«Уз оцень наоборот вы зивёте…»

Простите меня за то, что я был, а вы не были в Японии.

Страна напоминает новый, только что распакованный телевизор. В магазинах именно та музыка, которую я люблю. Страшная жара и духота, но только на улицах. За любой дверью прохладно. Слова: «Нельзя ли подогреть пиво: у моего друга болит горло» – поставили официанта в тупик навсегда. В жизни не видел таких растерянных людей.

Машины – как люди, разные все. Мотоциклы и грузовики красивы сильной мужской красотой, блестя никелем, как пóтом.

Сусичная – это закусочная. Суси – закусочки на блюдечках, но об этом потом.

Когда входишь в гостиницу, во‑первых, всюду двери открываются сами, во‑вторых, все служащие, стоящие, бегущие, идущие, кланяются и говорят: «Good afternoon», и ты говоришь что-то типа: «Экскьюз ми». А когда входишь в кафе, официанты и повара страшно кричат: «Добро пожаловать!» Они криками приветствуют входящего.

Новая страна. Иду и думаю о том, что проиграть войну не главное, главное – кому. Это очень, очень важно – выбирать себе победителя. И после того как вы побеждены, он сам устраняет ваших правителей, его лучшие умы разрабатывают для вас форму правления и образ жизни. Он снабжает вас самым необходимым – и вы начинаете. Конечно, можно быть японцами, но, ей-богу, необязательно. От нации, невзирая на все гордые вопли, мало что зависит. Я видел три вида немцев. ФРГ… ГДР… и СССР…

А когда летишь из Шереметьева во Франкфурт – самолет полный нашими колхозниками в мятых костюмах, шляпах, в платочках, хустынах, вязаных кофтах и восходовских сандалиях на черных мозолях, с отечественной хмуростью и подозрительностью: «Зигфрид, иды-но сюды. Та дэ ж ты сховалась, Эльза?»

Три вида немцев. Три вида корейцев. Два вида армян. Три вида евреев. Как и русские, приезжающие к нам из Парижа, кладущие руку на наши перила после некоторого раздумья.

Но ничего, мы идем своей дорогой. Вернее, мы где-то рядом со своей дорогой. И пытаемся попасть, мучительно целясь. В конце концов, не так важно, что есть в магазинах, хотя это главное. Важно, какие лица у населения. Когда ни одного плачущего, ни одного хмурого за семь дней непрерывных хождений, ни одной драки за много лет – такое количество подозрительно счастливых японских лиц, конечно, раздражает.

Кстати… В Москве, в Одессе появилось много машин, где наши люди сидят справа. Это они… Машины шести и семи лет по двести-триста инрублей, то есть – иных рублей. Один наш купил за семьдесят рублей, выволок на буксире – завелась. Тридцать рублей – отправка до Ильичевска.

Спасибо Горбачеву! Мы там все с циркачами и моряками пили за его здоровье. Только не дай бог ему остановиться. Всем гроб! Мгновенно. Как на лету. Как в драке. Вперед. Сзади мы были. Вперед. Землю раздать. Заводы раздать. Все, что берут, – раздать. Хуже не будет. Хуже не может быть. С бандитами – железной рукой. Честным – свобода. Кто работает, тому свобода. Расти, торгуй, выезжай, приезжай, зарабатывай, строй, вкалывай. Как сказали нашему в Америке: «Я вам плачу десять долларов в час. Хотите – работайте восемь часов, хотите – десять, хотите – двенадцать, ваше дело».

Япония – только повод для тяжелых раздумий. Огромный аквариум на вечерней улице, светящийся, успокаивающий. Рыбы с человеческими лицами. Молчаливые, озабоченные. Здание, опоясанное зеркальными галереями-эскалаторами. Мусорные машины со светящимися сзади транспарантами: «Извините, идет уборка мусора».

Двери в квартирах металлические. Вода в унитаз после спуска заливается через кран сверху, крышка бачка в виде раковины, и ты моешь руки водой, наполняющей бачок. Сзади в номере машины величина мощности двигателя. «Не уверен – не обгоняй…»

Вы просрочили визу. Забыли, прозевали. Клерк извинится, возьмет паспорт сам, обойдет все кабинеты и вернет паспорт с благодарностью. Конечно, это издевательство над советским человеком.

Из тысячи машин в пробке ни одна не заглохла.

Попросили тут наши молодого японца сбегать за водкой.

– Не могу, мне нет восемнадцати.

– А ты скажи, что тебе двадцать.

– Как?.. – и человек впал в глубокую растерянность.

Рассказы бывавших в Японии заканчиваются одинаково: «Э… да что говорить…» Черт! Мосты какие-то километров по пять через залив. Скоростные дороги над головой. А на рынке, э… да что говорить! Крабы, креветки, икра красная подносами по квадратному метру, рыбы свежие во льду, крабы любые. А тут же тележка с крыльями над головой, откидными стульями и котлом. А в котле суп с очень вкусной рисовой лапшой, креветками, устрицами, кальмарами и всем, всем, всем. Японцы едят не избранные места, как мы, а все!

Я это пишу в Одессе, которая приветствует всех приезжих переходящим поносом, бурными отравлениями, и вспоминаю суси: колбаски риса с сырой рыбой, с сырой каракатицей, разными соусами и горячей водочкой саке, к которой быстро привыкаешь. Э-э, да что говорить!

Капитализм отличается от социализма просто: чем сильней жара, тем холодней пиво. У нас с повышением температуры пиво становится теплей, теплей и исчезает при плюс восемнадцати.

К пиву у них полоски пять на пять на сто вяленого минтая, залитого голландским сыром. Кто не ел, может представить, кто не может представить, не надо. Электричка из Токио в Никко на один час сорок превращается в ресторан. Снуют официанты, наливают, ставят, сменяют. За окном зеленый рис переливается, как женский волос. Едешь и думаешь о нас все время. Когда еды много, привыкаешь мгновенно и перестаешь замечать. Никакой благодарности.

Возвращаясь из Йокогамы, мы попали в пробку длиной двенадцать километров. На втором этаже в бетонном желобе на высоте пятидесяти метров (где-то впереди кран упал, что ли?). Мы стояли три часа, сидеть было все тяжелей, под машинами появились первые лужицы, деться некуда, сойти вниз нельзя. А в нашей машине еще две женщины. Я, напевая, двинул в сторону, пристроился за огромным грузовиком якобы посмотреть, где мы стоим. Тут вся колонна и тронулась. А я только приспособился и вижу – мой-то грузовик стоит. Водитель подмигивает мне в боковое зеркало: «Плиз, мистер, плиз».

Сзади огромный хвост, сигналят, и я уже не хочу ничего, только домой, в мат и ругань, где я привык.

«Специарист по юрмору». Да, «юрмор», большой всесоюзный «юрмор».