Учить язык и красить заборы
16 января, 2021 10:06 дп
Лена Пчёлкина
Лена Пчелкина:
Воспоминания подкинули еще один старый рассказ.
Пацуев и Малкин (почти Пакин и Ракукин).
Часть первая. Филармония.
Рассказ о том, как нас с Серегой выгнали из театра, собственно, поставил финальную точку на попытке нас облагородить — вместе или по отдельности. Но до этого тоже было несколько прекрасных моментов, которыми я бы хотела с вами поделиться.
Местом действия, опять же, стал Санкт-Петербург. Мы там оказались на именитой российской телевизионной премии, церемония вручения которой, проходила в Михайловском дворце.
Прилетели мы на несколько дней втроем — супружеская пара наших друзей и я. Молодая жена очень хотела разнообразить нашу выпивку и, с этой целью, были приобретены билеты в Филармонию. Мы с главой семьи, как особые ценители классики, были, мягко скажем, не в восторге, но покорились судьбе. По дороге из гостиницы в Филармонию (это примерно метров 300) мы обследовали каждый бар, и поэтому, собственно, уже были готовы к восприятию прекрасного. А город Санкт-Петербург жил своей жизнью, готовясь к какому-то большому государственному приему, то ли к очередному экономическому форуму, то ли еще к какому-то диковинному собранию, имеющему международный статус. Всем было строго-настрого наказано учить язык и красить заборы. Поэтому, буквально, в каждой подворотне, из-за свежеокрашенной ограды, к нам обращались по-английски даже бомжи. По началу нас это не очень удивляло, так как виски на всех языках звучало, примерно, одинаково. И вот мы оказались в фойе Филармонии, где старушка –божий одуван с жабо и в камее, поинтересовалась:
— Can I help you?
— It will be very helpful if you show where you got the bar, — автоматически ответил мой друг.
Разговор, собственно иссяк, так и не начавшись. Отвечаю, что она поняла только слово bar. Но этого оказалось вполне достаточно. Маска радушия моментально слетела с лица старушки и она с брезгливым недоумением спросила:
— А билеты у тебя есть? И, после тщательного изучения последних, тыкнула пальцем в какую-то сторону. Я хотела вякнуть, что пальцем показывать ни разу не гламурно, но посмотрев на камею ( а именно из камней такого масштаба выкладывалась древне-римская дорога), прикусила язык.
Бармен тоже хотел помочь нам по-английски, моментально понял слово “виски”, и отложил грамматику Натальи Бонк до лучших времен.
Усевшись за дальний столик , мы принялись изучать программу. Люди в буфете сидели подготовленные — почти с нотами (по крайней мере папками), как в фильме “Ширли-Мырли”. Давали фортепьянные пьесы Прокофьева силами мировой знаменитости и под аккомпанимент симфонического оркестра.
Мой товарищ, будучи точно информированным, что я ходила на один урок Музлитературы, поинтересовался, много ли их этих пьес и очень ли они громкие. Я ответила, что это, конечно, лучше Шнитке, но оркестр дело знает, и, наверняка, будет громко. В этот момент к нам подошел бармен со своим:
— Anything else I can do for you?
Товарищ мой не стал словословить на иностранном, забрал у меня фляжку, которую мы успели опустошить и попросил ее наполнить. Бармен поинтересовался, как это будет по-английски. Мы его заверили, что вряд ли ему это пригодится в рамках грядущего мероприятия. Жене моего приятеля было за нас стыдно.
Места у нас были подлые — близко к сцене и не у прохода. Выход закрывал собой курпулентный меломан с нотами. План эвакуации отсутствовал. Пианист (мировая знаменитость) заиграл, оркестр грянул. Не знаю, любите ли вы классическую музыку, но, по-моему, фортепьянные пьесы Прокофьева — не самый большой хит нашей с вами современности. То же самое я заметила и на лице пианиста. Не знаю, почему он выбрал Прокофьева, возможно его заставили. И, в конечном счете, оркестр вдруг замолчал, а музыкант стал играть соло, по мне, так что-то не совсем из Прокофьева. В зале зашелестели нотами, крупный сосед-меломан был возмущен, что произведения нет в программе.
Я, как мне показалось, шепнула соседу, что это Рахманинов, но вышло очень громко и именно в паузе. И все на меня зацыкали — сиди дура, написано Прокофьев, значит его и играют. И только два человека одарили меня взглядами, но с разными эмоциями: пианист со сцены — с интересом, а мой товарищ — с немым изумлением. Это был действительно редкий случай, когда артист поменял программу по ходу выступления. Со второй части мы ушли. Excuse (пользуясь терминологией местных барменов) был убедительным.
— Сами не знают, что играют, и публику вводят в заблуждение, вот толстяка, твоего соседа огорчили, — ворчал мой товарищ, когда мы решали, куда двинуться дальше…
Я предложила продолжить изучение английского…
to be continued…
Лена Пчёлкина
Лена Пчелкина:
Воспоминания подкинули еще один старый рассказ.
Пацуев и Малкин (почти Пакин и Ракукин).
Часть первая. Филармония.
Рассказ о том, как нас с Серегой выгнали из театра, собственно, поставил финальную точку на попытке нас облагородить — вместе или по отдельности. Но до этого тоже было несколько прекрасных моментов, которыми я бы хотела с вами поделиться.
Местом действия, опять же, стал Санкт-Петербург. Мы там оказались на именитой российской телевизионной премии, церемония вручения которой, проходила в Михайловском дворце.
Прилетели мы на несколько дней втроем — супружеская пара наших друзей и я. Молодая жена очень хотела разнообразить нашу выпивку и, с этой целью, были приобретены билеты в Филармонию. Мы с главой семьи, как особые ценители классики, были, мягко скажем, не в восторге, но покорились судьбе. По дороге из гостиницы в Филармонию (это примерно метров 300) мы обследовали каждый бар, и поэтому, собственно, уже были готовы к восприятию прекрасного. А город Санкт-Петербург жил своей жизнью, готовясь к какому-то большому государственному приему, то ли к очередному экономическому форуму, то ли еще к какому-то диковинному собранию, имеющему международный статус. Всем было строго-настрого наказано учить язык и красить заборы. Поэтому, буквально, в каждой подворотне, из-за свежеокрашенной ограды, к нам обращались по-английски даже бомжи. По началу нас это не очень удивляло, так как виски на всех языках звучало, примерно, одинаково. И вот мы оказались в фойе Филармонии, где старушка –божий одуван с жабо и в камее, поинтересовалась:
— Can I help you?
— It will be very helpful if you show where you got the bar, — автоматически ответил мой друг.
Разговор, собственно иссяк, так и не начавшись. Отвечаю, что она поняла только слово bar. Но этого оказалось вполне достаточно. Маска радушия моментально слетела с лица старушки и она с брезгливым недоумением спросила:
— А билеты у тебя есть? И, после тщательного изучения последних, тыкнула пальцем в какую-то сторону. Я хотела вякнуть, что пальцем показывать ни разу не гламурно, но посмотрев на камею ( а именно из камней такого масштаба выкладывалась древне-римская дорога), прикусила язык.
Бармен тоже хотел помочь нам по-английски, моментально понял слово “виски”, и отложил грамматику Натальи Бонк до лучших времен.
Усевшись за дальний столик , мы принялись изучать программу. Люди в буфете сидели подготовленные — почти с нотами (по крайней мере папками), как в фильме “Ширли-Мырли”. Давали фортепьянные пьесы Прокофьева силами мировой знаменитости и под аккомпанимент симфонического оркестра.
Мой товарищ, будучи точно информированным, что я ходила на один урок Музлитературы, поинтересовался, много ли их этих пьес и очень ли они громкие. Я ответила, что это, конечно, лучше Шнитке, но оркестр дело знает, и, наверняка, будет громко. В этот момент к нам подошел бармен со своим:
— Anything else I can do for you?
Товарищ мой не стал словословить на иностранном, забрал у меня фляжку, которую мы успели опустошить и попросил ее наполнить. Бармен поинтересовался, как это будет по-английски. Мы его заверили, что вряд ли ему это пригодится в рамках грядущего мероприятия. Жене моего приятеля было за нас стыдно.
Места у нас были подлые — близко к сцене и не у прохода. Выход закрывал собой курпулентный меломан с нотами. План эвакуации отсутствовал. Пианист (мировая знаменитость) заиграл, оркестр грянул. Не знаю, любите ли вы классическую музыку, но, по-моему, фортепьянные пьесы Прокофьева — не самый большой хит нашей с вами современности. То же самое я заметила и на лице пианиста. Не знаю, почему он выбрал Прокофьева, возможно его заставили. И, в конечном счете, оркестр вдруг замолчал, а музыкант стал играть соло, по мне, так что-то не совсем из Прокофьева. В зале зашелестели нотами, крупный сосед-меломан был возмущен, что произведения нет в программе.
Я, как мне показалось, шепнула соседу, что это Рахманинов, но вышло очень громко и именно в паузе. И все на меня зацыкали — сиди дура, написано Прокофьев, значит его и играют. И только два человека одарили меня взглядами, но с разными эмоциями: пианист со сцены — с интересом, а мой товарищ — с немым изумлением. Это был действительно редкий случай, когда артист поменял программу по ходу выступления. Со второй части мы ушли. Excuse (пользуясь терминологией местных барменов) был убедительным.
— Сами не знают, что играют, и публику вводят в заблуждение, вот толстяка, твоего соседа огорчили, — ворчал мой товарищ, когда мы решали, куда двинуться дальше…
Я предложила продолжить изучение английского…
to be continued…