«Те, кто остаются на моей книжной полке…»

Наталья Троянцева

Наталья Троянцева:

САМОУТВЕРЖДЕНИЕ ПРОТИВ САМООТРИЦАНИЯ

Америка как объект пристального интереса началась для меня с сочинений Уильяма Фолкнера. Обитатели Йокнапатофы говорили не меньше, чем герои любимого Достоевского – но их разговоры на любую тему имели практический смысл: быт обрастал жизненными подробностями и воплощался в бытиё. Фолкнеровские персонажи, предваряя собою начало атомного века, тяготились узкими рамками социальной морали, пытались их раздвинуть или сокрушить; они страдали от засилья собственных предрассудков – но никто и никогда не пытался утвердить собственную безнравственность или подтвердить чужую. Эпоха перемен ломала судьбы, но не человека – он, пересчитав все ступеньки нравственного падения, в последний момент всё же удерживался на краю падения окончательного – либо расплачивался жизнью. Многоаспектная сложность понятия «добро» составляет суть фолкнеровских творений – и существо американской реальности в целом.

Долгое время Достоевский и Фолкнер стояли рядышком на полке моих литературных предпочтений. С Достоевским рядом встали поочерёдно Чехов, Леонид Добычин, Юлий Даниэль с шедевром под названием «Говорит Москва», и только потом, последовательно, Цветаева, Мандельштам, Вагинов, Пушкин, Лермонтов, Ломоносов. Рядом с Фолкнером – Камю, Кафка, Пруст, Беккет, Теннесси Уильямс, Шекспир. Ионеско я так и не поставила на полку, поставлю теперь. И уже скоро сниму с этой полки Достоевского. И Цветаеву. С ними разговор закончен.

Ионеско представил нам химически чистое Зло, спроецировав Бога на плоскость агрессивного позитивизма. Зло Ионеско описано очень точно подобранным слогом внеэмоционального вовлечения – его герои не взывают к пониманию и сочувствию, ни даже – к сопереживанию. Пьесы напоминают драматургическую конструкцию научной конференции, на которой герои оппонируют не друг другу, а, коллективно, – здравому смыслу. Для того, чтобы посмеяться над героями Ионеско, нужна огромная духовная сила изнутри проросшего добра. Я готова к восприятию Ионеско только сейчас.

Достоевский тоже представил нам чистое Зло, но – в одежде дьявольского обаяния. Тот самый дьявол из Книги Иова одержал у Достоевского полную и убедительную победу, овладев сердцем читателя и не оставив ему никакого выбора. Главное в том, что за низменные побуждения человека, по Достоевскому, отвечает Бог, а не дьявол. И потому Зло как бы удостоверено Всевышним. А Христос – объект идолопоклонства или козёл отпущения, не больше.

Цветаева в своих чаяниях как бы застревает между желанной свободой язычества и столь же желанной утешительной схемой догматического христианства, извращенного хлыстовской двусмысленностью – и ведущее к смерти! только!.. «Иов в юбке», который никогда не докричится до Бога, поскольку даже не подозревает о Его существовании. Цветаева олицетворяет Зло безотчётное, бескомпромиссное – Пушкина перефразируя, ужасное с прекрасным ликом.

Герои Достоевского и «гипотетическое alter ego» Цветаевой больше не вызывают у меня никаких эмоций.Равнодушие к вампирически искренней проекции жизни на плоскость смерти, к страстному оправданию Зла как единственно возможной правды – согласитесь, любимое русское словечко! – вот самое убедительное чувство, самое главное моё достижение.

Те, кто остаются на моей книжной полке, вместе со мной размышляют о том, как осмыслить и обосновать собственное самоутверждение, исключив самоотрицание как досадную оплошность загадочного русского Ничто.