«В 17-м царю-батюшке поклоны били, а потом всё пожгли и пианины растащили…»
2 сентября, 2022 12:49 пп
Валерий Зеленогорский
Igor Brodsky:
Простите меня, люди добрые! Понимающие и богом не наказанные отсутствием чувства юмора. Привыкшие читать не только по необходимости. Любящие литературу с детства и разбирающиеся что к чему и о чём. Приходится писать предисловие. Потому, что за публикацию какого-нибудь очередного «Письма брату» Валерия Зеленогорского меня уже столько раз наказывали админы ФБ, что десять раз подумаешь, прежде чем… Знаю, на что реагируют роботы. Да, могу убрать или заменить «запретное» слово. Иногда — слова. Перестроить фразу, без ущерба для мысли автора, разумеется. Это — редактура. Она допустима. Часто — необходима, вынужденна. Но существует предел. Некоторые вещи делать просто нельзя. Без ведома автора — нельзя! Без предварительного согласования. А как согласуешь с покойником…
Нет такой проблемы там, где нет цензуры. То есть не здесь. Не в соцсети. Нет такой проблемы, где есть суд. Независимый, открытый и состязательный. С равенством сторон. Тут — нет. Тут решит неизвестно кто, и всё. Мы не у себя, мы — на чужой территории частной корпорации и должны подчинятся установленным правилам. На прочитанный пост пишет донос активный дурак (в лучшем случае) или мерзавец (что гораздо чаще), и на твой роток накидывают платок. На месяцок-другой. Или прощаешься с аккаунтом, где всё… Где годами…
Ну, что поделать, выбора-то нет. Пока нет. Да.
Значит, объясню, на всякий случай. Письма брату Коле пишет один малоприятный тип. С говорящей фамилией Пузиков. Из хозяев России он. Из этих. Из верхних. Которые и госчиновники, и менты, и бандиты, и партдеятели, и спецслужбисты. Всё в одном лице. У нас такое сплошь и рядом. Собирательный образ. Они там все собирательные. Собирают и собирают… Никак не насобираются, пока морда не треснет. Валерию Зеленогорскому, можно сказать, даже выдумывать этого Пузикова особо не пришлось. Он их живьём наблюдал. Общался.
Ну, вот. Учитывайте, пожалуйста, от лица какого персонажа речь. И дату.
Кто дочитал — герой! Ещё раз прошу прощения за длинное предисловие. Но когда-то же было надо написать.
Валерий Зеленогорский:
12 октября 2014 г.
Письмо брату.
Николай! Все серьезно, «Брент» по 88 бакинских, это очень плохо. С украинцами (в оригинале — другое слово, презрительное, но обычно в России употребляемое даже в так называемой интеллигентской среде) все пошло не по сценарию, упертые, суки, мы-то думали, что до белых мух им рога обломаем, но сами обломались. Старик Пропердыкин в Сочи сидит, молчит, как Сталин после 22-го июня. Многие люди из-за санкций многое потеряли, теперь в Европу не сунешься, пасут, как бешеных зверей. Я не говорил тебе, мы на Кипре столько бабосов запалили, Красноярск можно было заново построить! Лохи пока не понимают, что скоро плакать будут не по креветкам, скоро макароны, искать будут, как евреи манну небесную.
Сталин нужен, он ведь в Кремле не сидел, ночью по Москве ходил, переодевшись Ворошиловым (это я так горько шучу), слушал, что народ бает. А папа слишком доверился краснобаям, они ему поют, что народ и партия едины, но мы с тобой этот народ знаем, они в 17-ом году царю-батюшке поклоны били, а потом все пожгли и пианины растащили. Делили по справедливости, одному — белые клавиши, а другому — черные, что сыграешь на таком пианино, только марш похоронный.
Расстроен я донельзя, на Киев надо было идти, победителей не судят! Помнишь, как Дрезден разбомбили, Хиросима, Нагасаки, и ничего, все восстановили, даже лучше стало. А теперь взад отыграть сложно, хорьки красногубые теперь загавкают, что просрали Новороссию, конец Русского мира… Им, конечно, по губам можно дать, но вышло некрасиво.
Вчера семьями в кино ходили на Михалкова. Своевременное кино, окаянные дни, Коля, грядут! Где адмирал Врангель, кто на Сиваше вновь поляжет? Никто не хочет, просрали Россию в который раз.
Мы еще не раз вспомним тучные годы, кровавыми слезами поплачем, когда в Конго и Мозамбике окажемся. А никто другой не примет, даже в сраной ******** (одна из в прошлом «братских» стран Европы) нам места не будет. Помнишь Руфину Залмановну по физике, жаль, что тогда ее дочке шершавого под кожу не пристроил, сейчас бы запасной аэродром был бы на ее исторической родине.
Грущу я, Коля, в страшной беде Родина моя, не сплю сутками, все думаю, как Владимир Ильич, как же реорганизовать нам этот Рабкрин…
Дома — нормально, Ленусик прислугу рассчитала, оставила десять человек на три дома, не время сейчас шиковать. А вот Славик оборзел, гоняет на тачиле, учиться не хочет, девки одни на уме. Я не спорю, девки нужны, но и учиться же надобно, языки нужны, вдруг окажемся на чужом берегу, а я только «фак» могу сказать официанту.
А может, все бросить, махнуть к тебе на Оку, пересидеть смутное время? Дом у тебя большой крепкий, всем места хватит, будем рыбу ловить, зверье бить, вернемся, так сказать, к истокам. Я думаю, к зиме нефть до полтинника свалится, я смотрел декабрьские фьючерсы, там полная жопа.
Грустное вышло письмо, братишка, но ничего, мы еще повоюем, где наша не пропадала, а если что, на Оку, будем вместе с народом, как Анна Ахматова…
Военкому скажи, чтобы заимку освободил, сам там жить буду. С Нинкой из Серебрянки. Видел ее в Большом с ейным генералом. Вот тридцать лет прошло после школы, а увидел, да так жахнуло, хоть криком кричи. Она тоже пыхнула красными пятнами, во время второго акта выдернул ее смской в фойе и прижал в каморке под лестницей беломраморной. Так ты не поверишь, все вспомнилось! Как на сеновале в 85-ом я открыл ее своим ключом. Первая любовь не ржавеет, Коля, до сих пор помню этот солнечный удар, хоть и осень была глубокая…
Осень, прохладное утро, небо, как будто в тумане… Помнишь инвалида из ДК, который пел ее нам, а мы дураки смеялись, какая нах осень, а вот она уже и на дворе.
Вот так-то, Коля, кто ж думал, что нефть так скакнет.
Валерий Зеленогорский
Igor Brodsky:
Простите меня, люди добрые! Понимающие и богом не наказанные отсутствием чувства юмора. Привыкшие читать не только по необходимости. Любящие литературу с детства и разбирающиеся что к чему и о чём. Приходится писать предисловие. Потому, что за публикацию какого-нибудь очередного «Письма брату» Валерия Зеленогорского меня уже столько раз наказывали админы ФБ, что десять раз подумаешь, прежде чем… Знаю, на что реагируют роботы. Да, могу убрать или заменить «запретное» слово. Иногда — слова. Перестроить фразу, без ущерба для мысли автора, разумеется. Это — редактура. Она допустима. Часто — необходима, вынужденна. Но существует предел. Некоторые вещи делать просто нельзя. Без ведома автора — нельзя! Без предварительного согласования. А как согласуешь с покойником…
Нет такой проблемы там, где нет цензуры. То есть не здесь. Не в соцсети. Нет такой проблемы, где есть суд. Независимый, открытый и состязательный. С равенством сторон. Тут — нет. Тут решит неизвестно кто, и всё. Мы не у себя, мы — на чужой территории частной корпорации и должны подчинятся установленным правилам. На прочитанный пост пишет донос активный дурак (в лучшем случае) или мерзавец (что гораздо чаще), и на твой роток накидывают платок. На месяцок-другой. Или прощаешься с аккаунтом, где всё… Где годами…
Ну, что поделать, выбора-то нет. Пока нет. Да.
Значит, объясню, на всякий случай. Письма брату Коле пишет один малоприятный тип. С говорящей фамилией Пузиков. Из хозяев России он. Из этих. Из верхних. Которые и госчиновники, и менты, и бандиты, и партдеятели, и спецслужбисты. Всё в одном лице. У нас такое сплошь и рядом. Собирательный образ. Они там все собирательные. Собирают и собирают… Никак не насобираются, пока морда не треснет. Валерию Зеленогорскому, можно сказать, даже выдумывать этого Пузикова особо не пришлось. Он их живьём наблюдал. Общался.
Ну, вот. Учитывайте, пожалуйста, от лица какого персонажа речь. И дату.
Кто дочитал — герой! Ещё раз прошу прощения за длинное предисловие. Но когда-то же было надо написать.
Валерий Зеленогорский:
12 октября 2014 г.
Письмо брату.
Николай! Все серьезно, «Брент» по 88 бакинских, это очень плохо. С украинцами (в оригинале — другое слово, презрительное, но обычно в России употребляемое даже в так называемой интеллигентской среде) все пошло не по сценарию, упертые, суки, мы-то думали, что до белых мух им рога обломаем, но сами обломались. Старик Пропердыкин в Сочи сидит, молчит, как Сталин после 22-го июня. Многие люди из-за санкций многое потеряли, теперь в Европу не сунешься, пасут, как бешеных зверей. Я не говорил тебе, мы на Кипре столько бабосов запалили, Красноярск можно было заново построить! Лохи пока не понимают, что скоро плакать будут не по креветкам, скоро макароны, искать будут, как евреи манну небесную.
Сталин нужен, он ведь в Кремле не сидел, ночью по Москве ходил, переодевшись Ворошиловым (это я так горько шучу), слушал, что народ бает. А папа слишком доверился краснобаям, они ему поют, что народ и партия едины, но мы с тобой этот народ знаем, они в 17-ом году царю-батюшке поклоны били, а потом все пожгли и пианины растащили. Делили по справедливости, одному — белые клавиши, а другому — черные, что сыграешь на таком пианино, только марш похоронный.
Расстроен я донельзя, на Киев надо было идти, победителей не судят! Помнишь, как Дрезден разбомбили, Хиросима, Нагасаки, и ничего, все восстановили, даже лучше стало. А теперь взад отыграть сложно, хорьки красногубые теперь загавкают, что просрали Новороссию, конец Русского мира… Им, конечно, по губам можно дать, но вышло некрасиво.
Вчера семьями в кино ходили на Михалкова. Своевременное кино, окаянные дни, Коля, грядут! Где адмирал Врангель, кто на Сиваше вновь поляжет? Никто не хочет, просрали Россию в который раз.
Мы еще не раз вспомним тучные годы, кровавыми слезами поплачем, когда в Конго и Мозамбике окажемся. А никто другой не примет, даже в сраной ******** (одна из в прошлом «братских» стран Европы) нам места не будет. Помнишь Руфину Залмановну по физике, жаль, что тогда ее дочке шершавого под кожу не пристроил, сейчас бы запасной аэродром был бы на ее исторической родине.
Грущу я, Коля, в страшной беде Родина моя, не сплю сутками, все думаю, как Владимир Ильич, как же реорганизовать нам этот Рабкрин…
Дома — нормально, Ленусик прислугу рассчитала, оставила десять человек на три дома, не время сейчас шиковать. А вот Славик оборзел, гоняет на тачиле, учиться не хочет, девки одни на уме. Я не спорю, девки нужны, но и учиться же надобно, языки нужны, вдруг окажемся на чужом берегу, а я только «фак» могу сказать официанту.
А может, все бросить, махнуть к тебе на Оку, пересидеть смутное время? Дом у тебя большой крепкий, всем места хватит, будем рыбу ловить, зверье бить, вернемся, так сказать, к истокам. Я думаю, к зиме нефть до полтинника свалится, я смотрел декабрьские фьючерсы, там полная жопа.
Грустное вышло письмо, братишка, но ничего, мы еще повоюем, где наша не пропадала, а если что, на Оку, будем вместе с народом, как Анна Ахматова…
Военкому скажи, чтобы заимку освободил, сам там жить буду. С Нинкой из Серебрянки. Видел ее в Большом с ейным генералом. Вот тридцать лет прошло после школы, а увидел, да так жахнуло, хоть криком кричи. Она тоже пыхнула красными пятнами, во время второго акта выдернул ее смской в фойе и прижал в каморке под лестницей беломраморной. Так ты не поверишь, все вспомнилось! Как на сеновале в 85-ом я открыл ее своим ключом. Первая любовь не ржавеет, Коля, до сих пор помню этот солнечный удар, хоть и осень была глубокая…
Осень, прохладное утро, небо, как будто в тумане… Помнишь инвалида из ДК, который пел ее нам, а мы дураки смеялись, какая нах осень, а вот она уже и на дворе.
Вот так-то, Коля, кто ж думал, что нефть так скакнет.