Цикличность будущего
17 января, 2023 11:21 дп
Василий Гатов
Василий Гатов:
Так получилось, что последние несколько месяцев я работаю над академическим курсом о предсказании будущего. Не смейтесь, пожалуйста.
Люди старались заглянуть в грядущее с самого начала своего осмысленного существования, но лишь к середине ХХ века смогли формализовать методы, которыми такие «заглядывания» имеет смысл осуществлять; при этом они не отказались от метафизических, магических и оккультных методов типа астрологии или гадания на Крещение, и изучение будущего во всей своей сложности, удивительным образом, довольно мало изучено и описано.
В общем, я пытаюсь понять, как возникла футурология (которую сами предсказатели предпочитают называть future studies, кстати), но параллельно возникает еще множество вопросов. Например, известно множество примеров гороскопов правителей – но практически неизвестно, чтобы астрологи пытались угадать будущее страны или города-государства.
Значит ли это, что метафизическая готовность понять-принять-чувствовать личное предсказание никак не переносится на ожидание будущего общества? В начале второго века до нашей эры Полибий, первым из историков и философов, определил общества как «коллективные существа», которые рождаются, живут и умирают в соответствии с натуральным законом.
Впрочем, его провидение было обернуто в такую дурацкую формулу, что его современник Лукиан написал первую сатирическую анти-научную фантастику Ἀληθῆ διηγήματα, в которой откровенно издевался над взглядами Полибия и Геродота о том, что жизненный цикл обществ/государств предсказуем (расположив на всякий случай это издевательство на Луне).
Желание познать будущее не связано с настоящим, как следует из изучения истории future studies. Пики интереса к предсказаниям совпадают с некоторыми круглыми датами по календарю, но на самом деле они довольно прагматичны.
Если выставить исторический zoom-out на достаточно большое расстояние, то становится ясно: у людей интерес к познанию будущего возникал в трёх типических ситуациях, как то:
(1) Столкновение с совершенно незнакомым, чуждым, «опрокидывающим знание» обстоятельством – невиданным доселе типом властителя-лидера (Ци Ши-Хуанди, Александр Македонский, Юлий Цезарь, Карл Великий и т.п.);
(2) Приближение некоей «круглой» или сакрально значимой даты в устоявшихся календарных моделях (для нас, европейцев это 666 н.э., 1000 г. н.э., 1500, 1900 – непонятно почему, ну просто согласимся, 2000 и 2012 по календарю майя);
(3) И, наконец, в связи со «знамениями» — солнечными и особенными лунными затмениями, кометами (например, Галлея – каждые 72 года, как отрежь), сильными наводнениями и засухами (цикличность которых до сих пор не то чтобы точно доказана, но предполагается); плюс случайные метеориты, извержения вулканов и прочие землетрясения.
[о хорошем, но противоречивом: в позднем средневековье и начале Ренессанса полно всяких мечтателей о будущем, от Томаса Мора и Фра Томмазо Кампанеллы до Джордано Бруно, но многих из них отправляют в будущее палачи… впрочем, это не отменяет того, что в Китае, в арабском мире (ибн Фадлан) и даже вполне себе в ортодоксальном католическом есть интерес к некоторой «формуле будущего», способу заглянуть как минимум за горизонт десятилетия].
Примерно к концу средневековья эта закономерность становится менее заметной (кроме варианта 2, конкретно в 1666-м и 1900-м годах), и появляется более рациональное желание заглянуть за горизонт времени. Например, утописты – со времен Платона (6 век до н.э.) вдохновлялись идеями совершенного государства/общества в некотором варианте будущего. А были еще, наоборот, анти-утописты, кошмарологи-дистописты, которые, вслед за Иоанном Богословом (1 в н.э.), рисовали жуткие образы неприятного будущего, как говорится со времен Стругацкий «в виде блюда с тараканьими ногами, которое разгонялось и пыталось ударить мне под коленки».
Где-то там, на сломе апокалиптической и утопической традиции, рождается фантастика, которая, на самом деле, ничего особенно не добавила к нашему знанию о будущем, но точно привнесла в это дело дополнительную тревогу и страх перед непредвиденным…
А тут еще иприт с танками и пулеметами Гантлинга на полях первой мировой, в кошмаре войны, которую даже Герберт Уэллс на смог предвидеть во всей её грязи и мерзости и бессмысленности.
Так к чему я об этом унылом академическом (на самом деле, совсем не унылом и вообще не академическом).
Всю первую половину ХХ века лучшие умы человечества пытались найти хоть какую-то формулу, обеспечивающую более или менее ясное предсказание будущего.
Искали в науке, в литературе, в философии, в этике – и все промахнулись, потому что не могли в полной мере оценить исчадие ада, живущее в человеке, и даже не в конкретном человеке, а в некоей типологии людей, живших в Германии и вокруг.
Никакой коллективный разум предсказателей всей истории – от Лукиана до Нострадамуса – не предвидел Освенцима. Никакой провидец Джордано и пророк Иоанн Богослов не мог знать о Коммунарке. Самые великие мастера проекции истории в будущее, Сыма Цянь и ибн Фальдун, не могли догадаться о Нанкинской резне и танковой армии Роммеля, ровняющей поселения бедуинов бронированными тушами своих «тигров» в Северной Африке.
Почти параллельно, с меньшими вспышками эмпатии, но с большим уровнем рационализма, в Америке росла школа технического, школярского прогноза: берем цифры вчерашнего дня, смотрим на рост или спад, предсказываем каким будет будущее. Администрация FDR требовала, чтобы любой экономический план в рамках The New Deal (и после него, в том числе, во время Второй Мировой) содержал прогноз на 10 лет, что выйдет из предлагаемого использования денег США. Это требование (актуальное и сегодня) категорически изменило future studies – из гадания на кофейной гуще с привлечением экспертов оно стало постепенно превращаться в некоторое подобие науки.
(конец первой части, скажите, если вам интересно дальше).
Василий Гатов
Василий Гатов:
Так получилось, что последние несколько месяцев я работаю над академическим курсом о предсказании будущего. Не смейтесь, пожалуйста.
Люди старались заглянуть в грядущее с самого начала своего осмысленного существования, но лишь к середине ХХ века смогли формализовать методы, которыми такие «заглядывания» имеет смысл осуществлять; при этом они не отказались от метафизических, магических и оккультных методов типа астрологии или гадания на Крещение, и изучение будущего во всей своей сложности, удивительным образом, довольно мало изучено и описано.
В общем, я пытаюсь понять, как возникла футурология (которую сами предсказатели предпочитают называть future studies, кстати), но параллельно возникает еще множество вопросов. Например, известно множество примеров гороскопов правителей – но практически неизвестно, чтобы астрологи пытались угадать будущее страны или города-государства.
Значит ли это, что метафизическая готовность понять-принять-чувствовать личное предсказание никак не переносится на ожидание будущего общества? В начале второго века до нашей эры Полибий, первым из историков и философов, определил общества как «коллективные существа», которые рождаются, живут и умирают в соответствии с натуральным законом.
Впрочем, его провидение было обернуто в такую дурацкую формулу, что его современник Лукиан написал первую сатирическую анти-научную фантастику Ἀληθῆ διηγήματα, в которой откровенно издевался над взглядами Полибия и Геродота о том, что жизненный цикл обществ/государств предсказуем (расположив на всякий случай это издевательство на Луне).
Желание познать будущее не связано с настоящим, как следует из изучения истории future studies. Пики интереса к предсказаниям совпадают с некоторыми круглыми датами по календарю, но на самом деле они довольно прагматичны.
Если выставить исторический zoom-out на достаточно большое расстояние, то становится ясно: у людей интерес к познанию будущего возникал в трёх типических ситуациях, как то:
(1) Столкновение с совершенно незнакомым, чуждым, «опрокидывающим знание» обстоятельством – невиданным доселе типом властителя-лидера (Ци Ши-Хуанди, Александр Македонский, Юлий Цезарь, Карл Великий и т.п.);
(2) Приближение некоей «круглой» или сакрально значимой даты в устоявшихся календарных моделях (для нас, европейцев это 666 н.э., 1000 г. н.э., 1500, 1900 – непонятно почему, ну просто согласимся, 2000 и 2012 по календарю майя);
(3) И, наконец, в связи со «знамениями» — солнечными и особенными лунными затмениями, кометами (например, Галлея – каждые 72 года, как отрежь), сильными наводнениями и засухами (цикличность которых до сих пор не то чтобы точно доказана, но предполагается); плюс случайные метеориты, извержения вулканов и прочие землетрясения.
[о хорошем, но противоречивом: в позднем средневековье и начале Ренессанса полно всяких мечтателей о будущем, от Томаса Мора и Фра Томмазо Кампанеллы до Джордано Бруно, но многих из них отправляют в будущее палачи… впрочем, это не отменяет того, что в Китае, в арабском мире (ибн Фадлан) и даже вполне себе в ортодоксальном католическом есть интерес к некоторой «формуле будущего», способу заглянуть как минимум за горизонт десятилетия].
Примерно к концу средневековья эта закономерность становится менее заметной (кроме варианта 2, конкретно в 1666-м и 1900-м годах), и появляется более рациональное желание заглянуть за горизонт времени. Например, утописты – со времен Платона (6 век до н.э.) вдохновлялись идеями совершенного государства/общества в некотором варианте будущего. А были еще, наоборот, анти-утописты, кошмарологи-дистописты, которые, вслед за Иоанном Богословом (1 в н.э.), рисовали жуткие образы неприятного будущего, как говорится со времен Стругацкий «в виде блюда с тараканьими ногами, которое разгонялось и пыталось ударить мне под коленки».
Где-то там, на сломе апокалиптической и утопической традиции, рождается фантастика, которая, на самом деле, ничего особенно не добавила к нашему знанию о будущем, но точно привнесла в это дело дополнительную тревогу и страх перед непредвиденным…
А тут еще иприт с танками и пулеметами Гантлинга на полях первой мировой, в кошмаре войны, которую даже Герберт Уэллс на смог предвидеть во всей её грязи и мерзости и бессмысленности.
Так к чему я об этом унылом академическом (на самом деле, совсем не унылом и вообще не академическом).
Всю первую половину ХХ века лучшие умы человечества пытались найти хоть какую-то формулу, обеспечивающую более или менее ясное предсказание будущего.
Искали в науке, в литературе, в философии, в этике – и все промахнулись, потому что не могли в полной мере оценить исчадие ада, живущее в человеке, и даже не в конкретном человеке, а в некоей типологии людей, живших в Германии и вокруг.
Никакой коллективный разум предсказателей всей истории – от Лукиана до Нострадамуса – не предвидел Освенцима. Никакой провидец Джордано и пророк Иоанн Богослов не мог знать о Коммунарке. Самые великие мастера проекции истории в будущее, Сыма Цянь и ибн Фальдун, не могли догадаться о Нанкинской резне и танковой армии Роммеля, ровняющей поселения бедуинов бронированными тушами своих «тигров» в Северной Африке.
Почти параллельно, с меньшими вспышками эмпатии, но с большим уровнем рационализма, в Америке росла школа технического, школярского прогноза: берем цифры вчерашнего дня, смотрим на рост или спад, предсказываем каким будет будущее. Администрация FDR требовала, чтобы любой экономический план в рамках The New Deal (и после него, в том числе, во время Второй Мировой) содержал прогноз на 10 лет, что выйдет из предлагаемого использования денег США. Это требование (актуальное и сегодня) категорически изменило future studies – из гадания на кофейной гуще с привлечением экспертов оно стало постепенно превращаться в некоторое подобие науки.
(конец первой части, скажите, если вам интересно дальше).