«Словно бы перо из крыла ангела коснулось моего лба…»
6 ноября, 2022 5:12 пп
Мэйдэй
Андрей Привалов:
ИНИЦИАЦИЯ
— Вот, Андрей, — сказал Кузя и поставил на стол бутылку портвейна «Золотистый», — сегодня ты сделаешь шаг во взрослую жизнь! — Готов?
Кузя был старше меня на год, в марте ему стукнуло пятнадцать. Его авторитет во дворе считался непререкаемым. Ходили слухи, что он с девяти лет пьет водку носом и занюхивает ее кончиком пионерского галстука. А учителя ставят ему хорошие оценки только за то, что он не приходит в школу. В общем, отказаться от портвейна было невозможно, это несло непоправимые репутационные издержки. Ради такого случая пришлось даже прогулять алгебру и классный час.
— Готов! — сказал я. Было страшно, но интересно. В памяти сразу возник обряд посвящения в рыцари — акколады, когда наставник давал будущему рыцарю подзатыльник «куле», а потом опоясывал мечом, о чем я как-то вычитал в детской энциклопедии.
— Не, сегодня без рукоприкладства, — сказал мой коуч, приступая к «алколаде». — За стаканами сбегай! Они на мойке.
Я сходил на кухню и взял два граненых стакана мухинского дизайна. Кузя жил с матерью в однокомнатной квартире. Мы расположились в комнате за столом, служившим Кузе для приготовления взрывчатых смесей. Кузя взял бутылку, аккуратно обрезал по краю перочинным ножом полиэтиленовую пробку, а потом подцепил получившуюся шляпку. Пробка вылезла с характерным звуком. Бутылка была изготовлена не из зеленого, а из прозрачного стекла, это я хорошо запомнил, а портвейн действительно имел медовый оттенок.
Кузя наполнил стаканы и сказал, подняв свой:
— No pasaran!
— Patria o muerte! — ответил я, как учили на политинформации.
— Залпом пей, это тебе не «Буратино»! Кто последний допьет — тот жопа бегемота!
Я приложился к стакану: портвейн показался вкусным, но несколько приторным.
— Адское пойло! — прохрипел Кузя, словно старый пират.
Я молча кивнул, оглушенный вином. Отец давал мне как-то раз отпить из пивной кружки. Мы ездили тогда на ВДНХ покататься на лодках. На обратном пути заглянули в одну из «стоячих» пивных, которые были разбросаны по территории выставки, словно коровьи лепешки в поле — не наступить нельзя. Другого опыта употребления спиртных напитков в общем-то и не было.
— Можно было, конечно, сухого взять, но это как-то не серьезно, — сказал мой нагваль. Я жадно впитывал его мудрость. — Сушняк — дамский напиток. А на водку у меня денег нет.
— Вот рубль, возьми! — сказал я. — Мать на обед дала.
— Не надо, я угощаю. Потом если захочешь, нальешь стакан. Но тебе, наверное, не продадут еще.
— Я в «Три ступеньки» пойду, тетя Маша, говорят, всем продает, даже младенцам.
— У нее под настроение. Проще лимитчиков попросить, чтоб купили.
Я молча кивнул. В голове зашумело.
— Ща уроки кончатся и девчонки зайдут, — сказал Кузя и включил магнитофонную приставку «Нота» за 104 рубля.
«There’s a lady who’s sure all that glitters is gold, аnd she’s buying a stairway to heaven…» — жалобно и обреченно запел солист ВИА «Led Zeppelin» Роберт Плант.
— Какие еще девчонки? — испугался я.
— Анька и Наташка из 7-го «Б».
— Ясненько, — сказал вместо меня кто-то другой, ибо голос свой я услышал как бы со стороны — вино действовало на меня подобающим образом. Я вспомнил, что эта самая Анька писала мне записочки, а Наташка передавала. Мессенджеров тогда ещё не изобрели, эпистолы приходилось таскать курьерским способом. Переписка была совершенно безобидная, что-то вроде «Приходи вечером на каток, придешь?». В общем, серьезной интриги не наблюдалось.
Кузя кинул на стол мятую пачку «Примы».
— Кури, салабон!
— Я бросил! — пошутил я.
— Ну, как знаешь! — Кузя закурил, и комната наполнилась вонючим дымом сигареты без фильтра.
Медленное вращение магнитофонных катушек завораживало.
— Катушка, как член — чем больше, тем лучше! — сказал Кузя, перехватив мой взгляд.
Он еще что-то болтал о преимущества пленки «Тасма» над «Свемой», крутых медных заклепках на своих джинсах и про то, что твердо решил идти в ПТУ на автослесаря. Через пару лет советские войска войдут в Афганистан и Кузя попадет в самое пекло — будет водить через перевалы бензовозы. Он вернётся живым, с медалью, но мрачным и каким-то опаленным.
— Сам-то кем хочешь стать, когда вырастешь? — спросил Кузя.
— Я-то? Писателем!
— Пфф! Почему писателем? Вон, можно во второе ПТУ на радиомонтажника пойти, туда всех берут, даже после «лесной школы». Ну, или на повара. Будешь мясо воровать!
— Отец говорит, у меня сильно развито чувство прекрасного. И потом, мы с ним как-то были в гостях у его дружбана — литератора. Ты не представляешь, как он живет! Госдача, в саду птицы поют, а он строчит роман за романом про битвы колхозников за урожай. Жена ему чай в кабинет носит и колбасу из кремлевского пайка. Гонорары — пять тыщ за роман. А иногда и государственная премия перепадает… В общем, ни хрена не делает, а зарплата высокая. Тоже так хочу!
— Пять тыщ! Это ж сразу можно «Маяк-203» купить и колонки «Родина»!
— Можно «Илеть-103 стерео» купить и еще на мороженое останется!
Выпили по второму стакану. В дверь позвонили.
— Девчонки пришли! — сказал Кузя и пошел открывать. Казалось, портвейн не произвел на него никакого действия.
Из микроскопической прихожей донёсся девичий смех, бас Кузи и какая-то возня. Наконец девочки, разгоняя мрак, появились в комнате. Пространство вокруг меня наполнилось ароматом весенней свежести.
— Привет! — сказала светленькая Аня. Одета она была в расклешенные джинсы и толстый зелёный свитер ручной вязки.
— Привет! — сказал я деланно равнодушно, стараясь дышать в сторону и вообще не смотреть на нее, чтобы не ослепнуть от неземной красоты.
— Что это у вас в бутылке?
— Джинн, — сказал я. — Но мы его уже частично выпустили.
— Да портвейн это, профессор шутит, — пояснил Кузя. — Будешь?
— Нет, ты что! Мне еще историю учить, — сказала Аня, а Наташка села на пол и стала листать журнал «Работница».
— Я допью? — спросил Кузя.
— Допивай! — великодушно разрешил я, чувствуя, что мне уже хватит.
Кузя поставил под стол пустую бутылку, выключил «Ноту», взял гитару и ударил грязным ногтем по струнам. Гармония отсутствовала.
— Давай настрою, — сказал я и начал крутить колки. Господь наказал меня абсолютным слухом. Узнав об этом от воспитательницы детского сада, мать заточила меня в музыкальную школу. Эмма Николаевна, мой преподаватель по классу скрипки все время твердила маме, что «если бы ваш Андрей не был таким раздолбаем, то вполне мог бы этим делом себе на хлеб зарабатывать в какой-нибудь филармонии». Говорила она это, конечно, в более интеллигентных выражениях, но смысл от этого не менялся.
Взяв пару аккордов и убедившись, что «ленинградская» гитара за 13 рублей вполне себе «строит», я передал ее Кузе. И он, кстати, ничуть не хуже, чем Роберт Плант запел:
«Снова я в этом городе-е-е,
в этом ласковом городе-е-е,
здесь тебя увидел я,
здесь тебя нашел,
вот опять к тебе я пришо-о-ол…»
— А давай вот эту: «А ты опять сегодня не пришла…» — попросила Наташа и обворожительно тряхнула косичками. Кузя кивнул и запел любимую:
«А ты опять сегодня не пришла,
А я так ждал, надеялся и верил…»
Я заметил про себя, что тема «пришел/не пришла» явно доминировала в нашем дворовом репертуаре.
— Нет, — крикнула Наташа, — ты не Кузнецов, ты… ты… Валерий Ободзинский!
— Я пойду прилягу, — сказал я и двинул за шкаф, которым была перегорожена комната. За шкафом стояла кузина кровать. Стена и обратная сторона шкафа были обклеены фотографиями голых теток, вырезанными из иностранных журналов. По фотографиям можно было изучать женскую анатомию. Когда я лег, капиталистические женщины, развратно хохоча, начали вокруг меня плясать.
— Пионер — всем ребятам пример! — произнес я заклинание и зажмурился. Я подумал, что классная руководительница Лариса Семеновна уже позвонила матери с целью выяснить, почему меня не было в школе. Нужно было срочно придумывать какую-то отмазку.
Потом я услышал легкий шорох. Словно бы перо из крыла ангела коснулось моего лба. Я открыл глаза и вместо развратных женщин увидел красивое лицо Ани, как бы парившей надо мной. Она откинула назад волосы (это они щекотали мою физиономию) и спросила:
— Что, совсем фигово?
— Терпимо, — сказал я.
— У тебя глаза стеклянные! Хочешь, поцелую?
— Поцелуй, — сказал я, лишь бы от меня отстали.
Аня неловко чмокнула меня в щеку, после чего я… заснул.
Когда я пришел домой, а идти было недалеко, Кузя жил на пятом, а я на двенадцатом этаже типовой башни II-18/12Б, мать кинулась ко мне с вопросом:
— Андрей! Quelle mouche vous pique?* Где ты вообще был? Лариса Семёновна звонила!
— Я это, бабушку через дорогу переводил!
— Какую бабушку? Да ты пьяный! Тебя даже в дворники не возьмут, если будешь так учиться!
— C’était l’esprit du sculpteur monumental Mukhina.**
— Да отстань ты от него! — сказал отец, откладывая газету. — Не видишь что ли, человек сделал решительный шаг во взрослую жизнь. Лучше дай ему чего-нибудь пожрать…
— — —
* Какая муха тебя укусила? (Фр.)
** Это был дух скульптора-монументалиста Мухиной. (Фр.)
Мэйдэй
Андрей Привалов:
ИНИЦИАЦИЯ
— Вот, Андрей, — сказал Кузя и поставил на стол бутылку портвейна «Золотистый», — сегодня ты сделаешь шаг во взрослую жизнь! — Готов?
Кузя был старше меня на год, в марте ему стукнуло пятнадцать. Его авторитет во дворе считался непререкаемым. Ходили слухи, что он с девяти лет пьет водку носом и занюхивает ее кончиком пионерского галстука. А учителя ставят ему хорошие оценки только за то, что он не приходит в школу. В общем, отказаться от портвейна было невозможно, это несло непоправимые репутационные издержки. Ради такого случая пришлось даже прогулять алгебру и классный час.
— Готов! — сказал я. Было страшно, но интересно. В памяти сразу возник обряд посвящения в рыцари — акколады, когда наставник давал будущему рыцарю подзатыльник «куле», а потом опоясывал мечом, о чем я как-то вычитал в детской энциклопедии.
— Не, сегодня без рукоприкладства, — сказал мой коуч, приступая к «алколаде». — За стаканами сбегай! Они на мойке.
Я сходил на кухню и взял два граненых стакана мухинского дизайна. Кузя жил с матерью в однокомнатной квартире. Мы расположились в комнате за столом, служившим Кузе для приготовления взрывчатых смесей. Кузя взял бутылку, аккуратно обрезал по краю перочинным ножом полиэтиленовую пробку, а потом подцепил получившуюся шляпку. Пробка вылезла с характерным звуком. Бутылка была изготовлена не из зеленого, а из прозрачного стекла, это я хорошо запомнил, а портвейн действительно имел медовый оттенок.
Кузя наполнил стаканы и сказал, подняв свой:
— No pasaran!
— Patria o muerte! — ответил я, как учили на политинформации.
— Залпом пей, это тебе не «Буратино»! Кто последний допьет — тот жопа бегемота!
Я приложился к стакану: портвейн показался вкусным, но несколько приторным.
— Адское пойло! — прохрипел Кузя, словно старый пират.
Я молча кивнул, оглушенный вином. Отец давал мне как-то раз отпить из пивной кружки. Мы ездили тогда на ВДНХ покататься на лодках. На обратном пути заглянули в одну из «стоячих» пивных, которые были разбросаны по территории выставки, словно коровьи лепешки в поле — не наступить нельзя. Другого опыта употребления спиртных напитков в общем-то и не было.
— Можно было, конечно, сухого взять, но это как-то не серьезно, — сказал мой нагваль. Я жадно впитывал его мудрость. — Сушняк — дамский напиток. А на водку у меня денег нет.
— Вот рубль, возьми! — сказал я. — Мать на обед дала.
— Не надо, я угощаю. Потом если захочешь, нальешь стакан. Но тебе, наверное, не продадут еще.
— Я в «Три ступеньки» пойду, тетя Маша, говорят, всем продает, даже младенцам.
— У нее под настроение. Проще лимитчиков попросить, чтоб купили.
Я молча кивнул. В голове зашумело.
— Ща уроки кончатся и девчонки зайдут, — сказал Кузя и включил магнитофонную приставку «Нота» за 104 рубля.
«There’s a lady who’s sure all that glitters is gold, аnd she’s buying a stairway to heaven…» — жалобно и обреченно запел солист ВИА «Led Zeppelin» Роберт Плант.
— Какие еще девчонки? — испугался я.
— Анька и Наташка из 7-го «Б».
— Ясненько, — сказал вместо меня кто-то другой, ибо голос свой я услышал как бы со стороны — вино действовало на меня подобающим образом. Я вспомнил, что эта самая Анька писала мне записочки, а Наташка передавала. Мессенджеров тогда ещё не изобрели, эпистолы приходилось таскать курьерским способом. Переписка была совершенно безобидная, что-то вроде «Приходи вечером на каток, придешь?». В общем, серьезной интриги не наблюдалось.
Кузя кинул на стол мятую пачку «Примы».
— Кури, салабон!
— Я бросил! — пошутил я.
— Ну, как знаешь! — Кузя закурил, и комната наполнилась вонючим дымом сигареты без фильтра.
Медленное вращение магнитофонных катушек завораживало.
— Катушка, как член — чем больше, тем лучше! — сказал Кузя, перехватив мой взгляд.
Он еще что-то болтал о преимущества пленки «Тасма» над «Свемой», крутых медных заклепках на своих джинсах и про то, что твердо решил идти в ПТУ на автослесаря. Через пару лет советские войска войдут в Афганистан и Кузя попадет в самое пекло — будет водить через перевалы бензовозы. Он вернётся живым, с медалью, но мрачным и каким-то опаленным.
— Сам-то кем хочешь стать, когда вырастешь? — спросил Кузя.
— Я-то? Писателем!
— Пфф! Почему писателем? Вон, можно во второе ПТУ на радиомонтажника пойти, туда всех берут, даже после «лесной школы». Ну, или на повара. Будешь мясо воровать!
— Отец говорит, у меня сильно развито чувство прекрасного. И потом, мы с ним как-то были в гостях у его дружбана — литератора. Ты не представляешь, как он живет! Госдача, в саду птицы поют, а он строчит роман за романом про битвы колхозников за урожай. Жена ему чай в кабинет носит и колбасу из кремлевского пайка. Гонорары — пять тыщ за роман. А иногда и государственная премия перепадает… В общем, ни хрена не делает, а зарплата высокая. Тоже так хочу!
— Пять тыщ! Это ж сразу можно «Маяк-203» купить и колонки «Родина»!
— Можно «Илеть-103 стерео» купить и еще на мороженое останется!
Выпили по второму стакану. В дверь позвонили.
— Девчонки пришли! — сказал Кузя и пошел открывать. Казалось, портвейн не произвел на него никакого действия.
Из микроскопической прихожей донёсся девичий смех, бас Кузи и какая-то возня. Наконец девочки, разгоняя мрак, появились в комнате. Пространство вокруг меня наполнилось ароматом весенней свежести.
— Привет! — сказала светленькая Аня. Одета она была в расклешенные джинсы и толстый зелёный свитер ручной вязки.
— Привет! — сказал я деланно равнодушно, стараясь дышать в сторону и вообще не смотреть на нее, чтобы не ослепнуть от неземной красоты.
— Что это у вас в бутылке?
— Джинн, — сказал я. — Но мы его уже частично выпустили.
— Да портвейн это, профессор шутит, — пояснил Кузя. — Будешь?
— Нет, ты что! Мне еще историю учить, — сказала Аня, а Наташка села на пол и стала листать журнал «Работница».
— Я допью? — спросил Кузя.
— Допивай! — великодушно разрешил я, чувствуя, что мне уже хватит.
Кузя поставил под стол пустую бутылку, выключил «Ноту», взял гитару и ударил грязным ногтем по струнам. Гармония отсутствовала.
— Давай настрою, — сказал я и начал крутить колки. Господь наказал меня абсолютным слухом. Узнав об этом от воспитательницы детского сада, мать заточила меня в музыкальную школу. Эмма Николаевна, мой преподаватель по классу скрипки все время твердила маме, что «если бы ваш Андрей не был таким раздолбаем, то вполне мог бы этим делом себе на хлеб зарабатывать в какой-нибудь филармонии». Говорила она это, конечно, в более интеллигентных выражениях, но смысл от этого не менялся.
Взяв пару аккордов и убедившись, что «ленинградская» гитара за 13 рублей вполне себе «строит», я передал ее Кузе. И он, кстати, ничуть не хуже, чем Роберт Плант запел:
«Снова я в этом городе-е-е,
в этом ласковом городе-е-е,
здесь тебя увидел я,
здесь тебя нашел,
вот опять к тебе я пришо-о-ол…»
— А давай вот эту: «А ты опять сегодня не пришла…» — попросила Наташа и обворожительно тряхнула косичками. Кузя кивнул и запел любимую:
«А ты опять сегодня не пришла,
А я так ждал, надеялся и верил…»
Я заметил про себя, что тема «пришел/не пришла» явно доминировала в нашем дворовом репертуаре.
— Нет, — крикнула Наташа, — ты не Кузнецов, ты… ты… Валерий Ободзинский!
— Я пойду прилягу, — сказал я и двинул за шкаф, которым была перегорожена комната. За шкафом стояла кузина кровать. Стена и обратная сторона шкафа были обклеены фотографиями голых теток, вырезанными из иностранных журналов. По фотографиям можно было изучать женскую анатомию. Когда я лег, капиталистические женщины, развратно хохоча, начали вокруг меня плясать.
— Пионер — всем ребятам пример! — произнес я заклинание и зажмурился. Я подумал, что классная руководительница Лариса Семеновна уже позвонила матери с целью выяснить, почему меня не было в школе. Нужно было срочно придумывать какую-то отмазку.
Потом я услышал легкий шорох. Словно бы перо из крыла ангела коснулось моего лба. Я открыл глаза и вместо развратных женщин увидел красивое лицо Ани, как бы парившей надо мной. Она откинула назад волосы (это они щекотали мою физиономию) и спросила:
— Что, совсем фигово?
— Терпимо, — сказал я.
— У тебя глаза стеклянные! Хочешь, поцелую?
— Поцелуй, — сказал я, лишь бы от меня отстали.
Аня неловко чмокнула меня в щеку, после чего я… заснул.
Когда я пришел домой, а идти было недалеко, Кузя жил на пятом, а я на двенадцатом этаже типовой башни II-18/12Б, мать кинулась ко мне с вопросом:
— Андрей! Quelle mouche vous pique?* Где ты вообще был? Лариса Семёновна звонила!
— Я это, бабушку через дорогу переводил!
— Какую бабушку? Да ты пьяный! Тебя даже в дворники не возьмут, если будешь так учиться!
— C’était l’esprit du sculpteur monumental Mukhina.**
— Да отстань ты от него! — сказал отец, откладывая газету. — Не видишь что ли, человек сделал решительный шаг во взрослую жизнь. Лучше дай ему чего-нибудь пожрать…
— — —
* Какая муха тебя укусила? (Фр.)
** Это был дух скульптора-монументалиста Мухиной. (Фр.)