В эту субботу Графиня по наводке своего придворного попугая Гавра собралась тайно изучить личный дневник кота. Сам кот Серёжа в это время был услан на балкон. По высочайшему велению он занимался боевой акробатикой и оттачивал победоносную «косую тактику» Фридриха Второго. На случай возможной и очень вероятной войны с соседями. Его жестяная будничная корона позвякивала бубенцами и поражала блеском отдыхающих на деревьях ворон-ювелиров.
Оставшись с Графиней наедине, попугай старался как можно быстрее и внятней очернить личного шута хозяйки. В переписи от прошлого года он также значился котом, писарем, куафёром, и домашней музой.
— Переворот готовит. Меня сожрать обещал, а на тебе кататься верхом по квартире будет. А ещё грозился петарды вместо бигудей тебе насувать. Чтобы ты волоса на их накрутила и потом на части разорвалась! Так, чтобы потом совсем не собрать было…
Графиня нехорошо промолчала. Сглотнула обиду, опрокинула ковшик с вином и потёрла свой внушительный, но благородный нос.
— Те–те-те… Доказательства какие есть?
— Ему, смутьяну, сон привиделся. Дак он, в надежде на мировое господство, для потомков его себе и записал! Найти надо сон-то и ему, собаке, в морду канареечную его кинуть. А там, на дыбу, потом на кол и ноги повыдёргивать с языком. Ду-ду, гы-гы.. Кака мысль-то была? — коротенькими, кривыми ножками переминалась птица.
— Указуй про что сон ему, Гусске немецкой, показывали? Переворот? Измена? — по-гусарски распрямляя невидимые усы, спросила Графиня. — Тока четко! Каков интеграл ситуации?
— Дак, на почве сна скотину-то нашу и шандарахнуло. Ты вся в делах, надежа, не замечаешь. А я зрю, и сейчас всю правду-матку наябедничаю. Кот-то твой и мизинчик стал отставлять при обедне, и из унитаза вторую неделю не пьёт, на французском сам с собой тайно чирикает. К коронации, значит, готовится. У тебя же за спиной. Всё в дневнике ихнем! Хрюкалкой бы его туда, в написанное и дезавуировать! Задекламировать! Расстрелять!
Попугай, как птица с давно поломанной психикой, за эти несколько предложений довёл себя до исступления и лютой злобы. Обезумевшими глазами он смотрел в сторону балкона, где резвился ничего не подозревающий кот.
— Ну не плюй, не плюй в ухо-то. Разберёмся. А коли не клевещешь, в египетские монахи его обреем и просеку стричь пошлём, — сосредоточенно ответствовала Графиня.
Она спокойно подошла к горшку с фикусом, отмерила пальцами три кошачьих шага, и принялась копать. Маленький блокнотик был спрятан неглубоко и завёрнут в конфетный фантик. В том же месте Серёжа, как оказалось, прятал ампулу с валерианой и несколько блестящих пуговок.
— А я то думаю, домовой у меня застёжки с блуз прёт, али бабы завистливые на службе?! От ить…
— Это он себе на медали тащит. А ещё серёжку с тебя снял, ночью. Когда ты на бровях домой приплыла. Он и воспользовался. Тока не знаю, куда зарыл.
Графиня, почесав умную, хоть и не совсем, голову, принялась изучать вещдоки.
На первых страницах кошачьего дневника было проставлено факсимиле в виде продолговатого жизнетворящего органа с яйцами Фаберже у основания и с короной-ореолом на самом верху. Дальше шли листы с рисунками летящих по воздуху рыб, котлет и крыс с жалостливыми, оленьими глазами. Загнутыми уголками выделялись «упражнения для хорошей фигуры», «правила успешной личности», а также «секреты общения с себе неподобными». Всё это разбавлялось короткими записями о прожитых днях:
«Среда. 76 число, месяца какого-то там ёбря… Графиня влюблена в меня как кошка. А я – ничего».
«Не накатить ли спирта в честь родной Англии?»
« В 10 уходит. В полночь приползает. Ключи от холодильника в бачке нужника».
«Позвать в гости Сысу с девками. в пнд.»
Кот тем временем полностью был погружен в свои дела, не обращая внимания на то, как рушится его карьера. Под рабские, но восхищенные аплодисменты воробьёв и другой мелюзги, живущей на деревьях, он играл мускулами и вальсировал с веником.
А Графиня уже знакомилась с последней исписанной страницей дневника. Ровным, извилистым почерком, с вензелями и орнаментами кот повествовал:
«Снилось взаправду будто, что я на Графине вот этими вот руками женился. А потом ими же её и придушил. Целую ночь любовался ея в гробу. Цинковый такой был, но маловатый ей (! Учесть в будущем), так что пятками упиралась. А кото-иерей шёл сзади и нашёптывал, чтобы я, как проснусь, времени не терял, а хлорки бы ей в завтрак напихал. И после Сюзереном в квартире сделался. Но это если от брачного союза дура моя откажется и попугая сожрать на свадьбу не даст. Гой еси приподнеси сан великокняжеский. Тогда и поверю в тебя, и ворону тебе же, Гиганту такому, в жертву на обед заколю. Соглашайся, Отче!».
— Каракатица дьяволова! Предтеча Антихристова! – вскрикнула Графиня, но от обморока воздержалась, так как боялась разбиться насмерть, упав с высоты своего могучего роста.
— Убивец мамкин! – раболепно подтвердил попугай. Он уже не раз представлял, как пытают и вешают кота-приживалку. В ночных фантазиях он, а не Серёжа, спал вместе с хозяйкой на огромных перинах, а жил в позолоченной клетке с лоджией, бассейном и гаремом длинноногих страусов-манекенщиц.
Графиня в едином порыве помчалась на балкон, оставляя шлейф белого платья, пошитого из бабкиных портьер. Кота взяли за шкирку, и на глазах у всей вороньей шантрапы с позором уволокли.
— Их-хи-хи! От ить дурак! Доплясался, усатый, — дрожала от смеха карликовая берёза за окном, а воробьи вдогонку кричали коту оскорбительные комплименты.
В этот день Серёжа больше не выходил. Его спрятали в темницу, изъяли все дневники, документы, а также его любимую подушечку с наградами.
Ещё долго из туалета доносились разные крики:
— Краса моя списанная, за что?
— Ну, был грех, не отрицаю. Диавольскому наущению поддался – обмочился на тряпку. Но раз тока обмочился. И потом ещё в субботу, когда не добежал.
— Всякому хрисьянину вечное спасение, мир и благодать, Иисусова мать! Иже еси, мимо дырки не пронеси!
— Шоколадные конфетки снимают напряжение! — слащаво и кокетливо мурчал Серёжа ближе к вечеру, прощупывая обстановку. Он уже начинал мучиться и дрожать от мрака, голода и одинокого журчания унитазных вод.
— Каяться! Сидеть! Прощаться с жизнью! — выпалила всё ещё обиженная Графиня и, шурша платьем, удалилась грустить.
Как и в остальные трагические моменты жизни, в её голове тревожно играло вино и Акт. II:38 балета «Золушка», композитора Д. Прокофьева.
В этот день, вдруг опять выяснилось, и снова подтвердилось, что её не любят. Ни тут, ни там, нигде. И если бы Прокофьев не дописал «Пробуждение Золушки» в Акте III: 45, она бы точно повесилась.
От редакции Мэйдэй: подписывайтесь на нас пожалуйста, это очень важно для нас:
Телеграм: t.me/mayday_rocks
Яндекс Дзен: zen.yandex.ru/mayday.rocks
Фэйсбук: facebook.com/mayday.now
Твиттер: twitter.com/MaydayRRRocks
