«Снимайте своё кино…»
9 мая, 2024 9:04 пп
Ирина Ткаченко
Ирина Ткаченко:
Ровно в 1990-м году моя мама ушла, наконец, из института с 40-летним стажем на пенсию. И благодаря известным упражнениям с денежными реформами и рыночными экономиками осталась без гроша.
Папа, на тот момент бывший в отставке, работал на космос уже в гражданском качестве и с молчаливым ужасом наблюдал, как «мечи перековывались» у него на глазах в… кастрюли. Продолжалось и это недолго — ему перестали платить зарплату. Через полтора года он мне в этом сознался, когда я со скандалом заставила его взять деньги на лечение. Он не хотел их брать, ему было стыдно. Офицеру, побывавшему на Кубе в 63-м, в 90-х не на что было пройти медицинскую диагностику. Не заслужил.
Умер он от разрыва сердца в августе 1998 года, на ступенях банка Смоленский, когда владелец банка, украв деньги, прикрылся кризисом и сбежал, закрыв вкладчикам выдачу наличных. Папа распереживался, что все деньги, которые я передала им с мамой на жизнь, пропали и он каким-то образом в этом виноват. И сердце не выдержало.
Милиционер во время беседы со мной об обстоятельствах смерти никак не мог понять, что это такое — банковская карточка. У него карточек никогда не было.
С конца 80ых я совершенно четко знала, что без моей помощи родители умрут от голода. Это не было преувеличением. Они были типичной инженерно-преподавательской интеллигенцией советского разлива, читающей свои книжки, без рубля на банковском счете, без государственных дач и связей, а главное — без того чудного умения вертеться и делать бизнес или просто делать деньги из ничего. Всё, что они умели — профессионально делать свою работу. И поэтому остались у разбитого корыта.
Как те шахтеры в небольшом городке в ста километрах от Москвы, которых сначала бросили в Чернобыль, а потом в середине 90-х им перестали платить. Податься в их моно-городке с шахтой было некуда. И вместо того, чтобы наслаждаться опьяняющим воздухом свободы 90-х, покупать и продавать квартиры и строить собственные предприятия рогов и копыт, они объявили голодовку в актовом зале облезлого Дома культуры — в надежде, что на них и их детей, белесых от рака крови, кто-то обратит внимание.
Я расспрашивала их об их требованиях, которые были скромнее скромного, снимала пустые холодильники, в которых стояли трехлитровые банки с квашеной капустой, и чувствовала, что готова была провалиться сквозь землю потому, что мне зарплату никто не задерживал, хотя я Чернобыль не спасала.
По дороге назад в Москву я плакала от бессилия, скрывая слёзы от коллег, а потом в надежде на принцип «больше шума — больше надежды на победу», обзвонила несколько российских новостных телеканалов. Предсказуемо, никто из них не высказал интереса к истории: она была слишком обыденной — полстраны сидело без копья и спивалось — к тому же у тех московских журналистов были дела поважнее, они занимались «большой политикой».
Так та картинка и стоит в моей памяти: доведенные до отчаяния взрослые мужики на черных истоптанных матах из школьного спортзала, больные, в унизительном ожидании помощи от местных властей. Которые никогда не приедут.
Никогда не вернулся домой и муж моей знакомой, поднявший небольшой бизнес и попавший в переплет из-за долга, который с него потребовали совсем не в цивилизованной форме.
Он-то, муж, был из тех самых — разворотливый, смышленый, бросивший свою безнадежную советскую профессию и ушедший в торговлю (с нее ведь все начиналось, не с па?), заложивший квартиру, дачу, еще одну квартиру — дела шли в гору, у него, действительно, все получалось. Но успех, как оказалось, привлекал внимание не только покупателей и клиентов. На него наехали, он попытался отстоять свое детище. А потом стал уступать, продав обе квартиры, дачу, машины своего свекра, известного профессора психологии и друга моей мамы, весь антиквариат… В один прекрасный день он исчез. Оставив жену с двумя маленькими детьми без крыши над головой. Милиция его найти не смогла.
Я это к чему? Не к тому, что не было тех, успешных, перевернувших советский мир и построивших новую капиталистическую реальность. Они были. И не к тому, что это не было время невиданных свобод. Было.
Я к тому, что поджариваться, посмотрев известный фильм о 90-х, вряд ли стоит. Не те виноваты? Не так сформулировано? Не вовремя снято? Не с теми намерениями? Что-то из важного забыто?
Так снимайте. Снимайте свое кино. Оно наверняка будет правильным.
****
Ирина Ткаченко
Ирина Ткаченко:
Ровно в 1990-м году моя мама ушла, наконец, из института с 40-летним стажем на пенсию. И благодаря известным упражнениям с денежными реформами и рыночными экономиками осталась без гроша.
Папа, на тот момент бывший в отставке, работал на космос уже в гражданском качестве и с молчаливым ужасом наблюдал, как «мечи перековывались» у него на глазах в… кастрюли. Продолжалось и это недолго — ему перестали платить зарплату. Через полтора года он мне в этом сознался, когда я со скандалом заставила его взять деньги на лечение. Он не хотел их брать, ему было стыдно. Офицеру, побывавшему на Кубе в 63-м, в 90-х не на что было пройти медицинскую диагностику. Не заслужил.
Умер он от разрыва сердца в августе 1998 года, на ступенях банка Смоленский, когда владелец банка, украв деньги, прикрылся кризисом и сбежал, закрыв вкладчикам выдачу наличных. Папа распереживался, что все деньги, которые я передала им с мамой на жизнь, пропали и он каким-то образом в этом виноват. И сердце не выдержало.
Милиционер во время беседы со мной об обстоятельствах смерти никак не мог понять, что это такое — банковская карточка. У него карточек никогда не было.
С конца 80ых я совершенно четко знала, что без моей помощи родители умрут от голода. Это не было преувеличением. Они были типичной инженерно-преподавательской интеллигенцией советского разлива, читающей свои книжки, без рубля на банковском счете, без государственных дач и связей, а главное — без того чудного умения вертеться и делать бизнес или просто делать деньги из ничего. Всё, что они умели — профессионально делать свою работу. И поэтому остались у разбитого корыта.
Как те шахтеры в небольшом городке в ста километрах от Москвы, которых сначала бросили в Чернобыль, а потом в середине 90-х им перестали платить. Податься в их моно-городке с шахтой было некуда. И вместо того, чтобы наслаждаться опьяняющим воздухом свободы 90-х, покупать и продавать квартиры и строить собственные предприятия рогов и копыт, они объявили голодовку в актовом зале облезлого Дома культуры — в надежде, что на них и их детей, белесых от рака крови, кто-то обратит внимание.
Я расспрашивала их об их требованиях, которые были скромнее скромного, снимала пустые холодильники, в которых стояли трехлитровые банки с квашеной капустой, и чувствовала, что готова была провалиться сквозь землю потому, что мне зарплату никто не задерживал, хотя я Чернобыль не спасала.
По дороге назад в Москву я плакала от бессилия, скрывая слёзы от коллег, а потом в надежде на принцип «больше шума — больше надежды на победу», обзвонила несколько российских новостных телеканалов. Предсказуемо, никто из них не высказал интереса к истории: она была слишком обыденной — полстраны сидело без копья и спивалось — к тому же у тех московских журналистов были дела поважнее, они занимались «большой политикой».
Так та картинка и стоит в моей памяти: доведенные до отчаяния взрослые мужики на черных истоптанных матах из школьного спортзала, больные, в унизительном ожидании помощи от местных властей. Которые никогда не приедут.
Никогда не вернулся домой и муж моей знакомой, поднявший небольшой бизнес и попавший в переплет из-за долга, который с него потребовали совсем не в цивилизованной форме.
Он-то, муж, был из тех самых — разворотливый, смышленый, бросивший свою безнадежную советскую профессию и ушедший в торговлю (с нее ведь все начиналось, не с па?), заложивший квартиру, дачу, еще одну квартиру — дела шли в гору, у него, действительно, все получалось. Но успех, как оказалось, привлекал внимание не только покупателей и клиентов. На него наехали, он попытался отстоять свое детище. А потом стал уступать, продав обе квартиры, дачу, машины своего свекра, известного профессора психологии и друга моей мамы, весь антиквариат… В один прекрасный день он исчез. Оставив жену с двумя маленькими детьми без крыши над головой. Милиция его найти не смогла.
Я это к чему? Не к тому, что не было тех, успешных, перевернувших советский мир и построивших новую капиталистическую реальность. Они были. И не к тому, что это не было время невиданных свобод. Было.
Я к тому, что поджариваться, посмотрев известный фильм о 90-х, вряд ли стоит. Не те виноваты? Не так сформулировано? Не вовремя снято? Не с теми намерениями? Что-то из важного забыто?
Так снимайте. Снимайте свое кино. Оно наверняка будет правильным.
****