Снайперша с зелёными глазами
9 мая, 2025 10:18 пп
Мэйдэй
Кирилл Харатьян:
Запишу, пожалуй, одну историю, которая за давностью лет уже стала в моей собственной памяти отчасти и литературной. Но за фактуру ручаюсь.
Итак, я работал тогда в больнице старых большевиков – или, сказать, точнее, партийных вдов: отделение было старушечье. Пришел принес таблетки новой больной, а она попросила меня помочь ей сходить пур лё пти.
Выяснилось, что она делает это стоя, но не потому что у нее перверсия, а потому что после ранения в 1943 году она почти не может сидеть и уж точно не может сидеть на унитазе. Так что или лежа – но ей лежа стыдно, она же не немощная какая-нибудь, или стоя.
Как же вы получили это ранение, спросил я, и она рассказала.
К началу войны она была уже немолодая (сама так себя назвала) женщина, ей было 45 лет. Муж ее был бухгалтер, очень мирный и очень хороший, добрый, смешной и веселый человек. Поженились они поздно, детей Бог не дал. Его, конечно, сразу же мобилизовали – и сразу же убили там, на войне.
А она с юности очень хорошо стреляла, у нее был значок «Ворошиловский стрелок». И когда она получила похоронку, пошла в военкомат и сказала, что хочет идти воевать.
«Понимаете, – и она засмеялась, – мне стало совершенно не за чем жить. Я так его любила, вы себе не представляете. Он был мяфа, но был мое сокровище, моя радость, птичка мой. У меня ничего без него не осталось».
И она стала снайпер. И она убила сто или даже больше человек. И ей было их совершенно не жалко. И никого не жалко. И себя не жалко. И когда ее подстрелил немецкий снайпер, попал куда-то в нижнюю часть позвоночника, она не боялась, не расстроилась, не страдала. Плохо было только то, что ранение лишило ее возможности метко стрелять.
Потом ее как-то сняли с дерева, как-то лечили – все это было ей совершенно неинтересно.
Я спросил: вы так долго живете – и все в пустоте? Родные же есть у вас кто-то?
«Есть, – ответила она, – есть, получат мою квартиру, как я умру. А я развлекаюсь немного, меня зовут всюду выступить перед школьниками или в библиотеке, а может, на заводе в клубе. Я ветеранка заслуженная же, у меня ордена не помещаются. Все побрякушки, – И опять засмеялась. – А я им все вру! Вот тебе сейчас не вру, а им сказочки сказываю! Глупые».
«Жизнь прошла, – вздохнула она, – пустая такая, долгая. Они все войну хвалят. А я ее пррроклинаю и ненавижу. И их ненавижу. Глупые».
Ей тогда было 93 года. Не помню, как ее звали. Крупная моложавая старуха была с пронзительными зелеными глазами.
Мэйдэй
Кирилл Харатьян:
Запишу, пожалуй, одну историю, которая за давностью лет уже стала в моей собственной памяти отчасти и литературной. Но за фактуру ручаюсь.
Итак, я работал тогда в больнице старых большевиков – или, сказать, точнее, партийных вдов: отделение было старушечье. Пришел принес таблетки новой больной, а она попросила меня помочь ей сходить пур лё пти.
Выяснилось, что она делает это стоя, но не потому что у нее перверсия, а потому что после ранения в 1943 году она почти не может сидеть и уж точно не может сидеть на унитазе. Так что или лежа – но ей лежа стыдно, она же не немощная какая-нибудь, или стоя.
Как же вы получили это ранение, спросил я, и она рассказала.
К началу войны она была уже немолодая (сама так себя назвала) женщина, ей было 45 лет. Муж ее был бухгалтер, очень мирный и очень хороший, добрый, смешной и веселый человек. Поженились они поздно, детей Бог не дал. Его, конечно, сразу же мобилизовали – и сразу же убили там, на войне.
А она с юности очень хорошо стреляла, у нее был значок «Ворошиловский стрелок». И когда она получила похоронку, пошла в военкомат и сказала, что хочет идти воевать.
«Понимаете, – и она засмеялась, – мне стало совершенно не за чем жить. Я так его любила, вы себе не представляете. Он был мяфа, но был мое сокровище, моя радость, птичка мой. У меня ничего без него не осталось».
И она стала снайпер. И она убила сто или даже больше человек. И ей было их совершенно не жалко. И никого не жалко. И себя не жалко. И когда ее подстрелил немецкий снайпер, попал куда-то в нижнюю часть позвоночника, она не боялась, не расстроилась, не страдала. Плохо было только то, что ранение лишило ее возможности метко стрелять.
Потом ее как-то сняли с дерева, как-то лечили – все это было ей совершенно неинтересно.
Я спросил: вы так долго живете – и все в пустоте? Родные же есть у вас кто-то?
«Есть, – ответила она, – есть, получат мою квартиру, как я умру. А я развлекаюсь немного, меня зовут всюду выступить перед школьниками или в библиотеке, а может, на заводе в клубе. Я ветеранка заслуженная же, у меня ордена не помещаются. Все побрякушки, – И опять засмеялась. – А я им все вру! Вот тебе сейчас не вру, а им сказочки сказываю! Глупые».
«Жизнь прошла, – вздохнула она, – пустая такая, долгая. Они все войну хвалят. А я ее пррроклинаю и ненавижу. И их ненавижу. Глупые».
Ей тогда было 93 года. Не помню, как ее звали. Крупная моложавая старуха была с пронзительными зелеными глазами.