«В этой поездке по США Евтушенко намотал 23,000 миль…»
16 июня, 2021 9:43 дп
Ирина Ткаченко
Ирина Ткаченко,2015 г.:
Споткнулась о, и просто влипла в стихотворения Евтушенко, написанные в 1966 году в одной из его поездок по Америке. Привожу текст статьи в журнале «Лайф» почти целиком. Перевод мой, тут же стихотворения на русском, найденные с некоторым трудом. Боялась, что Фейсбук просто треснет, не уместив объема, но он скрипнул маненько — и выдержал! Усекаю на ходу кое-что, не обессудьте. Но не могу не поделиться, френды…
++++
Идею о том, чтобы в поездке по Америке его сопровождали журналисты, Евгений Евтушенко сначала воспринял в штыки. Уговорить поэта удалось репортеру журнала «Лайф» Сандре Дэвис, которая установила с ним дружеские отношения: ок, она и фоторепортер могут следовать за ним, согласился тот. Если выносливости хватит.
«Понадобилась не только выносливость, но зачастую — большое терпение. По словам Дэвис,
«(Евтушенко) ворчит по утрам, пока не позавтракает, или если за ужином не выпьет вина… Он может выхватить газету из ваших рук в тот момент, когда вы читаете что-то интересное. Он не любит громкий рок-н-ролл. Он обожает красивых девушек и моментально бросается к ним, заприметив в переполненной гостями комнате.»
Самыми яркими воспоминаниями от путешествия Евтушенко по Америке, по мнению репортера «Лайф», были застольные разговоры с поэтом:
«Как и его привычки ко сну, расписание приемов пищи (Евтушенко) не соответствовало никаким рефлексам Павлова: основное пиршество могло случиться в любой момент между полуднем и полуночью, — писала Дэвис. — (Во время беседы) все пять его чувств обострены, он весь внимание. В общении всегда остроумен и наблюдателен и неизменно силен на тосты. Бесконечные тосты. Каждый из которых непременно начинается со слов «Сейчас я расскажу вам одну историю», после которых следует рассказ о столетии какого-нибудь грузинского старца. Между тостами он задает вопросы вроде «Куда бы вы отправились, если бы могли повернуть машину времени вспять?»….
Когда Евтушенко улетел в Москву, Сандра Дэвис отправилась на встречу с профессором гарвардского университета Едвардом Кинаном, специалистом по истории России. В его задачу входил буквальный перевод стихотворений, написанных Евтушенко во время поездки по заказу «Лайф». Кинан затем едет в гости к Джону Апдайку в городок Ипсвич, Массачусетс. Тот должен был облечь перевод в поэтическую форму, но не знал тонкостей русского языка, и Кинан объяснял писателю особенности значений русских слов и ритмики поэзии Евтушенко.
Евтушенко, отзывавшийся о журналистах не иначе как о «клубке ядовитых змей», оставил тем не менее Сандре Дэвис дарственную надпись под своими стихами следующего содержания:
«Сандре Дэвис — моей дочери, сестре, бабушке. С огромной любовью….Е.»
В этой поездке по США Евтушенко намотал 23,000 миль, сделав 8 остановок для поэтических чтений или посещений таких мест как сталелитейный завод в Буффало, угольная шахта под Питтсбургом, Сиэттл с его «Космической Иглой». Он посмотрел гонки на собачьих упряжках под Фэрбенксом и серфингистов на пляже Вайкики, канатную дорогу Сан Франциско и игровые залы Лас Вегаса.
«С любопытством поэта и поразительным отсутствием закомплексованности он повсюду заводил знакомства с людьми, повторяя
«We must be together, you and I. I must speak you something.» («Мы должны быть вместе. Я должен что-то вам поговорить.») Потом он переходил на личный тон: «Please, call me Zhenya…Do you feel guilty having so much when the world is starving?…Tell me, what do you think is the meaning of life?»
(«Пожалуйста, зовите меня Женей….Вы ощущаете чувство стыда, потому что у вас так всего много, в то время, как мир голодает?…Скажите, в чем, по-вашему, смысл жизни?»)
«Он стрелял сигареты у других, танцевал с легкостью участника ансамбля Моисеева, очаровывал женщин страшно пошлыми комплиментами … и ошарашивал других, чья одежда была слишком, по его мнению, вызывающей, словами «Я сомневаюсь в ваших моральных качествах.»
Ему понравились американцы, хотя он считал, что они слишком легко раздают улыбки, не выражающие при этом никаких чувств. Он восхищался американскими технологиями, сигаретами и певицей Дайной Шор с её песней Everybody Loves a Lover. Он остался не доволен смогом американских городов, рок-н-роллом, журналистами, телевидением, частными благотворительными организациями и тем, что он назвал «фальшивой демонстрацией секса.» Его поразила красота США: «Американцы должны снимать кино о красоте своей страны, о том, как многое им дано, а не как мало, о чем они делают почти все картины. Я понятия не имел, сколько у вас всего.»
Годы, проведенные в Сибири, помогли Евтушенко выбрать любимую часть Америки — Аляску. Он улетал из США, сожалея о том, что для того, чтобы перебраться из восточной части России в западную часть Америки, «нам придется обогнуть всю планету.»
+++++++
Стихи — на русском и в переводе Апдайка, как они были опубликованы в журнале «Лайф» , 17 февраля 1966 года. Фото и подписи — журнал «Лайф».
Ресторан для двоих
Е.Евтушенко
«Гонолулу,
на спине ты качаешься сонно в серебряно-черном нигде.
Гонит луны
вдоль зазывно-русалочьих бедер твоих ветерок по воде.
Всюду блестки.
По-дикарски ты любишь стекляшки витрин и реклам.
Словно брошки,
пароходы приколоты к влажным твоим волосам.
Ты тасуешь
австралийцев, японцев и янки в шальных шоколадных руках.
Ты танцуешь,
и звенят золоченые рыбки в стеклянных твоих каблучках.
Лорд-шотландец
в пестрой юбочке пляшет с тобою, пуская слюну,
И, шатаясь,
лезет мокро под юбку, и, кажется, не под свою.
Но, как гномик,
дотянулся до звезд на ходулях — на пальмовых сваях своих
крошка-домик,
уникальный игрушечный храм — ресторан для двоих.
Без антенны
его крыша из листьев — зеленый смешной колпачок.
Его стены
из бамбука и тайны, а что там творится — молчок!
Бой-малаец
на подносе эбеновом вносит по лестнице в дом,
Ухмыляясь,
запеченный акулий плавник в ананасе насквозь золотом.
Два прибора.
Две свечи. Два лица. Два сообщника. Два беглеца.
Как в соборы,
от содома они убежали к друг другу в глаза.
Ненадежно,
как в фонарике елочном здесь, и, пожалуй, морально грешно.
В общем, ложно,
в общем, призрачно это, а все-таки так хорошо!
Трепет самбы,
лепет звезд и раскаты прибоя у дамбы — все только для них!
Я и сам бы
драпанул с удовольствием в тот ресторан для двоих!
Подлым харям
закричал бы я, в пальцах обрыдлый бокал раздавив:
«По-ды-хаю
от тоски среди вас. Я хочу в ресторан для двоих!»
Надо делать
то и это, а этого — ни при каких?
На-до-ело!
Я смертельно устал. Я хочу в ресторан для двоих.
Надо думать
и бороться за что-то? Пытался я. Пробовал. Фиг!
Надоумил
этот домик меня. Я хочу в ресторан для двоих!
Пусть осудят —
удеру! Но бежать — это только для трусов, трусих.
Что же будет,
если каждый запрячется в свой ресторан для двоих?!!
Среди гнойных
всех нарывов эпохи не выход — бежать от тоски
в домик-гномик,
в чьи-то волосы, губы, колени, ладони, виски!
Шепот беса
нас толкает к побегам, а мы не умеем понять:
после бегства
пострашней оказаться на каторге прежней опять.
…В звездных безднах,
будто в хрупком кораблике, тихо сидят, нашалив,
двое беглых,
а внизу ожидает с овчарками жизнь, как шериф.
И малаец
на приступочке дремлет внизу — на заветной черте,
умиляясь
так презрительно чьей-то святой и пустой простоте.
Замечает,
что еще полчаса до закрытья, а после — катись! —
И включает
для иллюзии рая — на пленку записанных птиц… «
Ирина Ткаченко
Ирина Ткаченко,2015 г.:
Споткнулась о, и просто влипла в стихотворения Евтушенко, написанные в 1966 году в одной из его поездок по Америке. Привожу текст статьи в журнале «Лайф» почти целиком. Перевод мой, тут же стихотворения на русском, найденные с некоторым трудом. Боялась, что Фейсбук просто треснет, не уместив объема, но он скрипнул маненько — и выдержал! Усекаю на ходу кое-что, не обессудьте. Но не могу не поделиться, френды…
++++
Идею о том, чтобы в поездке по Америке его сопровождали журналисты, Евгений Евтушенко сначала воспринял в штыки. Уговорить поэта удалось репортеру журнала «Лайф» Сандре Дэвис, которая установила с ним дружеские отношения: ок, она и фоторепортер могут следовать за ним, согласился тот. Если выносливости хватит.
«Понадобилась не только выносливость, но зачастую — большое терпение. По словам Дэвис,
«(Евтушенко) ворчит по утрам, пока не позавтракает, или если за ужином не выпьет вина… Он может выхватить газету из ваших рук в тот момент, когда вы читаете что-то интересное. Он не любит громкий рок-н-ролл. Он обожает красивых девушек и моментально бросается к ним, заприметив в переполненной гостями комнате.»
Самыми яркими воспоминаниями от путешествия Евтушенко по Америке, по мнению репортера «Лайф», были застольные разговоры с поэтом:
«Как и его привычки ко сну, расписание приемов пищи (Евтушенко) не соответствовало никаким рефлексам Павлова: основное пиршество могло случиться в любой момент между полуднем и полуночью, — писала Дэвис. — (Во время беседы) все пять его чувств обострены, он весь внимание. В общении всегда остроумен и наблюдателен и неизменно силен на тосты. Бесконечные тосты. Каждый из которых непременно начинается со слов «Сейчас я расскажу вам одну историю», после которых следует рассказ о столетии какого-нибудь грузинского старца. Между тостами он задает вопросы вроде «Куда бы вы отправились, если бы могли повернуть машину времени вспять?»….
Когда Евтушенко улетел в Москву, Сандра Дэвис отправилась на встречу с профессором гарвардского университета Едвардом Кинаном, специалистом по истории России. В его задачу входил буквальный перевод стихотворений, написанных Евтушенко во время поездки по заказу «Лайф». Кинан затем едет в гости к Джону Апдайку в городок Ипсвич, Массачусетс. Тот должен был облечь перевод в поэтическую форму, но не знал тонкостей русского языка, и Кинан объяснял писателю особенности значений русских слов и ритмики поэзии Евтушенко.
Евтушенко, отзывавшийся о журналистах не иначе как о «клубке ядовитых змей», оставил тем не менее Сандре Дэвис дарственную надпись под своими стихами следующего содержания:
«Сандре Дэвис — моей дочери, сестре, бабушке. С огромной любовью….Е.»
В этой поездке по США Евтушенко намотал 23,000 миль, сделав 8 остановок для поэтических чтений или посещений таких мест как сталелитейный завод в Буффало, угольная шахта под Питтсбургом, Сиэттл с его «Космической Иглой». Он посмотрел гонки на собачьих упряжках под Фэрбенксом и серфингистов на пляже Вайкики, канатную дорогу Сан Франциско и игровые залы Лас Вегаса.
«С любопытством поэта и поразительным отсутствием закомплексованности он повсюду заводил знакомства с людьми, повторяя
«We must be together, you and I. I must speak you something.» («Мы должны быть вместе. Я должен что-то вам поговорить.») Потом он переходил на личный тон: «Please, call me Zhenya…Do you feel guilty having so much when the world is starving?…Tell me, what do you think is the meaning of life?»
(«Пожалуйста, зовите меня Женей….Вы ощущаете чувство стыда, потому что у вас так всего много, в то время, как мир голодает?…Скажите, в чем, по-вашему, смысл жизни?»)
«Он стрелял сигареты у других, танцевал с легкостью участника ансамбля Моисеева, очаровывал женщин страшно пошлыми комплиментами … и ошарашивал других, чья одежда была слишком, по его мнению, вызывающей, словами «Я сомневаюсь в ваших моральных качествах.»
Ему понравились американцы, хотя он считал, что они слишком легко раздают улыбки, не выражающие при этом никаких чувств. Он восхищался американскими технологиями, сигаретами и певицей Дайной Шор с её песней Everybody Loves a Lover. Он остался не доволен смогом американских городов, рок-н-роллом, журналистами, телевидением, частными благотворительными организациями и тем, что он назвал «фальшивой демонстрацией секса.» Его поразила красота США: «Американцы должны снимать кино о красоте своей страны, о том, как многое им дано, а не как мало, о чем они делают почти все картины. Я понятия не имел, сколько у вас всего.»
Годы, проведенные в Сибири, помогли Евтушенко выбрать любимую часть Америки — Аляску. Он улетал из США, сожалея о том, что для того, чтобы перебраться из восточной части России в западную часть Америки, «нам придется обогнуть всю планету.»
+++++++
Стихи — на русском и в переводе Апдайка, как они были опубликованы в журнале «Лайф» , 17 февраля 1966 года. Фото и подписи — журнал «Лайф».
Ресторан для двоих
Е.Евтушенко
«Гонолулу,
на спине ты качаешься сонно в серебряно-черном нигде.
Гонит луны
вдоль зазывно-русалочьих бедер твоих ветерок по воде.
Всюду блестки.
По-дикарски ты любишь стекляшки витрин и реклам.
Словно брошки,
пароходы приколоты к влажным твоим волосам.
Ты тасуешь
австралийцев, японцев и янки в шальных шоколадных руках.
Ты танцуешь,
и звенят золоченые рыбки в стеклянных твоих каблучках.
Лорд-шотландец
в пестрой юбочке пляшет с тобою, пуская слюну,
И, шатаясь,
лезет мокро под юбку, и, кажется, не под свою.
Но, как гномик,
дотянулся до звезд на ходулях — на пальмовых сваях своих
крошка-домик,
уникальный игрушечный храм — ресторан для двоих.
Без антенны
его крыша из листьев — зеленый смешной колпачок.
Его стены
из бамбука и тайны, а что там творится — молчок!
Бой-малаец
на подносе эбеновом вносит по лестнице в дом,
Ухмыляясь,
запеченный акулий плавник в ананасе насквозь золотом.
Два прибора.
Две свечи. Два лица. Два сообщника. Два беглеца.
Как в соборы,
от содома они убежали к друг другу в глаза.
Ненадежно,
как в фонарике елочном здесь, и, пожалуй, морально грешно.
В общем, ложно,
в общем, призрачно это, а все-таки так хорошо!
Трепет самбы,
лепет звезд и раскаты прибоя у дамбы — все только для них!
Я и сам бы
драпанул с удовольствием в тот ресторан для двоих!
Подлым харям
закричал бы я, в пальцах обрыдлый бокал раздавив:
«По-ды-хаю
от тоски среди вас. Я хочу в ресторан для двоих!»
Надо делать
то и это, а этого — ни при каких?
На-до-ело!
Я смертельно устал. Я хочу в ресторан для двоих.
Надо думать
и бороться за что-то? Пытался я. Пробовал. Фиг!
Надоумил
этот домик меня. Я хочу в ресторан для двоих!
Пусть осудят —
удеру! Но бежать — это только для трусов, трусих.
Что же будет,
если каждый запрячется в свой ресторан для двоих?!!
Среди гнойных
всех нарывов эпохи не выход — бежать от тоски
в домик-гномик,
в чьи-то волосы, губы, колени, ладони, виски!
Шепот беса
нас толкает к побегам, а мы не умеем понять:
после бегства
пострашней оказаться на каторге прежней опять.
…В звездных безднах,
будто в хрупком кораблике, тихо сидят, нашалив,
двое беглых,
а внизу ожидает с овчарками жизнь, как шериф.
И малаец
на приступочке дремлет внизу — на заветной черте,
умиляясь
так презрительно чьей-то святой и пустой простоте.
Замечает,
что еще полчаса до закрытья, а после — катись! —
И включает
для иллюзии рая — на пленку записанных птиц… «