Тыр-ми-дор

PHIL SUZEMKA

Как же я мог забыть про этот день? Мы ж его даже отмечали! Совсем память никуда. И что с Витькой дальше было — тоже неизвестно. Выжил он вообще, нет? — чёрт его знает. Если не выжил — значит, как в воду глядел. И то сказать: при нашей с ним работе попробуй выживи!

…Витьку выгнали со второго курса какого-то пединститута. Не то из Вязьмы, не то из Смоленска. Народ у нас старается далеко от Хутора на учёбу не отъезжать: сел на электричку, и вот тебе через пару часов родной дом. То есть, картоха с капустой, сало, варенье и все дела. Поэтому — Вязьма и Смоленск. А из Москвы или Киева попробуй за собственным добром доехать?! — вот именно…

Витька, как потом выяснилось, на учителя истории пробовал. На Хуторе он один из самых образованных получился. А в Сельхозтехнике — так вообще чуть не академик. И рационализатор не хуже Мичурина: сам свой аппарат перебирал и улучшал всю дорогу. Я ж на ту пору ушёл с переводческого и дальше учиться пока не собирался. Из хуторского биоценоза уже практически выпал, а в Сельхозтехнику пошёл, чтоб стаж не пропадал.

И сразу нарвался на Витьку.

…Между прочим, он был единственным человеком на Хуторе, кто, узнав, что я говорю по-английски, не спросил: «А как по-ихнему будет «пошёл на хер»? Остальные все как один спросили, как будто прям завтра к какому королю в гости намылились. С этим английским, я заметил, у многих непонятки. Что уж тут про Хутор! И выше люди бывают. Полковник один как-то раз в лице изменился, фуражку набекрень сдвинул и спрашивает:

— А в английском языке мягкий знак есть?
— Нет, — говорю.
— Вот и я слышал, что нету, — затосковал полковник. — Ты, кстати, не первый, кто это сказал. Я только ни у кого добиться не могу, как это они без мягкого знака слово «конь» говорят…

Но Витька, повторяю, таких вопросов не задавал. Два курса на историческом даром не прошли. Он меня прямо из отдела кадров забрал, когда я устраиваться пришёл.

— Агафон! — протянул мне руку начальник отдела и спросил: — Что-нибудь делать умеешь?
— Не умею, — сказал я.
— А хочешь уметь?
— Да не особо, — признался я.

Агафон мне почему-то сразу понравился и я решил ему не врать. А сам Агафон пососал карандаш и опять спросил:

— А чё ж тогда пришёл?
— Так вы ж обязаны меня взять. В Советском Союзе безработных нету.
— Что да — то да, — вздохнул Агафон и тут же поправился, — в смысле, что нет — то нет. Ну, и куда тебя такого? Ты грохота боишься?

Я вспомнил, как у нас в армии танк упал с железнодорожной платформы и сказал, что грохота не боюсь.

— Ну что, Виктор, возьмёшь? — спросил Агафон.

Тут я заметил, что в углу сидит человек в замызганном комбинезоне, надетом на на голое тело, и такой же замызганной кепке.

— Возьму, чего не взять, — сказал человек и поднялся. — Витька меня зовут.
— Тогда сегодняшним числом оформлю, — сказал Агафон. — Прямо с 14-го июля будешь числиться…

Мы с Витькой вышли из конторы. Ярко светило июльское солнце. Было жарко. Бабка на той стороне улицы материла гусей. Гуси то слушали бабку как зачарованные, то неожиданно все разом начинали ей резко возражать.

— Вот тебе шесть рублей, — сказал Витька, вытягивая из кармана деньги с семечками, — возьмёшь поллитру и колбасы ливерной. Отметим. Через проходную не ходи. Иди через забор — там двух пролётов не хватает.

Я двинулся к магазину.

— По четыре-семьдесят не бери! Возьми по пять — двадцать пять! — вдогонку крикнул Витька.

Когда я вышел из магазина, бабка и гуси уже разошлись, так ни до чего, видимо, и не договорившись. Витька стоял у проломленного забора, опираясь о кривой столб и с интересом наблюдал, как два хмыря волокли сварочный аппарат.

В тот момент, когда я подошёл, один из хмырей осторожно выглядывал на улицу в поисках возможных ментов, а второй, наоборот, смотрел на территорию Сельхозтехники в поисках возможной погони. Аппарат лежал на земле.

— Он же тяжёлый! — пнул его Витька. — Вы б хоть тележку взяли.
— Время нема! — просипел первый хмырь. — Пока туда-сюда — поймали бы.
— Дело ваше, — сказал Витька, — без тележки далеко не дотянете…
— Дак помог бы! — предложил второй хмырь.
— У нас свои дела, — сказал Витька и кивнул мне: — Идём!

За углом, размахивая бензобаком от «уазика», разорялся Андрюха Зелёный:

— Токо шо здесь был! На минуту отойти нельзя! Вить, ты сварочный аппарат не брал?
— У нас свои дела, — опять сказал Витька. — А тебе что, башку починили уже?
— Конечно, починили! — Андрюха ткнул в замазанный зелёнкой свежий шрам на лбу. — Видишь, обратно варить собрался, значит, починили.
— То, что ты обратно бак варить собрался, получается, не починили всё-таки. Мало тебе того взрыва?

Как я потом выяснил, две недели назад Андрюха заваривал трещину в баке, бак взорвался и стукнул Андрюху по лбу. Его откачивали в Брянске, а вчера он вернулся и сразу нашёл себе другой бак. Тоже треснувший.

…Мы с Витькой уселись на старой шине от трактора. Водка и стакан стояли между нами: так их было не видно со стороны. Просто сидят два человека и разговаривают.

Витька налил и протянул стакан мне:

— С праздником!
— А какой праздник? — спросил я.
— Наш с тобой. Профессиональный. День взятия Бастилии.
— Вить! — спросил я снова. — С чего нам это праздновать? Где Хутор, а где та Бастилия?
— Агафон! — окликнул Витька куда-то спешившего кадровика. — Ты его оформил уже?
— Оформил, — сказал Агафон, резко сворачивая к нам.
— А кем?
— Как и договаривались, — сказал Агафон, протягивая руку к стакану. — Помощником оператора гильотины.
— Кем?! — обалдел я.
— Помощником оператора гильотины, — повторил Агафон, выпив. — Витька — оператор, ты — помощник. Ты ж сам сказал, что грохота не боишься.
— Вот именно, — поддакнул Витька. — А ты говоришь, при чём тут Бастилия. Допивай, роялист, сейчас я тебя на Гревскую площадь поведу…

Гревской площадью Витька называл закуток в слесарном цеху, где стояла гильотина. Аппарат был здоровый — метра два высотой и в длину метра три. А нож вообще был толщиной сантиметра четыре.

— Здравствуй, Железная Дева, — сказал Виктор. — Заждалась ты меня, по Бурбонам соскучилась. Ну-ну, успокойся: сегодня не работаем.

Я с опаской посмотрел на сооружение. Агафон зачем-то поволокся за нами следом. Витька привычно обошёл гильотину, заглянул под нож, потыкал в какое-то место куском арматуры и выругался:

— Никуда пружина совсем. Спуск заедает. Давно начальнику цеха говорю: гильотину целиком перебирать надо.
— Дашь нажать? — спросил Агафон.
— Потом, — сказал Витька. — Ты, санкюлот, иди отсюда, я человека профессии учить буду. Чисто теория. Работать не будем: выпили. То есть, сплошные догмы.
— Пойду, — согласился Агафон. — Там у Зелёного сварочный аппарат увели.
— Зелёный без этого аппарата только целей будет, — заметил Витька.
— Так-то оно так, — вздохнул Агафон, — а всё равно искать надо…
— А это у него фамилия — Зелёный? — спросил я.
— Скорее, признание заслуг, — ответил Витька. — Всю жизнь в зелёнке. То руку куда-нибудь сунет, то ногу. Один раз на борону упал. Теперь вот баком по башке прихватило.
— Пойду, — повторил Агафон и двинул на выход.

За воротами завыла сирена. Мы вышли на территорию. Из ментовского уазика два мента достали двух хмырей и сварочный аппарат.

— Ваше добро? — спросили менты у Агафона.
— Да, кажись, наше, — ответил Агафон. — Люди — не, а техника наша. Сейчас Зелёного позову. А где нашли?

Старший мент кивнул на хмырей:

— Эти возле больницы продать хотели. Четыре покупателя и все на костылях. Вон стоят, на нас пялятся!

Мы повернули головы. За проломом в заборе, на той стороне дороги, под дубами у входа в больницу, действительно стояли четверо одноногих и один даже показывал костылём в нашу сторону.

— Недалеко ж вы его утянули, — меланхолично сказал Витька хмырям. — Говорил, тележку надо.
— Сам не помог, а сам теперь это… — обиженно просипел старший хмырь.

Из-за цеха вылетел Зелёный.

— Нашли?! Ну, спасибочки! Сразу варить побегу: у меня там бак за цехом дожидается.

Он крепко пожал руки ментам, Агафону, мне, Витьке и хмырям. Потом подхватил аппарат и исчез за углом.

— Ишь, здоровый какой! — с завистью сплюнули хмыри. — И тележки ему не надо.
— Зайди потом в отделение, — сказали менты Агафону. — Оформим и кражу и возврат.

Агафон кивнул. Из-за угла раздался вой. Все повернулись туда.

— Сссу-у-у-ки! — орал невидимый Зелёный. — Кто бак стырил?!!! На минуту ж оставил!!!
— И правда, здоровый, — удивился старший мент, задирая голову, — смотри как орёт, аж через крышу слышно.
— Дак это… почему через крышу-то? — спросил его напарник. — Он же из-за угла орёт.

Старший посмотрел на него как на младенца:

— Ты в армии где служил?
— В танкистах.
— А я  на локаторе. Волны, они, знаешь как распространяются? Над поверхностью. Из-за угла они не могут. Токо через крышу. Земля ж круглая, неграмотный. Вот так вот волны проходят, смотри!

И, поискав похожую на Землю поверхность, мент провёл ладошкой над головой у Агафона.

…Гильотина предназначалась для того, чтобы из больших железных листов рубить полосы для рессор. Мы с Витькой брали лист, втаскивали его на станину, после чего я лист двигал, а Витька нажимал кнопку. Нож с грохотом падал вниз, перерубая металл и очередная полоса, жалобно лязгнув, отлетала в сторону. Иногда далеко. Иногда — через всю «Гревскую площадь», так что люди опасались ходить мимо нас.

— Это правильно, — одобрял Витька, — всякий народ должен бояться гильотины. И у всякого народа она должна быть.

При этом Витька считал, что лишним людям возле его аппарата делать нечего. Приходящее начальство он совсем не жаловал. Иногда к нам опасливо заглядывали с бумажками или начальник цеха или главный инженер и, стараясь переорать грохот, спрашивали:

— Грищенков! Ты когда для ЗиЛов рессоры рубил? Число помнишь?
— Восемнадцатого брюмера! — орал в ответ Виктор. — Аккурат на Луи Бонапарта!
— Тю! — плевалось начальство. — Когда ты уже по-японскому говорить перестанешь?!

Иногда заходил Зелёный. Его уазик по-прежнему торчал у всех на виду и с него ночами потихоньку тырили всё, что можно. Бака нигде не было. Андрюха горевал. Сварочный аппарат он, в ожидании лучших времён, по согласованию с Агафоном, снёс к себе в погреб, благо старую картошку уже съели, а новую ещё не копали, поэтому места в погребе было много.

Однако Зелёный заходил редко да и то, в основном, за зелёнкой. Так как участок считался травмоопасным, то на стене у нас висела аптечка. Правда, кроме зелёнки и замасленной книжки Кропоткина «Великая Французская Революция», там давно ничего не было, а сам Витька полагал, что случись на участке какой непредвиденный термидор, зелёнка уже не поможет. Потому и гонял всех от гильотины. Даже появление на рабочем месте собственной невесты не приветствовал. Я её видел только раз.

— Мария-Антуанетта, — представил невесту Витька. — Пока живая.
— Люська, — протянула руку Мария-Антуанетта и спросила, — яблоков хочете?

В руке у неё была сетка с белым наливом. Витька, по всему видать, держал Люську в строгости.

— Чего пришла, аристократка? — спросил он её. — Шла б к себе на Бульвар Инвалидов.
— Какой ещё Бульвар Инвалидов? — не понял я.
— Она у меня в Собесе работает, — пояснил Виктор.
— Вот как дала б я тебе по голове этими яблоками!.. — с чувством сказала Люська, обидевшись за Собес. — Дождёшься пока тебе голову отсекёт — сам же к нам тогда и придёшь за пособием…
— Скорей ты меня, Люсь, зарежешь когда-нибудь, — сказал ей Витька, доедая огрызок, — как Шарлотта Корде своего Марата. Или я сам погибну как Дантон.
— Как гандон! — в сердцах сплюнула Люська и отвернулась. — Тю! Перед людями стыдно, второй год «живём», а он всё делает вид, что только «ходим»…
— Ну, пошли вечером погуляем, — предложил Витька, — на «Зиту и Гиту» сходим. Только я сначала профилактику гильотине сделаю.
— От же ж ты меня выбесил своей мясорубкой этой! — ругнулась невеста.
— Короче, ты гулять идёшь или нет? — насупился Витька.
— Я тебе не корова, чтоб гулять, — надменно ответила Шарлотта. — Мне уже двадцать первый год. Кто меня, перестарка, возьмёт потом? Лучше я сама уйду. К другому уйду. Найду только, да и всё тогда…
— Видел? — спросил меня Витька. — И вот с таким третьим сословием приходится жить. Точно зарежет, даже в ванну лезть необязательно…

По сути, к нам допускался только Агафон, которому Витька иногда давал нажать кнопку. Агафон сначала замирал от восторга и доверия, потом крестился и спрашивал:

— Можно, да?

Витька кивал. Агафон опять крестился и боязливо нажимал кнопку. Очередная полоса летела через цех.

— Ух ты! — всякий раз восхищался Агафон. — Кто её, чертяку, только выдумал!
— Доктор Гильотэн, — так же каждый раз отвечал Витька. — Гений французского народа. Ты, жирондист, иди к себе в отдел кадров, нам работать надо. Гильотина не должна простаивать.

…Лето выдалось жаркое. Даже бабке-гусятнице наскучило постоянно материть своих гусей, а сами гуси, лёжа на дороге, время от времени посыпали себя, подобно старым евреям, мелкой что пепел пылью. Когда часам к пяти тень от цеха накрывала, наконец, шину, появлялся или Агафон или Зелёный и Витька выключал рубильник.

— Ну, шо, Конвент? — обращался он к нам. — Может, выпьем за Верховное Существо?

Мы шли в магазин, а потом усаживались отдыхать. После водки Витька и сам к Железной Деве не подходил и меня к ней не пускал.

— Революция, как правило, пожирает своих детей, — наставительно говорил он, — особенно сильно выпивших.

В минуты безделья он доставал из аптечки Кропоткина, перелистывал его минут пять, потом откладывал книжку в сторону и, выругавшись, говорил мне что-нибудь вроде:

— Всё-таки, Талейран этот — сука редкостная, чтоб ты знал.
— Буду иметь в виду, — отвечал я. — Встречу — морду набью.

Агафон, которого постоянно тянуло к красной кнопке на ободранном боку гильотины, мало-помалу тоже повадился пользоваться Витькиными словечками. Однажды, когда я отказался что-то подписать, Агафон сказал, что я  — «хронда».

— Кто? — не поверил я своим ушам.
— Хронда ты, — повторил Агафон.
— А кто это?
— Ну, это который вечно несогласный. По-нашему — мудак.

Агафон в своём отделе кадров особо занят не был, поэтому начальство постоянно вешало на него дополнительную работу. Например, он писал письма колхозам, объясняя, почему их трактор или комбайн так до сих пор и не отремонтирован. У Агафона перед столом висел перекидной табель-календарь с Аэрофлотом, где все дни каждого месяца стояли в одну строчку. Сообразуясь с этой строчкой он и писал: «Сроки ремонта вашего трактора сдвинуты вправо». Насколько я помню, влево сроки вообще ни разу не сдвинулись.

Ещё он отвечал за социалистическое соревнование и постоянно придумывал, с кем бы это нам посоревноваться. Выпивая на тракторной шине, Агафон вслух перебирал варианты:

— Смотрите, как можно… — говорил он. — Допустим, «Бригада работников гильотины вызывает на соцсоревнование…». Ну, кого?.. Бригаду плотников, может? Не?
— Почему плотников?
— Ну, у них хотя бы топоры… Гильотина против топора. Как вам?
— Агафон, угомонись, — говорил я.
— Абсолютист ненормальный, — соглашался Витька. — В Брасовском районе, говорят, верёвки делают. Так ты ещё с ними предложи посоревноваться. Гильотина против верёвки. В условиях развитого социализма.
— Ну, я не знаю! — разочарованно протянул Агафон. — Вам по фигу, а от меня райком отчёта требует…

…Самым жутким в моей работе был момент заедания гильотины. Время от времени чёртова Железная Дева крякала, нож перекашивался и застревал. Витька чертыхался и переворачивал кепку козырьком назад. Вообще, кепку он не снимал никогда, только вертел её на голове туда-сюда. Нормальное положение гильотины — кепка козырьком вперёд, если беда — кепка козырьком назад. Витька без кепки — что Боярский без шляпы. А козырёк назад, это чтоб не мешался, когда Витька лез разбираться.

— Застряла, — констатировал он, переворачивал кепку и, вывернув шею, совал голову под нож.

Вид Витьки, моргающего под готовым сорваться ножом, напоминал мне худшие дни Луи Капета, Камиля Демулена и Сен-Жюста, вместе взятых. Включая Жюльена Сореля. Я тоже допускал свободомыслие, но в менее кардинальных по ответственности перед Отечеством пределах.

Выяснив причину неисправности, бесстрашный вольтерьянец брал арматурину и инструктировал меня:

— Ты слышь, это… Робеспьер, ты, главное, кнопку по чуть-чуть нажимай, по слегка. Чтоб я хоть отскочить успел.

Однажды, когда дело было совсем серьёзно, Витька посмотрел из под ножа в мою сторону и голосом Дантона, хотя и по-русски, произнёс:

— Помни, Максимилиан, ты идёшь за мной. Агафон свидетель…

Я к горячему утюгу притрагивался не так быстро, как к той проклятой кнопке. С каждым моим прикосновением к ней нож скрипел и падал вниз на один-два сантиметра.

— Ещё! — хрипел приговорённый, скрежеща арматуриной в чреве страшного аппарата.

Понятия не имею, как Витька догадывался, когда ему нужно выскочить. Но делал он это виртуозно и всегда в последнюю секунду. С жутким лязгом в миллиметрах от ускользающей Витькиной головы нож падал в паз и на «Гревской площади» наступала долгожданная тишина…

Хреново было наше дело. Рессоры в колхозах ломали каждый день (как специально, как будто там сплошняком вредители засели), а гильотина заедала по три-четыре раза на дню. Отсечь Витьке голову было раз плюнуть. Не так нажал и — здрасьте. Но беда пришла не с той стороны, откуда я её ждал. Не от гильотины. А от революции вообще.

Как-то раз Агафон сунул мне листок с призывом явиться в районный отдел милиции.

— Прям счас иди, — сказал он, — шо-то там они тебя за прописку спросить хочат.
— Перебьются, — сказал я. — Мы с утра на Т-150 рессоры рубим. Уборочная идёт!
— Менты не глумней тебя, — заметил Агафон. — Сказали счас — иди счас. Мой тебе совет.
— Иди, — сказал Витька. — Подождут колхозы, не хер было спьяну рессоры по ямкам ломать.

Я переоделся и пошёл в ментовку. На выходе мне попался Зелёный, который тащил сварочный аппарат.

— Бак нашёл? — спросил я.
— С Кокоревки привезли! — радостно сообщил Зелёный. — Огонь, а не бак! Токо горловина отвалилась. Приварю да ездить буду.

— Ты не виляй, не виляй. Были разговоры? — были! Высказывался он? — высказывался! Книгу какую-то читает? — всю дорогу читает!

Уполномоченный прошел по кабинету и снова уселся напротив меня. Ментов он предварительно выгнал и теперь мы были в кабинете вдвоём.

— Характеристика на тебя хорошая, — задумчиво сказал он, перебирая бумажки. — Но ситуация паскудная. Сигнал поступил. Крепкий сигнал. Ты лучше сам рассказывай. Но учти — нам и так всё известно. Просто вас, дураков, от тюрьмы спасти хочем. Шо он там за революцию готовит, Грищенков твой? И, главное, вот это…

Уполномоченный надел очки и по слогам прочёл с одного из листков:

— Рэ-Бис-Пьер… И это… Тыр-Ми-Дор… Это про что? Ноты такие?
— Это про французскую революцию.
— Французская-то Грищенкову зачем? Нашей ему мало?

Уполномоченный откинулся на стуле и устало продолжил:

— А я-то думал! Французская! То уже не моего ума дела. У Франции свои органы найдутся. Да и не пустит его туда никто… Кстати, ты не в курсе, на когда намечается?
— Что намечается?
— Ну, революция эта…
— Да она двести лет назад была!
— Тю! — сказал уполномоченный. — Так я и знал. Ерундой вы там в Сельхозтехнике занимаетесь. Только людей от дела отрываете.
— Так я пойду, если разобрались?
— Иди, — зевнул уполномоченный, — а Грищенкову передай, чтоб язык придержал. Хорошо, это я про ихнюю революцию знаю, а мало ли он на кого неграмотного наскочит… тыр-ми-дор хренов…

Я забрал со стола паспорт и поднялся.

— Стой! — неожиданно сказал уполномоченный человеческим голосом. — Ты ж, тут написано, вроде, по иностранным языкам?
— Ну? — остановился я.
— Слышь, а у них, в этом французском, буква «ы» есть, нет?
— Нету! — уверенно ответил я, хотя в романских языках вообще не соображал. — А что?
— А ничего… — отмахнулся уполномоченный. — Поэтому никакой солидарности: слово «мы» сказать не могут, нам самим всё приходится… Иди, рэ-бис-пьер, не мозоль мне глаза.

…Когда я вернулся, то обнаружил Витьку без кепки. Без кепки Витька оказался лысый. Две её половинки он задумчиво вертел в руках.

— Ну, как поход граждан на Версаль? — спросил он про ментовку, продолжая вертеть половинки.
— Тобой уже КГБ интересуется, — сказал я. — Из-за революции. А что с кепкой-то?
— Агафон кнопку нажимал, — ответил Витька. — Кепку ножом и снесло. Ну, какой из него помощник оператора? — совершенно гильотину не чувствует. Хорошо, ты вернулся. Я сейчас полезу посмотрю, а ты встань на кнопку…
— Знаешь, Вить, — сказал я. — Пойду-ка я к Агафону да и уволюсь. Пускай тебе кто-нибудь другой голову отрубит, а с меня достаточно.

Витька вытер лысину половинкой и грустно посмотрел на меня:

— Четвертого помощника теряю. Так смену никогда не вырастишь. Ладно, пошли к шине, Агафон за ошибку проставляться будет.

Мы отправились к шине. Агафон уже резал ливерную колбасу.

— Только тебе ж отрабатывать придётся, — предупредил он, разливая. — По закону.
— Куда хочешь, только не на гильотину, — сказал я. — Ты сам чуть Витьку не угробил, должен понимать.
— Может сварщиком тебя поставить? — задумался Агафон. — Всё равно аппарат простаивает.
— Как простаивает? — спросил я. — А Зелёный?
— Зелёного опять баком по башке охерачило, пока ты к ментам ходил, — сообщил Агафон. — Всю вашу зелёнку на него вымазали и в больницу повели.
— Это я забыл тебе сказать, — подтвердил Витька.
— Слушайте, мужики! — решительно сказал я. — А нету в Сельхозтехнике для меня чего-нибудь более безопасного? Может, сторожем? А?
— Ладно! — махнул рукой Агафон. — Уволю я тебя без отработки, не переживай. Хоть сегодня. На хер закон.
— Жалко, что уходишь, — сказал Витька. — Но зато у тебя в руках, считай, профессия…

…Прошли годы, но я запомнил Витькины слова. В общем, если опять наступит термидор, если граждане снова пойдут на Версаль, если будет ещё одна Вандея, а специалистов не найдётся, то я, конечно, могу встать к гильотине и тряхнуть стариной. Руки-то помнят!

И всё-таки, очень надеюсь, что этого не произойдёт. Не понравилось мне это дело. К тому же, я понятия не имею, что там дальше было с Витькой и Агафоном: кто из них лежит, а кто сидит.

Потом, конечно, много чего было. Потом, например, я работал машинистом аппарата под названием «Каландр-Верке», куда людей вообще бесследно засасывало, но это совсем другая история. На Хуторе я и сейчас появляюсь, но Сельхозтехника, хоть и оказалась крепче Советского Союза, продержалась недолго и в конце концов развалилась. Спрашивать про мужиков стало не у кого.

Да и сам я повадился многое забывать, в этом году вон даже день взятия Бастилии не отметил, но, при этом, как Витька моргал под ножом — помню отчётливо. И свои ощущения тоже. Прав он был, когда говорил, что гильотина убивает быстро, а время — надёжнее. А мне, честно говоря, спешить некуда. Я и подождать не против. И, выбирая между временем и гильотиной, я точно выберу время. Как специалист. Ну их, эти термидоры…