Сухарики
9 марта, 2021 4:50 пп
Лена Пчёлкина
Лена Пчелкина:
То что я теперь самостоятельная, отвечаю сама за себя, имею право на работу, таскать рельсы и шпалу, и, даже носить брюки, мне напомнили не Роза и Клара, а инспектор налоговой инспекции, условная Недоимкина. Поздравила она письменно, прямо в почтовый ящик. Письмо счастья представляло собой строгое предписание явиться такого-то числа с 9-18 (время обеда указано) на комиссию, связанную с урегулированием задолженности по налогам для рассмотрения причин образования данной задолженности перед бюджетной системой Российской Федерации и обсуждению мер, принимаемых, лично мной, к ее погашению.
Время получения этого страшного письма было выбрано с безукоризненным изяществом — то есть, аккурат перед длинными выходными, чтобы клиент дозрел в беспокойстве и осознал всю тяжесть преступления и неотвратимость наказания. Пользуясь языком Твардовского «заметалась беспокойно у окошка вся семья». Стало не до праздников. Муж собрал котомку, куда предусмотрительно положил блок примы, развернутые карамельки, теплые носки и хозяйственное мыло. Тоша сел выть у двери. Но «за свои идешь дела», как говорится. Кому то дарили тюльпаны, бриллианты и шоколадку «Аленка», мне муж пообещал дождаться и успокоил, что сидеть я буду по уважаемой статье. На всякий случай, он позвонил нашему адвокату. Стало совсем не по себе. И те сухарики, которые я сушила в духовке, приобрели какой-то сакральный смысл.
В 9 утра первого рабочего дня все были на ногах — прибранные и серьезные. Три телефона гражданки Недоимкиной, указанные как контактные, в низу письма, не отвечали, они не отвечали никогда, вообще и никак. Центральная справочная, промурыжив минут двадцать — нажмите звездочку, решетку, выдерните шнур и выдавите стекло, наконец, соединила меня с милым юношей, который сказал, что ничем помочь не может, кроме как дать еще телефоны. По этим телефонам меня уведомили, что в центральной все козлы и дают телефон другого отдела, а, во –вторых, не хотят со мной разговаривать. Я чувствовала себя преступником, от которого все отворачиваются. Добавилось и третье — «они выставили 2 тысячи таких бумаг, а нам разбираться и каждые 15 минут проходят такие комиссии». Эта фраза, с одной стороны, меня немного обидела, так как я теряла исключительность Аль Капоне, с другой взволновала — если эти тройки-комиссии вершат свой суд за 15 минут, то, вероятно, приговор уже готов. Запахло 37-м годом.. Сестра обещала помочь деньгами, но разговаривала осторожно. Семья обдумывала смену фамилии и отъезд в другой город от позора. Самым беспечным был портал Госуслуги, который по мановению моего пальца писал, что я никому ничего не должна. Выходило, что мы с ним шайка и в сговоре. И тут надо было торопиться с чистосердечным, так как от первенства зависело, кому по сделке со следствием, а кто пойдет паровозом. Но, условная Недоимкина хотела меня видеть лично и звонки не брала. И вот, наконец, трубку взял юноша — по голосу лет 15-и. Отрекомендовался Иваном Ивановичем, и уведомил, что у меня есть задолженность за 2018 год перед бюджетной системой Российской Федерации. С каждым стуком по клавишам компьютера с той стороны трубки, я сжималась в размерах, осознавая тяжесть преступления. Я сразу согласилась сотрудничать, сдала несколько соседей и управдома. Все это время он цокал языком и выдавливал слова – примерно, по одному в минуту. Я поинтересовалась судьбой Недоимкиной (по многим признакам он не мог быть ею) – ответом не удостоил. Путем сложнейшего разговора, расшифровкой его недоговоренностей и неясных принадлежностей, трех джин тоников и одного бокала красного, выяснилось, что я нагрела государство на 86 копеек. То есть не дососала даже до рубля! Письмо, конверт, чернила на печати и услуги почты России, а так же время Ивана Ивановича стоили в разы дороже. Последний, впрочем, совершенно раздутый от собственной важности считал меня федеральным преступником. Мы простились. Не тепло. Я сразу стала звонить своему бухгалтеру, которая с утра пыталась дозвониться туда же. Она меня спросила — а куда платить? Я снабдила ее телефоном Ивана Ивановича, которой на удивление взял трубку — вероятно он убил Недоимкину и заметал следы. Он ответил с ленинской простотой- я не знаю, куда платить, и чтобы это узнать вам надо зайти в налоговую. Куда же еще!? Туда, где, вероятно, стоят 2000 человек с такими же письмами и допровскими корзинками в ожидании вердикта комиссии-тройки. Вероятно, многих пришла проводить родня. Согласитесь, безукоризненные действия, когда еще не сняты эпидемические ограничения.
Я налила четвертый джин-тоник, страх не уходил. Иван Иванович поставил меня в патовую ситуацию, госуслуги уверяли меня в моей безгрешности, как-бы, слегка издеваясь. Письмо с печатью лежало на столе. 86 копеек стучали прямо в сердце, как пепел Клааса. «Ты помнишь еще вчера, была такая игра — стоять чуть-чуть вне закона…», – когда-то пел Макаревич. Собственно я решила пойти этим путем, встав чуть-чуть вне закона на 86 копеек, подельником я взяла Ивана Ивановича. Корзинку мы пока не разбирали… Вздрагиваем от каждого звонка в дверь. Ждем объявления в федеральный розыск. Недоимкину я на себя не возьму.
Лена Пчёлкина
Лена Пчелкина:
То что я теперь самостоятельная, отвечаю сама за себя, имею право на работу, таскать рельсы и шпалу, и, даже носить брюки, мне напомнили не Роза и Клара, а инспектор налоговой инспекции, условная Недоимкина. Поздравила она письменно, прямо в почтовый ящик. Письмо счастья представляло собой строгое предписание явиться такого-то числа с 9-18 (время обеда указано) на комиссию, связанную с урегулированием задолженности по налогам для рассмотрения причин образования данной задолженности перед бюджетной системой Российской Федерации и обсуждению мер, принимаемых, лично мной, к ее погашению.
Время получения этого страшного письма было выбрано с безукоризненным изяществом — то есть, аккурат перед длинными выходными, чтобы клиент дозрел в беспокойстве и осознал всю тяжесть преступления и неотвратимость наказания. Пользуясь языком Твардовского «заметалась беспокойно у окошка вся семья». Стало не до праздников. Муж собрал котомку, куда предусмотрительно положил блок примы, развернутые карамельки, теплые носки и хозяйственное мыло. Тоша сел выть у двери. Но «за свои идешь дела», как говорится. Кому то дарили тюльпаны, бриллианты и шоколадку «Аленка», мне муж пообещал дождаться и успокоил, что сидеть я буду по уважаемой статье. На всякий случай, он позвонил нашему адвокату. Стало совсем не по себе. И те сухарики, которые я сушила в духовке, приобрели какой-то сакральный смысл.
В 9 утра первого рабочего дня все были на ногах — прибранные и серьезные. Три телефона гражданки Недоимкиной, указанные как контактные, в низу письма, не отвечали, они не отвечали никогда, вообще и никак. Центральная справочная, промурыжив минут двадцать — нажмите звездочку, решетку, выдерните шнур и выдавите стекло, наконец, соединила меня с милым юношей, который сказал, что ничем помочь не может, кроме как дать еще телефоны. По этим телефонам меня уведомили, что в центральной все козлы и дают телефон другого отдела, а, во –вторых, не хотят со мной разговаривать. Я чувствовала себя преступником, от которого все отворачиваются. Добавилось и третье — «они выставили 2 тысячи таких бумаг, а нам разбираться и каждые 15 минут проходят такие комиссии». Эта фраза, с одной стороны, меня немного обидела, так как я теряла исключительность Аль Капоне, с другой взволновала — если эти тройки-комиссии вершат свой суд за 15 минут, то, вероятно, приговор уже готов. Запахло 37-м годом.. Сестра обещала помочь деньгами, но разговаривала осторожно. Семья обдумывала смену фамилии и отъезд в другой город от позора. Самым беспечным был портал Госуслуги, который по мановению моего пальца писал, что я никому ничего не должна. Выходило, что мы с ним шайка и в сговоре. И тут надо было торопиться с чистосердечным, так как от первенства зависело, кому по сделке со следствием, а кто пойдет паровозом. Но, условная Недоимкина хотела меня видеть лично и звонки не брала. И вот, наконец, трубку взял юноша — по голосу лет 15-и. Отрекомендовался Иваном Ивановичем, и уведомил, что у меня есть задолженность за 2018 год перед бюджетной системой Российской Федерации. С каждым стуком по клавишам компьютера с той стороны трубки, я сжималась в размерах, осознавая тяжесть преступления. Я сразу согласилась сотрудничать, сдала несколько соседей и управдома. Все это время он цокал языком и выдавливал слова – примерно, по одному в минуту. Я поинтересовалась судьбой Недоимкиной (по многим признакам он не мог быть ею) – ответом не удостоил. Путем сложнейшего разговора, расшифровкой его недоговоренностей и неясных принадлежностей, трех джин тоников и одного бокала красного, выяснилось, что я нагрела государство на 86 копеек. То есть не дососала даже до рубля! Письмо, конверт, чернила на печати и услуги почты России, а так же время Ивана Ивановича стоили в разы дороже. Последний, впрочем, совершенно раздутый от собственной важности считал меня федеральным преступником. Мы простились. Не тепло. Я сразу стала звонить своему бухгалтеру, которая с утра пыталась дозвониться туда же. Она меня спросила — а куда платить? Я снабдила ее телефоном Ивана Ивановича, которой на удивление взял трубку — вероятно он убил Недоимкину и заметал следы. Он ответил с ленинской простотой- я не знаю, куда платить, и чтобы это узнать вам надо зайти в налоговую. Куда же еще!? Туда, где, вероятно, стоят 2000 человек с такими же письмами и допровскими корзинками в ожидании вердикта комиссии-тройки. Вероятно, многих пришла проводить родня. Согласитесь, безукоризненные действия, когда еще не сняты эпидемические ограничения.
Я налила четвертый джин-тоник, страх не уходил. Иван Иванович поставил меня в патовую ситуацию, госуслуги уверяли меня в моей безгрешности, как-бы, слегка издеваясь. Письмо с печатью лежало на столе. 86 копеек стучали прямо в сердце, как пепел Клааса. «Ты помнишь еще вчера, была такая игра — стоять чуть-чуть вне закона…», – когда-то пел Макаревич. Собственно я решила пойти этим путем, встав чуть-чуть вне закона на 86 копеек, подельником я взяла Ивана Ивановича. Корзинку мы пока не разбирали… Вздрагиваем от каждого звонка в дверь. Ждем объявления в федеральный розыск. Недоимкину я на себя не возьму.