В науке первые шаги
9 декабря, 2024 12:13 пп
Мэйдэй
Татьяна Хохрина:
Неизменный пост к очередной годовщине моего непосредственного вхождения в храм юридической науки
НАУКА УМЕЕТ МНОГО ГИТИК
Я пришла работать в академический институт в восемнадцать лет. Попасть, как говорят, «с улицы» туда было невозможно, меня привел за руку ближайший друг моих родителей, давно там трудившийся и составлявший славу этого богоугодного заведения. Он загодя долго меня наставлял, подчеркивал почетный статус и высоколобый набор сотрудников, рисовал зефирные картинки моего светлого будущего при надлежащем поведении в настоящем и просил сделать все возможное, чтобы не опозорить его как поручителя. Т.е.я стояла на пороге старинного особняка в центре Москвы, преисполненная пиететом перед академической наукой и ее адептами, с твердой установкой протестанта-неофита делать, что должно, не жалея труда и не ожидая благодарности.
Институт состоял из двух зданий, одно из которых — основное — и был собственно барский четырехэтажный особняк, а другое поскромнее во дворе — бывшая хозяйская конюшня, тоже ныне использовавшаяся в высоконаучных целях. Я, видимо, как новообращенная на основное здание пока не тянула и мой отдел располагался в конюшне. Хоть мой наставник и подчеркивал изнурительный и безостановочный труд ученых, но попасть на новое рабочее место я сумела только с пятой попытки и часа через полтора после формального начала рабочего дня. В конюшне было четыре стойла, т.е. отдела, но первую неделю я торчала там одна, умирая от скуки и цепенея от страха, что я что-то делаю не так. А узнать, что именно делать и как «так» было не у кого. Ни мой ученый начальник, ни его ученые подчиненные почему-то не появлялись, изредка выходя на связь по телефону. И если бы моему приему на работу не предшествовала встреча и беседа с будущим шефом, я бы к концу этого недельного стояния на Угре точно бы усомнилась в его реальном существовании. Но вот наконец я, как Поликсена Торопецкая из Театрального Романа Булгакова, получила четкие указания трубить сбор и впереди замаячила надежда увидеть сослуживцев и принести пользу обществу.
Вручение верительных грамот состоялось через два дня под предлогом обсуждения коллективной рукописи и попытки принятия к защите аспирантской диссертации. Первым пришел пожилой мужчина, оказавшийся доктором наук и старшим научным сотрудником Института. Обрадовавшись тому, что я еще одна и никого не знаю, он быстренько прошелся по списку сослуживцев, предупредив меня с какими лже-учеными, подлецами и кровопийцами мне придется работать. Потом двусмысленно долго стал шарить глубоко в кармане брюк, заставив меня покраснеть, как рак, и зажмуриться, но в итоге нашел там только подтаивавшую и потерявшую форму конфетку-его ровесницу, положил ее передо мной, попросил передать коллективу, что он тяжело болен, и умчался в неизвестном направлении.
Буквально разминувшись с ним минут в пять, пришел следующий сотрудник, похожий с предыдущим как двое из ларца, поинтересовался, не приходил ли тот первый, предупредил, чтоб я держалась от него подальше, заодно продублировал отзывы об остальных, многозначительно добавив, что с некоторыми из них он стоит по разные стороны баррикад. Что за баррикады и где чья сторона, он не пояснил, и я поняла, что придется разбираться самой.
К этому моменту подтянулись и другие сослуживцы, на первый взгляд оказавшиеся, мне на радость, не такими уж чудовищами, как было обещано, а, напротив, в большинстве своем довольно симпатичными, живыми, моложавыми и просто молодыми мужиками. Их компанию разбавили три женщины — одна молодая и глубоко беременная и две пожилые славные тетки, так что страх отступил и меня чуть-чуть отпустило. Правда, случился один конфуз.
В нашем отделе работал слепо-глухо-немой сотрудник, которого всегда сопровождала его мама. Потом, когда все разъяснилось, а я прижилась, мы стали большими друзьями, и до сих пор, когда их обоих, увы, уже давно нет на свете, эти люди остались для меня абсолютным образцом безграничности человеческих возможностей, силы духа и материнского самоотречения.
Но тогда я увидела, как среди прочих вошла и приблизилась ко мне пара — мужчина в темных очках и под руку с ним пожилая женщина, которая громко повторила мое имя и скромную должность. Мужчина кивнул… и взял меня за горло. Я похолодела, мгновенно поверила в отзывы сбежавшего сотрудника и с тоской подумала, что многого не успела в этой короткой жизни, когда загадочная пара поняла мою неготовность к таким неформальным отношениям и отпустила меня с миром. Разъяснилось все очень просто: слепо-глухо-немые воспринимают речь по колебаниям голосовых связок собеседника, поэтому кладут ему руку на горло…
Наконец коллектив был в сборе. Пришел и заведующий: сорокалетний импозантный доктор наук, гремучая смесь еврея с армянином, крик которого был слышен задолго до его появления, и дело завертелось. Рукопись обсудили и приняли к публикации в темпе вальса, не заморачиваясь научными деталями, а в основном делясь воспоминаниями и неизвестными пикантными фактами биографий приглашенных соавторов. Дольше всего мыли кости сбежавшему коллеге и мне стало вполне понятно происхождение его критического ответного чувства к коллективу.
Еще меньше времени ушло на обсуждение очередного варианта кандидатской диссертации местного аспиранта. Судя по неформальному стилю его общения со старшими товарищами, выпито совместно было немало, но на качестве работы это не сказалось. Диссертацию как безнадежную забраковали уже не первый раз, но наметился конструктивный выход. Недолго думая, было решено отдать этому славному, но бездарному парню неизвестно откуда взявшуюся и давно валявшуюся в шкафу безымянную, но довольно толково написанную рукопись, чтобы ей подарить имя, а ему искомую степень.
На этом научная часть была завершена, впереди были, похоже, банкет и танцы. Те, кто помоложе, смотались в основное здание в буфет за пивом и бутербродами, и уже через десять минут коллективное веселье доказало жизненность девиза «трудовые будни — праздники для нас!».
Часа через два, оставив мне кучу грязных тарелок и стаканов румяные ученые потянулись, видимо, в сторону библиотек и письменных столов. Один особенно рафинированный поцеловал мне руку и интимно сообщил:»Пойду, поссу на дорожку…»
Заведующий поорал по телефону на жену, на дочь, на редактора издательства и на уборщицу Института, занял у аспиранта денег, а мне велел к завтрашнему утру купить ему в Новоарбатском гастрономе дефицитный тогда кофе и сдать в ремонт его летние сандалии, лежавшие на нижней полке шкафа с рукописями.
Наконец все разошлись. Я убрала следы научной дискуссии, доплелась до Новоарбатского и, стоя в бесконечной очереди за шефским кофе, вспоминала первый настоящий рабочий день. Похоже, я справлюсь и сумею взять эту высоту. Наука — что, холодный расчет. Главное — люди!
Мэйдэй
Татьяна Хохрина:
Неизменный пост к очередной годовщине моего непосредственного вхождения в храм юридической науки
НАУКА УМЕЕТ МНОГО ГИТИК
Я пришла работать в академический институт в восемнадцать лет. Попасть, как говорят, «с улицы» туда было невозможно, меня привел за руку ближайший друг моих родителей, давно там трудившийся и составлявший славу этого богоугодного заведения. Он загодя долго меня наставлял, подчеркивал почетный статус и высоколобый набор сотрудников, рисовал зефирные картинки моего светлого будущего при надлежащем поведении в настоящем и просил сделать все возможное, чтобы не опозорить его как поручителя. Т.е.я стояла на пороге старинного особняка в центре Москвы, преисполненная пиететом перед академической наукой и ее адептами, с твердой установкой протестанта-неофита делать, что должно, не жалея труда и не ожидая благодарности.
Институт состоял из двух зданий, одно из которых — основное — и был собственно барский четырехэтажный особняк, а другое поскромнее во дворе — бывшая хозяйская конюшня, тоже ныне использовавшаяся в высоконаучных целях. Я, видимо, как новообращенная на основное здание пока не тянула и мой отдел располагался в конюшне. Хоть мой наставник и подчеркивал изнурительный и безостановочный труд ученых, но попасть на новое рабочее место я сумела только с пятой попытки и часа через полтора после формального начала рабочего дня. В конюшне было четыре стойла, т.е. отдела, но первую неделю я торчала там одна, умирая от скуки и цепенея от страха, что я что-то делаю не так. А узнать, что именно делать и как «так» было не у кого. Ни мой ученый начальник, ни его ученые подчиненные почему-то не появлялись, изредка выходя на связь по телефону. И если бы моему приему на работу не предшествовала встреча и беседа с будущим шефом, я бы к концу этого недельного стояния на Угре точно бы усомнилась в его реальном существовании. Но вот наконец я, как Поликсена Торопецкая из Театрального Романа Булгакова, получила четкие указания трубить сбор и впереди замаячила надежда увидеть сослуживцев и принести пользу обществу.
Вручение верительных грамот состоялось через два дня под предлогом обсуждения коллективной рукописи и попытки принятия к защите аспирантской диссертации. Первым пришел пожилой мужчина, оказавшийся доктором наук и старшим научным сотрудником Института. Обрадовавшись тому, что я еще одна и никого не знаю, он быстренько прошелся по списку сослуживцев, предупредив меня с какими лже-учеными, подлецами и кровопийцами мне придется работать. Потом двусмысленно долго стал шарить глубоко в кармане брюк, заставив меня покраснеть, как рак, и зажмуриться, но в итоге нашел там только подтаивавшую и потерявшую форму конфетку-его ровесницу, положил ее передо мной, попросил передать коллективу, что он тяжело болен, и умчался в неизвестном направлении.
Буквально разминувшись с ним минут в пять, пришел следующий сотрудник, похожий с предыдущим как двое из ларца, поинтересовался, не приходил ли тот первый, предупредил, чтоб я держалась от него подальше, заодно продублировал отзывы об остальных, многозначительно добавив, что с некоторыми из них он стоит по разные стороны баррикад. Что за баррикады и где чья сторона, он не пояснил, и я поняла, что придется разбираться самой.
К этому моменту подтянулись и другие сослуживцы, на первый взгляд оказавшиеся, мне на радость, не такими уж чудовищами, как было обещано, а, напротив, в большинстве своем довольно симпатичными, живыми, моложавыми и просто молодыми мужиками. Их компанию разбавили три женщины — одна молодая и глубоко беременная и две пожилые славные тетки, так что страх отступил и меня чуть-чуть отпустило. Правда, случился один конфуз.
В нашем отделе работал слепо-глухо-немой сотрудник, которого всегда сопровождала его мама. Потом, когда все разъяснилось, а я прижилась, мы стали большими друзьями, и до сих пор, когда их обоих, увы, уже давно нет на свете, эти люди остались для меня абсолютным образцом безграничности человеческих возможностей, силы духа и материнского самоотречения.
Но тогда я увидела, как среди прочих вошла и приблизилась ко мне пара — мужчина в темных очках и под руку с ним пожилая женщина, которая громко повторила мое имя и скромную должность. Мужчина кивнул… и взял меня за горло. Я похолодела, мгновенно поверила в отзывы сбежавшего сотрудника и с тоской подумала, что многого не успела в этой короткой жизни, когда загадочная пара поняла мою неготовность к таким неформальным отношениям и отпустила меня с миром. Разъяснилось все очень просто: слепо-глухо-немые воспринимают речь по колебаниям голосовых связок собеседника, поэтому кладут ему руку на горло…
Наконец коллектив был в сборе. Пришел и заведующий: сорокалетний импозантный доктор наук, гремучая смесь еврея с армянином, крик которого был слышен задолго до его появления, и дело завертелось. Рукопись обсудили и приняли к публикации в темпе вальса, не заморачиваясь научными деталями, а в основном делясь воспоминаниями и неизвестными пикантными фактами биографий приглашенных соавторов. Дольше всего мыли кости сбежавшему коллеге и мне стало вполне понятно происхождение его критического ответного чувства к коллективу.
Еще меньше времени ушло на обсуждение очередного варианта кандидатской диссертации местного аспиранта. Судя по неформальному стилю его общения со старшими товарищами, выпито совместно было немало, но на качестве работы это не сказалось. Диссертацию как безнадежную забраковали уже не первый раз, но наметился конструктивный выход. Недолго думая, было решено отдать этому славному, но бездарному парню неизвестно откуда взявшуюся и давно валявшуюся в шкафу безымянную, но довольно толково написанную рукопись, чтобы ей подарить имя, а ему искомую степень.
На этом научная часть была завершена, впереди были, похоже, банкет и танцы. Те, кто помоложе, смотались в основное здание в буфет за пивом и бутербродами, и уже через десять минут коллективное веселье доказало жизненность девиза «трудовые будни — праздники для нас!».
Часа через два, оставив мне кучу грязных тарелок и стаканов румяные ученые потянулись, видимо, в сторону библиотек и письменных столов. Один особенно рафинированный поцеловал мне руку и интимно сообщил:»Пойду, поссу на дорожку…»
Заведующий поорал по телефону на жену, на дочь, на редактора издательства и на уборщицу Института, занял у аспиранта денег, а мне велел к завтрашнему утру купить ему в Новоарбатском гастрономе дефицитный тогда кофе и сдать в ремонт его летние сандалии, лежавшие на нижней полке шкафа с рукописями.
Наконец все разошлись. Я убрала следы научной дискуссии, доплелась до Новоарбатского и, стоя в бесконечной очереди за шефским кофе, вспоминала первый настоящий рабочий день. Похоже, я справлюсь и сумею взять эту высоту. Наука — что, холодный расчет. Главное — люди!