«у некоторых головы с посадочного места отскакивают…»
27 июля, 2016 1:52 пп
PHIL SUZEMKA
PHIL SUZEMKA:
СУИЦИД. Часть Вторая.
(часть первая здесь)
Всё ж когда-то в жизни случается, вот и у нас случилось прямо, когда не ждали. «Тормозите, сволочи! Зря вас, что ли, там сразу четыре человека одной машиной рулят?!» — сказал Валерка, на всякий случай доставая штык.
Я — по сцеплению, Серёга — по тормозам, Генка — коробку в нейтраль, встали как вкопанные. Вышли: точно — нету будки! Голая рама, колёса да кабина. И так как-то неприятно всем стало!.. Особенно, когда Валера спросил про то, что и так у всех на душе было. «Это, интересно, только у меня такое ощущение, — спросил Валера, — что мы Трубе сейчас суицид устроили? Или это у всех такое ощущение?..»
***
…Будка лежала на поле недалеко от Княгинино. От дороги она, крутясь, что было понятно по вмятинам, пролетела метров двадцать, если не больше. И, постуканная со всех сторон, лежала теперь дверкой к земле.
— Труба! — позвал Валера, царапая по будке штыком. — Труба, ты живой, не?..
Он тревожно оглядел всех.
— Даже если живой, то не сильно, — предположил Луба. — Он же не космонавт так кувыркаться!
— Надо срочно будку переворачивать, может ещё гипсом обойдётся! — крикнул Генка и стал размахивать «Приветом с Ялты», показывая, куда кому становиться.
С третьего «твоего-матя» будка легла на основание. Дверь качнулась на петлях и, скрипя, распахнулась. Трубы в будке не было…
***
…Конечно, по уму, надо было тому шофёру новую машину у директора пекарни требовать, а не всякую херню на ней менять. И, опять же, вот не скажу, что там с тормозами (тормозил-то у нас Серёга), а от себя, как человек, отвечавший в ту ночь за сцепление, скажу: лично я б сцепление поменял. А Генка на коробку жаловался: её, говорит, всю перебирать надо, там ни один синхронизатор не работает, первичный вал стучит и вилка раздолбанная. Да и рулевые тяги никуда (это уже мы втроём с Серёгой и Лубой потом вспоминали).
Но шофёр, менял не то, что надо, а то, что удавалось выбить. На нашу беду выбил он стремянки, которыми будка к раме крепится. Старые скинул, новые поставил, гайки наживил, а тут и рабочий день кончился. Поэтому гайки он затягивать не стал, решил утром затянуть. Конечно, гайки развинтились, вот будка и слетела! Даже удивительно, как мы столько проехали! И вообще: на наших колдобинах не то, что будки — у некоторых головы с посадочного места отскакивают, если не крепко не затянутые!
Но и это не всё! Оказывается, шофёр ещё задумал масло в движке менять. Старое он слил в ведро и уволок домой, чтоб забор красить. А в двигатель веретёнку запустил: промыть и уже потом новое масло заливать. Если б мы знали, мы б, может, и не поехали б никуда. Веретёнка — она ж как вода, её только в гидроусилители льют. А тут вон как вышло…
…В общем, с километр или чуть больше двигатель просто стучал, а когда фары уже выхватили из темноты знак «Хутор», его заклинило. «Газон» встал посреди дороги, как упрямая корова в воротах. Ни туда, ни сюда.
***
…Когда выяснилось, что Трубы в будке нет, Шкалик неуверенно предложил:
— Может, ещё поездим поищем?
— Где его искать? — резонно спросил Валера. — В нашей области три Франции помещаются. Так и будем до утра по всем трём ездить?
Ездить до утра по трём Франциям никому не упиралось. А когда заклинило движок, варианты действий сократились вообще до минимума.
— Я так думаю, надо каждому себе до хаты подаваться, — сказал Валера. — И лучше тихо, шоб не заметили. Завтра к обеду собираемся на центре, возле пивной, может, люди за Трубу слыхали. Вы как?
А как мы?! Деваться ж некуда! Ну и побрели к Хутору, как восемь хомо-сап, прости господи. Менты, что тогда на посту выпивали, потом смеялись: мы, говорят, как увидели, что вы пешком идёте, ну, думаем, это точно у хлопцев что-то неладное с той хлебовозкой случилось, не иначе!..
***
— Повестка — дело тёмное, — задумался Шкалик. — Могут и там найти. С другой стороны, либо тут сидеть, либо там бегать. Во и не поймёшь, где лучше…
Повестки в армию были у всех. Ждать оставалось недолго. Но, пока туда-сюда, нас всех могли посадить за убийство Трубы. Именно это и имел в виду Шкалик, говоря «либо тут сидеть, либо там бегать».
…На Хуторе сведений о Трубе не было никаких. К обеду мы собрались у пивной, но и там никто ничего о нём не слышал. Только отец Герасим, выпивши, собрал вокруг себя бабок и как-то некстати завёл с ними волынку про блудного сына. Про Трубу, понятно, ничего не сказал, а сама история нам не понравилась.
Там, вроде, тоже хлопец гулял где-то, а потом вернулся. И такое началось! Не знали куда посадить, не знали чем накормить, а батька по такому случаю даже зарезал какого-то «упитанного телятю», чтоб хлопца угостить. Вот брехня на брехне, честное слово! Непонятно даже, как бабки в такое верят: сами ж своих детей всю жизнь ухватами гоняют, а сами верят!
Такой встречи, как отец Герасим рассказывал, Труба б от своих родителей век бы не дождался. Мамка с батькой у него были люди суровые и детей воспитывали как положено, то есть, строго говоря, били их с утра до ночи чем попало до полного приведения в послушание.
Существовало, правда, одно совпадение (насчёт «упитанного теляти»), да и то случайное: батька Трубы, действительно, на той неделе зарезал тёлку. Однако, судя по тому, как он теперь пил, да и вообще — судя по его морде — батька легко мог бы зарезать и блудного Трубу, попадись тот под родительскую руку. Но упитанный телятя Труба, как уже отмечалось, никому нигде второй день не попадался и вообще о нём никто ничего второй день не слыхал.
— Значит, так! — предложил Луба. — Ещё сутки ждём, потом идём к ментам сдаваться. А те уже пускай решают, куда нас — в тюрьму или в армию. Лично я за тюрьму, потому, что тюрьма ближе к Хутору. Либо в Клинцах будем сидеть, либо в Сураже, либо в Стародубе. Отовсюду до хаты за день добраться можно. А в армии могут и за Колыму загнать. Да и за хорошее поведение с той армии раньше срока не выйдешь.
Все согласились. Только весна в тот год была такая хорошая, что совершенно не хотелось ни в тюрьму, ни в армию…
***
…У нас на Хуторе бабки на лавках сидят вроде как ни при чём. Вроде как просто сидят, семечки лузгают и никакой политики. А на самом деле — сплошная политика: кто кого топором прибил, кто развёлся, что вчера в Америке сказали — ничего от них не скроется. И всякая новость как пожар в смысле распространения.
Авдеевна так однажды подсела на лавку к Зубатихе, а там ещё две бабки околачивались. Авдеевна говорит: «В Америке сказали, шо в нашем районе спички кончаются». Ну и всё! Район на неделю без огня остался! — бабки все спички за полдня из магазинов выгребли.
Пришлось нашему райкому на спичечную фабрику в Злынку звонить, чтоб подвезли. Те тоже в позицию встали: не глумите, говорят, по нашим расчётам у вас спичек на два года вперёд, а мы сейчас БАМ обеспечиваем и никаких запасов не осталось.
Наш первый секретарь ихнему первому секретарю тогда, конечно, сказал, всё, что думал. Вы, говорит, там не умничайте. Дело политическое. Ваши спички один хрен не горят, а нам населению видимость в магазинах создать надо. Не пришлёте спичек, мы через ваших старух слух запустим, что у вас в Злынке сахар заканчивается. Потом полюбуемся, как вы на бюро обкома отдуваться будете.
В общем, бабки у нас подкованные. Про что не спроси — всё знают. Даже про то, что у Брежнева дома кран с водкой есть, и то как-то вызнали! Правда, на что вообще похож кран, мало кто из них представлял, но то, что с того крана у Брежнева водка через край текёт — на это у бабок точная информация имелась. Только сегодня Брежнев после работы этот кран себе поставил — а завтра они уже в курсе! Как КГБ не билось, как ни лютовало с диссидентами, а кран от бабок скрыть так и не вышло! Поэтому прислушиваться к ним надо обязательно. Всегда что-то новое узнаешь!
Да и по-любому, незамеченным мимо них не пройдёшь. Кто сказал, что к старости зрение падает?! — наши бабки через лес любого кабана насквозь видят, не то что людей! Я думаю, дай им подзорную трубу, так они тебе через пять минут расскажут, что в Японии делается, а не то, что там… Короче, крепкие они. Если за жизнь хоть две строчки и прочитали, то и те — на облигациях пятьдесят третьего года. У волков таких глаз поискать, как у наших бабок!
Поэтому подходишь к ним всегда тихо, смотришь прямо, а метров за пятнадцать-двадцать уже надо здороваться. Причём, здороваешься ты первый, а уже потом они подхватываются. Не зря ж нас родители смертным боем лупили, чтоб мы старших уважали!
Вежливость есть вежливость. На Хуторе она вообще в ходу: сближаются, к примеру, за огородами две группы — ну, скажем, хлопцы с Четырнадцати Лет Октября и хлопцы с Некрасова. Тут сразу ясно — надо друг другу морды бить. Вот даже и не хочется тебе, а надо, потому, что — вежливость и всё такое. Или, допустим, дядька пьяный в луже лежит. Хочешь — не хочешь, а пару раз пнуть придётся. Потому, что обычай — он в крови. У дядьки в том числе.
Так же и с бабками.
…Мы шли из леса. Хотели было посидеть, выпить, а не сложилось. Не то настроение. Шкалик даже на гитаре ничего не спел. Хорошая, между прочим, гитара у Шкалика — Кокоревской мебельной фабрики: они с той фанеры, которую на тумбочки забраковали, уже лет двадцать гитары делают. И пока никто не жаловался. Такой гитарой по голове дать — ни в жизнь не догадаешься, что фанера бракованная!
Но я не про гитару, я про старух. Взглядами они нас вели ещё от опушки. А метров за пятьдесят разом притихли. То есть, получается, ждали.
— Здоровте, бабушки! — разом поклонились мы, определив правильную дистанцию.
— Здоровте, хлопчики! — хором откликнулись старухи и обратно вцепились в семечки.
Мы было решили, что здоровканьем всё и кончилось, но боевой расчёт бабок выдал новый, оглушительный залп:
— Ну, и када вас заберуть-то вже усех, наконец, а?
Мы онемели. Шкалик от неожиданности аж гитару в лужу упустил.
— Куда заберут-то, бабушки? — очнулся Луба и все замерли.
А Серёга уточнил:
— В тюрьму, что ли?
— С откудова ж это в тюрьму? — удивились бабки. — В армию ж!
— Твою, о то, мать! — выдохнули мы, а Валера, тыча в «Привет с Ялты», сказал Генке, — доставай, шо там у тебя осталось, а то сил никаких нема, правда…
— Стоп! — сказал Луба. — А это идея! Сейчас пройдём мимо всех лавок Хутора и со всеми старухами поздороваемся. Если на всех лавках бабки не в курсе, значит, точно никаких сведений о Трубе ни у кого нету. Ну, а тогда… Тогда — не знаю…
— Тогда в ментовку, — решительно сказал Генка. — Лучше пять годов за неумышленное отсидеть, чем всю жизнь мимо лавок с бабками шляться.
***
Менты послали на хрен. Если, говорят, так сильно надо, идите в прокуратуру сдавайтесь. Там тоже следователь есть. Он, правда, сейчас в деревне сарай тестю перекрывает, но как перекроет, пускай и расследует, кого вы там убили, или не убили, или хрен вас знает. А у нас, говорят, и своих дел выше крыши. Даже не думайте!
В общем, дальше крыльца не пустили. Так и выгнали. Валера обиделся, сказал, что домой пойдёт. А мы решили перед прокуратурой в школьном саду ещё выпить.
***
…Я когда те дни вспоминаю, всегда наш сад перед собой вижу. Обычно народ туда ближе к осени подтягивался. Это чтоб можно было яблоками или сливами закусить. А мне, наоборот, нравилось, когда ещё ничего не выросло, а всё только цветёт. Вообще, на Хуторе в это время красиво. Из-за каждого забора — то черёмуха, то сирень, то яблоневый цвет. Но в школьном саду красивее всего.
Какой-то купец посадил его перед самой революцией. Деревья да кусты отовсюду свозил. Чего там только не было! — яблоки, груши, малинник, вишни… Потом одичало всё, конечно, заросло. Яблоки маленькие стали, вишня вообще куда-то делась, но каждую весну вместе со всем Хутором сад оживал и начинал цвести. И летели тогда по ветру разноцветные лепестки, устилая всё вокруг прозрачным лёгким кружевом.
***
…Я говорю, ох, как летели эти разноцветные лепестки, как облетало это лёгкое кружево с морды Трубы, пока мы лупили его от радости, что Труба живой.
— Ну, хорош уже, а то точно убьёте! — взмолился Труба, в очередной раз получив в глаз. — Мне ж ещё батька встречу устроит! Вот где б выжить!
Тут мы опомнились и вместо битья стали его, наконец, обнимать.
— Значит, не идём в прокуратуру? — бегая от одного к другому, спрашивал Шкалик.
— Да отстань ты с прокуратурой теперь! Труба живой! — отвечали мы Шкалику. — Главное, как мы тебя, Труба не растоптали?! Лежит, его под лепестками и не видно почти! Ох бы, ещё раз тебе в глаз закатить! Ну-ка, дай обниму!
О Трубу, спящего под крыжовником, споткнулся Генка, когда мы шли по саду, выбирая место, где сесть. Падая, он чуть не сломал вторую руку.
— Ты шо тут делаешь, мужик?! — возмущённо заорал Генка и тут мы увидели, как из-под куста вылезает Труба, начисто списанный нами в покойники.
Собственно, и по морде-то он получил в основном потому, что мы не сразу поверили в то, что Труба воскрес. Знаем, бывало уже! До войны на том краю, говорят, гармонист один помер. Его закопали вместе с гармошкой, а хлопцы решили ночью гармошку выкопать, чтоб продать.
Не знаю, уж как там вышло, но когда покойник прямо в гробу «Три Танкиста» заиграл, так два танкиста сразу же вместо него на тот свет двинули, а третий на всю жизнь таким заикой остался, что потом его даже немцы допрашивать отказывались.
А гармонист из могилки выполз и пошёл по улицам «Катюшу» наяривать. Как положено, во всём новом. Сперва танцы одним своим видом разогнал, потом сторожа сельсовета с насиженного места сдуло. Старики рассказывают, считай, пол-Хутора тогда с перепугу чуть богу душу не отдало, пока не догадались гармониста этого осиновым колом по голове проверить.
Вот с того и Луба на всякий случай Трубе в бубен выписал. Исключительно для проверки, просто посмотреть, как тот отреагирует. А когда Труба заорал и стало ясно, что он и в самом деле живой, тут уже мы все на радостях к Лубе присоединились и минут пять, наверное, успокоиться не могли.
— Значит, так, — сказал Генка, заглянув в корзинку. — Беги-ка, ты, Шкалик, к Валерке: во-первых, скажи, что тюрьма отменяется, а, во-вторых, бери у него самогонку. Валеркина мамка на той неделе гнала, они ещё не могли всё выпить. И сала с хлебом прихвати.
Шкалик умчался, а мы, усевшись в кружок и поочерёдно прикладывая к морде Трубы пятаки, задали ему главный вопрос:
— Ну, и куда ты делся тогда?
— Это вы куда делись?! — обиженно спросил Труба в свою очередь. — Я-то понятно куда. Я с будки выпал.
— То мы и без тебя догадались, что ты с будки выпал! Где конкретно выпал-то?
— Дак во дворе прямо! Вы ж когда через жениха переехали, будка грюкнула, дверка распахнулась, я и выпал. Вы ж меня даже закрыть не догадались. Я, главное, встаю, гляжу, машина по жениху проехала и делась куда-то…
— Погоди-погоди! — хором перебили Трубу молчавшие уже третий день Сяся и Цаца. — Через какого ещё, твою мать, жениха?
— Через невестиного, через какого ещё?! — удивился Труба.
Все умолкли, глядя друг на друга. Потом, что-то припоминая, Луба сказал:
— А кто это тогда такой умный решил, будто мы через бревно переехали?
— Дак он и был как бревно, жених этот, — отозвался Труба. — И даже, может, хуже, чем бревно. Бревно б, может, догадалось бы откатиться, а этот вообще не кукарекал.
— Да… — мрачно сказал Луба. — Рано мы решили Валерку обрадовать. Как-то хреново у нас с отдыхом: если не один покойник, так другой обязательно…
— И шо, сильно мы его переехали? — взволновался Серёга.
— Не! Не сильно. Передним колесом по ногам. Он сперва хотел встать, да не получилось.
— Так он живой, что ли? — с надеждой спросил Сяся.
— Живой, а чего ему сделается! — удивился Труба.
— Одни только ноги переломатые? — встрял Цаца.
— Какой — переломатые?! — отмахнулся Труба. — Что ему с переднего колеса будет, этот ж не танком переехать! Потом протрезвел, в хату ушёл. Только наутро жалел, что костюм грязный. Ну, я уже не стал рассказывать, как по нему гости на грузовике катались, он бы точно обиделся…
…Два дня наглый Труба гудел на свадьбе. Ему-то что — он же «со стороны невесты» был, какие к нему претензии! На третий день вернулся на попутке на Хутор и по привычке приполз отсыпаться в школьный сад, куда все обычно сползались, вне зависимости от школьного возраста.
— Всё хорошо, шо иногда нормально кончается, — подвёл итог Генка. — А вон и Шкалик идёт. Только один почему-то. Похоже, Валерку мамка не отпустила.
Шкалик быстрыми шагами вошёл в круг и резко сел на землю.
— Ну, и где, интересно, наш самогон? — спросил его Луба. — И с чего ты, спрашивается, в одного пришёл?
Шкалик обвёл всех мутным взглядом и убитым голосом произнёс:
— Валерка застрелился…
***
…Меня забрали в армию четвёртого мая. Со мной в одной команде ушёл Генка, которому за день до этого сняли гипс. После нас загребли Трубу.
А ещё через неделю Луба со Шкаликом ограбили магазин, где оба напились и быстро заснули. Поскольку это была уже не первая их выходка, то и загудели они, как и хотели, не в армию, а в тюрьму. Луба сидел в Сураже, а Шкалик в Стародубе, как, собственно, Луба и предсказывал.
Серёга Масленников попал на флот. Несмотря на все три Франции, моря у нас нету, поэтому служить Серёге пришлось далеко от Хутора. Говорит, поначалу расстроился. К тому же, получалось не два года, а целых три. Но потом, хорошенько подумав, Серёга решил, что так, может, даже и лучше: не век же ему из одного приключения в другое скакать!
Сяся с Цацей, отслужив, устроились работать в Сельхозтехнику, где народ замучился их путать — вечно забывали, который Сяся, а который — Цаца. А обоих Сашками звать — совсем их не отличишь. Но они к этому делу привычные с детства, поэтому Сяся легко откликается на Цацу, а Цаца — на Сясю.
Ну, что ещё? — да всё, наверное. В Севске я после нашей поездки больше ни разу не был. И вообще стараюсь без спроса на чужие свадьбы не соваться. Так оно как-то спокойней выходит.
Если же говорить о том, что во всей той истории было хорошего, то я б сразу два момента отметил.
Во-первых, пекарня получила себе новую машину и по ночам теперь держит её в закрытом гараже. А, во-вторых, я совсем перестал бояться за Валерку. Честно говоря, про суицид у меня уже и раньше сильные сомнения возникали. Ну а как? — то штыком по ремню, то вешаться среди поля! Куда это?!
А когда Валерка застрелился из двустволки, но опять промазал и только оглох на левое ухо, тут я уже окончательно успокоился и ни в какой суицид с тех пор больше не верю. Хватит! В гробу я этот суицид видел!
иллюстрации: Анжела Джерих & Валентин Губарев
PHIL SUZEMKA
PHIL SUZEMKA:
СУИЦИД. Часть Вторая.
(часть первая здесь)
Всё ж когда-то в жизни случается, вот и у нас случилось прямо, когда не ждали. «Тормозите, сволочи! Зря вас, что ли, там сразу четыре человека одной машиной рулят?!» — сказал Валерка, на всякий случай доставая штык.
Я — по сцеплению, Серёга — по тормозам, Генка — коробку в нейтраль, встали как вкопанные. Вышли: точно — нету будки! Голая рама, колёса да кабина. И так как-то неприятно всем стало!.. Особенно, когда Валера спросил про то, что и так у всех на душе было. «Это, интересно, только у меня такое ощущение, — спросил Валера, — что мы Трубе сейчас суицид устроили? Или это у всех такое ощущение?..»
***
…Будка лежала на поле недалеко от Княгинино. От дороги она, крутясь, что было понятно по вмятинам, пролетела метров двадцать, если не больше. И, постуканная со всех сторон, лежала теперь дверкой к земле.
— Труба! — позвал Валера, царапая по будке штыком. — Труба, ты живой, не?..
Он тревожно оглядел всех.
— Даже если живой, то не сильно, — предположил Луба. — Он же не космонавт так кувыркаться!
— Надо срочно будку переворачивать, может ещё гипсом обойдётся! — крикнул Генка и стал размахивать «Приветом с Ялты», показывая, куда кому становиться.
С третьего «твоего-матя» будка легла на основание. Дверь качнулась на петлях и, скрипя, распахнулась. Трубы в будке не было…
***
…Конечно, по уму, надо было тому шофёру новую машину у директора пекарни требовать, а не всякую херню на ней менять. И, опять же, вот не скажу, что там с тормозами (тормозил-то у нас Серёга), а от себя, как человек, отвечавший в ту ночь за сцепление, скажу: лично я б сцепление поменял. А Генка на коробку жаловался: её, говорит, всю перебирать надо, там ни один синхронизатор не работает, первичный вал стучит и вилка раздолбанная. Да и рулевые тяги никуда (это уже мы втроём с Серёгой и Лубой потом вспоминали).
Но шофёр, менял не то, что надо, а то, что удавалось выбить. На нашу беду выбил он стремянки, которыми будка к раме крепится. Старые скинул, новые поставил, гайки наживил, а тут и рабочий день кончился. Поэтому гайки он затягивать не стал, решил утром затянуть. Конечно, гайки развинтились, вот будка и слетела! Даже удивительно, как мы столько проехали! И вообще: на наших колдобинах не то, что будки — у некоторых головы с посадочного места отскакивают, если не крепко не затянутые!
Но и это не всё! Оказывается, шофёр ещё задумал масло в движке менять. Старое он слил в ведро и уволок домой, чтоб забор красить. А в двигатель веретёнку запустил: промыть и уже потом новое масло заливать. Если б мы знали, мы б, может, и не поехали б никуда. Веретёнка — она ж как вода, её только в гидроусилители льют. А тут вон как вышло…
…В общем, с километр или чуть больше двигатель просто стучал, а когда фары уже выхватили из темноты знак «Хутор», его заклинило. «Газон» встал посреди дороги, как упрямая корова в воротах. Ни туда, ни сюда.
***
…Когда выяснилось, что Трубы в будке нет, Шкалик неуверенно предложил:
— Может, ещё поездим поищем?
— Где его искать? — резонно спросил Валера. — В нашей области три Франции помещаются. Так и будем до утра по всем трём ездить?
Ездить до утра по трём Франциям никому не упиралось. А когда заклинило движок, варианты действий сократились вообще до минимума.
— Я так думаю, надо каждому себе до хаты подаваться, — сказал Валера. — И лучше тихо, шоб не заметили. Завтра к обеду собираемся на центре, возле пивной, может, люди за Трубу слыхали. Вы как?
А как мы?! Деваться ж некуда! Ну и побрели к Хутору, как восемь хомо-сап, прости господи. Менты, что тогда на посту выпивали, потом смеялись: мы, говорят, как увидели, что вы пешком идёте, ну, думаем, это точно у хлопцев что-то неладное с той хлебовозкой случилось, не иначе!..
***
— Повестка — дело тёмное, — задумался Шкалик. — Могут и там найти. С другой стороны, либо тут сидеть, либо там бегать. Во и не поймёшь, где лучше…
Повестки в армию были у всех. Ждать оставалось недолго. Но, пока туда-сюда, нас всех могли посадить за убийство Трубы. Именно это и имел в виду Шкалик, говоря «либо тут сидеть, либо там бегать».
…На Хуторе сведений о Трубе не было никаких. К обеду мы собрались у пивной, но и там никто ничего о нём не слышал. Только отец Герасим, выпивши, собрал вокруг себя бабок и как-то некстати завёл с ними волынку про блудного сына. Про Трубу, понятно, ничего не сказал, а сама история нам не понравилась.
Там, вроде, тоже хлопец гулял где-то, а потом вернулся. И такое началось! Не знали куда посадить, не знали чем накормить, а батька по такому случаю даже зарезал какого-то «упитанного телятю», чтоб хлопца угостить. Вот брехня на брехне, честное слово! Непонятно даже, как бабки в такое верят: сами ж своих детей всю жизнь ухватами гоняют, а сами верят!
Такой встречи, как отец Герасим рассказывал, Труба б от своих родителей век бы не дождался. Мамка с батькой у него были люди суровые и детей воспитывали как положено, то есть, строго говоря, били их с утра до ночи чем попало до полного приведения в послушание.
Существовало, правда, одно совпадение (насчёт «упитанного теляти»), да и то случайное: батька Трубы, действительно, на той неделе зарезал тёлку. Однако, судя по тому, как он теперь пил, да и вообще — судя по его морде — батька легко мог бы зарезать и блудного Трубу, попадись тот под родительскую руку. Но упитанный телятя Труба, как уже отмечалось, никому нигде второй день не попадался и вообще о нём никто ничего второй день не слыхал.
— Значит, так! — предложил Луба. — Ещё сутки ждём, потом идём к ментам сдаваться. А те уже пускай решают, куда нас — в тюрьму или в армию. Лично я за тюрьму, потому, что тюрьма ближе к Хутору. Либо в Клинцах будем сидеть, либо в Сураже, либо в Стародубе. Отовсюду до хаты за день добраться можно. А в армии могут и за Колыму загнать. Да и за хорошее поведение с той армии раньше срока не выйдешь.
Все согласились. Только весна в тот год была такая хорошая, что совершенно не хотелось ни в тюрьму, ни в армию…
***
…У нас на Хуторе бабки на лавках сидят вроде как ни при чём. Вроде как просто сидят, семечки лузгают и никакой политики. А на самом деле — сплошная политика: кто кого топором прибил, кто развёлся, что вчера в Америке сказали — ничего от них не скроется. И всякая новость как пожар в смысле распространения.
Авдеевна так однажды подсела на лавку к Зубатихе, а там ещё две бабки околачивались. Авдеевна говорит: «В Америке сказали, шо в нашем районе спички кончаются». Ну и всё! Район на неделю без огня остался! — бабки все спички за полдня из магазинов выгребли.
Пришлось нашему райкому на спичечную фабрику в Злынку звонить, чтоб подвезли. Те тоже в позицию встали: не глумите, говорят, по нашим расчётам у вас спичек на два года вперёд, а мы сейчас БАМ обеспечиваем и никаких запасов не осталось.
Наш первый секретарь ихнему первому секретарю тогда, конечно, сказал, всё, что думал. Вы, говорит, там не умничайте. Дело политическое. Ваши спички один хрен не горят, а нам населению видимость в магазинах создать надо. Не пришлёте спичек, мы через ваших старух слух запустим, что у вас в Злынке сахар заканчивается. Потом полюбуемся, как вы на бюро обкома отдуваться будете.
В общем, бабки у нас подкованные. Про что не спроси — всё знают. Даже про то, что у Брежнева дома кран с водкой есть, и то как-то вызнали! Правда, на что вообще похож кран, мало кто из них представлял, но то, что с того крана у Брежнева водка через край текёт — на это у бабок точная информация имелась. Только сегодня Брежнев после работы этот кран себе поставил — а завтра они уже в курсе! Как КГБ не билось, как ни лютовало с диссидентами, а кран от бабок скрыть так и не вышло! Поэтому прислушиваться к ним надо обязательно. Всегда что-то новое узнаешь!
Да и по-любому, незамеченным мимо них не пройдёшь. Кто сказал, что к старости зрение падает?! — наши бабки через лес любого кабана насквозь видят, не то что людей! Я думаю, дай им подзорную трубу, так они тебе через пять минут расскажут, что в Японии делается, а не то, что там… Короче, крепкие они. Если за жизнь хоть две строчки и прочитали, то и те — на облигациях пятьдесят третьего года. У волков таких глаз поискать, как у наших бабок!
Поэтому подходишь к ним всегда тихо, смотришь прямо, а метров за пятнадцать-двадцать уже надо здороваться. Причём, здороваешься ты первый, а уже потом они подхватываются. Не зря ж нас родители смертным боем лупили, чтоб мы старших уважали!
Вежливость есть вежливость. На Хуторе она вообще в ходу: сближаются, к примеру, за огородами две группы — ну, скажем, хлопцы с Четырнадцати Лет Октября и хлопцы с Некрасова. Тут сразу ясно — надо друг другу морды бить. Вот даже и не хочется тебе, а надо, потому, что — вежливость и всё такое. Или, допустим, дядька пьяный в луже лежит. Хочешь — не хочешь, а пару раз пнуть придётся. Потому, что обычай — он в крови. У дядьки в том числе.
Так же и с бабками.
…Мы шли из леса. Хотели было посидеть, выпить, а не сложилось. Не то настроение. Шкалик даже на гитаре ничего не спел. Хорошая, между прочим, гитара у Шкалика — Кокоревской мебельной фабрики: они с той фанеры, которую на тумбочки забраковали, уже лет двадцать гитары делают. И пока никто не жаловался. Такой гитарой по голове дать — ни в жизнь не догадаешься, что фанера бракованная!
Но я не про гитару, я про старух. Взглядами они нас вели ещё от опушки. А метров за пятьдесят разом притихли. То есть, получается, ждали.
— Здоровте, бабушки! — разом поклонились мы, определив правильную дистанцию.
— Здоровте, хлопчики! — хором откликнулись старухи и обратно вцепились в семечки.
Мы было решили, что здоровканьем всё и кончилось, но боевой расчёт бабок выдал новый, оглушительный залп:
— Ну, и када вас заберуть-то вже усех, наконец, а?
Мы онемели. Шкалик от неожиданности аж гитару в лужу упустил.
— Куда заберут-то, бабушки? — очнулся Луба и все замерли.
А Серёга уточнил:
— В тюрьму, что ли?
— С откудова ж это в тюрьму? — удивились бабки. — В армию ж!
— Твою, о то, мать! — выдохнули мы, а Валера, тыча в «Привет с Ялты», сказал Генке, — доставай, шо там у тебя осталось, а то сил никаких нема, правда…
— Стоп! — сказал Луба. — А это идея! Сейчас пройдём мимо всех лавок Хутора и со всеми старухами поздороваемся. Если на всех лавках бабки не в курсе, значит, точно никаких сведений о Трубе ни у кого нету. Ну, а тогда… Тогда — не знаю…
— Тогда в ментовку, — решительно сказал Генка. — Лучше пять годов за неумышленное отсидеть, чем всю жизнь мимо лавок с бабками шляться.
***
Менты послали на хрен. Если, говорят, так сильно надо, идите в прокуратуру сдавайтесь. Там тоже следователь есть. Он, правда, сейчас в деревне сарай тестю перекрывает, но как перекроет, пускай и расследует, кого вы там убили, или не убили, или хрен вас знает. А у нас, говорят, и своих дел выше крыши. Даже не думайте!
В общем, дальше крыльца не пустили. Так и выгнали. Валера обиделся, сказал, что домой пойдёт. А мы решили перед прокуратурой в школьном саду ещё выпить.
***
…Я когда те дни вспоминаю, всегда наш сад перед собой вижу. Обычно народ туда ближе к осени подтягивался. Это чтоб можно было яблоками или сливами закусить. А мне, наоборот, нравилось, когда ещё ничего не выросло, а всё только цветёт. Вообще, на Хуторе в это время красиво. Из-за каждого забора — то черёмуха, то сирень, то яблоневый цвет. Но в школьном саду красивее всего.
Какой-то купец посадил его перед самой революцией. Деревья да кусты отовсюду свозил. Чего там только не было! — яблоки, груши, малинник, вишни… Потом одичало всё, конечно, заросло. Яблоки маленькие стали, вишня вообще куда-то делась, но каждую весну вместе со всем Хутором сад оживал и начинал цвести. И летели тогда по ветру разноцветные лепестки, устилая всё вокруг прозрачным лёгким кружевом.
***
…Я говорю, ох, как летели эти разноцветные лепестки, как облетало это лёгкое кружево с морды Трубы, пока мы лупили его от радости, что Труба живой.
— Ну, хорош уже, а то точно убьёте! — взмолился Труба, в очередной раз получив в глаз. — Мне ж ещё батька встречу устроит! Вот где б выжить!
Тут мы опомнились и вместо битья стали его, наконец, обнимать.
— Значит, не идём в прокуратуру? — бегая от одного к другому, спрашивал Шкалик.
— Да отстань ты с прокуратурой теперь! Труба живой! — отвечали мы Шкалику. — Главное, как мы тебя, Труба не растоптали?! Лежит, его под лепестками и не видно почти! Ох бы, ещё раз тебе в глаз закатить! Ну-ка, дай обниму!
О Трубу, спящего под крыжовником, споткнулся Генка, когда мы шли по саду, выбирая место, где сесть. Падая, он чуть не сломал вторую руку.
— Ты шо тут делаешь, мужик?! — возмущённо заорал Генка и тут мы увидели, как из-под куста вылезает Труба, начисто списанный нами в покойники.
Собственно, и по морде-то он получил в основном потому, что мы не сразу поверили в то, что Труба воскрес. Знаем, бывало уже! До войны на том краю, говорят, гармонист один помер. Его закопали вместе с гармошкой, а хлопцы решили ночью гармошку выкопать, чтоб продать.
Не знаю, уж как там вышло, но когда покойник прямо в гробу «Три Танкиста» заиграл, так два танкиста сразу же вместо него на тот свет двинули, а третий на всю жизнь таким заикой остался, что потом его даже немцы допрашивать отказывались.
А гармонист из могилки выполз и пошёл по улицам «Катюшу» наяривать. Как положено, во всём новом. Сперва танцы одним своим видом разогнал, потом сторожа сельсовета с насиженного места сдуло. Старики рассказывают, считай, пол-Хутора тогда с перепугу чуть богу душу не отдало, пока не догадались гармониста этого осиновым колом по голове проверить.
Вот с того и Луба на всякий случай Трубе в бубен выписал. Исключительно для проверки, просто посмотреть, как тот отреагирует. А когда Труба заорал и стало ясно, что он и в самом деле живой, тут уже мы все на радостях к Лубе присоединились и минут пять, наверное, успокоиться не могли.
— Значит, так, — сказал Генка, заглянув в корзинку. — Беги-ка, ты, Шкалик, к Валерке: во-первых, скажи, что тюрьма отменяется, а, во-вторых, бери у него самогонку. Валеркина мамка на той неделе гнала, они ещё не могли всё выпить. И сала с хлебом прихвати.
Шкалик умчался, а мы, усевшись в кружок и поочерёдно прикладывая к морде Трубы пятаки, задали ему главный вопрос:
— Ну, и куда ты делся тогда?
— Это вы куда делись?! — обиженно спросил Труба в свою очередь. — Я-то понятно куда. Я с будки выпал.
— То мы и без тебя догадались, что ты с будки выпал! Где конкретно выпал-то?
— Дак во дворе прямо! Вы ж когда через жениха переехали, будка грюкнула, дверка распахнулась, я и выпал. Вы ж меня даже закрыть не догадались. Я, главное, встаю, гляжу, машина по жениху проехала и делась куда-то…
— Погоди-погоди! — хором перебили Трубу молчавшие уже третий день Сяся и Цаца. — Через какого ещё, твою мать, жениха?
— Через невестиного, через какого ещё?! — удивился Труба.
Все умолкли, глядя друг на друга. Потом, что-то припоминая, Луба сказал:
— А кто это тогда такой умный решил, будто мы через бревно переехали?
— Дак он и был как бревно, жених этот, — отозвался Труба. — И даже, может, хуже, чем бревно. Бревно б, может, догадалось бы откатиться, а этот вообще не кукарекал.
— Да… — мрачно сказал Луба. — Рано мы решили Валерку обрадовать. Как-то хреново у нас с отдыхом: если не один покойник, так другой обязательно…
— И шо, сильно мы его переехали? — взволновался Серёга.
— Не! Не сильно. Передним колесом по ногам. Он сперва хотел встать, да не получилось.
— Так он живой, что ли? — с надеждой спросил Сяся.
— Живой, а чего ему сделается! — удивился Труба.
— Одни только ноги переломатые? — встрял Цаца.
— Какой — переломатые?! — отмахнулся Труба. — Что ему с переднего колеса будет, этот ж не танком переехать! Потом протрезвел, в хату ушёл. Только наутро жалел, что костюм грязный. Ну, я уже не стал рассказывать, как по нему гости на грузовике катались, он бы точно обиделся…
…Два дня наглый Труба гудел на свадьбе. Ему-то что — он же «со стороны невесты» был, какие к нему претензии! На третий день вернулся на попутке на Хутор и по привычке приполз отсыпаться в школьный сад, куда все обычно сползались, вне зависимости от школьного возраста.
— Всё хорошо, шо иногда нормально кончается, — подвёл итог Генка. — А вон и Шкалик идёт. Только один почему-то. Похоже, Валерку мамка не отпустила.
Шкалик быстрыми шагами вошёл в круг и резко сел на землю.
— Ну, и где, интересно, наш самогон? — спросил его Луба. — И с чего ты, спрашивается, в одного пришёл?
Шкалик обвёл всех мутным взглядом и убитым голосом произнёс:
— Валерка застрелился…
***
…Меня забрали в армию четвёртого мая. Со мной в одной команде ушёл Генка, которому за день до этого сняли гипс. После нас загребли Трубу.
А ещё через неделю Луба со Шкаликом ограбили магазин, где оба напились и быстро заснули. Поскольку это была уже не первая их выходка, то и загудели они, как и хотели, не в армию, а в тюрьму. Луба сидел в Сураже, а Шкалик в Стародубе, как, собственно, Луба и предсказывал.
Серёга Масленников попал на флот. Несмотря на все три Франции, моря у нас нету, поэтому служить Серёге пришлось далеко от Хутора. Говорит, поначалу расстроился. К тому же, получалось не два года, а целых три. Но потом, хорошенько подумав, Серёга решил, что так, может, даже и лучше: не век же ему из одного приключения в другое скакать!
Сяся с Цацей, отслужив, устроились работать в Сельхозтехнику, где народ замучился их путать — вечно забывали, который Сяся, а который — Цаца. А обоих Сашками звать — совсем их не отличишь. Но они к этому делу привычные с детства, поэтому Сяся легко откликается на Цацу, а Цаца — на Сясю.
Ну, что ещё? — да всё, наверное. В Севске я после нашей поездки больше ни разу не был. И вообще стараюсь без спроса на чужие свадьбы не соваться. Так оно как-то спокойней выходит.
Если же говорить о том, что во всей той истории было хорошего, то я б сразу два момента отметил.
Во-первых, пекарня получила себе новую машину и по ночам теперь держит её в закрытом гараже. А, во-вторых, я совсем перестал бояться за Валерку. Честно говоря, про суицид у меня уже и раньше сильные сомнения возникали. Ну а как? — то штыком по ремню, то вешаться среди поля! Куда это?!
А когда Валерка застрелился из двустволки, но опять промазал и только оглох на левое ухо, тут я уже окончательно успокоился и ни в какой суицид с тех пор больше не верю. Хватит! В гробу я этот суицид видел!