соплях, ему не было дела до ее гардероба. А, когда он понял, что опасность миновала всерьез разобиделся.
Женщина номер два — Рита- как-то нехитро вернула утерянное в вихрях яростных атак либидо, но Павка так перепугался нахлынувших чувств, что свалил с очередной комсомольской стройки, прикинувшись хворым. (На самом деле, он действительно был серьезно болен — просто его не правильно обследовали и диагностировали). Пашка справедливо считал, что делать ЭТО — не по-марксистски, не по-комсомольски и не по-товарищески. Это отрицание очевидного, даже при социальном требовании делать новых комсомольцев и марксистов, он донес до конца своей нехитрой и унылой жизни, видимо ему не было ни стыдно, ни больно. Борьба за освобождение человечества непонятно от чего, казалась важнее вздохов на скамейке. И умирая на узкой коеечке, вместе со своим автором. Он вспоминал махру, попово испорченное тесто, хрустальные, разбитые в пыль бокалы, построенную узкоколейку. Славные были денечки, отлично погуляли.
Далее, спасая такого же голодранца как он, по доносу Павка попадает к петлюровцам. Ему хватило гражданского мужества не обосраться или обосраться, но не до конца. Островский пишет, что Павке не был знаком страх обывателя, защищающего свой скарб (у него ничего не было), но обычный человеческий страх захватил его ледяной рукой, особенно когда он услышал от своего конвоира: «Чего его таскать, пане хорунжий? Пулю в спину, и кончено». Павке стало страшно. Однако Павке удается спастись, и он прячется у знакомой девушки Тони, в которую влюблен. К сожалению, она интеллигентка из «класса богатых»: дочь лесничего. Окончательно он разочаровывается в Тоне, когда на комсомольское собрание она приходит выряженной и расфранченной. То ли она посетила перед этим эпохальным событием Третьяковский проезд, то ли достала что-то из сундука. Но такой оскорбительный индивидуализм притупил Павлушино либидо. А куда же податься с таким обидами? Только в ЧК — там все такие же прекрасные ребята, оскорбленные чужой опрятностью. Страшно даже предположить, что бы случилось с миром, если бы эти господа узнали что-нибудь об эпиляции, ботоксе и силиконе. Социальная справедливость могла бы смести все на своем пути, включая Австралию и острова Зеленого Мыса. Вероятно, когда Павка прятался у Тони весь в говне и соплях, ему не было дела до ее гардероба. А, когда он понял, что опасность миновала всерьез разобиделся.
Женщина номер два — Рита- как-то нехитро вернула утерянное в вихрях яростных атак либидо, но Павка так перепугался нахлынувших чувств, что свалил с очередной комсомольской стройки, прикинувшись хворым. (На самом деле, он действительно был серьезно болен — просто его не правильно обследовали и диагностировали). Пашка справедливо считал, что делать ЭТО — не по-марксистски, не по-комсомольски и не по-товарищески. Это отрицание очевидного, даже при социальном требовании делать новых комсомольцев и марксистов, он донес до конца своей нехитрой и унылой жизни, видимо ему не было ни стыдно, ни больно. Борьба за освобождение человечества непонятно от чего, казалась важнее вздохов на скамейке. И умирая на узкой коеечке, вместе со своим автором. Он вспоминал махру, попово испорченное тесто, хрустальные, разбитые в пыль бокалы, построенную узкоколейку. Славные были денечки, отлично погуляли.