Ус подох
22 февраля, 2021 12:48 пп
Мэйдэй
Владимир Генин поделился
Борис Хазанов:
Товарищ C.
В ночь на второе марта 1953 года у вождя народов произошёл церебральный инсульт. Больной находился на своей даче в Кунцеве. Охрана обнаружила его лежащим без чувств на софе. Несколько часов спустя объятые страхом академики и профессора медицины констатировали правосторонний паралич конечностей, асимметрию лица и другие признаки острого нарушения кровообращения в бассейне левой средней мозговой артерии, – диагноз, доступный студенту четвёртого курса. Назначена обычная для таких случаев, достаточно осторожная терапия: покой, инъекции сердечно-сосудистых препаратов, кислород, глюкоза. Задача медицины – не подать повода для подозрений, в конце концов только что произошла расправа над «убийцами в белых халатах». Лечение не помогло, больному ничего уже не могло помочь. Причина смерти, наступившей около десяти часов вечера 5 марта, была вполне банальной: две трети населения цивилизованных стран умирает от нарушений сердечного или мозгового кровообращения.
Обитатели лагпункта на северной окраине Унжлага, одного из крупных исправительно-трудовых лагерей Северо-Востока Европейской России, где находился пишущий эти строки, услыхали новость на другой день по радио: репродукторы висели во всех бараках. Гробовым голосом диктор Левитан произнёс: «Товарищ Сталин потерял сознание». К этому времени товарища Сталина уже не существовало. Об этом ещё никто не знал, но все поняли, что он вот-вот отдаст концы. И я мог бы кое-что рассказать о том, как была встречена эта новость. О злобной радости, которая воцарилась в лагере: наконец-то! Эту радость не могла унять даже боязнь стукачей. И я был весьма удивлен, узнав (гораздо позже) о том, что всенародная скорбь не была выдумкой пропаганды, что даже сотни, может быть, тысячи задавленных в толпе, которая рвалась отдать последний долг каннибалу, не помешали проливать слёзы о нём.
В воспоминаниях Михаила Байтальского «Тетради для внуков» (к сожалению, до сих пор полностью не опубликованных) описан такой случай. Мемуарист, проживший бурную жизнь, участник Гражданской войны, комсомолец 20-х годов и, между прочим, автор известной песни «По морям, по волнам», журналист, троцкист, политический заключённый, солдат Отечественной войны, вторично арестованный после войны, реабилитированный при Хрущёве и, наконец, ставший диссидентом-правозащитником, – работал в начале 30-х в «Известиях» под началом Н.И. Бухарина. Однажды он присутствовал при разговоре главного редактора с сотрудником, отвечавшим за фотоматериал. Просматривая снимки, главный сказал: «У вождя мирового пролетариата не может быть такой низкий лоб. Поднять». Возможно, это был один из начальных этапов многолетней, трудной и ответственной работы по созданию великого Портрета – канонической иконографии вождя.
В эти годы или немного позже мой отец брал меня с собой на праздничные демонстрации Первого мая и Седьмого ноября. Я сидел у него на плечах и смотрел во все глаза на трибуну Мавзолея. Там, на очень большом расстоянии, можно было различить посреди соратников – или мне это казалось – фуражку товарища Сталина. Я помню и первые дни войны с Германией, речь Молотова и на двенадцатый день, когда бодрые сводки уже никого не могли обмануть, долгожданный глухой, кишечный голос Сталина, непривычное обращение: «Братья и сестры…»
Только голос: вождь окончательно превратился в собственный портрет. Этот портрет жил своей независимой жизнью. Например, он не старел, появилась лишь лёгкая декоративная проседь в густой шевелюре.
Этот портрет жив по сей день. Независимо от всего, что мало-помалу стало известно о Сталине, что открылось за минувшее полустолетие, миф о великом друге и вожде обновляется, поддерживаемый псевдоисторической литературой, бульварной публицистикой, сказками о коварном убийстве Сталина, тоской по былому величию – глубокой, неизбывной тоской рабов по державным сапогам. Центральный мотив этого мифа, его истинный нерв – победа в Отечественной войне, якобы одержанная благодаря Сталину.
Тот, кто не забыл 9 мая 1945 года в Москве, – в этот день, на рассвете, постучали в окно и крикнули: «Кончилась война!», – тот, у кого этот день, как у меня, всё ещё стоит перед глазами, кто помнит эти счастливые толпы, песни, танцы на улицах, объятья, слёзы, это небывалое и никогда больше не повторившееся чувство, что всё страшное позади, всё прекрасное впереди, – будет, разумеется, возмущён и шокирован всякой попыткой поставить под сомнение мифологию войны и победы. Да и не только тот, кто имел счастье или несчастье жить в те времена.
«Слава народу-победителю!» Много лет эти слова сияли над зданием ЦУМа у входа на Петровку. Нелишне вспомнить и о том, что, не будь того, что свершилось, я и мне подобные были бы сожжены в печах. Страшно подумать, что стало бы со всей страной, если бы не удалось одолеть завоевателя.
Война, докатившаяся до Москвы (вспомним, что к началу декабря сорок первого года передовые части армейской группы вермахта «Центр» находились в 20 километрах от Красной площади), закончилась в Берлине, на Эльбе и в Северной Италии. Война привела к расчленению Третьей империи, дала возможность отхватить изрядный кусок Польши, аннексировать Восточную Пруссию, создать послушные Советскому Союзу режимы в государствах Восточной и Центральной Европы. В конце концов она превратила СССР во вторую великую державу. Кто спорит? Но это был триумф разбитого и обескровленного победителя.
Многие десятилетия война была спасительным якорем пропаганды. Можно было с успехом списывать на войну все долги. Сославшись на военные трудности, оправдывать все ошибки и преступления. Победителей не судят! Между тем цена, которую заплатили за победу над Германией, не уступала цене, которую заплатила Германия за свою агрессию. Спросим себя, чем отличается такая победа от поражения.
Нам говорят, что колоссальные жертвы, принесённые ради победы, оправданы победой, что в конце концов никакая цена не была слишком высокой, жертвы неизбежны, необходимы. Не вернее ли будет сказать, что гибель миллионов людей была нужна по понятиям советского режима и его вождя, не знавшего иных методов решения насущных задач; что жертвы оказались непомерны не только потому, что страна испытала небывалое в её истории нашествие, но и потому, что страной управлял Сталин.
Многие задавались вопросом, почему удалось победить. Среди многих причин – какую считать главной? Я не пытаюсь на него ответить. Да и в двух словах не объяснишь. (На праздновании 60-летия победы не было произнесено ни единого слова о союзниках, о колоссальной материальной помощи, о фронтах в Северной Африке, Италии и во Франции). Вспоминаю давнишний разговор с военным юристом высокого ранга, участником войны. По его мнению, главная причина был та, что военачальники не щадили солдат. Жестокость высшего руководства не знала пределов. Американцы, даже немцы по возможности берегли живую силу. Советские командиры, от высших до низших, знали: невыполнение приказа грозит опалой, трибуналом, смертью. Выигрыш должен быть достигнут ценою любых жертв. Ответ юриста был основан на молчаливом – и, разумеется, спорном – допущении, что другим способом, меньшей ценой одолеть врага бы не удалось. Шапками закидаем! Людские ресурсы России неисчерпаемы. Они, однако, оказались почти исчерпаны. И мы знаем, что последствия демографической катастрофы не изжиты до сих пор.
Вождь, не имевший военного опыта и образования, надел погоны маршала, а затем стал генералиссимусом, полагая, что таким способом он сравняется с Суворовым; на самом деле он оказался в одной компании с генералиссимусом Чан Кайши и диктатором крошечной Доминиканской республики генералиссимусом Трухильо. Он объявил себя «величайшим полководцем всех времён и народов» (буквально так же именовался Адольф: größter Feldherr aller Zeiten). В конце войны газеты именовали его Спасителем с большой буквы: он обожествил себя.
Правитель, облечённый всей полнотой власти, должен нести и всю полноту ответственности. Этот спаситель объяснял неудачи первых военных месяцев эффектом внезапности нападения, и никто не смел возразить, что неожиданность и неподготовленность были самым оглушительным свидетельством его военной и политической несостоятельности. Недолговечная дружба с нацистской Германией была одним из его самых печальных просчётов, не говоря уже о постыдности этой дружбы. Узнав о вторжении, он исчез, и почти две недели никто не знал, где он прячется. Этот полководец ни разу не был на фронте. После битвы под Москвой, в первые месяцы 1942 г., он приказал наступать на всём гигантском фронте от севера до юга, результат был прискорбен. Весной верховный главнокомандующий отдал приказ о новом большом наступлении на Юге; кончилось тем, что вермахт опрокинул Красную армию и на всех парах понёсся по степям к Кавказу и Волге. Во второй раз после трагической осени сорок первого года участь страны повисла на волоске. Неисчислимое множество молодых солдат погибло в последние дни войны в Берлине только потому, что город, заведомо обречённый, лишённый подвоза и задыхающийся в дыму пожаров, надо было взять непременно к 1 мая. Надо было рапортовать вождю, что знамя победы водружено над рейхстагом. Почему именно над рейхстагом? Опустевшая руина, бывший парламент, который в гитлеровском государстве не играл никакой роли, почему он должен был выглядеть как конечный пункт, как символ победы, почему не подлинное сердце нацистского режима – помпезная Имперская канцелярия?
Сова Минервы расправляет крылья на закате. Мы, конечно, не умней и не проницательней наших отцов, но у нас есть то преимущество, что мы пришли позже. И наша оглядка на военное и послевоенное прошлое не может не отличаться от стереотипа, которое пропаганда усвоила трём поколениям советских граждан. Триумф оказался малоотличим от поражения и потому, что ни в малейшей степени не оправдались надежды и ожидания, связанные с победой. Её непосредственным результатом было новое ужесточение режима. Вождь известил свой народ о том, что капиталистическое окружение сохраняется, – это была условная формула, сигнал к возобновлению террора. Растущий, как на дрожжах, аппарат тайной полиции поглощал всё новые отрасли – военные, идеологические и хозяйственные. Как никогда, ощущалась необходимость принудительного труда; органы безопасности гребли рабочую силу из лагерей советских военнопленных и в бывших оккупированных областях; для той же цели был изобретён указ о «расхищении социалистической собственности» – и использован на всю катушку: 25 лет и 5 «по рогам»; поезда с заключенными непрерывно поставляли трудовые контингенты для лагерей. Тотальная пропаганда превзошла все прежние достижения, воспевание вождя, истерический культ приняли характер какого-то массового безумия. Мы спрашиваем себя, когда обозначился закат советской эры. Ответ прозвучит парадоксально: на высоте её торжества. Ещё далеко было до агонии режима, до гниения в семидесятых и восьмидесятых годах, и всё же это было началом конца; призрак мирового господства стал его вестником.
Голо Манн заменил упоминания о Гитлере инициалом Г., чтобы не грязнить этим именем страницы своей «Немецкой истории XIX и XX вв.». В 1953 году, в день, когда стало известно, что товарищ С. провалился в ад, я находился на станции Поеж, конечной остановке лагерной железной дороги, перед платформой стоял состав, в узком окошке вагона для заключённых показалась сопливая физиономия подростка, он заорал: Ус подох! Точно петух прокукарекал рассвет.
Через пятьдесят лет после смерти Иосифа С. мы спрашиваем, что осталось от вождя. Осталась память о победе, которую он приписал себе. Остались сочинения, поражающие убогостью мысли и языка: тринадцать коричневых томов – речи, трактаты о социализме и языкознании, собственноручно написанная или отредактированная биография, похожая на житие. Остались обрывки песен: «О Сталине мудром, родном и любимом», «Сталин – наша слава боевая, Сталин – нашей юности полёт», «Как солнце весенней порою, он землю родную обходит», «Сталинским обильным урожаем ширятся колхозные поля», «Сталинской улыбкою согрета, радуется наша детвора», «Взмыл орёл от гор высоких…». Остались воспоминания о нищете и голоде, о двадцати миллионах расстрелянных, замученных, закопанных на гигантских полях захоронений, погибших на этапах, в концлагерях и ссылках. Осталась толпа слабоумных с морковными знамёнами, с нестареющим портретом на палке. Осталась память о самых страшных десятилетиях российской истории. Остались сапоги.
2005
Мэйдэй
Владимир Генин поделился
Борис Хазанов:
Товарищ C.
В ночь на второе марта 1953 года у вождя народов произошёл церебральный инсульт. Больной находился на своей даче в Кунцеве. Охрана обнаружила его лежащим без чувств на софе. Несколько часов спустя объятые страхом академики и профессора медицины констатировали правосторонний паралич конечностей, асимметрию лица и другие признаки острого нарушения кровообращения в бассейне левой средней мозговой артерии, – диагноз, доступный студенту четвёртого курса. Назначена обычная для таких случаев, достаточно осторожная терапия: покой, инъекции сердечно-сосудистых препаратов, кислород, глюкоза. Задача медицины – не подать повода для подозрений, в конце концов только что произошла расправа над «убийцами в белых халатах». Лечение не помогло, больному ничего уже не могло помочь. Причина смерти, наступившей около десяти часов вечера 5 марта, была вполне банальной: две трети населения цивилизованных стран умирает от нарушений сердечного или мозгового кровообращения.
Обитатели лагпункта на северной окраине Унжлага, одного из крупных исправительно-трудовых лагерей Северо-Востока Европейской России, где находился пишущий эти строки, услыхали новость на другой день по радио: репродукторы висели во всех бараках. Гробовым голосом диктор Левитан произнёс: «Товарищ Сталин потерял сознание». К этому времени товарища Сталина уже не существовало. Об этом ещё никто не знал, но все поняли, что он вот-вот отдаст концы. И я мог бы кое-что рассказать о том, как была встречена эта новость. О злобной радости, которая воцарилась в лагере: наконец-то! Эту радость не могла унять даже боязнь стукачей. И я был весьма удивлен, узнав (гораздо позже) о том, что всенародная скорбь не была выдумкой пропаганды, что даже сотни, может быть, тысячи задавленных в толпе, которая рвалась отдать последний долг каннибалу, не помешали проливать слёзы о нём.
В воспоминаниях Михаила Байтальского «Тетради для внуков» (к сожалению, до сих пор полностью не опубликованных) описан такой случай. Мемуарист, проживший бурную жизнь, участник Гражданской войны, комсомолец 20-х годов и, между прочим, автор известной песни «По морям, по волнам», журналист, троцкист, политический заключённый, солдат Отечественной войны, вторично арестованный после войны, реабилитированный при Хрущёве и, наконец, ставший диссидентом-правозащитником, – работал в начале 30-х в «Известиях» под началом Н.И. Бухарина. Однажды он присутствовал при разговоре главного редактора с сотрудником, отвечавшим за фотоматериал. Просматривая снимки, главный сказал: «У вождя мирового пролетариата не может быть такой низкий лоб. Поднять». Возможно, это был один из начальных этапов многолетней, трудной и ответственной работы по созданию великого Портрета – канонической иконографии вождя.
В эти годы или немного позже мой отец брал меня с собой на праздничные демонстрации Первого мая и Седьмого ноября. Я сидел у него на плечах и смотрел во все глаза на трибуну Мавзолея. Там, на очень большом расстоянии, можно было различить посреди соратников – или мне это казалось – фуражку товарища Сталина. Я помню и первые дни войны с Германией, речь Молотова и на двенадцатый день, когда бодрые сводки уже никого не могли обмануть, долгожданный глухой, кишечный голос Сталина, непривычное обращение: «Братья и сестры…»
Только голос: вождь окончательно превратился в собственный портрет. Этот портрет жил своей независимой жизнью. Например, он не старел, появилась лишь лёгкая декоративная проседь в густой шевелюре.
Этот портрет жив по сей день. Независимо от всего, что мало-помалу стало известно о Сталине, что открылось за минувшее полустолетие, миф о великом друге и вожде обновляется, поддерживаемый псевдоисторической литературой, бульварной публицистикой, сказками о коварном убийстве Сталина, тоской по былому величию – глубокой, неизбывной тоской рабов по державным сапогам. Центральный мотив этого мифа, его истинный нерв – победа в Отечественной войне, якобы одержанная благодаря Сталину.
Тот, кто не забыл 9 мая 1945 года в Москве, – в этот день, на рассвете, постучали в окно и крикнули: «Кончилась война!», – тот, у кого этот день, как у меня, всё ещё стоит перед глазами, кто помнит эти счастливые толпы, песни, танцы на улицах, объятья, слёзы, это небывалое и никогда больше не повторившееся чувство, что всё страшное позади, всё прекрасное впереди, – будет, разумеется, возмущён и шокирован всякой попыткой поставить под сомнение мифологию войны и победы. Да и не только тот, кто имел счастье или несчастье жить в те времена.
«Слава народу-победителю!» Много лет эти слова сияли над зданием ЦУМа у входа на Петровку. Нелишне вспомнить и о том, что, не будь того, что свершилось, я и мне подобные были бы сожжены в печах. Страшно подумать, что стало бы со всей страной, если бы не удалось одолеть завоевателя.
Война, докатившаяся до Москвы (вспомним, что к началу декабря сорок первого года передовые части армейской группы вермахта «Центр» находились в 20 километрах от Красной площади), закончилась в Берлине, на Эльбе и в Северной Италии. Война привела к расчленению Третьей империи, дала возможность отхватить изрядный кусок Польши, аннексировать Восточную Пруссию, создать послушные Советскому Союзу режимы в государствах Восточной и Центральной Европы. В конце концов она превратила СССР во вторую великую державу. Кто спорит? Но это был триумф разбитого и обескровленного победителя.
Многие десятилетия война была спасительным якорем пропаганды. Можно было с успехом списывать на войну все долги. Сославшись на военные трудности, оправдывать все ошибки и преступления. Победителей не судят! Между тем цена, которую заплатили за победу над Германией, не уступала цене, которую заплатила Германия за свою агрессию. Спросим себя, чем отличается такая победа от поражения.
Нам говорят, что колоссальные жертвы, принесённые ради победы, оправданы победой, что в конце концов никакая цена не была слишком высокой, жертвы неизбежны, необходимы. Не вернее ли будет сказать, что гибель миллионов людей была нужна по понятиям советского режима и его вождя, не знавшего иных методов решения насущных задач; что жертвы оказались непомерны не только потому, что страна испытала небывалое в её истории нашествие, но и потому, что страной управлял Сталин.
Многие задавались вопросом, почему удалось победить. Среди многих причин – какую считать главной? Я не пытаюсь на него ответить. Да и в двух словах не объяснишь. (На праздновании 60-летия победы не было произнесено ни единого слова о союзниках, о колоссальной материальной помощи, о фронтах в Северной Африке, Италии и во Франции). Вспоминаю давнишний разговор с военным юристом высокого ранга, участником войны. По его мнению, главная причина был та, что военачальники не щадили солдат. Жестокость высшего руководства не знала пределов. Американцы, даже немцы по возможности берегли живую силу. Советские командиры, от высших до низших, знали: невыполнение приказа грозит опалой, трибуналом, смертью. Выигрыш должен быть достигнут ценою любых жертв. Ответ юриста был основан на молчаливом – и, разумеется, спорном – допущении, что другим способом, меньшей ценой одолеть врага бы не удалось. Шапками закидаем! Людские ресурсы России неисчерпаемы. Они, однако, оказались почти исчерпаны. И мы знаем, что последствия демографической катастрофы не изжиты до сих пор.
Вождь, не имевший военного опыта и образования, надел погоны маршала, а затем стал генералиссимусом, полагая, что таким способом он сравняется с Суворовым; на самом деле он оказался в одной компании с генералиссимусом Чан Кайши и диктатором крошечной Доминиканской республики генералиссимусом Трухильо. Он объявил себя «величайшим полководцем всех времён и народов» (буквально так же именовался Адольф: größter Feldherr aller Zeiten). В конце войны газеты именовали его Спасителем с большой буквы: он обожествил себя.
Правитель, облечённый всей полнотой власти, должен нести и всю полноту ответственности. Этот спаситель объяснял неудачи первых военных месяцев эффектом внезапности нападения, и никто не смел возразить, что неожиданность и неподготовленность были самым оглушительным свидетельством его военной и политической несостоятельности. Недолговечная дружба с нацистской Германией была одним из его самых печальных просчётов, не говоря уже о постыдности этой дружбы. Узнав о вторжении, он исчез, и почти две недели никто не знал, где он прячется. Этот полководец ни разу не был на фронте. После битвы под Москвой, в первые месяцы 1942 г., он приказал наступать на всём гигантском фронте от севера до юга, результат был прискорбен. Весной верховный главнокомандующий отдал приказ о новом большом наступлении на Юге; кончилось тем, что вермахт опрокинул Красную армию и на всех парах понёсся по степям к Кавказу и Волге. Во второй раз после трагической осени сорок первого года участь страны повисла на волоске. Неисчислимое множество молодых солдат погибло в последние дни войны в Берлине только потому, что город, заведомо обречённый, лишённый подвоза и задыхающийся в дыму пожаров, надо было взять непременно к 1 мая. Надо было рапортовать вождю, что знамя победы водружено над рейхстагом. Почему именно над рейхстагом? Опустевшая руина, бывший парламент, который в гитлеровском государстве не играл никакой роли, почему он должен был выглядеть как конечный пункт, как символ победы, почему не подлинное сердце нацистского режима – помпезная Имперская канцелярия?
Сова Минервы расправляет крылья на закате. Мы, конечно, не умней и не проницательней наших отцов, но у нас есть то преимущество, что мы пришли позже. И наша оглядка на военное и послевоенное прошлое не может не отличаться от стереотипа, которое пропаганда усвоила трём поколениям советских граждан. Триумф оказался малоотличим от поражения и потому, что ни в малейшей степени не оправдались надежды и ожидания, связанные с победой. Её непосредственным результатом было новое ужесточение режима. Вождь известил свой народ о том, что капиталистическое окружение сохраняется, – это была условная формула, сигнал к возобновлению террора. Растущий, как на дрожжах, аппарат тайной полиции поглощал всё новые отрасли – военные, идеологические и хозяйственные. Как никогда, ощущалась необходимость принудительного труда; органы безопасности гребли рабочую силу из лагерей советских военнопленных и в бывших оккупированных областях; для той же цели был изобретён указ о «расхищении социалистической собственности» – и использован на всю катушку: 25 лет и 5 «по рогам»; поезда с заключенными непрерывно поставляли трудовые контингенты для лагерей. Тотальная пропаганда превзошла все прежние достижения, воспевание вождя, истерический культ приняли характер какого-то массового безумия. Мы спрашиваем себя, когда обозначился закат советской эры. Ответ прозвучит парадоксально: на высоте её торжества. Ещё далеко было до агонии режима, до гниения в семидесятых и восьмидесятых годах, и всё же это было началом конца; призрак мирового господства стал его вестником.
Голо Манн заменил упоминания о Гитлере инициалом Г., чтобы не грязнить этим именем страницы своей «Немецкой истории XIX и XX вв.». В 1953 году, в день, когда стало известно, что товарищ С. провалился в ад, я находился на станции Поеж, конечной остановке лагерной железной дороги, перед платформой стоял состав, в узком окошке вагона для заключённых показалась сопливая физиономия подростка, он заорал: Ус подох! Точно петух прокукарекал рассвет.
Через пятьдесят лет после смерти Иосифа С. мы спрашиваем, что осталось от вождя. Осталась память о победе, которую он приписал себе. Остались сочинения, поражающие убогостью мысли и языка: тринадцать коричневых томов – речи, трактаты о социализме и языкознании, собственноручно написанная или отредактированная биография, похожая на житие. Остались обрывки песен: «О Сталине мудром, родном и любимом», «Сталин – наша слава боевая, Сталин – нашей юности полёт», «Как солнце весенней порою, он землю родную обходит», «Сталинским обильным урожаем ширятся колхозные поля», «Сталинской улыбкою согрета, радуется наша детвора», «Взмыл орёл от гор высоких…». Остались воспоминания о нищете и голоде, о двадцати миллионах расстрелянных, замученных, закопанных на гигантских полях захоронений, погибших на этапах, в концлагерях и ссылках. Осталась толпа слабоумных с морковными знамёнами, с нестареющим портретом на палке. Осталась память о самых страшных десятилетиях российской истории. Остались сапоги.
2005